Текст книги "Неугомонное зло"

Автор книги: Энн Грэнджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

От церкви до дома Рут было совсем недалеко. Она могла бы ходить туда и обратно пешком, если бы не пылесос, которым она чистила ковер в ризнице… Ну и ковер – одно название! Рут негромко фыркнула, с трудом затаскивая громоздкий старый пылесос на заднее сиденье машины. Ковер весь протерся; уже невозможно было сказать, какой там узор. Ковер появился еще при ее отце, если не при его предшественнике. А сейчас нечего и надеяться на то, что его заменят. Может быть, им с Эстер лучше свернуть его и сжечь…

Рут прекрасно понимала, что не станет трогать старый ковер. Он символизирует для нее Нижний Стоуви. Деревня как будто застряла во времени. Правда, Рут была не такой. Для нее ковер, как и деревня, стали равнозначны сознательному отказу от просвещения и надежды. Без надлежащего ухода все лишается смысла, превращается в ничто. Возможно, со временем Нижний Стоуви превратится в сказочную деревню, вроде Бригадуна, которая появляется лишь один раз в сто лет. Иногда, философствуя, Рут задумывалась: да существуют ли они на самом деле, или им только снится, что они существуют? Как в китайской притче о бабочке, которую рассказывал ей отец, когда она была маленькая. Кто я – человек, которому снится, будто он – бабочка? Или бабочка, которой снится, будто она – человек? Впрочем, в своей подлинности Рут не сомневалась; она твердо знала и то, что Нижний Стоуви тоже настоящий. Деревня существует потому, что существует лес. Да и как может выдумка, мираж быть источником таких мучений?

Проехав по улице с черепашьей скоростью, она свернула в переулок и вскоре очутилась у «Старой кузницы». Остановилась, вышла, с трудом выволокла громоздкий пылесос. Пока она загоняла машину в гараж, пылесос стоял на дорожке, как одинокий часовой. Рут совсем уже собралась внести пылесос в дом, но, дотащив его до двери черного хода, почему-то раздумала. Снова поставила его на землю, направилась в дальний конец сада, встала у живой изгороди и стала смотреть на лес Стоуви. Она часто ловила себя на том, что стоит и смотрит на лес. Лес и отталкивал, и притягивал ее. Она чувствовала его зов. В такие пасмурные, дождливые дни, как сегодня, лес как будто делался ближе. Он угрюмо чернел в низине – как болото, в котором тонет все мерзкое, тошнотворное, постыдное.

Чавкала под ногами влажная земля; мокрые зеленые пальцы травы обнимали Рут за лодыжки. Все вокруг казалось свежевымытым; после недавней удушающей жары приятно было вдыхать прохладу. И пахло тоже по-особому: сырой землей и влажной листвой… Запахи кладбища… могилы.

– Рут! Что ты делаешь?

При звуках голоса она вздрогнула и виновато обернулась. Видимо, сегодня такой день: ей суждено пугаться при чьем-то неожиданном появлении. Оказывается, она не заметила Эстер. Подруга подрезала живую изгородь с противоположной стороны. К груди она прижимала целую охапку ревеня; темно-зеленые листья образовали причудливый букет.

– Слишком разрослись, пришлось выдернуть… А завтра их будет еще больше – после ливня-то. Как по-твоему, может, сварить варенье из ревеня и имбиря? Не из этого ревеня, конечно. Этот пойдет на крамбл. [3]3
  Крамбл – традиционный английский десерт из фруктов, запеченных под слоем растертого в крошку песочного теста или сухарей.


[Закрыть]

Рут вздохнула с облегчением. Варенья у них столько, что им вдвоем не съесть. Эстер, благодарная подруге за то, что она пригласила ее к себе жить, без конца варила варенье. Они подружились давно, еще в студенческие годы. Бывало, полночи спорили о литературе, делились сплетнями, планами на будущее. И вот чем все закончилось… Обе всю жизнь работали в школе, а теперь живут в глухой деревне на краю леса. Что ждет их впереди?

И правда, что? До того, как в церковь зашел Билли Туэлвтриз и огорошил ее новостью, Рут считала, что впереди у них долгие серые годы. Они пенсионерки, и ничего интересного в их жизни уже не будет. Самые яркие впечатления последних лет связаны у них с вылазками в Оксфорд, где они вспоминают молодость. Иногда ездят в Челтнем, на скачки, проводимые охотничьим обществом. Они с Эстер не слишком азартны; ставки делают скромные. Им просто нравится смотреть на лошадей и заражаться радостью многочисленных зрителей, особенно приезжих из Ирландии. В Лондон они выбираются редко. Дороги там запружены машинами и выхлопными газами, тротуары – вечно спешащими толпами бледных, невоспитанных людей с пустыми глазами. Лондонская толпа, в отличие от толпы зрителей на скачках, начисто лишена радости. В столице только и чувствуешь, что неумолимый бег времени… А Рут и Эстер достигли той жизненной стадии, когда подчиняться требованиям времени им уже не обязательно.

Они с Эстер не всегда жили под одной крышей, но связь поддерживали. Эстер так и не вышла замуж. Рут вышла, но поздно. Эстер приехала в Нижний Стоуви после смерти мужа Рут. Сначала предполагалось, что она поживет у подруги лишь несколько недель, чтобы Рут не было одиноко. Дело было летом. Эстер в то время еще преподавала, и в ее школе были каникулы. Но она мечтала о раннем выходе на пенсию. Работать ей надоело. И вот они как-то договорились, что Эстер в начале учебного года подаст заявление об уходе и в конце семестра вернется в Нижний Стоуви на неопределенный срок, пока не решит, что делать дальше. Так она и осталась в «Старой кузнице».

Время от времени Эстер, испуганно хихикая, говорила:

– Рут, в самом деле, тебе пора вышвырнуть меня!

В глазах подруги мелькал неподдельный страх. Рут понимала: Эстер говорит так нарочно, чтобы она ее разубедила.

– Ерунда! Что бы я без тебя делала?

Некрасивое, морщинистое лицо Эстер светлело от облегчения; в знак благодарности она принималась стряпать какое-нибудь особенно сложное, изысканное угощение. Готовила она очень хорошо. Сама Рут на кухне отличалась неряшливостью и беспорядочностью; бисквитные коржи у нее упорно отказывались подниматься, а печенье выходило жестким, как подошва. Она очень обрадовалась, когда Эстер взяла готовку на себя. Трудность была в том, что Эстер иногда не знает меры. У нее великолепно получаются и французские соусы, и острые карри, и меренги со взбитыми сливками, но иногда Рут ужасно хотелось чего-нибудь попроще – например, сосисок с картофельным пюре или консервированной фасоли на ломтике поджаренного хлеба.

– Да, пожалуй, крамбл – то, что надо, – согласилась Рут.

Эстер просияла:

– Значит, решено! Только отрежу листья и выкину их в компост. Они, знаешь ли, ядовитые! – Она тряхнула пучком стеблей с увядшими листьями.

– Неужели ревень ядовитый?

– Только листья. А стебли вполне съедобные.

– Да и кто захочет есть лопухи? – вполне логично заметила Рут.

– Люди, знаешь ли, и не на такие глупости способны! – зловещим шепотом ответила Эстер. – Помнишь, пару лет назад на садовой выставке разгорелся ужасный скандал? Никак не могли решить, куда поместить ревень – к фруктам или к овощам. Кстати, кто первый сказал, что ревень – фрукт? Кажется, Эви, жена владельца паба. Она еще удивлялась: как ревень может быть овощем, если его едят на десерт? Кажется, в конце концов решили ревень поместить отдельно…

Рут улыбнулась подруге. Она радовалась тому, что Эстер живет в ее доме, не только потому, что та готовила. Они платили за дом и машину пополам, что пришлось очень кстати. С Эстер можно было поговорить по вечерам, особо не напрягаясь, как с малознакомыми людьми. Рут любила Эстер и, хотя подруга невольно напоминала ей о том времени, которое она пыталась забыть, она считала себя в неоплатном долгу перед Эстер. Рут завещала ей «Старую кузницу» на тот случай, если скончается раньше подруги. Такое решение казалось ей вполне справедливым, и потом, больше у нее все равно никого нет. Ей некому оставить имущество.

– На что ты смотришь? – спросила Эстер, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Ее мешковатые вельветовые брюки намокли снизу, практичные туфли без каблука выпачкались в грязи.

– На лес Стоуви.

Некоторое время обе молчали. Потом Эстер хрипло спросила:

– Зачем?

– Сегодня в церковь зашел старый Билли Туэлвтриз. Он сказал, что туда поехала полиция. Кажется, кто-то нашел какие-то кости.

– Звериные, – тут же предположила Эстер.

– Нет, человеческие.

– Старый Билли, наверное, что-нибудь не так понял.

Рут покачала головой:

– Я познакомилась с одним полицейским и его подругой, Мередит; они приезжали осмотреть бывший дом священника. Мередит зашла осмотреть церковь. Потом вернулся ее друг-полицейский. Он-то и сказал нам, что найденные кости человеческие. К сожалению, старый Билли прятался в кустах и подслушивал.

Эстер подошла ближе к подруге и убежденно заявила:

– Скорее всего, кости очень старые! Ты ведь знаешь, какая древняя Пастушья тропа. Она идет через лес… Какой-нибудь барсук разрыл древнее захоронение… вот увидишь, окажется, что кости принадлежат какому-нибудь средневековому крестьянину. А может, звери разрыли старую цыганскую могилу…

Рут повернулась к подруге и снова улыбнулась:

– Да, Эстер, наверное, ты права. Но знаешь, я вдруг испугалась… что они нашли Саймона.

Подруги переглянулись. Эстер первая овладела собой и воскликнула:

– Чушь!

– Где-то же он должен быть, – заметила Рут.

– И совсем не обязательно в жутком лесу Стоуви!

На эту тему они часто спорили и раньше. Рут решила не продолжать – не потому, что признала правоту Эстер. В глубине души Рут считала, что права она, а не Эстер.

Они побрели к дому. Рут пропустила Эстер в кухню; та тут же принялась мыть стебли ревеня под краном.

– Наверное, не обязательно мыть ревень после такого ливня, – сказала Эстер, видимо пытаясь отвлечь подругу от мыслей о страшной находке.

Настроение у Рут не улучшалось. Неожиданно она вспомнила о старом Билли и оживилась:

– Раз уж ты собралась варить варенье… Может, угостишь Дайлис? Или занеси пару баночек старому Билли, когда будешь проходить мимо его дома! Представляешь, как старик обрадуется сладкому?

Она предложила это порывисто, по наитию; при этом в душе возникло чувство, будто она пытается подкупить старика. Очень глупо. Или все же…

– О господи! – воскликнула она, закрывая лицо руками.

– Перестань! – Эстер тут же очутилась рядом и принялась искренне, но неуклюже похлопывать ее по спине мокрой рукой. – Кости не его… шансы ничтожны – один к миллиону. Ведь ты даже не знаешь – и никто не знает… где он.

– Я всегда знала, где он, – ответила Рут, убирая руки от лица. – Много лет он лежал в лесу Стоуви и ждал, когда его найдут. И вот его нашли. Скоро сама в этом убедишься!

Страшная находка толкала Рут к срочным действиям. Пора, пора ей сделать то, что надо было сделать еще много лет назад. Оставив Эстер на кухне – та хлопотливо готовила обед, – Рут поднялась к себе в спальню и вынула из платяного шкафа маленькую шкатулку палисандрового дерева.

Шкатулка была очень красивая, Викторианской эпохи, дорожная. Вначале в ней было множество отделений для всех нужных мазей, лекарств и других медицинских предметов первой необходимости. Шкатулка принадлежала еще ее отцу; видимо, именно он извлек внутренние перегородки и стал хранить в шкатулке не аптечку, а документы, в основном счета и расписки, связанные с приходскими делами. Рут поставила шкатулку на кровать и подошла к каминной полке. Там, под вазой, она хранила ключ. Повернув ключ в замке, она потянула за медную ручку, впаянную в середину крышки. Ноздри уловили знакомый слабый запах, сразу навеявший воспоминания о тех временах, когда шкатулкой пользовались по назначению. Запахло нюхательной солью, чем-то приторным – возможно, настойкой опия, лавандовым маслом и экзотическим гвоздичным. В шкатулке лежали бумаги, истертые, немного пожелтевшие конверты.

Рут вытащила их и разложила на покрывале. При виде фамилии адресата – «Мисс Рут Паттинсон» – к ее горлу подступил ком. И не от горя – она уже давно перестала горевать. И не злость, давно перегоревшую. Что же тогда осталось? Стыд… или вполне понятная стеснительность. Рут печально вздохнула. Стеснительность нельзя недооценивать. Стесняясь, люди совершают самые дикие поступки… или, наоборот, чего-то не совершают. Просто из-за того, что робеют.

Пальцы ее двигались как будто сами по себе; они извлекли письмо из верхнего конверта, и у нее сразу же заболело сердце. Она вспомнила, с каким нетерпением вскрывала конверт в первый раз, много лет назад! Как ей хотелось поскорее прочесть письмо! Тогда ей казалось, что каждое его слово дышит любовью и преданностью. Рут принимала за чистую монету его небрежные заверения в том, что она – единственная девушка, которая ему небезразлична. Да, его шаблонные фразы казались ей пылкими признаниями.

– Дура, дура, дура! – прошептала Рут.

Нет, не дура. Дурой она даже тогда не была. Наивной – да. И еще она была влюблена по уши и потому убедила себя в том, что все настоящее, неподдельное. Позже, перечитывая его послания, она поняла, что они написаны под влиянием момента и гормонов, а вовсе не из чувства любви. Письма молодого человека, юноши, в душе совсем мальчишки; ему приятно чувствовать себя взрослым мужчиной, но жаль жертвовать беспечностью, не хочется брать на себя ответственность, неотделимую от взросления. Молодой человек, написавший письмо, отличался крайним эгоизмом и избалованностью.

Мама когда-то сказала Рут: люди делятся на тех, кто берет, и на тех, кто отдает. Видимо, покойная миссис Паттинсон основывалась на собственном опыте. Ее муж был, что называется, не от мира сего; он старался видеть хорошее во всех, даже в своих почти безнадежных прихожанах. Рут знала, что мама права. Рут всегда была дающей, а он… ну да, он, разумеется, был берущим.

Рут засунула письмо обратно в конверт и положила его к остальным. Где их сжечь? В доме нельзя – увидит Эстер. Конечно, подруга все поймет, и все же Рут не хотелось, чтобы Эстер знала. Она сожжет их в саду. Правда, сейчас сыро, но это не важно, бумага все равно сгорит, стоит лишь поднести спичку.

Она на цыпочках прошла мимо кухни. Из-за двери доносились знакомые звуки: Эстер мешала что-то в миске деревянной ложкой, тихонько мурлыкая себе под нос. Выйдя из дому, Рут повернула за угол и очутилась в саду. Надо же – у себя дома приходится скрываться! Зайдя за тисовую изгородь, она приступила к делу. Все оказалось не так просто, как она себе представляла. Конверты горели плохо – только края чернели. Пришлось вынимать письма и жечь их отдельно. К ее ужасу, когда она поднесла спичку к первому листку, он вдруг взмыл в воздух и, горя, поплыл в сторону дома.

Рут громко чертыхнулась.

Она достала из конвертов все письма и каждое смяла в комок. Потом сложила кучкой на земле и подожгла все разом. Бумага горела хорошо, хотя почерневшие клочья то и дело взлетали вверх, выдавая ее присутствие. Рут надеялась, что Эстер не высунется из окна кухни.

Эстер и не высунулась, зато появилась другая фигура. О ее существовании Рут и забыла.

– Что это ты здесь делаешь?

От неожиданности Рут вздрогнула и резко повернула голову.

За ней внимательно наблюдала толстуха в клетчатой нейлоновой куртке и кримпленовых брюках – Дайлис Туэлвтриз, вылитый старый Билли, только в женском обличье. Ее широкое лицо, обычно бесстрастное, горело любопытством.

– Мусор жгу, – сухо ответила Рут.

Дайлис злорадно ухмыльнулась:

– Как же, мусор… Старые письма!

Рут хотелось ответить, чтобы Дайлис не совала свой нос в чужие дела, но грубить она не стала, а негромко возразила:

– Старые квитанции, всякие счета…

Дайлис не поверила ее жалким попыткам оправдаться. Склонила голову набок и смерила Рут задумчивым взглядом:

– И тебя тоже бросили!

– О чем ты, ради всего святого? – Собственный голос показался Рут чужим, незнакомым.

– Тебя бросили, – терпеливо повторила Дайлис. – Как меня. Тебя тоже бросил парень!

– Ничего подобного! – возразила Рут. – Ты ведь знала моего мужа. Он умер.

– Я не про него, – презрительно хмыкнула Дайлис. – А про того, кто был раньше… Про твоего дружка! – Она оглядела кучку почерневших обрывков и пепла. – Странно, и зачем ты так долго их хранила?

С этими словами, словно показывая, что ответа ей и не требуется, Дайлис развернулась и неуклюже зашагала к себе домой.

Как она могла узнать? Откуда ей известно? Только догадывается или… сердце у Рут екнуло. Неужели Дайлис нашла ключ, догадалась, что он открывает шкатулку, и прочла письма? Рут не думала, что Дайлис станет интересоваться ее прошлым… Теперь она уже ни в чем не была уверена.

Черт бы ее побрал, в сердцах подумала Рут. Черт бы побрал всю их семейку!

Дайлис приходила к ним убирать и, как она сама говорила, «делать грязную работу»: она отскребала старый плиточный пол в кухне, мыла окна, вытряхивала коврики на заднем дворе. Зимой Дайлис чистила дровяную печь в гостиной. А еще она ловко чистила картошку и морковь, освобождая Эстер для более тонкой и творческой работы на кухне.

Конечно, Рут и Эстер вполне могли бы обслуживать себя сами. Но какую еще работу может найти Дайлис в Нижнем Стоуви? Наверное, преподобный Паттинсон, отец Рут, сказал бы, что они нанимают Дайлис из христианского милосердия. Подобные отношения связывали два поколения их семей.

Раньше мать Рут нанимала мать Дайлис мыть полы в доме священника. Брат Дайлис, молодой Билли, стриг у них газоны. Правда, потом он уехал из деревни и больше уже к родителям не вернулся. Когда Рут и ее покойный муж поселились в Нижнем Стоуви, Дайлис в первое же утро объявилась на пороге «Старой кузницы» и как ни в чем не бывало заявила:

– Вам нужно, чтобы я у вас убирала.

Она не спрашивала, а констатировала факт.

При виде расплывшейся фигуры Дайлис и ее красных натруженных рук Рут всегда чувствовала себя в чем-то виноватой. Чувство вины как будто преследовало ее с рождения. Оно придавливало ее к земле, и его невозможно было скрыть. У Синдбада-морехода был Морской старик, а у нее, Рут, есть Дайлис.

Самую первую встречу с Дайлис Туэлвтриз Рут помнила отчетливо, как если бы все было вчера. Тогда им обеим исполнилось по пять лет, и они в первый раз пришли в школу.

Естественно, ходили они в начальную школу прихода Нижний Стоуви. Сейчас ее уже нет. Из-за того, что число прихожан резко сократилось, несколько лет тому назад школу в деревне закрыли, а здание продали. Теперь на месте бывшей школы новые жилые дома. И живут там уже не местные уроженцы; старожилы Нижнего Стоуви не считают их своими. Новички каждый день ездят на работу в Бамфорд или в другие места, время от времени по вечерам показываются в «Гербе Фитцроев», но во всем остальном они словно невидимки и участия в общественной жизни не принимают. Точнее, как говорила себе Рут, они не принимают участия в том, что в наши дни сходит за общественную жизнь Нижнего Стоуви.

Преподобный Паттинсон считал, что его дочь обязана ходить в местную начальную школу вместе с другими деревенскими детьми. В старших классах можно поехать будет в школу-интернат, но это потом, позже. Рут отдали в местную школу вовсе не потому, что родителям не хотелось с ней разлучаться. Конечно, такие мысли приятны, но не совсем верны. Если бы родители просто не хотели разлучаться с дочерью, они могли бы каждый день возить ее в какую-нибудь частную школу. Но они считали справедливым, чтобы она посещала церковно-приходскую школу Нижнего Стоуви. Может быть, дополнительным стимулом была небольшая экономия на плате за учебу. И все же главным аргументом для преподобного Паттинсона (не для его жены, знавшей деревню лучше, чем муж) был тот, что Рут обогатится, общаясь с деревенскими детьми, а они многое почерпнут от знакомства с нею. Более того, родители других детей поймут, что приходской священник и его родные – такие же люди, как и они.

Разумеется, никто и не думал считать их такими же, как остальные. Четыре года, проведенные в начальной школе Нижнего Стоуви, стали для Рут настоящим кошмаром. С самого начала одноклассники считали ее странной и чужой. Ее не принимали в свой круг, к ней относились с презрением. Она говорила по-другому. Ее отец не работал руками – по мнению остальных, его работу и нормальной-то назвать нельзя было. Священник, который сидел у себя в кабинете среди книг. Рут часто слышала в школе, как другие дети, цитируя родителей и находя их замечания весьма остроумными, называли своего пастыря «бабой».

Правда, к жене приходского священника относились по-другому. До замужества мать Рут была мисс Фитцрой, последняя в своем роду. Она выросла в Усадьбе, где позже устроили дом для престарелых обеспеченных стариков. Старожилы Нижнего Стоуви, игнорируя ее семейное положение, упорно звали мать Рут «мисс Мэри». Ее уважали и считали экстравагантной. «Мисс Мэри» водила машину, что пятьдесят лет назад было немыслимым для деревенских жительниц. Раз в неделю она ездила в Бамфорд, где делала укладку в настоящей парикмахерской, а дважды в год даже выбиралась на поезде в Лондон! Соседки потом сплетничали благоговейным шепотом: она стрижется в парикмахерском салоне «Хэрродса»! Местные жительницы делали друг другу химическую завивку, поэтому в сырую погоду их самодельные кудри вставали дыбом, словно их обладательниц ударило током.

В первый же школьный день Рут допустила оплошность. В полдень учительница сказала детям, что сейчас у них полдник. Если у Рут нет с собой полдника, она может сходить домой, а вернуться к двум часам.

– Ах, вы имеете в виду обед! – воскликнула Рут.

Одноклассники подняли ее на смех. Подобные оплошности они не прощали.

В тот первый день ее посадили рядом с Дайлис Туэлвтриз; ее смутило то, как странно пахла ее соседка по парте. Позже она поняла, что от Дайлис пахнет прогорклым свиным жиром и капустным супом. Ее платья редко стирали. Да и сама Дайлис, если уж на то пошло, мылась нечасто. Справедливости ради надо сказать, что почти все матери в деревне следили за чистоплотностью своих детей: перед школой их заставляли мыться «до скрипа», одевали во все лучшее и чистое. Мальчиков стригли почти «под ноль», по-военному, а девочкам заплетали тугие косички. Семья же Туэлвтриз, как вскоре выяснила Рут, была на особом положении. Соседи относились к Туэлвтризам с опаской и предпочитали не иметь с ними дела. Иногда Рут думала: не потому ли учительница посадила их с Дайлис вместе? Может, рассчитывала, что две парии неизбежно подружатся? Надежды учительницы не оправдались. Пусть другие дети и отторгали Дайлис, потому что она была «из этой семейки», но Рут она презирала ничуть не меньше остальных.

В ту же начальную школу, только классом-двумя старше, ходили Сандра и молодой Билли Туэлвтризы. С десятилетним Билли, дружелюбным, но туго поддающимся обучению, Рут почти не общалась, к тому же он частенько прогуливал уроки. Сандра и Дайлис ходили в обносках, вечно голодные. Дайлис была одета хуже всех, потому что ей приходилось донашивать вещи Сандры, которые и к Сандре попадали с чужого плеча. В один ужасный день Дайлис появилась в школе в прошлогоднем платье Рут, купленном за несколько грошей на дешевой распродаже. Оно жало ей в талии, а выпущенный подол был заметно ярче. Рут страшно смутилась. Дайлис же злилась на нее и нарочно залила зелеными чернилами рисунок, над которым Рут долго трудилась: королева в день коронации. Зимой сестры Туэлвтриз носили вязаные капюшоны. Ботинки у них вечно были нечищеные, как и зубы. «Вот почему, – с грустью подумала Рут, – сейчас у меня все зубы свои, а у бедняги Дайлис вставные».

Более того, Дайлис и Сандру окружала какая-то тайна, вызывавшая благоговейный ужас у маленькой Рут. Время от времени на их ногах и руках появлялись непонятные синяки, и не такие, какие бывают, когда упадешь или расцарапаешь коленки на игровой площадке. Рут так и не осмелилась спросить у Дайлис, откуда у нее кровоподтеки.

Рут много раз задавалась вопросом, почему ее отец решил, будто ей будет хорошо в деревенской начальной школе. Учителя были с ней добры, но от этого одноклассники относились к ней еще хуже, называя ее «учительской любимицей» и «подлизой». Правда, она никогда не вела себя плохо. Просто не могла. Как-никак, она была дочерью приходского священника. Родители внушали ей, что она должна «подавать хороший пример» остальным. Пример чего? В пять лет таких вещей до конца еще не понимаешь. Рут решила, что ей следует всегда делать то, что велят, и не говорить, если тебя не спрашивают.

Вначале предполагалось, что она будет страдать в начальной школе Нижнего Стоуви до одиннадцати лет. Но однажды – ей тогда исполнилось девять – она вернулась домой и невинно поинтересовалась, что значат новые слова, которые она услышала на школьном дворе. Очевидно, эти слова (Рут понятия не имела, что они означают) оказались такими нехорошими, что родители едва ли не тут же забрали ее из деревенской школы. День, когда она в последний раз вышла из ворот школы Нижнего Стоуви, стал одним из счастливейших в ее жизни.

Тогда ее, несмотря на нежный возраст, отправили в школу-интернат, открытое всем ветрам заведение в Дартмуре, которое в смысле строгости режима могло бы посоперничать со знаменитой Дартмурской тюрьмой.

С тех пор Рут приезжала в Нижний Стоуви лишь во время школьных, а позже – университетских каникул. Мама в письмах время от времени писала о каких-то событиях в деревне, сообщала об успехах бывших одноклассников Рут. Сандра вышла замуж за военного и уехала с ним за границу, в далекие края; представить это было трудно, почти невозможно. Дайлис тоже вышла замуж, но через год муж ее бросил. Она вернулась домой к родителям, и как раз кстати, потому что у миссис Туэлвтриз (на руках и ногах которой тоже время от времени появлялись синяки) отказали ноги, и она осталась прикованной к постели. Вскоре после того она умерла, и Дайлис осталась вести хозяйство престарелого отца. Никто не помнил ее новую фамилию; для всех она осталась Дайлис Туэлвтриз, как будто ее брак был своего рода оплошностью, которой можно пренебречь.

Рут с мужем вернулась в Нижний Стоуви двенадцать лет назад. К тому времени обоих ее родителей уже не было в живых. Дом священника стал частным домом; в нем жили Мюриэль Скотт и Роджер, тогда буйный щенок. Мюриэль со свойственным ей оптимизмом уверяла, что Роджер «успокоится, когда станет старше». Если бы! С годами Роджер как будто лишился даже остатков собачьего разума, если, конечно, он у него вообще имелся. Школа доживала свои последние дни. Тогда, увидев на своем пороге Дайлис, Рут почти обрадовалась. По крайней мере, хоть что-то осталось неизменным… И все же Рут не могла отделаться от чувства, что Дайлис, как в детстве, презирает ее.