Текст книги "Любовь и зло"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Когда машина уехала, когда они уехали, огромный прекрасный мир гостиницы «Миссион-инн» показался мне пустынным как никогда раньше.

4

Дойдя до номера, я обнаружил, что Малхия уже поджидает меня. Он сидел над черным чугунным столом и плакал. Серафим упирался в стол локтями, уронив голову на руки.

– Что с тобой случилось? – оторопел я. – В чем дело? – Я сел. – Это я виноват? Что я натворил?

Малхия распрямился и медленно улыбнулся мягкой печальной улыбкой.

– Ты действительно переживал сейчас из-за меня? – спросил он.

– Ну да, ты же плакал! Как будто у тебя разрывается сердце.

– Сердце у меня не разрывается. Хотя, наверное, могло бы. Сам виноват, нечего было слушать ученых мужей, – добавил он. Он имел в виду университетских теологов, людей вроде Фомы Аквинского.

– Ты хочешь сказать, тех, кто уверяет, будто у ангелов нет сердца.

– Это из-за вас я плачу, из-за всех троих, – пояснил он.

– Почему?

Он пожал плечами.

– В вашей любви друг к другу мне послышалось эхо Небес.

– Ну вот, теперь и у меня слезы наворачиваются, – признался я. Я не мог оторвать от него глаз, изумляясь выражению его лица. Мне хотелось заключить серафима в объятия.

– Не стоит меня утешать, – проговорил он с улыбкой. – Но я тронут твоим порывом. Ты не представляешь, какая это для нас непостижимая тайна – то, как люди любят друг друга, тоскуя по утерянной целостности. Любой ангел всегда целостен. А мужчины и женщины земли – никогда, однако они достигают целостности через любовь, они достигают через любовь Небес.

– Кстати, о тайнах, – произнес я. – Ты выглядишь как человек, разговариваешь как человек, однако же ты не человек.

– Нет, совершенно точно не человек.

– Как ты выглядишь, когда стоишь перед Престолом Господним? – спросил я.

Он издал очередной укоризненный смешок.

– Я дух перед Престолом Создателя, – проговорил он тихо. – Сейчас я дух, обитающий в теле, приспособленном для этого мира. Ты же сам понимаешь.

– Ты всегда одинок?

– Как ты сам думаешь? – ответил он вопросом. – Разве могу я быть одинок?

– Нет, – решил я. – Это в голливудских фильмах ангелы всегда одиноки.

– Точно, – согласился он, широко улыбнувшись. – Даже мне становилось их жалко. Настанет время, когда ты поймешь, какой я, потому что сам станешь таким, а вот мне никогда не узнать, каково быть тобой. Я могу этому только изумляться.

– Я не хочу расставаться с ними, – заявил я. – Меня неотступно преследует эта мысль. Если я не могу быть с ними рядом, они будут регулярно и часто слышать мой голос через многие мили. У них будет все, чем я смогу их обеспечить.

Внезапно меня охватил пронзительный страх. Те деньги, которые я скопил за долгие годы, – это же кровавые деньги. Но других у меня нет, и я могу потратить эти деньги на Лиону с Тоби, очистить их таким способом. Или нет? Я не мог аннулировать трастовые фонды, которые уже создал. Я молил только, чтобы Малхия ничего не сказал по этому поводу.

– Теперь вы принадлежите друг другу, – произнес он.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я. – Значит ли это, что когда-нибудь, как-нибудь я смогу жить с Лионой и Тоби под одной крышей?

Он вроде бы на минуту задумался, а затем ответил:

– Поразмысли над тем, что уже произошло. Вы уже изменились благодаря своей любви. Взгляни на себя. За эту краткую встречу ты совершенно изменил течение жизни Лионы и Тоби навсегда. Теперь каждый день своей жизни ты будешь сознавать, что они есть у тебя, что они нуждаются в тебе, что ты не имеешь права их разочаровывать. А они каждый миг будут сознавать, что у них есть твоя любовь и преданность. Неужели ты не замечаешь перемен, которые уже произошли? Жить под одной крышей – это всего лишь одно из возможных проявлений.

– Что за бессердечные рассуждения, – выпалил я, не успев сдержаться. – Ты не знаешь, что значит для людей жить под одной крышей.

– Нет, я знаю, – возразил он.

Я ничего не ответил.

Он ждал. Я видел, видел, насколько огромно то, что случилось с Лионой и маленьким Тоби, и все же, хотя у меня кружилась голова от безграничных возможностей, какие открылись передо мной с момента нашей встречи, это не мешало мне мечтать о еще большем, честное слово.

– Ты умеешь любить, – произнес Малхия. – В этом ключ. Ты можешь любить не только тех людей, каких встречаешь в объединяющем свете Времени Ангелов. Ты можешь любить и людей из своего Времени. Эта женщина и мальчик тебя не испугали. Твое сердце переполнено новой, настоящей любовью, о какой ты пару дней назад не мог даже помыслить.

Я был настолько ошеломлен, что не нашелся с ответом. Снова представил их, Лиону и Тоби, какими они были, когда я увидел их в первый раз.

– Нет, я не знал, что способен на такую любовь, – прошептал я.

– Я знаю, что ты не знал, – отозвался он.

– И я никогда не разочарую их, – сказал я. – Но сжалься надо мной, Малхия! Скажи, что когда-нибудь мы будем жить с ними под одной крышей. Скажи хотя бы, что такое возможно, пусть даже я этого не заслуживаю. Скажи, что однажды, когда-нибудь, я сумею заслужить это право. Поддержи меня.

Малхия секунду молчал. Слезы у него на глазах просохли. Он казался умиротворенным и изумленным. Серафим рассматривал меня с головы до ног, как будто изучая. Затем взглянул прямо в глаза.

– Может быть, – произнес он. – Может быть, для этого хватит огромного мира и времени. Когда-нибудь потом. Но сейчас не стоит думать об этом. Потому что в ближайшем будущем этого, скорее всего, не случится. – Он помолчал, как будто бы собираясь сказать что-то еще, но, по-видимому, передумал.

– Ты можешь ошибаться? – спросил я. – Я не к тому, чтобы мне этого хотелось, просто мне важно знать. Можешь ли ты в чем-то ошибаться?

– Да, – признал он. – Только Создателю ведомо все.

– Но грешить ты не можешь.

– Нет, – просто ответил он. – Давным-давно я выбрал Творца.

– Господи, неужели ты не можешь сказать мне…

– Пока что не могу, может быть, не скажу никогда, – ответил серафим. – Я здесь, молодой человек, не для того, чтобы пересказывать тебе историю Творца и Его ангелов. Я здесь для того, чтобы постичь тебя, направлять тебя на новом пути, требовать от тебя верной службы. Пока что адресуй свои вопросы космического масштаба Небесам, и перейдем к работе, какую тебе предстоит исполнить.

– О, дай мне мира и времени, чтобы я мог расплатиться за свои грехи, достаточно мира и времени…

– Да, вспоминай эти слова, – произнес он, – там, куда я тебя отправлю, потому что тебя ждет сложное задание. На этот раз ты отправишься не в Англию и не в тот век, а в другое время и место, где детям Господа, иудеям, живется и легче и в то же время труднее.

– Значит, мы отвечаем на молитвы иудеев?

– Да, – ответил он, – на этот раз молодой человек по имени Виталь, он молится с отчаянием и неистовством, надеясь на помощь, и ты придешь к нему. Тебя ждет запутанная загадка, которую в силах разрешить только ты. Но поспешим. Нам пора отправляться в путь.

В тот же миг веранда гостиницы осталась позади.

Понятия не имею, что увидели при этом окружающие, если увидели хоть что-то.

Я лично знаю только, что мы покинули материальный мир гостиницы «Миссион-инн», реальный мир, где живут Лиона и Тоби, и сейчас же снова оказались высоко под небесами. Если у меня и сохранилось тело, я не ощущал и не видел его. Видел же я только клубящееся вокруг меня влажное белое облако, и время от времени в просветах мелькали блеклые звезды.

Я тосковал о небесной музыке, но ее не было – лишь пение ветра, стремительного, освежающего, как будто смывающего с меня все мысли, какие приходили в последнее время.

Внезапно я увидел, как подо мной расстилается громадный, показавшийся бесконечным город, город с куполами садами на крышах, с высокими башнями и крестами под слоем вечно пребывающих в движении облаков.

Малхия был со мной, но я не видел его, точно так же как не видел себя. Зато я узнавал знакомые холмы и изящные сосны Италии, и я понял, что мне именно сюда, хотя пока еще не знал, в какой из городов.

– Под нами находится Рим, – пояснил Малхия. – На папском престоле сидит Лев X. Микеланджело, которому до смерти надоело расписывать потолок громадной капеллы, трудится над дюжиной других заказов и уже скоро приступит к возведению собора Святого Петра. Рафаэль в расцвете славы расписывает свои Лоджии, которые увидят за последующие века миллионы людей. Но все это неважно тебе, я не дам тебе ни одной лишней минуты, чтобы ты мог взглянуть на папу или его свиту, потому что ты послан сюда, как и всегда, к одному-единственному человеку. Этот молодой человек, Виталь де Леон, молится истово и горячо, и с такой же страстью молятся за него другие, буквально штурмуют Небесные Врата.

Мы снижались, все ближе и ближе становились сады на крышах, купола и колокольни, и наконец мы увидели лабиринт изогнутых переулков и лестниц, какой представляли собой улицы Рима.

– Ты и сам в этом мире будешь иудеем по имени Тоби. Ты, как уже скоро выяснится, лютнист, и пусть это послужит подсказкой, какие из твоих многочисленных талантов придется задействовать, чтобы разрешить загадку. Пока что ты просто известен как человек хладнокровный и невозмутимый, способный принести утешение своей музыкой, поэтому тебя встретят с радостью.

Будь храбрым, будь любящим и открытым для тех, кто нуждается в тебе, в особенности для нашего пылкого и павшего духом Виталя: он по своей природе человек верующий, поэтому так горячо молит о помощи. Я, как и всегда, рассчитываю на твой острый ум, хладнокровие и изобретательность. Но в той же степени я рассчитываю на твое щедрое и искушенное сердце.

5

Как только я вышел на маленькую площадь перед огромным каменным палаццо, толпа расступилась, словно только меня и ждали.

Здесь была не та озлобленная толпа, которая встретила меня в Англии в последнее мое путешествие с Малхией, но, совершенно очевидно, что-то назревало, и я оказался сразу в гуще событий.

Почти все собравшиеся были иудеи, во всяком случае, так мне показалось, поскольку у многих на одежде был нашит желтый кружок, а у некоторых с подолом длинных бархатных накидок свисали синие кисточки. Это люди богатые, люди, обладающие влиянием, об этом говорила не только их одежда, но и манеры.

Что касается меня, я был в тонкой тунике из тисненого бархата (рукава с разрезами, сквозь которые виднелась серебристая подкладка), в ярко-зеленых чулках, с виду довольно дорогих, в высоких кожаных сапогах и кожаных же перчатках, отороченных красивым мехом. За спиной болталась на кожаном ремешке лютня! И у меня тоже имелась круглая желтая нашивка на одежде. Увидев ее, я вдруг ощутил собственную уязвимость, какой никогда в жизни не испытывал.

Волосы у меня спадали до плеч, светлые, волнистые, и я был больше озабочен тем, чтобы узнать себя в таком виде, чем тем, что может сделать собравшаяся толпа.

А все вокруг вдруг расступились передо мной, указывая на ворота дома, за которыми виднелся освещенный двор.

Я знал, что мне туда и надо. Никаких сомнений. Но не успел я дотянуться до веревки колокольчика или позвать хозяина, как от толпы отделился один старик и преградил мне путь.

– Ты входишь в этот дом на свой страхи риск, – проговорил он. – В нем обитает диббук. Мы трижды собирали старейшин, чтобы изгнать демона, но потерпели неудачу. Однако же упрямый молодой человек, живущий в этом доме, не желает его покидать. И вот теперь общество, некогда безоговорочно доверявшее Виталю и уважавшее его, начинает относиться к нему со страхом и недовольством.

– Все равно, – отвечал я. – Я пришел, чтобы с ним повидаться.

– Это не принесет нам ничего хорошего, – проговорил еще один человек из толпы. – И даже если ты станешь играть на лютне для его пациента, происходящее под этой крышей все равно не остановить.

– Что же вы тогда посоветуете сделать? – спросил я.

Со всех сторон послышались нервные смешки.

– Держись подальше от этого дома, держись подальше от Виталя де Леона, пока он не решится уйти из этого дома, а его владелец – разобрать его по кирпичику.

Дом казался настоящей громадой, четырехэтажный, с круглыми арочными окнами, и подобное предприятие представлялось мне совершенно безнадежным.

– Говорю тебе, здесь поселилось неведомое зло, – произнес еще один человек. – Неужели ты не слышишь? Неужели не слышишь, какой шум стоит внутри?

Я действительно слышал грохот, доносившийся из дома. Звук был такой, словно вещи швыряют об пол. Вроде бы разбилось что-то стеклянное.

Я заколотил в ворота. Затем заметил веревку колокольчика и как следует подергал за нее. Если колокольчик и зазвонил, то где-то в глубине дома.

Когда ворота наконец открылись, толпа попятилась. На пороге стоял молодой человек примерно моих лет, с густыми черными кудрями до плеч и глубоко посаженными темными глазами. Одет он был так же изысканно, как и я: туника на шелковой подкладке, чулки, на ногах туфли из марокканской кожи.

– О, как хорошо, что ты пришел, – обратился ко мне темноглазый молодой человек и, не сказав остальным ни слова, повлек за собой во двор перед домом.

– Виталь, покинь этот дом, пока не случилось самое худшее, – произнес кто-то из толпы.

– Я не стяну спасаться бегством, – ответил Виталь. – Меня никто не прогонит отсюда. Кроме того, дом принадлежит синьору Антонио, а он мой покровитель, и я исполняю все, что он прикажет. Никколо же, как вам известно, его сын.

Ворота захлопнулись, тяжелые створки сомкнулись, и их заперли на засов.

Старый слуга стоял рядом с нами, он держал свечу, прикрывая пламя костлявыми пальцами.

Во двор дома лился пронзительно-яркий дневной свет, и, только двинувшись вверх по широким каменным ступеням, мы оказались в тени, и нам пригодился маленький путеводный огонек.

Дом походил на сотни итальянских домов: улице он показывал лишь грязноватые стены с окнами, зато внутри был достоин наименования «палаццо». Меня ошеломили одни только размеры и добротность строения, пока мы проходили через анфиладу просторных сияющих комнат. Я успел заметить прекрасные фрески на стенах, великолепную мраморную плитку на полу, роскошные темные гобелены.

Откуда-то донесся оглушительный грохот, и наша маленькая процессия замерла.

Старый слуга забормотал какую-то молитву на латыни и перекрестился, что меня удивило, зато молодой человек держался бесстрашно и вызывающе.

– Он не выгонит меня из дома! – произнес Виталь. – Я узнаю, чего ему нужно. А что касается Никколо, то я найду способ его исцелить. На мне нет проклятия, и я не отравитель!

– Так в этом тебя обвиняют? В том, что ты отравил пациента?

– Все беды из-за призрака. Если бы не явился призрак, никто не стал бы меня ни в чем подозревать. И из-за призрака же я не могу уделять должное внимание Никколо, хотя обязан заниматься только им. Я рассказал всем, что ты придешь к Никколо играть на лютне.

– Так пойдем же к нему, и я поиграю, как ты и просил меня.

Виталь в нерешительности поглядел на меня, и в этот миг снова раздался нестерпимый грохот, доносившийся, кажется, из подвала.

– Ты веришь, что там диббук? – спросил он.

– Не знаю.

– Пойдем ко мне в кабинет, – предложил он. – Немного поговорим, прежде чем идти к Никколо.

Теперь звуки неслись со всех сторон: скрипели двери, и внизу как будто кто-то ходил, тяжело ступая.

Наконец мы прошли через двустворчатые двери кабинета, и слуга поспешно зажег для нас еще свечей, потому что ставни на окнах оказались закрыты. Комната была полна книг и бумаг, я успел заметить стеклянные шкафы со сложенными друг на друга томами в кожаных переплетах. Некоторые книги отпечатаны на станке, некоторые – нет. На многочисленных низких столиках лежали раскрытые, написанные от руки фармакопеи и листы бумаги, испещренные неразборчивым почерком, а в центре комнаты стоял письменный стол.

Молодой человек жестом предложил мне устроиться в римском кресле у письменного стола. Сам он тоже сел, облокотился на стол и закрыл лицо ладонями.

– Я не думал, что ты придешь, – проговорил он. – Я понятия не имел, кто в Риме захочет музицировать для моего пациента теперь, когда я так опозорен. Лишь отец больного, мой добрый друг синьор Антонио, верит, что я обязательно помогу его сыну.

– Я сделаю все, что от меня требуется, – заверил я. – Интересно, не может ли лютня успокоить этого надоедливого духа?

– Гм, любопытная мысль, – задумался Виталь, – однако в наши дни, когда господствует Священная Инквизиция, неужели кто-нибудь рискнет зачаровать демона? За это нас обвинят в колдовстве и чернокнижничестве. Кроме того, ты необходим мне у постели больного.

– Считай меня ответом на свои молитвы. Я буду играть для твоего пациента и сделаю все возможное, чтобы помочь тебе избавиться от призрака.

Виталь долго глядел на меня в задумчивости, а затем произнес:

– Тебе можно доверять. Чувствую, что можно.

– Прекрасно. Разреши же мне тебе послужить.

– Но сначала выслушай мой рассказ. Он будет недолгим, мы сейчас же приступим к делу, но позволь мне объяснить, как все случилось.

– Да, расскажи мне все.

– Синьор Антонио вместе с Никколо, своим сыном, привезли меня сюда из Падуи. Никколо стал самым лучшим моим другом, хоть я иудей, а они не евреи. Я учился на врача в Монпелье, именно там я и познакомился с отцом и сыном и сейчас же занялся переводами медицинских трактатов с иврита на латынь для синьора Антонио, библиотека которого раз в пять больше этой и составляет смысл его жизни. Мы с Никколо вместе учились, вместе бывали на пирушках, затем вместе уехали в Падую, а затем сюда, в Рим, и синьор Антонио поселил меня в этом доме, приготовленном для Никколо. Дом предназначался для Никколо и его невесты, однако в первый же вечер, когда я преклонил колени и помолился, здесь появился призрак.

Где-то у нас над головой снова раздался оглушительный грохот и звук чьих-то шагов, хотя я понимал, что через перекрытия подобного дома вряд ли можно услышать обычные шаги.

Слуга все еще был с нами в кабинете, он жался к двери, сжимая свечу. Лысый череп розовел в свете свечи, обрамленный одинокими темными волосками, неуверенный взгляд старика то и дело скользил по нам обоим.

– Ступай, Пико, ты свободен, – сказал Виталь. – Возвращайся к синьору Антонио, скажи, что я уже иду. – Слуга, явно признательный за эту просьбу, спешно удалился. Виталь взглянул на меня. – Я предложил бы тебе выпить и подкрепиться, но только здесь ничего нет. Все слуги разбежались. Все, кроме Пико. Пико готов отдать за меня жизнь. Наверное, он предполагает, что именно это вскоре и случится.

– Призрак, – напомнил я. – Ты сказал, он явился в тот вечер, когда ты молился. Это что-нибудь значит?

Виталь серьезно поглядел на меня.

– Знаешь, у меня такое чувство, будто мы с тобой знакомы всю жизнь, – признался он. – Мне кажется, я могу доверить тебе самую сокровенную тайну.

– Можешь, – подтвердил я. – Но если нам уже пора к Никколо, лучше говори побыстрее.

Виталь все еще сидел, глядя на меня, в его темных глазах загорелся какой-то огонек, показавшийся мне весьма любопытным. Лицо молодого человека вспыхнуло, словно он был не в силах, как ни старался, обуздать свои чувства, и казалось, что он в любой миг может разразиться гневной тирадой. Однако же он остался спокоен и заговорил негромким, певучим голосом:

– Боюсь, этот призрак жил здесь всегда. Он был здесь до и будет после того, как нас прогонят. Дом стоял запертый больше двадцати лет. Синьор Антонио сказал мне, что когда-то он пустил сюда пожить одного ученого-иудея из своих давних знакомых. Он ничего не рассказывал мне об этом человеке, только сообщил, что некогда тот жил здесь. А теперь синьор Антонио хочет, чтобы в доме поселился Никколо с молодой женой и чтобы я тоже остался здесь в качестве секретаря Никколо и домашнего доктора, а также, возможно, наставника его будущих сыновей. Казалось, нас всех ждет безоблачное будущее.

– И Никколо тогда не был болен?

– О, даже и не думал. Никколо находился в полном здравии и с нетерпением ожидал женитьбы на Летиции. Он и его брат Лодовико строили грандиозные планы. Нет, тогда с Никколо все было в полном порядке.

– Ты в первый вечер в доме помолился, и тебя начал беспокоить призрак?

– Да! Понимаешь, я нашел наверху комнату, где когда-то была синагога. Обнаружил Ковчег, а в нем старинные свитки с Торой. Все это принадлежало тому ученому, которому синьор Антонио много лет назад предоставил свой дом. Я опустился на колени и помолился, боюсь, я молился не о том, о чем следует молиться.

– Поясни.

– Я молился о мирской славе, – признался он едва слышно. – Я молился о богатстве. Молился о всеобщем признании. Молился о том, чтобы однажды сделаться самым лучшим врачом в Риме, стать блистательным ученым для синьора Антонио, может быть, даже переводить для него тексты, которые пока еще не найдены или недоступны для других.

– По мне, так это очень по-человечески – молиться обо всем этом, – сказал я, – и при твоих дарованиях подобные просьбы более чем понятны.

Виталь поглядел на меня с такой признательностью, что мне стало нехорошо.

– Считается, что у меня много талантов, – смущенно признался он. – Я склонен к письму и чтению и могу заниматься этим днями напролет. Но у меня имеются и способности к врачеванию, мне достаточно только дотронуться до руки человека, чтобы сразу же определить, чем он болен.

– Так что же дурного в том, чтобы молиться о развитии своих способностей?

Виталь улыбнулся и покачал головой.

– Хотя ты и пришел для того, чтобы играть на лютне для моего друга, – произнес он, – но ты принес мне такое утешение, какого не может дать даже музыка. Беда в том, что именно в ту ночь дух начал буйствовать, топать и швырять вещи об пол. Это случилось сразу после молитвы, и теперь призрак регулярно громит кабинет, даже, поверишь ли, заставляет летать по воздуху чернильницы, после чего ретируется в подвал и грохает там кулаками по бочкам.

– Друг мой, этот призрак, возможно, не имеет никакого отношения к твоим молитвам. Но расскажи, что было потом. Что случилось с Никколо?

– Сначала Никколо расшибся, упав с лошади. Никаких особенных последствий падение не имело, рана зажила мгновенно. Телесно Никколо гораздо сильнее меня. Однако с тех пор ему постоянно нездоровится. Он бледный. Его все время знобит, с каждым днем ему хуже, и все это угнетает его дух: болезнь, безделье, лежанье в постели. Он лежит и смотрит, как у него трясутся руки.

– Рана чистая? Ты уверен?

– Абсолютно. У него даже жара не было. У него редко случается жар. Но слухи, слухи уже поползли, как это бывает всегда, что я, врач-иудей, намеренно травлю пациента! Слава Небесам, что синьор Антонио доверяет мне.

– Ведь это ужасно опасно, подобное обвинение в отравлении, – произнес я.

Я достаточно знал из истории. Мне не нужно ничего объяснять.

– Но пойми, у меня имеется бумага от синьора Антонио, написанная по всем правилам, в которой мне гарантируется право пользовать больного за соответствующую плату, и, вне зависимости от того, умрет он или выздоровеет, против меня не выдвинут никаких формальных обвинений. В Риме это обычная практика, и у меня имеется разрешение папы лечить христиан. Мне выдали его еще много лет назад. Я даже не обязан носить желтую нашивку. Все законно. И я беспокоюсь сейчас не за свою судьбу. Меня тревожит призрак и причина его появления в доме – и, конечно, то, что может случиться с Никколо. Я люблю Никколо! Если бы не призрак, меня ни в чем бы не обвинили. И мои собственные пациенты не разбежались бы. Но без них я обойдусь. Я обойдусь без чего угодно. Лишь бы Никколо поправился. Лишь бы только Никколо выздоровел. Но я должен выяснить, почему этот призрак досаждает мне, почему я не могу вылечить Никколо, который лежит в соседнем доме, в ста футах отсюда, и слабеет с каждым днем.

– Пора пойти к Никколо. О призраке поговорим позже.

– Да, есть еще одно. В тот первый вечер я молился, исполненный гордости. Я знаю это наверняка.

– Это со всеми случается. И разве можно не гордиться, когда просишь что-то у Господа? Но ведь Он велит нам просить. Он велит нам просить, как Соломон просил о мудрости.

Виталь призадумался и, кажется, немного успокоился.

– Как просил Соломон, – повторил он шепотом. – Да. Так было и у меня. Я сказал Ему, что хочу обладать всеми этими дарами, дарами духа, разума и сердца. Но было ли у меня подобное право?

– Идем, – предложил я. – Отправимся к твоему другу Никколо.

Виталь медлил, как будто прислушиваясь к какому-то далекому звуку. И мы оба поняли, что в доме стоит тишина, и стоит уже некоторое время.

– Тебе не кажется, что диббук слушал наш разговор? – спросил он.

– Возможно, – согласился я. – Если он производит звуки, то, наверное, в состоянии слышать их?

– Да благословит тебя Господь, я так рад, что ты появился! – воскликнул Виталь. – Приступим же к делу.

Он стиснул мою ладонь обеими руками. Он был страстный человек, темпераментный, и я понял, как сильно он отличается по духу от тех, с кем я встречался в прошлый раз, – они, несмотря на всю свою страстность, не обладали его горячим средиземноморским темпераментом.

– Представляешь, я даже не знаю, как тебя зовут! – воскликнул Виталь.

– Тоби, – ответил я. – Теперь же пойдем к больному. Пока я буду играть, и понаблюдаю, послушаю и скажу наверняка, отравлен ли твой пациент или нет.

– Но это просто невозможно!

– Я не говорю, что отравитель ты, Виталь, это может быть кто-то другой.

– Но, говорю тебе, Тоби, нет ни единого человека, который не любил бы Никколо, всем вокруг невыносима мысль, что мы можем его потерять. Здесь кроется какая-то кошмарная тайна.

На улице по-прежнему стояла толпа, но теперь к иудеям присоединились посторонние зеваки, причем злобные лица некоторых совершенно мне не понравились.

Мы протолкались между людьми, не произнося ни слова, и, когда выбрались в оживленный переулок, Виталь прошептал:

– Сейчас иудеям живется здесь вольготно. Самого папу пользует врач-иудей, он мой друг, и ученых-евреев повсюду привечают. Кажется, у любого кардинала в свите имеется ученый-иудей. Но все может измениться мгновенно. Если Никколо умрет, то пусть Господь сжалится надо мной. Из-за этого диббука меня обвинят не только в отравлении, но еще и в ведовстве.

Я кивнул, хотя в основном был озабочен тем, чтобы не натыкаться на прохожих, уличных торговцев и нищих. Таверны и харчевни, источавшие запахи еды, влекли к себе посетителей, внося свою лепту в толчею на узкой улице.

Но спустя несколько минут мы уже добрались до дома синьора Антонио, и нас сейчас же впустили в громадные чугунные ворота.