Текст книги "КГБ"

Автор книги: Эндрю Кристофер

Соавторы: Олег Гордиевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 57 страниц)

«Я воспользовался марксистской философией и разделил сознание на две части. В одной я позволял себе заводить друзей, иметь личные отношения…. Я чувствовал себя свободно и счастливо с другими людьми, не опасаясь раскрыться, потому что знал: если подойду к опасной черте, вторая часть моего сознания остановит меня…. В то время мне казалось, что я стал „свободным человеком“, потому что я научился с помощью второй части сознания полностью освобождать себя от влияния окружающего меня общества. Теперь, оглядываясь назад, я считаю, что самым правильным наименованием для этого состояния будет „контролируемая шизофрения“.

Во время ареста Фукса другой атомный агент, Бруно Понтекорво, также работал в Харуэлле. Проведенное службой безопасности расследование выявило, что у Понтекорво было несколько родственников коммунистов, но не дало никаких свидетельств его участия в шпионаже. Когда летом 1950 года в Соединенных Штатах начались аресты атомных шпионов, центр решил не рисковать и вывез Понтекорво вместе с семьей в Советский Союз по хорошо проверенному маршруту – через Финляндию. Понтекорво сделал блестящую карьеру в советской ядерной физике, получил два ордена Ленина и множество менее значительных наград. Он неизменно отрицал свое участие в атомном шпионаже.

Помимо того, что «Венона» привела к провалу Фукса, с ее помощью были получены первые наводки на американских атомных шпионов Джулиуса и Этель Розенберг, которых впоследствии арестовали. В дешифрованном в феврале 1950 года сообщении 1944 года говорилось об агенте, работавшем на вспомогательной должности в Лос-Аламосе. Позднее появились указания на то, что этим агентом был брат Этель Розенберг Дэвид Грингласс, который в июне 1950 года сознался и выдал Джулиуса Розенберга. На допросе Грингласс рассказал (об этом, правда, публично нигде не заявлялось), что Розенберг похвалялся ему, что руководит советской шпионской сетью, поставляющей не только секреты разработок в области атомной энергии, но и другие разведданные о научных и технических достижениях, в том числе о предварительных исследованиях в сфере космических спутников.

В отличие от английских атомных шпионов Наина Мея и Фукса, Розенберги до. самого конца красноречиво, а порой и трогательно уверяли в своей непричастности к шпионажу. В апреле 1951 года их приговорили к смертной казни – единственных из всех советских агентов на Западе. 19 июня 1953 года, после двух лет безуспешных апелляций, они скончались по очереди на одном и том же электрическом стуле в нью-йоркской тюрьме Синг Синг. В последнем письме своему адвокату Этель писала: «Мы первые жертвы американского фашизма. С любовью, Этель.» Мужество, с которым они пошли на смерть, их любовь друг к другу и к двоим сыновьям, жуткая мерзость казни укрепили мировое общественное мнение в том, что была допущена судебная ошибка. После каждого включения тока сорок репортеров, тюремных служащих и других свидетелей тошнило от вони горящего мяса, мочи и кала. Даже после разряда в 2.000 вольт Этель еще подавала признаки жизни, и потребовалось еще два разряда.

Розенберги продемонстрировали идеалистическую веру в то, что Советская Россия, а вернее, их мифологическое представление о ней, являет собою надежду всего человечества, которая все еще вдохновляет наивных верующих на Запад, несмотря на ужасы сталинизма. И Этель, и Джулиус были искренними, отважными советскими агентами, которые считали, что сослужат лучшую службу своему делу, если будут отрицать причастность к нему. Даже после казни КГБ своими «активными действиями» продолжало поддерживать веру в то, что они стали невинными жертвами антикоммунистической охоты на ведьм.

Но никакие «активные действия» КГБ не укрепили эту веру так, как это сделал сам руководитель охоты на ведьм сенатор Джозеф Маккарти. С того самого момента, как 9 февраля 1950 года он заявил, что имеет список 205 (в основном воображаемых) коммунистов, работающих в государственном департаменте, его поход против «красной чумы» способствовал зарождению во всем мире скептицизма в отношении реальности наступления советской разведки на «главного противника».

Неверие в виновность Розенбергов поддерживалось тем, что по обеим сторонам Атлантики из соображений секретности отказывались упоминать в суде о «Веноне». Тайна всплыла в 1980 году, но даже тогда «Венону» не признали официально ни в Англии, ни в Соединенных Штатах.

Первые годы холодной войны и вызванные «Веноной» проблемы совпали с периодом неразберихи в организации советских разведывательных операций. Причиной была отчасти борьба за власть в Кремле, а отчасти создание в июле 1947 года Центрального разведывательного управления. Доклады о создании ЦРУ, поступившие от резидента МГБ в Вашингтоне Григория Григорьевича Долбина и от советского посла Александра Семеновича Панюшкина, были тщательно изучены Сталиным и Политбюро.

Главной задачей ЦРУ были, как это указывалось в законе о национальной безопасности, представленном конгрессу в феврале 1947 года, координация и анализ разведданных, поступающих из различных источников. Хотя достичь этой цели не удалось, Молотов убедительно доказывал, что совместная гражданская и военная разведывательная система даст американцам значительные преимущества перед советской разрозненной системой. Решение он видел в объединении управлений внешней разведки МГБ и ГРУ. По мнению Сталина, предложение Молотова приводило еще к одному важному результату – к ослаблению влияния в органах безопасности Лаврентия Берии, чей протеже Абакумов возглавлял МГБ. Осенью 1947 года управления внешней разведки МГБ и ГРУ были объединены в новую организацию внешней разведки, Комитет Информации (КИ).

Хотя официально КИ находился под непосредственным руководством Совета Министров, назначение Молотова его первым председателем дало Министерству иностранных дел такую власть над разведывательной деятельностью за рубежом, какой оно никогда не имело. Молотов стремился еще более усилить контроль своего министерства путем назначения послов в некоторых крупнейших странах «главными легальными резидентами», наделив их правами руководить гражданскими (бывшее МГБ) и военными (бывшее ГРУ) резидентами. Перебежчик Илья Джирквелов весьма желчно замечает по этому поводу: «Реорганизация привела к большой путанице и неразберихе. Резиденты, профессиональные разведчики, шли на самые невероятные уловки, чтобы не информировать о своей работе послов, поскольку дипломаты имеют о разведке и ее методах лишь приблизительное, дилетантское представление…». Тем не менее, некоторые дипломаты взяли на себя руководство разведывательными операциями. Первым из них был Александр Панюшкин, советский посол в Вашингтоне с 1947 по 1951 год, который стал активным участником тайной войны против «главного противника». После путаницы, вызванной отзывом Григория Долбина, резидента в Вашингтоне с 1946 по 1948 год, и его преемника Георгия Соколова (1948—1949) – одного в связи с сумасшествием, а другого, как не справившегося с задачей, Панюшкин в течение года сам осуществлял оперативное руководство резидентурой. Следующий резидент в Вашингтоне Николай Алексеевич Владыкин (1950—1954) избегал серьезных конфликтов как с Панюшкиным, так и Центром. Панюшкин впоследствии возглавил Первое главное управление КГБ (иностранная разведка).

С 1947 по 1949 год первым заместителем председателя КИ Молотова по текущей деятельности был Петр Васильевич Федотов, вскоре после войны сменивший Фитина на посту главы И НУ. Федотов, как и Фитин, имел в Центре репутацию интеллектуала. Джирквелов пишет о нем: «От других высокопоставленных сотрудников КГБ его отличало то, что он не пренебрегал мнением других. Если кто-то был с ним не согласен, он не приказывал, а старался убедить собеседника.» Другой перебежчик из КГБ Юрий Носенко, напротив, считал, что гибкость Федотова объясняется частично его нерешительностью. Носенко вспоминает, что Федотов, прежде чем принять решение, часто держал у себя материалы по нескольку месяцев.

КИ стремился к унификации как перехвата, так и агентской работы. Зарубежный отдел Пятого управления МГБ (шифровка-дешифровка) был совмещен с таким же отделом ГРУ. В результате слияния образовалось Седьмое управление КИ во главе с бывшим руководителем Пятого управления МГБ полковником Алексеем Щеколдиным. Однако с момента создания КИ отличался нестабильностью. Почти все управления возглавили бывшие сотрудники ИНУ, и Генеральный штаб, как и следовало ожидать, стал жаловаться, что военной разведке отвели подчиненную роль. Летом 1948 года после продолжительных споров с Молотовым министру обороны маршалу Николаю Александровичу Булганину удалось вернуть всех сотрудников военной разведки в ГРУ. Абакумов, вероятно, с помощью Берии, начал продолжительную кампанию с целью вернуть себе контроль над остатками КИ. В конце 1948 года Управление советников в странах народной демократии было возвращено в МГБ. То же произошло с сотрудниками, работавшими по направлениям ЕМ (русская эмиграция) и СК (советские колонии за рубежом). КИ, тем не менее, сохранил контроль над большинством агентских операций и операций по перехвату и дешифровке, пока в конце 1951 года не был расформирован и снова передан в ведение МГБ.

В 1949 году потерявшего расположение Сталина Молотова сменил на постах министра иностранных дел и председателя КИ Андрей Вышинский – жестокий обвинитель на показательных процессах, бывший с 1943 года первым заместителем Молотова. Стиль руководства Вышинского строился, по его собственному признанию, на том, чтобы «держать людей в постоянном волнении.» Как вспоминает Андрей Громыко, его преемник на посту министра иностранных дел:

«Вызывая помощника, он начинал беседу с раздраженных обвинений, а то и с прямых оскорблений. В таком тоне он говорил даже с послами и посланниками. Он считал, что таким образом соперничает с Берией».

Еще с 30-х годов Вышинский сохранил фанатичное обожание Берии, которое, считает Громыко, было очевидно, даже когда он говорил по телефону. «Услышав голос Берии, Вышинский вскакивал с места. Сам разговор тоже заслуживает внимания. Вышинский говорил с Берией по телефону, склонившись, как перед господином.» При Вышинском влияние Берии в КИ резко возросло. Задумчивый, порой нерешительный Федотов, которого Молотов назначил руководить повседневной деятельностью КИ, сохранил пост заместителя председателя. Вместо него на должность первого заместителя пришел протеже Берии, более жестокий и решительный Сергей Романович Савченко, возглавлявший на Украине в годы войны НКВД и занимавший тот же пост в МГБ с 1946 по 1949 год. Похоже, что Савченко отчитывался не столько перед Министерством иностранных дел, сколько перед Берией. Вышинский принимал мало участия в деятельности КИ. На его место пришли два старших руководителя Министерства иностранных дел – вначале Яков Александрович Малик, а затем Валериан Зорин. Свидетельств того, что кто-либо из них играл более чем номинальную роль председателя КИ, не имеется.

Несмотря на частичное разрушение после войны советских агентурных сетей и на организационные неурядицы в Московском центре, война разведок между Востоком и Западом в первые годы холодной войны была в основном игрой в одни ворота. В то время как Москва сохранила на Западе разведывательные силы, у Запада в Москве не было ничего. С целью создания своих первых послевоенных агентурных сетей СИС, а позднее ЦРУ ориентировались прежде всего на проникновение через советские границы с использованием партизанских отрядов, боровшихся против сталинского режима. Почти все попытки проникнуть в Россию через границу от Балтики на севере до Турции на юге провалились в результате проведенных Центром обманных операций, подобных операции «Трест» в 20-е годы, когда западные разведслужбы попались в хитро расставленную ловушку. Когда в 1953 году Юрий Носенко пришел на работу во Второе главное управление МГБ (контрразведка), занимавшееся проведением таких операций, он прежде всего направился в учебный кабинет чекистов на Лубянке, где большая историческая экспозиция рядом с портретом Дзержинского посвящена операции «Трест.» Тут же, как святые дары «железному Феликсу», выставлены радио– и другое оборудование, которым пользовались агенты СИС и ЦРУ, проникшие в прибалтийские республики, Польшу, на Украину и другие приграничные районы.

Гарри Карр, который после войны курировал в СИС северные районы, до войны руководил базой в Хельсинки, а во время войны работал в Стокгольме, наиболее благоприятными дня проникновения СИС считал прибалтийские республики, переживавшие возвращение террора НКГБ/МГБ, прерванного в 1941 году вторжением немцев. Незадолго до конца войны с Германией он передал радиооборудование двум агентам, засланным в Латвию эмигрантской организацией для установления контакта с местными партизанами. С эмигрантами договорились, что СИС получит часть разведывательного «улова». Ночью 15 октября 1945 года катер СИС с четырьмя другими латвийскими агентами на борту перевернулся на подходе к берегам Курляндии. Агенты добрались до берега, но на следующей день часть их снаряжения выбросило на берег, и его обнаружил пограничный патруль. Через несколько недель их обнаружил НКГБ, но произошло это только после того, как они сообщили в СИС о благополучном прибытии. Во время войны НКГБ, как и англичане, использовал выловленных немецких агентов для передачи дезинформации. Майор Янис Лукашевич, тридцатипятилетний сотрудник Второго (контрразведка) отдела НКГБ Латвии, предложил использовать выловленных эмигрантских агентов для аналогичной игры. К тому времени, однако, когда предложение Лукашевича было принято, дознаватели в НКГБ так над ними «поработали», что для оперативной работы они уже не годились. Была и другая трудность – появление их в эфире после столь длительного молчания могло вызвать подозрения у СИС. Лукашевич добился разрешения привлечь к работе другого партизанского радиста Аугустаса Бергманиса, освобожденного из тюрьмы в обмен на согласие сотрудничать Он должен был использовать захваченные передатчик СИС и шифровальную тетрадь. Бергманис начал передачи в марте 1946 года. Он сообщил, что является латвийским партизаном, которому агенты незадолго до ареста отдали передатчик и коды. Бергманису потребовалось какое-то время, чтобы завоевать доверие СИС, но его передачи стали началом масштабной операции, которая могла подорвать всю деятельность СИС в Прибалтике.

В конце 1946 года в Латвии произошел еще один провал. У заброшенного в СССР в августе агента СИС Рихардса Занде вышел из строя передатчик. В ноябре база СИС в Стокгольме порекомендовала ему выйти на Бергманиса. «Встреча прошла успешно, – сообщил Занде Эриксу Томсонсу, который приземлился вместе с ним. – Я очень рад, что Бергманис не попал под контроль МГБ.» Руководителям Лукашевича, все еще опасавшимся, что если Занде и Томсонс останутся на свободе, английская шпионская сеть выйдет из-под их контроля, не хватило выдержки для проведения крупномасштабной обманной операции. В марте

1947 года Бергманис под диктовку Лукашевича передал в Лондон: «Большие неприятности. Занде и Томсонс арестованы. Мне удалось скрыться, но опасаюсь, что Занде выдаст. Всю деятельность прекращаю. Вызову вас, когда буду в безопасности.»

Несколько месяцев спустя Лукашевич возобновил операцию, завербовав латышского националиста Видвудса Свейца для проникновения в организацию антисоветских партизан. В октябре

1948 года Свейц «сбежал» на шведский остров Готланд, представился латышским партизаном и присоединился к группе беженцев, которых СИС и шведы готовили для разведывательных действий в Прибалтике. В мае 1949 года с пятью настоящими агентами СИС он высадился на берег у литовско-латвийской границы. Агентов СИС он сразу передал МГБ, троих тут же расстреляли. Свейц продолжал внедрение в латвийское сопротивление и докладывал МГБ о связях сопротивления с СИС. Через полгода в Латвии высадились еще два агента СИС – Витольд Беркис и Андрей Галдинс. Хотя их высадка осталась незамеченной, они тут же засветились, выйдя на контакт с Бергманисом, который поселил их в «безопасном месте», предоставленном МГБ. Бергис и Галдинс заявили, что они – первые из новой волны агентов, которые будут прибывать для установления контактов с партизанскими лидерами. После этого агенты стали прибывать каждые полгода на бывшем немецком корабле с немецким капитаном. Корабль имел максимальную скорость 45 узлов и действовал под прикрытием службы рыбоохраны Британской контрольной комиссии. Лукашевич считал, что настало время создавать фиктивное подполье по принципу «Треста». На этот раз его начальство дало согласие, в котором отказало двумя годами раньше. В течение зимы 1949—50 года подставная партизанская группа под кодовым названием Максис, возглавляемая майором МГБ Альбертом Бундулисом, проходила тренировку в Курземском лесу под наблюдением Лукашевича. В мае Беркис и Галданс перебрались в свой лагерь. Примерно в то же время МГБ перевербовало другого агента СИС Йонаса Дексниса, а агент Лукашевича Яан Эрглис отправился в Лондон для обсуждения планов будущих операций. В 1950 году с СИС связалась другая фиктивная партизанская группа под кодовым наименованием Роберте. Операции ЦРУ в Прибалтике также провалились в результате аналогичных обманных действий, хотя агенты забрасывались с воздуха, а не по морю.

Созданные группами Максис и Роберте благоприятные возможности так и не были использованы полностью. Во время Второй мировой войны английская разведка использовала систему «двойной крест», основанную на перевербовке агентов абвера для дезинформации немцев. В результате после высадки союзников Гитлер и военное командование в самый ответственный момент направили войска в другое место. Московский центр, напротив, не позволил Лукашевичу и его коллегам снабжать СИС какой бы то ни было информацией, кроме прошедшей в прессе. Ему даже запретили разрабатывать дезинформацию из опасения, что СИС потребует еще, и у нее возникнут подозрения. Естественным результатом этого стало разочарование Лондона в получаемых от балтийских операций разведданных. На запросы об информации Максис и Роберте отвечали так же, как «Трест», – они борцы за свободу, а не шпионы.

Растущее подозрение Лондона в отношении двух партизанских групп достигло предела, когда в 1954 году отдел науки СИС попросил пробы воды из реки, на берегу которой, как полагали, находится атомная электростанция. Радиоактивность доставленной пробы воды была так высока, будто воду брали из самого реактора. Вначале в СИС задумались, могло ли МГБ, проводя обманную операцию, так сильно ошибиться. По трезвому размышлению пришли к выводу, что именно это и произошло. Проведенное КГБ расследование показало, что были совершены и другие ошибки.

Так, на пути, которым якобы шел за пробой воды агент, был расположен крупный военный аэродром, о котором агент в своем отчете не упомянул. В ходе расследования выяснилось также, что ряд агентов проникновения КГБ в партизанских отрядах, которые ездили в Лондон, позже раскрыли СИС тайну операции. В результате КГБ получило лишь пропагандистский выигрыш. Эмигрантские агенты, высадившиеся в прибалтийских республиках (видимо, около 25 в течение 1949—1954 года), конечно же, не могли принести беспокойства сталинскому режиму. На проведение обманной операции, результатами которой он так и не воспользовался, КГБ затратил больше средств, чем СИС на провалившийся балтийский план.

Тем не менее, Лукашевич благодаря проведенной им операции получил звание генерала КГБ и был переведен в Московский центр. Как следует из явно сильно сокращенной его биографии, подготовленной для Запада в 1988 году, в 70-е годы он работал в Англии в качестве главы отдела «контрразведки» в советском посольстве. В действительности же с 1972 по 1980 год он под псевдонимом Якова Константиновича Букашева был резидентом КГБ в Лондоне. Безрезультатно проведя восемь лет в Лондоне, он был отправлен обратно в Латвию, где занял всего лишь майорскую должность (правда, с генеральским окладом) под прикрытием Министерства образования Латвии. В ноябре 1987 года он вместе с постаревшим Кимом Филби выступил по латвийскому телевидению по случаю семидесятилетия революции и для того, чтобы заявить, хотя оба знали истинную цену этому заявлению, что националистские демонстрации в Прибалтике были инспирированы СИС.

Обманная операция в Прибалтике, начавшаяся в 1946-м и завершившаяся в 1949 году, стала первой из серии подобных операций на других границах Советского Союза. Одну из крупнейших провели в Польше. В 1947 году МГБ при помощи УБ сумело ликвидировать остатки Армии Крайовой, которые продолжали бороться под названием «Свобода и независимость» (ВиН). В 1948 году по распоряжению советских советников УБ создало подложный вариант ВиН и в 1949-м отправило такого же фальшивого посланника к бывшим покровителям в Лондон с сообщением, что ВиН продолжает действовать. Начиная с 1950 года ЦРУ, которое в то время проводило политику поддержки в Восточной Европе антисоветских подпольных движений, начало с воздуха снабжать эту новую ВиН оружием, радиопередатчиками и золотыми монетами. Операция с ВиН, как и в случае с прибалтийскими республиками, не была использована полностью для передачи дезинформации. Утверждения, что ВиН представила обличающие фотографии о фиктивных нападениях партизан на полицейские участки и советские танки, чтобы оправдать поддержку ЦРУ, скорее всего ошибочны. Офицеры УБ, занимавшиеся операцией, утверждали позднее, что информация, которую они разрабатывали и передавали в ЦРУ, «вполне могла бы быть подготовлена в Лондоне или Париже на основании публикаций варшавских газет. Господа из секретных служб США не получили от нас даже такой информации, как цены на продукты или объемы поставок в какие-то города страны, которую они так хотели получить.» Фрэнк Визнер, глава отдела политической координации, который «вел» эту скрытую операцию ЦРУ, был, однако, убежден, что ВиН представляет собой серьезную угрозу коммунистическому режиму. Он даже, якобы, пришел к выводу, что ВиН не хватает только противотанкового оружия, «чтобы изгнать Красную Армию из Варшавы.»

Требования ВиН к американцам о помощи постоянно росли и достигли апогея, когда ВиН направила оставшуюся без ответа просьбу прислать американского генерала для организации польского сопротивления. Но в декабре 1952 года МГБ решило раскрыть фальсификацию. В издевательской двухчасовой радиопередаче по польскому радио рассказывалось, что миллион долларов, направленный ЦРУ для ВиН, попал к польским властям. Подставные лидеры ВиН (на самом деле сотрудники УБ) «признались», что еще два года назад поняли истинную сущность тех, кто их поддерживал, – это «люди, не имеющие никаких духовных ценностей», а агенты, «которых к нам засылали из-за границы, были просто искателями приключений, циничными наемниками, совершенно не думавшими о судьбе нашей страны и заботившимися лишь о собственных выгодах.» Поняв, что невозможно бороться «с народом… и одновременно действовать в интересах страны», они решили, что больше не станут «вербовать молодежь для секретных служб США… Последние наши усилия были направлены на то, чтобы воспрепятствовать американцам и их эмигрантским наемникам развивать шпионскую и подрывную деятельность против Польши.»

«После войны в Польше не совершалось ни одного преступления, в котором не были бы так или иначе замешаны разведслужбы США, будь то роль американского посла в антипольских планах Ватикана и реакционной части священнослужителей или постоянная радиобрехня десятков контролируемых США станций, или вербовка уголовников. Монополисты с Уолл стрит не упускают ни одной возможности, чтобы навредить нашей стране».

Помимо того, что этой операцией МГБ унизило ЦРУ, УБ под созданный шум ликвидировало остатки оппозиции, всем продемонстрировав бессмысленность сопротивления «народной власти.»

Основным центром сопротивления сталинскому правлению в послевоенное время была Украина. В 1947 году Организация украинских националистов (ОУН) заявила, явно сильно преувеличив, что в ее рядах 100.000 вооруженных бойцов. Однако к 1949 году, когда СИС и ЦРУ начали свои украинские операции, сколь-нибудь значительное сопротивление было уже разгромлено.

И ОУН, и ее конкурент Народно-трудовой Союз (НТС) – эмигрантская социал-демократическая организация, пользовавшаяся расположением ЦРУ, были под пристальным вниманием МГБ, которое внедрило в них своих агентов. Первые агенты СИС, заброшенные на Украину в 1949 году для установления контактов с ОУН, были арестованы МГБ; та же участь постигла и две другие группы на следующий год. База МГБ в пригороде Берлина Карлсхорст провела успешное внедрение агентов на базы НТС в Германии. Одной из наиболее удачных акций МГБ было использование офицера Советской Армии, бежавшего на Запад в ноябре 1949 года к любовнице немке. МГБ выследило его в Западной Германии и, угрожая неприятностями оставшейся в Советском Союзе семье, вынудило к сотрудничеству. По указанию МГБ он вступил в НТС, стал вскоре инструктором школы НТС, которая готовила агентов для заброски на Украину, и одновременно консультантом в американской военной разведке. Его выявили, когда московское радио сообщило о казни в мае 1953 года четырех агентов НТС, которых он выдал. Обманная операция МГБ снова, как в Прибалтике и Польше, не стала в полной мере системой «двойной крест.» Центр вновь отказывался использовать этот канал для передачи Западу значительного объема дезинформации.

Больше всех других проведению обманных операций МГБ на границах СССР помог Ким Филби. Возглавляя базу СИС в Турции с 1947 по 1949 год, он имел возможность выдавать переходивших границу агентов, раскрывал их контакты и адреса семей в Советском Союзе. Пост офицера по взаимодействию между СИС и ЦРУ, который он занимал в Вашингтоне с 1949 по 1951 год, позволял ему снабжать своего куратора материалами об операциях как американской, так и английской разведки. Он предупредил МГБ/КИ в Албании о первой высадке с моря в октябре 1949 года, которую готовила СИС, о планах проникновения через границу летом 1950 года, о первом парашютном десанте ЦРУ в ноябре 1950 года.. Среди множества конференций английских и американских разведчиков, на которых присутствовал Филби, примечательна одна – в феврале 1951 года, куда прибыл Гарри Карр, чтобы скоординировать операции СИС и ЦРУ в Прибалтике. Как вспоминает Филби, «визит закончился полным провалом. Карр и его коллеги из ЦРУ обвиняли друг друга, причем вполне справедливо, во лжи во время конференции.» Хотя на это высказывание Филби часто ссылаются, оно не более чем дезинформация. После ухода в отставку Карр попросил офицера ЦРУ, который присутствовал на конференции, высказать свое мнение о заявлении Филби. Оба согласились, что атмосфера встречи была очень сердечной. В своих мемуарах Филби не всегда мог удержаться от того, чтобы не позлорадствовать в отношении сотен агентов, которых он выдал. Весной 1951 года, например, незадолго до отъезда из Вашингтона, Филби передал своему оператору «точную информацию» о трех группах агентов, которые СИС вскоре должна была забросить на Украину. Филби прокомментировал это с изрядной долей черного юмора: «Не знаю, что с ними случилось, но могу достаточно точно предсказать.»

Наряду с проведением успешных операций по введению противника в заблуждение, советская разведка, несмотря на послевоенные проблемы с агентурными сетями за рубежом, продолжала получать с Запада значительный объем информации. Четверо из «великолепной пятерки» (Филби, Маклин, Берджесс и Кэрнкросс) активно работали до 1951 года. В Англии их оператором с 1944 по 1947 год был Борис Михайлович Кротов (урожденный Кретеншильд), человек чудовищной работоспособности и энергии, который не получил достойного повышения по службе лишь из-за своего еврейского происхождения. Лондонский резидент с 1943 по 1947 год Константин Михайлович Кукин с удовольствием купался в лучах славы Кротова и с неменьшим удовольствием получал от Центра благодарности за мнимое руководство резидентурой. В новом Комитете информации Кукин занял пост начальника Первого главного (англо-американское) управления. Его портрет можно увидеть среди прочих в мемориальной комнате Первого главного управления КГБ. В пояснительной надписи говорится, что Кукин был одним из выдающихся офицеров разведки 40-х и 50-х годов. В мемориальной комнате вы не найдете портрета преемника Кукина Николая Борисовича Родина (псевдоним Коровин), который был резидентом с 1947 по 1952 год и с 1956 по 1961 год. Родин – это образец надменного аппаратчика, который с презрением относился к подчиненным, полагая, что агенты, которых ведет его резидентура, обеспечат ему хорошую репутацию в Центре. На посту куратора «пятерки» Кротова сменил Юрий Иванович Модин, офицер отдела политической разведки, который работал в Лондоне с 1947 по 1953 год, а затем с 1955 по 1958-й. Модин (известный «пятерке» как Питер) был одним из выдающихся кураторов агентов за всю историю КГБ. Став в начале 80-х годов начальником Первого факультета (политическая разведка) в институте Андропова, он характеризовал Родина как высокомерное претенциозное ничтожество.

В течение нескольких послевоенных лет Берджесс, Маклин и Филби в разные периоды времени имели возможность передавать разведданные как об Америке, так и об Англии. В докладе Объединенного комитета начальников штабов США о нанесенном ущербе, подготовленном в 1951 году после перехода Берджесса и Маклина, говорится:

«В области американского, английского, канадского планирования исследований атомной энергии, американской и английской послевоенной политики в Европе вся информация до момента перехода, несомненно, достигла русских… Все английские, а возможно, и американские дипломатические коды и шифры, имевшиеся на 15 мая 1951 года, находятся в руках русских и больше не используются».

Здесь есть, конечно, известная доля преувеличения, поскольку не учитывается использование в шифропереписке разовых шифр-блокнотов, из которых лишь незначительная часть могла попасть к Берджессу или Маклину. Но нет сомнения в большом объеме переданной первоклассной развединформации. Перебежавшие в 1954 году сотрудники КГБ Петровы рассказывают, что по свидетельству Филиппа Васильевича Кислицина, который был шифровальщиком в лондонской резидентуре с 1945 по 1948 год, Берджесс приносил «полные портфели документов Министерства иностранных дел. Их переснимали в посольстве и возвращали ему.» Борис Кротов, оператор Берджесса до 1947 года, забирал у него портфели где-нибудь за городом и иногда возвращался в посольство в испачканной глиной обуви. Содержание наиболее важных материалов Кислицин передавал в Москву по радио, а остальные подготавливал к отправке диппочтой. В 1949 году Кислицина назначили в новый сектор Московского центра, созданный специально для переданных Маклином и Берджессом документов, где он был единственным сотрудником. Документов было так много, что некоторые остались непереведенными. Кислицин подбирал досье и документы по заказу руководства.