Текст книги "Бабье лето медвежатника"

Автор книги: Енё Рэйтё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

2

Иной раз поражаешься, до чего же несправедливы так называемые поверья. Принято считать, к примеру, будто бы в Техасе только и делают, что дерутся, стреляют, устраивают поножовщины и пускают красного петуха, а между тем мы уже успели убедиться, что для беспорядков требуется поистине серьезная причина. Но даже в этом случае полиция не забывает о своих обязанностях. Стражи порядка заботятся о поддержании оного, отговаривают желающих попасть в город от этого намерения, потому как между горожанами возникли расхождения во взглядах.

Притом сами полицейские тоже находятся за чертой города, чтобы обеспечить водовозам свободный доступ и помогать в переноске раненых на школьный двор. Какой смысл рваться в очаг беспорядка, чтобы навести порядок, а значит, тоже пускать в ход оружие. Там и без того пальбы хватает.

Нет, полиция не должна подавать дурной пример, приумножая суматоху! Капитан Стоуренс старался довести эту мысль до своих подчиненных, которые возбужденно переминались с ноги на ногу и поглядывали в ту сторону, где шла перестрелка.

Был поздний вечер, а бои на улицах города не затихали.

…В одном месте Пенкрофт угодил между двух огней: навстречу ему неслась разгневанная толпа, другая настигала сзади. Поди пойми, кто здесь кого преследует; по всей вероятности, друг друга. Это ему на руку, лишь бы не за ним гонялись. Пенкрофт ворвался в калитку какого-то дома и по пожарной лестнице взобрался на крышу. И начался аттракцион почище циркового: бегом по кровле, головокружительные прыжки, перескакивание с крыши на крышу. Знать бы только, куда бежать из этого ада!

Взрыв страстей наверняка готовился давно и исподволь, сдерживаемый Прентином. Но ведь горячая южная кровь не склонна к долготерпению. Так хищник мигом превращается в необузданного зверя, стоит ему учуять царапину на руке дрессировщика. Запах крови пробуждает инстинкты… Кровь! – подсказывает хищнику голос природы. Лучше этого нет ничего на свете! Этот первобытный зов побуждает забыть все навыки дрессуры и нападать, бросаться на жертву, рвать и терзать…

Хильдегард покончила с собой, Бернс поджег собственный дом… Это и послужило той каплей крови, запах которой чувствуется издалека, пробуждает воспоминания, будоражит убийственные страсти.

Вот и мчится новоявленный Бенджамин Вальтер, перескакивает с крыши на крышу, лишь бы не захлестнул его кровавый поток. Он останавливается на мгновенье, перевести дух, и слышит позади чье-то затрудненное дыхание.

– Куда вы, собственно, направляетесь, уважаемый? – интересуется Кёдлингер, который, оказывается, увязался за ним и тоже скачет по крышам, стараясь не отставать. Но даже эта безумная гонка не подвигла его расстаться со сломанным зонтом.

– Что за спешка вынуждает вас летать по воздуху? Не одобряю я этих новшеств! – Редактор поправляет сползшую шляпу, в которой зияет дырка, а с противоположной стороны виднеется выходное отверстие.

– Скажите, господин Кёдлингер, куда бы вы сейчас отправились, не будь меня с вами?

– В прошлом году ему стукнуло пятьдесят два.

Он все время забывает, что у Кёдлингера – как выражаются филиппонцы – парализован центр, помогающий составлять ответы. Однако он вполне понимает все, что ему говорят… Между тем стрельба все ближе, внизу шныряют вооруженные люди.

– Отведите меня к себе, – попросил Пенкрофт. – Я очень устал и хочу спать. Найдется у вас для меня местечко переночевать?

– Ладно, я ему напишу, – кивнул Кёдлингер и зашагал впереди Пенкрофта.

Так они и пробирались по крышам. Господин редактор время от времени застывал на месте, вглядываясь в темноту, – ни дать ни взять предводитель индейцев, – затем снова шел вперед.

На крыше, сплошь увешанной сохнущим бельем, он в нерешительности остановился.

– В этом доме почта. Значит, нам надо свернуть налево. Если увидите где-нибудь гнездо аиста, скажите.

– Зачем?

– Я все ему передам.

Дурацкие ответы Кёдлингера, которые прежде забавляли его, сейчас вызывали неодолимое желание столкнуть господина редактора с крыши. Постепенно они добрались до окраины, осталось миновать всего лишь несколько убогих домишек. Как же выведать у Кёдлингера, где тот живет? Спрашивать бесполезно, он все равно не ответит. И тут Пенкрофта осенила гениальная идея. Он указал на крыши окрестных домов и поинтересовался:

– Сколько вам лет, господин Кёдлингер?

– Я живу вон в той хибаре на краю леса, – ответил чудак, ткнув пальцем в сторону берега реки.

Ур-ра! Значит, все-таки можно найти подход к господину редактору. Они слезли с крыши и двинулись к деревянному дому, стоявшему на отшибе. Окна были освещены. Выходит, у Кёдлингера есть семья?

Жилое помещение одновременно служило и редакцией. За столом сидел на редкость неряшливый и оборванный тип с бородой и ковырял в зубах перочинным ножиком.

Интересно, кто это?

– Добрый вечер, – поздоровался Пенкрофт. – Не знаю, кто здесь хозяин дома…

– Я хозяин дома, – перебил его бородатый.

Все стены были увешаны картинами. Обстановка потрясающе роскошная: гобелены, кружевные занавески, бронзовая люстра редкостной красоты, – и все это в какой-то жалкой халупе…

– Прошу прощения, что вторгся незваным гостем, – обратился он к бородатому, от которого, казалось, веяло покоем. – Могу я пристроиться в этом большом кресле? Или в нем кто-то спит?

– Я в нем сплю. – Ответ прозвучал бесстрастно, можно сказать, без точки в конце фразы, а сам хозяин дома при этом даже не удостоил Пенкрофта взглядом.

– Скажите… Найдется у вас что-нибудь перекусить?

– Найдется.

Странный человек нырнул под стол и извлек оттуда жареного гуся, калач и бутылку дорогой малаги, но вся еда была залита какой-то темной, маслянистой жидкостью, похожей на типографскую краску.

– Извините, но это…

– Ешьте на здоровье.

– А… как же это черное масло?…

– Его тоже можете съесть. Мне не жалко…

Пенкрофт решил больше не приставать к нему. Хозяина даже грубияном не назовешь – скорее вялый какой-то, апатичный. Насколько мог, он постарался счистить краску и мало-мальски утолить голод.

Неряшливый бородач расхаживал взад-вперед по комнате, что-то бормоча себе под нос.

А господин редактор первым делом стянул веревкой непослушный зонт и поставил его в угол. Единственную манжету, петли которой были скреплены цветной тесемкой, водрузил на стол. Пиджак повесил на гвоздь, и оказалось, что под пиджаком и накрахмаленной манишкой скрывается сине-красная полосатая трикотажная майка. Подхватив ведро, Кёдлингер вышел из дома.

Пенкрофт огляделся по сторонам. Помимо картин, на стенах красовались литографии, карты, расписания поездов. В центре – портрет эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой. И вообще память о трагически погибшем наследнике австрийского престола занимала здесь главное место – вероятно, господин Кёдлингер происходил из семьи австрийских эмигрантов. Здесь можно было увидеть изображение Венской биржи и дворца Шёнбрунн, а также олеографию по мотивам трагедии в Майерлинге. [1]1
  Деревня на реке Швечат, в 24 км к юго-западу от Вены, на месте охотничьего домика (ныне монастырь кармелиток), где в январе 1889 г. при таинственных обстоятельствах покончили с собой габсбургский кронпринц эрцгерцог Рудольф и его любовница Мари Ветсера.


[Закрыть]У стены стоял стол с большой табличкой на нем:

ВНИМАНИЕ! РЕДАКЦИЯ!

РАБОТАЮ БЕЗ ПЕРЕРЫВА НА ОБЕД И СОН!

ПРИЕМ ПОСЕТИТЕЛЕЙ – ДВЕ МИНУТЫ, ДА И ТО В ПОРЯДКЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ.

ВХОД С КОЗАМИ, ОСЛАМИ И СОБАКАМИ КРУПНЫХ ПОРОД

КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОСПРЕЩЕН,

НО НЕ НАКАЗУЕМ!

Вся комната пестрела подобными указателями, рассчитанными явно на слабоумных. Так, дверцу шкафа украшала эмалированная табличка, где открытым текстом сообщалось:

ШКАФ

Высеченное на входной двери предупреждение вызывало недоуменный вопрос касательно его смысла:

ОСТОРОЖНО! ДВЕРЬ!

К стеллажу, заваленному папками со скоросшивателями и рукописями, была прикреплена стеклянная табличка с надписью:

ДЛЯ БУМАГ!

ПРОСЬБА ВЫТИРАТЬ НОГИ!

Какое небрежное обращение с дорогими вещами! Пол развалюхи был устлан великолепным персидским ковром, в одном месте прожженным сигарой, в другом – залитым чернилами. И все же с некоторым педантизмом и этот экспонат сопровождался пояснением, как экзотическое растение в оранжерее. К ножке стола была прислонена табличка:

ОСТОРОЖНО! ПЕРСИДСКИЙ КОВЕР!

Полированный письменный стол из дерева ценной породы… чего там только не было! Корректуры, оттиски, бронзовая чернильница, антикварные часы, гаванские сигары, большей частью рассыпанные по ковру и раздавленные… Позади стола – огромное, до полу, зеркало венецианского стекла…

Ах, да какое ему до всего этого дело! Необходимо поспать, собраться с силами и бежать, бежать из города, спасаясь от Прентина!

В комнате появился Кёдлингер, вытирая руки; с волос его капала вода, а челюсти двигались, словно он пережевывал что-то. Может, жевательную резинку? Вытянув перед собой руки, он изучающе разглядывал их поверх пенсне. Затем повесил полотенце и, порывшись в груде вещей на столе, отыскал эмалированную табличку, которая заняла свое место на крючке поверх полотенца.

ПОЛОТЕНЦЕ!

ВНИМАНИЕ! ЕГО МЕСТО – ЗДЕСЬ!

Проделав все эти манипуляции, господин редактор сел за стол и принялся что-то писать, всем своим видом давая понять, что занят серьезной работой. В комнате снова появился бородатый, раздирая руками спелый ананас. Подумав с минуту, протянул половину гостю. Пенкрофт лишь теперь почувствовал, до чего же он голоден. Схватил истекающий соком ананас и благодарно кивнул.

– Вот спасибо!

– Меня это не интересует! – раздраженно воскликнул хозяин. – Что вам нужно?

– Хотелось бы поспать…

– Мне тоже!

– У меня есть все основания опасаться недоброжелателей. Не могли бы вы постоять на страже, пока я вздремну?

– Постою на страже! – Бородатый выдвинул ящик комода, долго рылся в нем, попутно перебив немало дорогих фарфоровых безделушек, пока наконец не отыскал револьвер с костяной рукояткой искусной работы. – Надеюсь, заряжен, – сказал он и на пробу выстрелил два раза подряд. Венецианское зеркало со звоном разбилось. Один из осколков упал на рукопись господина редактора. Тот почесал пером макушку, стряхнул осколок на пол и продолжил свою работу.

Бородач с удовлетворенным видом осмотрел револьвер и буркнул:

– Можете спать спокойно.

Пенкрофт устроился в кресле. Глаза у него слипались. Наконец-то он чувствовал себя в безопасности. Поспит часок-другой, и только его видели.

– Случаем не знаете, – в полусне, едва ворочая языком, поинтересовался он, – кто такой Прентин?

– Как не знать! Знаю.

– В таком случае откройте секрет.

– Я и есть Прентин.

3

Перед ним с револьвером в руке стоял Прентин собственной персоной!

Сна как не бывало. Надо же так влипнуть! Этот псих сейчас спустит курок, и – кранты. Знать бы хоть, за что придется поплатиться жизнью!

– Собираетесь убить меня?

– Ага, – кивнул Прентин.

– По-вашему, я это заслужил?

– Да.

– Тогда валяйте… – Он не закончил фразу. Воспользовавшись тем, что удалось отвлечь внимание собеседника, с силой толкнул ногой стол, который с грохотом опрокинулся, свалив Прентина навзничь. Револьвер выстрелил, пуля впилась в потолок, а Пенкрофт, не теряя ни секунды, выскочил за дверь и понесся со всех ног. Он добежал до насыпи, задыхаясь, вскарабкался наверх, к рельсам, где стоял состав из нескольких товарных вагонов.

Пенкрофт пролез под вагоном, так как двери были с другой стороны, и увидел обшарпанное здание вокзала с надписью: «ФИЛИППОН». Вдоль платформы торопливо шел обходчик с сигнальным фонарем. Улучив удобный момент, беглец вскочил в вагон, задвинул дверь и без сил растянулся на полу.

Сон сморил его мгновенно.

Разбудил Пенкрофта скрип тормозов и чей-то голос вдали. Поезд остановился… явно у спускного желоба: из вагонов в хвосте состава с грохотом посыпалось что-то. Должно быть, уголь… Беззаботно насвистывая, Пенкрофт затянулся сигаретой. Эх, сейчас бы глоток спиртного для поднятия настроения!.. Ладно, он готов без еды, без питья трястись в товарном вагоне сколько угодно, лишь бы очутиться подальше от Филиппона, от этого рассадника мерзости. Чтоб он провалился, этот Город молчащих револьверов, где вся жизнь сплошь окружена тайнами, а если молчащие револьверы не дай Бог заговорят, то будут тарахтеть, покуда не доведут до конца свое кровавое дело. Незачем ему ковыряться в чужих неприятностях, с него собственных забот-хлопот хватает.

Поезд медленно тронулся и покатил дальше, а Пенкрофт резким толчком ноги пнул в край двери. Та с негромким скрипом отошла вбок, и в проеме показалась усеянная серебряными крапинками роскошная темно-синяя завеса – величественное звездное небо. Сколько раз путешествовали под его покровом бездомные бродяги, лежа на спине и обозревая вечность. При этом они прекрасно понимали, что в тот же час, в других краях точно так же катят по рельсам вагоны – по равнинам и горам, меж больших городов и малых, от деревни к селу, вдоль промышленных кварталов на подступах к столицам. Но стоит лечь навзничь, и ты ничего этого не видишь, а плывешь по звездному небу, в синем просторе, подавленный вышним величием, и все твои неурядицы, беды, страсти, стремления кажутся ничтожно мелкими. Звездная бесконечность над головой убаюкивает, успокаивает, внушает чувство, которое не описать словами. В такие минуты сознаешь, что тебе хорошо. Даже если у тебя все плохо, в этот момент тебе хорошо.

Ах, как хорошо!

Лежишь себе, покуриваешь, поправишь под собой поудобнее пиджачишко, чтобы револьвер в кармане не давил в бок, и мысли в голову лезут всякие… Главным образом о Мэг.

Да, если уж задумываешься над серьезными вещами – о завтрашнем дне, например, или о прочих подобных глупостях (умнее которых, по сути, и нет ничего на свете), тогда лучший предмет для размышлений – Мэг. Которую он любил и до сих пор любит, хотя и побаивается. Он и прежде ее боялся. Прямо какое-то наваждение. Эта женщина – воплощенное чувство долга, ответственности, порядочности и обязательности. Каждый поступок ее, каждое слово, каждая мысль есть не что иное, как убийственный приговор его, Пенкрофта, характеру и сути.

Угораздило же их полюбить друг друга!

Пенкрофт вздохнул.

Чудной мир сотворил ты, Господи, не взыщи, что критикую тебя! Ведь можно бы подумать, будто идеал Мэг – какой-нибудь судья или инженер, любитель порядка и педант до мозга костей. Этот не поленится смерить температуру воды в ванне, и, если она окажется хотя бы на градус теплее или холоднее, в ванну не полезет. И часы заводит раз в сутки, в одно и то же время.

Скажи, Творец-Создатель, с чего люди взяли, будто бы передвигаться в пространстве можно лишь с определенной целью? Вот уж поистине бесцельная привычка! Куда как проще было бы, обратись человек в железнодорожную кассу с просьбой: дайте, мол, билет за энное количество долларов с четырьмя пересадками, туда и обратно, но без каких бы то ни было обязательств со стороны пассажира. И заказчику бы отмерили на специальных весах причитающееся за уплаченную сумму расстояние поездки, и кати себе на здоровье, знай следи при пересадках, чтоб не опоздать на нужный поезд. Добрался до неведомой цели, погостил денька три в неизвестном городе, и никто тебе не скажет, где ты находишься: нормы международного юридического права предписывают соблюдать тайну.

И вот я спрашиваю вас, люди, собратья мои, – расфилософствовался наш герой, – к чему мы пришли с нашей системой четко налаженных, спешных и, главное, целесообразных переездов?

А еще почтительнейше вопрошаю: насколько приятнее мое путешествие, цель коего вообще не поддается определению? Никто не требует отчета, почему, скажем, ты не спишь по ночам, а околачиваешься на улице – даже в дождливую погоду, и где бываешь, если в перерыве между супом и жарким отлучаешься на несколько минут, а то и месяцев. Какая логика в том, чтобы спать ночью, а суп непременно заедать отбивной, почему необходимо торчать в четырех стенах семейного гнезда, ежели тебе это не по нутру?

Какой цели служит целесообразность?

Впрочем, вскоре Пенкрофту представилась наглядная возможность убедиться, что поездки целевого назначения не столь уж напрасная педантичность со стороны цивилизованного человечества. Он сообразил, что поезд подкатил к какой-то более крупной станции, поскольку состав затормозил, когда огни города остались позади. Стало быть, товарняк отгоняют на запасный путь, дабы уступить дорогу скорому поезду.

Верно, так оно и есть: станционные огни виднелись вдалеке. Пенкрофт выбрался из вагона и решил немного пройтись вдоль насыпи. Если состав вдруг тронется, он успеет вскочить. Поблизости за деревьями виднелся обшарпанный домишко, похожий на корчму. То, что надо!

Соблюдая осторожность, Пенкрофт двинулся к хибаре… как вдруг из-за деревьев вынырнул какой-то субъект. В правой руке он держал револьвер, а левой выуживал из кармана кусочки съестного и отправлял в рот. Лунный свет озарил лицо незнакомца, и у Пенкрофта вырвался испуганный вскрик.

Прентин!

Наш герой был не робкого десятка, но при столь неожиданной встрече любой перетрусит.

В два прыжка он очутился в вагоне, задвинул дверь и запер ее на засов.

Что же это получается? На машине преследует его Прентин, что ли?

На всякий случай Пенкрофт вытащил кольт – пусть будет наготове. Поезд тащился на север целые сутки, теперь уже и до Чикаго недалеко. А Прентин тут как тут!

Раздался протяжный гудок, и состав тронулся. Без еды и питья Пенкрофт трясся в товарном вагоне до следующего вечера. Силы его были на исходе. Зато опасность несомненно отдалялась. Лишь бы как-нибудь дотянуть до Нью-Йорка, а там все забудется как кошмарный сон.

Что нужно было его преследователям?

Хотели воочию убедиться, что он покинул их гостеприимный город? Убедились.

Состав миновал две станции с довольно долгими стоянками, но Пенкрофт даже дверь не открыл. А к вечеру, чувствуя, что больше не выдержит, на очередной стоянке отодвинул засов.

Моросил мелкий, противный дождик. Оно и понятно: это вам не жаркий Техас, здесь климат другой. Состав опять загнали на запасный путь, в стороне от станции. Вдали, сквозь дымку тумана, мерцали огни города.

Пенкрофт осторожно выбрался из вагона. Зябко поежившись, поднял воротник пиджака и, поскальзываясь, стал пробираться вдоль насыпи. В одном, особенно скользком месте он не удержался на ногах и скатился вниз. Где же он находится? Хорошо, если в портовом городе: сел на пароход и плыви до Нью-Йорка. Но сперва неплохо бы подкрепиться. В кромешной тьме где-то мерцал слабый огонек – должно быть, жилье. Пенкрофт устремился туда. В стороне, в нескольких метрах от него послышались хлюпающие шаги – кто-то пробирался по грязи и лужам. Выйдя на дорогу, Пенкрофт столкнулся с путником, который, как и он сам, месил грязь. У Пенкрофта вырвался крик ужаса: при свете придорожного фонаря он узнал… Прентина!

Не раздумывая, Пенкрофт схватил его за глотку, а правый кулак обрушился на противника, как паровой молот. Серию ударов завершил мощный пинок, и Прентин отлетел в кусты, а наш герой из последних сил карабкался на насыпь, срывался, сползал вниз, набил синяков и шишек, извозился в грязи до неузнаваемости, пока наконец снова не забаррикадировался в вагоне.

Его вынужденная голодовка длилась уже двое суток. Бог даст, еще сутки он продержится, а за это время, глядишь, доберется до какого-нибудь из крупных городов Севера. Думать он был не в состоянии. Валялся без сил в полузабытьи, и в его затуманенном сознании возникали страшные картины: обессиленные бродяги, не сумевшие выбраться из вагона, умирали от голода в пути, и на конечной станции где-нибудь в штате Нью-Йорк или в Канаде их извлекали уже в виде иссохшей мумии.

На следующий вечер, часов около десяти, вагон снова подпрыгнул на стрелках, заскрипели тормоза, послышался свисток… Состав остановился.

Пенкрофт выглянул. Хлещет дождь, холодно… Неприглядная картина. Это вам не солнечный Техас!

Наверняка заехали в северные штаты, неприветливый зимний Нью-Йорк встречает путников без особой радости. Завтра, возможно, вагон завезет его в край голых лесов, застывшей от морозов природы… Пенкрофт спрыгнул из вагона с противоположной от вокзала стороны. Плюхнулся на живот, затаился. Сон свалил его внезапно, он даже не чувствовал, что лежит на холодной, волглой земле. Очнулся он от стука колес – поезд ушел. Ну и ладно, этак докатаешься до того, что сам коньки отбросишь. Сперва надо сориентироваться на новом месте. Он с трудом поднял тяжелую голову и взглянул на станционное здание напротив. Глаза у него полезли на лоб, а челюсть отвисла. Надпись на фронтоне гласила:

ФИЛИППОН

Глава восьмая

1

Значит, приехал туда же, откуда уехал! Находится все в том же окаянном городе, хотя был уверен, что добрался как минимум до северной границы Техаса. Как был – насквозь промокший, вывалянный в грязи, – Пенкрофт прямиком направился к дежурному по перрону.

– Скажите, любезный, – через силу прохрипел он, – куда идет этот товарный состав?

Дежурный смерил его взглядом с головы до пят и недовольно махнул рукой, словно напоминая себе о служебном долге: коли ты при исполнении, то обязан отвечать на вопросы даже самого распоследнего бродяги.

– Вокруг города. Цельные сутки ходит, как заведенный. Уголь возит – из шахты к хранилищу.

Выходит, трое суток он катался по кругу! То самое путешествие – на определенную сумму, с двумя пересадками и безо всякой конкретной цели.

Получается, что лучше знать наперед, куда ведет твой путь, средь ночи и под проливным дождем? Пенкрофт вынужден был признать эту истину. Даже здесь Мэг оказалась права, как всегда. Впрочем, он давно подозревал, что Мэг права всегда и во всем. Это ее единственный недостаток, и заключается он именно в том, что других недостатков за его бывшей женой не водится.

Подобные люди своим возвышенным примером дурно влияют на прочих, менее совершенных. Согласитесь, ведь не все равно, катаешься ли ты вокруг Филиппона по кругу или мчишь к северной границе штата! Факт, против которого, как говорится, не попрешь. Надо будет срочно сообщить об этом Мэг: уж она, при ее-то уме, небось давно додумалась до этой истины и без катаний по кругу… Теперь понятны эти его навязчивые встречи с Прентином, ведь это чудище обитает вблизи насыпи, неподалеку от будки обходчика, а по ночам шляется невесть где, обделывая свои темные делишки. Выходит, не зря Пенкрофт врезал ему по кумполу! Пожалуй, это единственный плюс в длинном перечне минусов. Ну, что ж, если судьбе непременно угодно, чтобы он, Пенкрофт, остался здесь и его закидали камнями, он принимает вызов судьбы и остается. Продрогший в результате неожиданной перемены погоды (что в Техасе отнюдь не редкость: стоит разразиться грозе, и густой, волглый туман окутывает всю округу) Пенкрофт зашагал к городу.

А вдруг дежурный подшутил над ним, или же на севере штата находится город с таким же названием? Блуждаешь в потемках, не разбирая дороги… Может, это вовсе не Техас?

Вдали замелькали частые вспышки, глухим эхом отозвались выстрелы…

Нет, над ним не подшутили, это Техас. А впереди – Филиппон!

Но ведь если передвигаешься пешком, не обязательно ходить по кругу. Должен же быть поблизости какой-нибудь городок или поселение, где жители ни сном ни духом не ведают, что в Городе молчащих револьверов идет пальба.

Пенкрофт выбрался на проезжую дорогу и из последних сил зашагал вперед.

Побив все рекорды, под утро он достиг соседнего городка и двинулся по главной улице, предположительно ведущей к вокзалу.

Улица вывела его к Главной площади, обсаженной кактусами и тропическими растениями. Вокруг новые белые дома – здесь явно процветает промышленность, и народ не бедствует. Пенкрофт только было решил обратиться за разъяснениями к первому встречному, как сзади под ребра ему уперлось дуло револьвера.

– Вперед, и без фокусов! С Бернсом шутки плохи!..

Вот вам, здрасьте! Верь после этого народной молве: Хильдегард наложила на себя руки, а Бернс сбежал. Недалеко же он убежал, всего лишь в соседний город!

Этак, глядишь, и Прентин с минуты на минуту пожалует, тогда огонь войны переметнется сюда. Черт бы побрал этого Вальтера – заварил кашу и был таков!

С этими невеселыми думами Пенкрофт степенно шествовал по незнакомому городу. А что еще остается делать, если в спину тебе тычут револьвером! Рука конвоира была прикрыта полой пиджака, так что оружия не было видно.

– Заворачивай вправо! – скомандовал Бернс, когда они поравнялись с похожим на конюшню строением, которое при ближайшем рассмотрении оказалось гостиницей. Главный вход они миновали, Бернс подтолкнул пленника к лестнице сбоку, которая вела в верхнее помещение.

– Открывай! И мигом руки вверх!

Пенкрофт отворил дверь и послушно поднял руки.

В комнате их встретил высокий человек с грубыми чертами лица и седой шевелюрой.

Бернс захлопнул дверь.

– Попался, пес поганый! Подержи-ка пушку, Вуперин, а я его свяжу. Если дернется, стреляй без промедления!

Пенкрофт покорно дал себя связать. Во время этой процедуры Вуперин испепелял его ненавидящим взглядом.

– Дернула же тебя нелегкая вернуться! Неужели рассчитываешь остаться в живых?

– Представь себе – да! – нагло отозвался Пенкрофт, рассудив, что терять ему нечего.

– Этот дьявол опять что-то затевает! – прошипел Бернс, оказавшийся бледным субъектом с выступающими скулами и горящими злобой глазами. Пленника он связал по рукам и ногам, на совесть.

– Теперь ему не до затей! – утешил напарника Вуперин. – Он дружок Прентину или недруг?

– Он каким-то образом пронюхал, что мы с Хильдегард не на стороне Филиппона! И про Боргеса дознался, что тот с Прентином заодно.

– Рикардо проболтался! Их видели вместе в Гондурасе.

М-да, судя по всему, вляпался он по самые уши! Вон Вуперин как озверел, злобно шипит, что загнанная в угол крыса.

– Сходи за Вандрамасом! – распорядился Бернс. – Мне в Равиане лучше не показываться.

Вуперин вышел, и слышно было, как он спускается по лестнице.

– Потолкуем! – предложил Бернс и сунул револьвер в карман. Связанного противника можно не опасаться.

Затем он оседлал стул и с усмешкой оглядел Пенкрофта.

– Двенадцать лет мы не виделись, Вальтер. Ты здорово изменился, но характер все тот же. Даю тебе десять минут. Сам знаешь, от Вандрамаса пощады не жди. Ты тоже рос в Портогезе, но общего у вас только родной язык. За смерть Паоло он будет мстить безжалостно. В Филиппоне каждая собака знает, что ты здесь ни при чем, и мне даже жаль тебя. Конечно, никто не рискнет дать показания против Вандрамаса, но он и не станет прятаться в кусты. Выйдет, стукнет себя в грудь и признается, что порешил тебя. В общем, сам все знаешь не хуже, чем я…

– Тогда чего ради проедаешь мне плешь своими россказнями?

– Неужто тебе жизнь не дорога?

– Дорога или не дорога – какая разница, ежели спасенья нет. Заявится Вандрамас, стукнет себя в грудь и прихлопнет меня. Какой смысл бояться неизбежного конца? Пораскинь мозгами, коли они у тебя водятся!

Бернс подступил к нему вплотную и пристально посмотрел в глаза.

– Главное – досье!

– Верно.

– Делим пополам?

– Еще чего захотел!

Как можно делиться чем-то, чего у тебя вообще нет! Пускай этот мерзавец треснет от злости, воображая, будто Вальтер попросту не намерен никого брать в долю! Все равно с минуты на минуту явится Вандрамас и поставит точку. А до тех пор пускай Бернс побесится. Знай он, Пенкрофт, о чем идет речь, не стал бы мелочиться, отдал бы все целиком. А так – шиш тебе!

– Слышь, Вальтер! На пару мы запросто справимся с Вандрамасом, Вуперином и Прентином. Да, пожалуй, и с Монтагеззой тоже!

– Ну, это уж ты загнул! Всему готов поверить, но чтобы и с Монтагеззой тоже… Да еще не родился тот, кому по зубам обломать Монтагеззу! – При этом подумал про себя, удастся ли ему хотя бы перед смертью узнать, из-за чего у них весь этот сыр-бор разгорелся? Ради этого стоило бы еще чуток пожить. Более того, даже помереть не жалко, лишь бы разгадать эту запутанную историю, к которой примазался еще какой-то Монтагезза!

– Ты не думай, будто я просто так слова на ветер бросаю! Монтагезза вообще дело десятое. Если нам с тобой удастся сговориться, ты объявишь себя невиновным, я использую тебя как козырь в игре против Прентина, а Прентина – против филиппонцев. У Вуперина и жителей Равиана нет никаких доказательств, а Монтагеззу мы сдадим полиции. По-моему, я достаточно ясно выражаюсь!

– Я тоже не дурак, так что незачем мне твою жвачку жевать! Но какой смысл устраивать базар, если досье неизвестно где?

– Мне известно, где оно находится, дурень ты этакий! Хочешь, скажу? Только сперва я должен удостовериться, что ты со мной заодно. Ну как, согласен?

– Согласен.

Стоит ли спорить, коли Вандрамас уже, можно сказать, у порога. Пусть уж этот осел потешится покуда.

Сквозь тонкий дощатый пол было слышно, как внизу, в корчме, позвякивают расставляемые по полкам кружки. Бернс огляделся по сторонам и, понизив голос, сказал:

– Прентин не в счет.

– Ври больше! – ахнул Пенкрофт. – С чего ты взял?

Торжествующе улыбаясь, Бернс сунул руки в карманы и принялся расхаживать из угла в угол.

– Я так и знал, что ты удивишься! Теперь тебе ясно?

– «Ясно, понятно»… За слабоумного меня держишь? Значит, досье не у Прентина! Теперь весь вопрос в том, знает ли об этом Монтагезза и, если знает, успел ли поделиться новостью с Вуперином.

– Тут ты прав, это дело филиппонцев, пускай они сами разбираются. У нас здесь свой, личный интерес: прежде всего, тем самым держать в руках Прентина.

– Но где же досье?

– Ага, задело за живое? Ладно, так уж и быть, скажу. Слушай внимательно: досье. – Бернс зыркнул по сторонам, – нет нигде.

– Так я и думал… – задумчиво произнес Пенкрофт. – В конце концов выяснится, что все это – пустой треп… Постой, но если про досье… это правда, то почему все стоят на ушах?

Вопрос в упор, попробуй не ответить!

– Потому что об этом никто не знает, кроме Прентина, Боргеса, меня и бедняжки Хильдегард. Его никогда не было и в помине, досье этого! Правда, Прентин предупредил твоего отца и остальных, что он действительно дал знать Паоло о том, что против него замышляется. Досье и в самом деле не оказалось у того, на кого думали, но и у Паоло его похитили, прежде чем Прентин туда подоспел. Короче говоря, теперь никто не знает, где оно. Я говорил с Паоло, прежде чем он отдал концы, аккурат когда он направлялся домой – это было уже после того, как Хильдегард сообщила об убийстве, и люди видели, как труп Паоло уносит течением.

– Что было потом?

– Почему ты невнимательно слушаешь? Потом я говорил с Паоло…

– Когда его труп уже унесло течением?

– Ну да! Что здесь непонятного?

– Ничего… Просто я не расслышал.

Лучше уж не допытываться, а то по мозгам схлопочешь за свою непонятливость. Бернс, видите ли, встретился с Паоло после того, как его бренные останки уплыли по реке, а если кто в этом усомнится, пусть пеняет на собственную бестолковость. Помалкивай, Пенкрофт, за умного сойдешь.

– И о чем же вы говорили с усопшим? – без тени усмешки все же поинтересовался он.