Текст книги "Три мушкетера в Африке"

Автор книги: Енё Рэйтё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава восьмая

1

Куда всем цирковым фокусам против этого!

– Цело! Письмо цело! – Генерал, вне себя от радости, ощупывал конверт.

Впервые в жизни я видел Альфонса Ничейного удивленным и даже слегка растерянным.

– Тогда что же ты отдал капитану?

– Конверт, который заранее приготовил, а настоящее письмо подменил по ходу дела.

– Что было в том конверте, который ты им подсунул?

– Липа, которую сочинил вчера Квасич. А если конкретно, то в этом письме генерал сообщает о том, что его держат в плену, что обстановка в Игори подозрительная: с заключенными легионерами обращаются слишком мягко. Правда, строительство железной дороги продвигается, но трудятся там негры, а арестанты ведут себя как господа. Необходимо как можно скорее провести расследование.

– Лучше не придумаешь! – просиял Дюрон. – Значит, мошенники не догадаются, что мне известна суть их аферы, и будут продолжать свое грязное дело, даже если вам удастся бежать…

– Тем временем подоспел капрал, но принесенные им сведения уже не оказались сенсацией, – продолжил свой рассказ Турецкий Султан. – Конечно, он слышал все: что господин генерал собственноручно чертит карту, что Оковалок таскает у Хопкинса недокуренные генеральские сигары, потому как просить ему не хочется…

– Говорил же вам, чтобы не позволяли ему оправдываться! – в сердцах вскричал Хопкинс. – В результате окажется, что мы же еще и руки ему целовать должны…

– Не факт, что я разрешу…

– Зато теперь нам не убежать! Был у нас плот, да сплыл…

– Кому он нужен, плот этот? – спросил Султан и присвистнул…

Сквозь проломленную стену соседней комнаты доносился шум реки, а сейчас кто-то негромко отозвался на свист…

На волнах покачивался баркас, груженный всякими припасами. На веслах сидел Федор Квасич, бывший судовой врач с подмоченной репутацией.

Вскрикнув от радости, Ивонна повисла на шее у Турецкого Султана.

Ну, что вы на это скажете? Можно ли разобраться в сложном характере нашего друга-приятеля?

– Боюсь, Султан, что в один далеко не прекрасный день ты опоздаешь вылезти со своими оправданиями! – покачал головой Альфонс Ничейный.

2

Турецкий Султан весь был обвешан разными необходимыми вещами. Чего тут только не было! Свисток, карта, компас, сачок для ловли бабочек, бинокль и, конечно же, футляр к нему.

Компас и карту он передал нам. Навязывал и сачок, но мы отказались за ненадобностью.

– Сейчас самый подходящий момент уносить ноги, – сказал Султан. – Пока все заняты разгрузкой…

– А что они разгружают?

– От судоходного участка реки до Игори проложена временная колея, и по ней доставляют строительные материалы. Грузовой состав приходит раз в месяц.

– Поторопитесь, – озабоченно произнес генерал. – Не стоит рисковать, затягивая отплытие.

Потрэн снял с себя мундир. Турецкий Султан расстался со своими сокровищами – свистком, картой, сачком и биноклем в футляре, чтобы тоже раздеться до рубашки. Хопкинс тайком приглядывался к сачку и футляру в надежде отыскать конфискованные у него сигары, но в футляре у Султана обнаружился настоящий бинокль.

Лодку придерживали Потрэн и Турецкий Султан, чтобы ее не снесло стремительным течением. Да и крокодилы шныряли вокруг.

Генерал на прощанье обнял дочь. Я спустился в лодку первым. Чурбан Хопкинс, как и было договорено, взял револьвер Потрэна и даже нацепил воинский крест, которым был награжден сержант за боевые заслуги, и наконец прихватил свой тщательно оберегаемый футляр, где хранились не докуренные генеральские сигары.

– Копается тут… Давай поживей! – прикрикнул на него Турецкий Султан.

Хопкинс сиганул в лодку, последней перебралась в нее Ивонна. Придерживавшие лодку руки разомкнулись, суденышко качнуло. Султан, стоя у края хижины, длинной деревянной планкой умело подталкивал нас ближе к течению, поскольку грести все еще было невозможно. Наконец лодку подхватило течением реки.

– Покедова, друганы! – крикнул Турецкий Султан и освободившейся планкой саданул Хопкинса по башке так, что дерево затрещало. – Исключительно видимости ради! – успокоил он расшумевшегося было Хопкинса.

Наше путешествие началось.

3

Приходилось как следует налегать на весла, чтобы стиснутую в узком русле течением лодку не сносило к середине реки.

От торчащих из-под воды рифов мы с двух сторон отталкивались веслами, таким образом удавалось избежать крушения и направлять лодку к берегу.

При свете полной луны осколками стекла поблескивали чешуйчатые спины крокодилов, выныривавшие среди водоворотов.

Высокие пенистые буруны вокруг подводных камней напоминали о том, что перед нами самая необузданная речная стихия в мире.

Одно из весел, ткнувшись в песчаную отмель, сломалось. Лодка завертелась вокруг собственной оси. Чтобы выправить положение, Альфонс Ничейный отчаянно греб, погружая свое весло то с правого, то с левого борта.

– Нам конец, – прошептал Квасич.

Если лодку вынесет на середину реки, тогда мы пропали… Но нам повезло. Лодку сильно тряхнуло – мы сели на мель.

– Отмель?

– Нет, мы уже возле берега, – ответил Альфонс Ничейный. – Просто сейчас он скрыт приливом. Через час вода схлынет…

– И снесет лодку обратно…

– Мы подтянем ее ближе к берегу.

Навалясь на весло, он толкает лодку вперед. Суденышко потрескивает, но ползет вверх по песчаному дну. Выше… еще выше… Гибкая, пропорциональная фигура гребца словно слилась с веслом. Сейчас он больше чем когда-либо похож на огромную кошку, все части тела его будто резиновые, мышцы не напрягаются, а вытягиваются при каждом наклоне. Не знаю другого подобного парня, кроме меня…

Наконец Альфонс снова опускается на сиденье и с улыбкой обращается к Ивонне:

– Как переносите дорогу?

– Сюда было гораздо хуже! Через знойную Сахару…

– Теперь Сахара покажется еще жарче, – ответил Альфонс, ощупывая карман, где покоился конверт за пятью печатями.

Мы дожидались отлива. Ночь была кошмарная, душная. В темной глубине джунглей светились глаза неведомых ночных зверей, с неумолчным грохотом стремительно несла свои воды река.

Между делом Квасич решил познакомиться с Левиным.

– Позвольте представиться: доктор Федор Квасич, пианист.

– Очень рад. Докторская степень в музыкальной академии – вот это, я понимаю, класс!

– Одно не связано с другим. Звание доктора не имеет отношения к музыке. Помимо того, я ведь и университет окончил.

– А что еще вы окончили, господин доктор?

– Полный курс каторжных работ. Прошу прощения, но вы забыли представиться.

– Как?! Разве вам не сказали, что я Левин?

Хопкинс судорожно сглотнул.

– Не успели! – резко ответил он. – Но сейчас скажем, – и сухо бросил Квасичу: – Это Левин.

И тут произошла неожиданность. Квасич на миг даже подскочил в лодке.

– Вы – Левин? Господи! – воскликнул он, протягивая старику обе руки. – В самом деле? Не может быть!

Глаза Левина растроганно увлажнились, он радостно тряс вялые, веснушчатые руки морфиниста доктора.

– Да, да, друг мой! Я действительно Левин.

– Какая радость!

Они обнялись, а мы, окаменев, наблюдали за этой сценой. Квасич знает, кто такой Левин? Выходит, никакой он не помешанный и где-то, когда-то, в другой жизни был другим человеком, не имеющим ничего общего с этим неряшливым, прожорливым стариком.

– Вот ведь при каких обстоятельствах довелось встретиться! – запричитал Квасич. – Великий Левин, о котором я столь наслышан…

– О да, друг мой! – вздохнул Левин.

– Что же привело вас сюда?

– Cherchez la femme.

(Для тех, кто не знает, поясняю: ищи женщину. Такой же конфуз случился и с этим парнем, с Лоэнгрином – рыцарь искал себе женщину, а как нашел, превратил в лебедя, и все, песенка спета.)

– Вот уж никогда бы не подумал!

– Я тоже, – вздохнул Левин, не выпуская рук доктора. – Ведь карьера моя начиналась совсем иначе.

– Ваша любезная сестрица живет все там же?

– Какая сестрица? Я рос сиротой!

– Позвольте… но разве не вы были костюмером при царском балете?

Левин вскрикнул, как раненая птица, и оттолкнул руки Квасича. Казалось, он на грани нервного припадка.

– Тогда… какой же вы Левин?

– Довольно! Вам хотелось бы оскорбить, унизить меня, но я не доставлю вам такой радости. Стыдитесь, сударь, столь низкие шутки унижают лишь вас самого!

Обиженный Левин больше не проронил ни слова.

Ночью время тянется медленно. Прогретый воздух удушливой пеленою стлался над рекой. Лунный свет едва пробивался сквозь плотные слои, превращая туман в серебристую завесу.

Полчаса мы провели в тревоге. Если побег будет обнаружен, нам несдобровать: мы угодили в западню. Несмотря на тропическую ночную духоту, нас колотил противный озноб, когда дрожь начинается изнутри, захватывая легкие, желудок, все кости и сустава и заставляет мучительно пульсировать виски…

– Опустите голову мне на плечо и постарайтесь уснуть, – посоветовал Ивонне Альфонс Ничейный, и она подчинилась ему без звука.

Конечно, это я был вправе предложить ей свою поддержку, но ведь не станешь же меняться в лодке местами. Убывающая вода громко журчит.

Ивонна в полудреме вскидывает голову. Альфонс Ничейный обвивает ее рукой, мягко поглаживая по плечу. Девушка снова приникает к нему головой и засыпает…

Постепенно начинает светать. Суденышко наше оказывается на суше. Мертвенно-белая песчаная полоса вдоль берега повсюду, насколько хватает глаз, сплошь усеяна омерзительными тварями. Крокодилы…

4

Мы решили в первый день передвигаться быстро, насколько возможно. К сожалению, Левин, а в особенности рыхлый толстяк Квасич не выдерживали темпа. Зато Ивонна оказалась на редкость выносливой, наполнив мое сердце гордостью за ее достойный выбор в мою пользу. Она шла в ногу с нами, ровным, быстрым шагом – любой бывалый легионер мог бы позавидовать.

– Я с детства занимаюсь спортом, – ответила она, когда мы ее похвалили. – Если бы несчастный Франсуа последовал моему примеру!.. Но он мечтал стать поэтом.

– Писательское ремесло – дело нелегкое, – заметил я со знанием дела. – Тут много чего требуется: широкая образованность, неустанный труд, бутылки чернил…

В середине дня на нас обрушился ливень. Тугие струи воды колошматили с ощутимой силой, за шумом дождя мы не слышали собственных голосов, но упорно продвигались вперед.

Левин сбивался с пути, спотыкался, падал, да и все мы, ослепнув от сплошного потока, натыкались на кусты и деревья. Единственным куском непромокаемого брезента, обнаруженного в нашей поклаже, мы укрыли Ивонну, а сами брели промокшие до нитки.

– Черт побери! – тяжело отдувался Левин. – Почему в снаряжении легионера не предусмотрен зонт?

– Даже если бы и был предусмотрен, вряд ли стали бы снабжать зонтами беглых каторжников, а уж тем более их сообщников из числа гражданских лиц! – ответил Квасич, пытаясь перекричать шум дождя.

– Я с вами не разговариваю, дерзкий насмешник!

– Клянусь, сударь, я действительно не знаю, кто вы, и почел бы за честь услышать это от вас.

– Довольно! Отойдите от меня подальше, или я вынужден буду из-за вас покинуть джунгли!

– Легко сказать! – от души расхохотался Чурбан Хопкинс.

К вечеру мы достигли первой излучины реки. Дождь прекратился вмиг. Здесь, в краю резких контрастов, именно отсутствие какого бы то ни было перехода невыносимо действует на нервы. Ночная тьма обрушивается без сумерек, словно одним движением всесильной руки на небе выключили свет.

Расстелив на земле кусок брезента, мы пытались определиться на местности, сверяя чертеж генерала с военной картой Турецкого Султана.

– Сейчас мы находимся приблизительно в этом месте, – ткнул пальцем Альфонс Ничейный.

– Несколько дней пути на север, и мы доберемся до Сахары.

– Весь вопрос в том, не пустят ли за нами погоню из форта Лами? – показал на карте Альфонс. – Если удастся обойти его стороной, тогда мы могли бы устроить себе передышку в оазисе Немас-Румба. Там нет гарнизона.

– Будем надеяться, что у аферистов из Игори хватит ума не объявлять нас в розыск. уж больно у них рыльце в пушку.

Левин уснул сидя. Широкая, мучнисто-белая физиономия Квасича, по обыкновению, выражала усталость и безразличие. Правда, время от времени он вздыхал: ему явно не хватало морфия, к которому он снова пристрастился в лазарете профессора Винтера.

– Если объявят в розыск, тогда хлопот не оберешься, – высказался Хопкинс.

– Все у вас получится! – ободряюще произнесла Ивонна.

Альфонс Ничейный тотчас воспрянул духом.

– Верно! Заварим кашу, и пусть они расхлебывают.

– Кашу не заваривают, а варят, – встрепенулся Левин, не удержавшись от профессиональной поправки.

После трехчасового привала мы продолжили путь. Провизией мы запаслись с таким расчетом, чтобы – без излишеств – хватило на десять суток. Только бы достало физических сил! К полудню мы добрались до подвесного мостика, ветхого и укрепленного пучками веревок лиан, напоминавших истрепанное мочало. Под мостом, в ущелье сорокаметровой глубины, несла свои бурные воды река Конго.

– Переходить будем поодиночке. Первой идет Ивонна.

Ивонна смело ступила на мост. Дойдя до середины, с улыбкой обернулась и зашагала дальше. Несколько лиан, поддерживавших мост, оборвалось.

– Эта висюлька не выдержит пятерых, – вздохнул Хопкинс.

Теперь настал черед Левина, у которого заметно дрожали колени. Стоило мостику чуть дрогнуть, как он хватался за голову и взвизгивал от страха. Сцена повторялась чуть ли не раз по пять в минуту. Я впервые слышал, как мужчина визжит от страха. Любая кинозвезда могла бы у него поучиться. По счастью, на сей раз плетеные концы мостика выдержали. Как знать, сколько лет не ступала нога человека на это хлипкое сооружение!..

– Пошли! – обратился к Квасичу Хопкинс.

– Сначала вы. Я самый тяжелый из всех, и, если мост подо мной оборвется, несчастная барышня останется там с этим всемирно известным идиотом.

Молодец наш рыхлый, толстый Квасич. До того, как пойти по кривой дорожке, не иначе был истинным джентльменом. Джентльмен – он и в тюрьме джентльмен, никаким уголовным прошлым не вытравить благородства души. (Наблюдение из моего личного писательского опыта.)

– Тогда двигай сперва ты, – велел мне Альфонс Ничейный.

– Но…

– Молчок! Твое место рядом с Ивонной.

Что верно, то верно! Я перешел, не задерживаясь, быстро. К сожалению, с середины мостка я приметил, как у противоположного скалистого берега из пучка лиан выкрошилось еще несколько волокон.

Выдержит ли мост еще троих – Чурбана Хопкинса, Господина Профессора и Альфонса Ничейного?

На мост ступил Хопкинс. Он видит, как рвется одна из лиан, но это не останавливает его. Наш приятель идет, равномерно посапывая, лихо сдвинув кепи набекрень. Когда он заканчивает свой переход, уже всего лишь пять-шесть из пучка лиан удерживают мост. Видно, что двое оставшихся спорят. Чего они тянут время?… Стоящая рядом со мной Ивонна вцепилась мне в руку, глаза ее устремлены на тот берег.

Боже правый, Квасич идет! Альфонс отправил его первым. Но ведь если мостик рухнет, понадобится три недели, пока мы добредем до очередного моста и сможем воссоединиться.

Моменты напряженного ожидания. За происходящим живой скульптурой наблюдает из отдаленных кустов антилопа.

Толстяк идет четкой, спокойной поступью. Мостик трещит под его тяжестью… Наконец он присоединяется к нам, но мост теперь держится всего лишь на двух крайних узлах лиан. Человеку по нему не пройти.

– Стой! – крикнул я Альфонсу. – Мы что-нибудь придумаем!.. Не-ет!

Поздно, он идет, гигантскими шагами, даже не идет, а стелется по ветхому настилу. Скользит вперед, словно бесплотное существо.

Альфонс здесь, с нами!

Ивонна с такой силой стиснула мою руку, что, несмотря на пережитую опасность, сердце мое наполняется счастьем. Она меня любит!

Альфонс Ничейный вовремя успевает подхватить пошатнувшуюся девушку.

– Ивонна… Все в порядке! – смеется он. – Пожалуйста, возьмите себя в руки. Это был добрый знак. Удача сопутствует нам.

– Рано еще говорить об удаче! – со свойственной ему грубостью вмешивается Чурбан Хопкинс. – Прежде надо добраться до Марокко.

5

Мы углубились в джунгли. Река осталась позади, и стрелка компаса указывает нужное нам направление – прямо на север. Альфонс Ничейный и Ивонна обогнали нас, мы, поотстав, плетемся следом.

– По-моему, пока что нас не преследуют, – говорит Квасич, оборачиваясь в сторону реки.

Чурбан Хопкинс берется за свой футляр, с которым его не сумели разлучить никакие опасности. И достает оттуда… бинокль!

– Сейчас посмотрим! – небрежно говорит он. – Когда Султан разделся, чтобы помочь Потрэну держать лодку, я подменил футляр. В другой раз пусть не отбирает у меня сигары! – Он подносит бинокль к глазам и разражается смехом.

– Ему бы только форсу напустить! Бинокль-то без стекол, в отверстия вставлены кусочки жести. Вот они и поблескивали, когда Султан подносил бинокль к глазам.

– Значит, ты стащил у него бинокль? – уточнил я.

– Да нет, это всего лишь для видимости.

– Не понял.

– Ну… я создал видимость, будто бы подложенный мною пустой футляр принадлежит Султану. Мне достался бинокль без стекол, ему – недокуренные сигары, по-моему, обмен равноценный.

Сколько всего делается людьми видимости ради!..

Вечером у Ивонны начался приступ лихорадки, у нас с Левиным тоже. Зуб на зуб не попадал, и ни единого порошка хинина. Почему Султан не снабдил нас лекарством – уму непостижимо, но положение было аховое.

Правда, я продолжал идти, а вот Ивонну, когда она совсем выбилась из сил, Хопкинс и Альфонс Ничейный несли на носилках, наспех сооруженных из куска брезента. Левин брел спотыкаясь, а в бреду пел песни и отдавал распоряжения батальонному повару.

– Вытаскивай противень… да поосторожней! Пора фаршировать индейку!

Опеку над Левиным мы поручили Квасичу, и Профессор тащил старика, когда тот свалился с ног. Ни о каком привале и речи быть не могло. Если в джунглях кончится провиант, тогда все мы – покойники. Через кусты и колючие заросли мы вдвоем волокли Левина, когда Квасич повыдохся. При этом несли и поклажу, нужные вещи не бросишь…

Вперед, только вперед, под девизом Легиона, обязательным всегда и везде, в джунглях и в пустыне: «Шагай или подыхай!»

По мере углубления в чащу, началась отчаянная борьба с колючими растениями, лианами, толстыми жгутами ротанга, оплетавшими мощные, не в обхват, стволы деревьев. В вечном полумраке, куда не проникнуть солнцу, растения переплелись причудливым клубком, стремясь задушить друг друга и карабкаясь по жухлым останкам поверженного противника вверх, туда, где угадывается свет.

Хлюпающая под ногами, с резким запахом гнили почва кишит насекомыми и всякими ползучими тварями, которым мы и названия-то не знаем. Мы режем, вырубаем лианы, ветки кустарника, прокладываем путь – мы трое, потому как для такой работы даже Квасич слаб. Тут не справиться одному, полному сил, закаленному легионеру, нужны усилия троих, таких, как мы.

А когда ценой кровавого пота путь проложен, мы тащим за собой остальных. Левин уже не издает ни звука. На его желтых щеках, словно крупные кляксы, горят два красных пятна; грязные, седые космы упали на лоб, закрыв темные провалы глаз. Он судорожно втягивает в себя воздух.

На полянке, где мы устроили короткий привал, Квасич осмотрел ноги Левина. Лодыжки заметно распухли.

– Сердечная недостаточность… – покачал головой доктор. – Долго он не протянет.

Если о сердце речь, то при чем здесь лодыжки? Такое и спьяну не брякнешь!

– Тогда устроим здесь дневку, – распорядился Ничейный.

– А что будет с нами, если… кончится жратва? – спросил Чурбан Хопкинс.

– Почем мне знать? Не оставим же мы его подыхать, как собаку! Ведь он был с нами.

– Хм… Ты прав.

– Нам не придется долго ждать, – тихо сказал Профессор, нащупав пульс Левина.

– Ну, что там?

– Агония. Предсмертное состояние. Человеку каюк.

Ивонна поодаль лежит пластом на куске брезента, ее колотит озноб. Хопкинса ужалило какое-то насекомое, и на затылке у него вздулся большущий багровый волдырь.

Альфонс Ничейный стащил с Ивонны сапоги и массирует ей ноги. Со всех сторон нас стеной обступают зловещие темные джунгли. Таинственные, молчаливые, неподвижные…

– Возьми… сто граммов масла… – шепчет Левин, дыхание его вырывается со стоном. – Ой… великий Левин… раз в кои-то веки… обмишурился… обжег язык!.. – Слегка приподнявшись, он оглядывается по сторонам почти осмысленным взглядом и горько усмехается.

– Что с тобой… приятель? – говорю я, и у меня перехватывает горло.

– Со мной ничего, сударь!.. Великий Левин– расхлебывает то… что сам заварил… Вся жизнь была… неудобоваримая… дрянь!.. А на десерт… гнилая земля… Будь проклято это Конго! – Откинувшись назад, он захрипел.

Мы стали его поить, не считаясь со скудностью запасов воды. Пусть пьет, сколько влезет. Даже по шее у него стекает струйка воды.

Странное чувство охватывает всех нас, даже Хопкинса.

Подумать только, странный, чудаковатый старик, а вот ведь оказывается, мы прикипели к нему душой. С чего бы это?

Он был с нами… Здесь это много значит, если о ком-то можно сказать: «Он был с нами»… Этим определяется все.

Высоко вверху, меж гигантскими кронами деревьев, наверное, был какой-то крохотный просвет, поскольку вдруг проглянула звездочка, словно в ответ на наше подавленное состояние. Вот ведь там, в вышине, существует нечто вечное и сияюще прекрасное, как звезды. Они наверняка припасли для нас некое благое спасение, некую счастливую неожиданность на тот случай, когда жизнь становится бесцельной, печальной и унылой. А главное – когда она на исходе.

Квасич приподнял Левину веки.

– Exitus, – говорит он на профессиональном языке и добавляет: – Лампада его вот-вот угаснет…

На рассвете в джунглях Конго мы схоронили великого, прославленного Левина. И теперь, судя по всему, он унес с собой в могилу тайну, хранимую им с высокомерной усмешкой, с оскорбленным княжеским самолюбием в ответ на все наши старания докопаться до истины.