Текст книги "КГБ"

Автор книги: Эндрю Кристофер

Соавторы: Олег Гордиевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 57 страниц)

Следующий памфлет, опубликованный в 1980 году, под заголовком «Печаль сторожевого пса», был полностью посвящен миссис Тэтчер. Тут КГБ совершил ошибку, поскольку состряпал статью в фельетонной манере, а этот жанр КГБ редко когда удавался. Это было видно уже по подзаголовку – «Кровельщик, который не может починить свою крышу» («тэтчер» – по-английски «кровельщик». – Прим. переводчика.) Вскоре на смену сатире пришло фронтальное наступление. «Не имея достаточной компетенции для управления правительством,» но поддерживая «личные связи с воротилами большого бизнеса» и потакая «интересам крупных монополий», Тэтчер «пошла по пути войны». На этой высокой ноте и закончилось совместное творчество КГБ и Петерсена. Его арестовали в ноябре 1981 года по обвинению в связях с КГБ. Однако в 1982 году министр юстиции Дании снял с Петерсена обвинение на основании того, что главные виновники, а именно офицеры КГБ, покинули страну. К большой досаде датской службы безопасности, Петерсена освободили.

16 мая 1983 года советский посол в Лондоне Виктор Иванович Попов созвал совещание старших дипломатов, офицеров КГБ и ГРУ для того, чтобы обсудить с ними предстоящие в июне всеобщие выборы. Совещание пришло к выводу, что, по всей вероятности, консерваторы и Тэтчер на выборах выиграют и что ни посольство, ни резидентуры КГБ никак не могут повлиять на такой исход. Но Москва думала по-другому. 23 или 24 мая советское посольство получило из Москвы ответ на посланную лейбористской партией письмо о разоружении. Москва полагала, что это поможет лейбористам в их предвыборной кампании. Однако когда в штаб-квартиру лейбористской партии доставили текст этого послания, она отказалась получать его до выборов. 23 мая резидентура КГБ получила телеграмму, извещавшую о том, что вскоре будет получен важный документ со списком тем, которые стоит затронуть в предвыборных речах кандидатов-лейбористов. Текст телеграммы, которая представляла собой смесь русских и английских фраз, пришлось долго расшифровывать. Он был готов лишь 27 мая. Резидентура посчитала его использование в предвыборной кампании лейбористов совершенно невозможным. И не приняла никаких мер. 9 июня Маргарет Тэтчер легко одержала победу на выборах.

Вскоре после всеобщих выборов в Великобритании лондонская резидентура получила телеграмму из Центра, в которой говорилось, что администрация Рейгана продолжала подготовку к ядерной войне, и еще раз подчеркивалась важность операции РЯН. В свою очередь, офицеры линии ПР считали, что ядерное нападение Запада возможно только в результате крупнейшего кризиса в отношениях между Востоком и Западом. Гордиевский и его коллеги пытались убедить Гука, что инструкции Центра по сбору информации по подготовке к ядерному нападению вслед за направлением в Москву некоторых сигналов о возможных ядерных приготовлениях, которые неизменно вызывали поток дополнительных инструкций из Центра, лишь создавали замкнутый круг: в Москве неуклонно нагнеталась напряженность. Например, Центр высоко оценил сообщение лондонской резидентуры о правительственной кампании по увеличению числа доноров. Тем самым, необычайное внимание уделялось обычной и рутинной черте британской жизни.

12 августа 1983 года Центр направил дополнительные инструкции по операции РЯН, подписанные лично Крючковым. Подобные инструкции, направленные и в резидентуры других стран НАТО, перечисляли сферы деятельности западных разведслужб, которые могли указывать на подготовку к внезапному ядерному нападению. Перечень подозрительных видов деятельности, пришедший из Центра, был в основном зеркальным отражением собственных планов КГБ и ГРУ против Запада. Он включал в себя: «увеличение потока дезинформации», направленной против СССР и его союзников, «инфильтрацию подрывных групп с ядерным, бактериологическим и химическим оружием» в страны Варшавского Договора, «расширение сети подрывных школ», в которых проходили подготовку главным образом эмигранты из стран Восточной Европы, а также усиление «агрессивных мер карательными органами» против прогрессивных организаций и отдельных лиц.

1 сентября по пути из Анкориджа (Аляска) в Сеул над Японским морем был сбит корейский авиалайнер рейса КАЛ—007. Лайнер сильно отошел он курса, пролетая в советском воздушном пространстве. Японская станция электронной разведки в Мисава в 360 милях к северу от Токио зарегистрировала сообщение пилота советского перехватчика, который, выпустив по воздушному судну две ракеты в 3.26 по токийскому времени, сообщил, что «цель уничтожена». Поначалу на станции подумали, что советские ВВС проводили маневры с пуском ракет «воздух-воздух», но через несколько часов стало ясно, что персонал станции стал свидетелем последних мгновений жизни пассажиров рейса КАЛ—007. Все 269 пассажиров и экипаж погибли.

Трагедия рейса КАЛ-007 произошла из-за грубых ошибок как советских ВВС, так и корейской авиакомпании. Это усугублялось полным пренебрежением советских военных к жизням людей. Пятью годами ранее, когда еще один Боинг-747 корейской авиакомпании, рейс КАЛ—902, сбился с курса по пути из Парижа в Сеул и пересек советскую границу неподалеку от Мурманска, советские войска ПВО потеряли самолет за пределами насыщенного вооружениями Кольского полуострова. В конце концов самолет перехватили и заставили сесть на замерзшее озеро в 300 милях к югу от Мурманска. По самолету также была выпущена тепловая ракета, но не сбила его, а лишь нанесла повреждения. Тогда двое пассажиров были убиты и 13 ранены.

С некоторой долей правды, в советских войсках называли ПВО «сельскохозяйственным сектором советских вооруженных сил». В 1987 году они были выставлены на посмешище всего мира, когда западный немец Матиас Руст, почти мальчишка, успешно посадил свой спортивный самолет на Красной площади, в сердце Москвы.

В ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 года, по сообщению лондонского резидента Аркадия Гука, который в это время находился в отпуске в Союзе, 8 из 11 станций слежения на Камчатском полуострове и Сахалине, через которые пролетал рейс КАЛ-007, работали со сбоями. Недавние административные перестановки, которые расформировали прежде независимые округа противовоздушной обороны и привели в соответствие с обычной структурой командования, лишь усугубили неразбериху. Командование округа прежде не сталкивалось Со случаями серьезного нарушения воздушного пространства СССР и прореагировало на инцидент довольно путано, но жестоко. Когда поступило сообщение о вхождении рейса КАЛ—007 в советское воздушное пространство, командование ВВС в Хабаровске предприняло несколько попыток получить указания из Москвы. После обмена путаными сообщениями (перехваченными средствами электронной разведки США и Японии), Хабаровск напомнил командному центру на Сахалине о правилах вступления в боевые действия, которые требовали визуальной идентификации нарушителя до открытия огня. Сахалин эти правила проигнорировал. Самолет был уничтожен двумя ракетами, выпущенными пилотом советского истребителя, который не удосужился разобраться, по какой, собственно, цели он стреляет. В ходе этого инцидента сбитое с толку командование полагало, что речь идет не о гражданском Боинге-747, а об американском разведывательном самолете PC—135. Однако Гук настойчиво утверждал, что ко времени уничтожения самолета Хабаровск прекрасно представлял себе, что имеет дело с гражданским воздушным судном.

Первоначальной официальной советской реакцией на инцидент было полное отрицание самого факта уничтожения самолета. По заявлению ТАСС, советские истребители попросту «пытались довести сбившийся с курса самолет до ближайшего аэродрома». Смущение в Москве было настолько велико, что на протяжении трех дней ни советское посольство, ни резидентура КГБ в Лондоне (и, вне всякого сомнения, в других столицах) не получили никаких указаний по объяснению инцидента. Затем, 4 сентября из Центра одна за другой поступили три телеграммы-молнии, а в посольство – из МИДа.

В первой телеграмме указывалось, что самолет рейса КАЛ—007 использовался рейгановской администрацией, чтобы подстегнуть антисоветскую истерию. Кампания эта была настолько злобной, указывал Центр, что резидентура получила инструкцию координировать свою деятельность с послом, представителями ГРУ и партийных органов для того, чтобы защитить советских представителей и здания, морские и воздушные суда от возможного нападения. Во второй и третьей телеграммах содержались «тезисы активных мер», в которых предлагалось свалить вину за инцидент на американцев и корейцев. Центр извещал, что Соединенные Штаты и корейская авиакомпания поддерживали тесные военные разведывательные связи. Таким образом, следовало заявить, что рейс КАЛ—007 выполнял разведывательную задачу над советской территорией. Позднее эта история обросла множеством фальшивых докладов о том, что капитан корейского воздушного судна Чон Бен Ин и раньше хвастался своим друзьям выполнением разведывательных заданий и даже показывал шпионское оборудование, установленное на его самолете. Ни в одной из телеграмм Центра, отправленных 4 сентября, не признавалось прямо, что советский перехватчик сбил самолет КАЛ—007, хотя это и подразумевалось. В них также не сообщалось о том, знали ли советские ВВС о том, что нападали на гражданское воздушное судно.

Через 2—3 дня из Центра пришло еще две телеграммы с тезисами «активных мер». В них указывалось, что американцы и японцы поддерживали радиообмен с КАЛ—007 во время его вторжения в советское воздушное пространство. Сообщалось также, что пилоты корейского самолета прекрасно знали, где они находятся. Приводилось ложное сообщение о том, что во время радиообмена пилот заявил: «Сейчас мы пролетаем над Камчаткой». Чтобы еще более разработать эту теорию заговора, Центр приказал резидентурам собрать информацию о пассажирах рейса и, по возможности, выявить там сотрудников западных разведслужб. 9 сентября на двухчасовой пресс-конференции в Москве начальник генерального штаба Советских Вооруженных Сил маршал Николай Огарков заявил, что советская государственная комиссия «неопровержимо доказала, что вторжение самолета южнокорейской авиакомпании в советское воздушное пространство было намеренной, тщательно спланированной разведывательной акцией, исходившей из известных центров на территории Соединенных Штатов и Японии.»

Все советские дипломаты и сотрудники КГБ, с которыми Гордиевский обсуждал это дело, печально говорили о серьезном ущербе, нанесенном репутации Советского Союза во всем мире. Лишь немногие верили официальному советскому объяснению этого инцидента. Многие считали его смехотворным.

Центр чуть не задохнулся от ярости, когда 18 сентября, во время своего визита в Лондон, главный редактор газеты «Правда» В.Г. Афанасьев дал интервью Би-Би-Си, в котором поставил под сомнение официальную версию. «Не могу сказать, что я был очень доволен нашими первыми сообщениями, – сказал Афанасьев. – Я думаю, что в этом отношении наши военные виноваты. Наверное, произошел какой-то сбой, может быть, они сами неточно представляли себе, что произошло…» Лондонская резидентура получила из Центра телеграмму-молнию с запросом полного текста интервью Афанасьева. Машинистка КГБ начала расшифровку записи, сделанной дежурным по посольству, но не успела закончить ее до конца рабочего дня. На следующее утро пришла вторая телеграмма-молния из Центра, требуя немедленного представления текста интервью. Машинистка спешно закончила свою работу.

Вскоре после инцидента администрация Рейгана почувствовала на себе то, что Генри Е. Катто-младший, помощник министра обороны, позже называл «радость фарисейства». «Проявила себя „империя зла“ наконец», – говорили в Белом доме. Рассерженно помахивая разведсводкой, госсекретарь Джордж Шульц заявил, что утром 1 сентября советский пилот, вне всякого сомнения, знал, что КАЛ—007 был гражданским судном, и, тем не менее, хладнокровно сбил его. Президент Рейган пошел на беспрецедентный шаг и в телепередаче разрешил дать кусок перехваченной записи радиообмена советского пилота с наземной службой для того, чтобы подтвердить этот факт: «Пилот никак не мог ошибиться и принять гражданский самолет за что-нибудь еще». Во время аудиовизуальной презентации в ООН посол Джин Киркпатрик дала прослушать аудитории дополнительные выдержки записи, сделанной средствами электронной разведки. Надо сказать, что запись, хоть и произвела большое впечатление, представлена была очень осторожно и выборочно. В переводе, подготовленном для Генеральной Ассамблеи, советские ругательства опускались. Даже восклицание: «Елки-палки!», исходившее из уст советского пилота перед пуском ракет, в английском переводе скорее напоминало: «Батюшки!». Целью этого театрализованного экзерсиса, по словам самой же Киркпатрик, было продемонстрировать «тот факт, что насилие и ложь стали обычным инструментом советской политики». Увы, не в последний раз рейгановская администрация испортила все дело слишком долгими разбирательствами. На закрытом заседании сенатского комитета по иностранным делам прозвучало мнение аналитиков АНБ о том, что советский пилот действительно не знал, что перед ним гражданский самолет. Постепенно акцент во всем этом деле сменился с советской ответственности за смерти 269 пассажиров и экипажа на достоверность американского обвинения. Пытаясь защитить свои обвинения в намеренном и хладнокровном убийстве, официальные представители американской администрации начали говорить все более сбивчиво и туманно.

В последние месяцы 1983 года приоритетами резидентур КГБ было распространение слухов об использовании ЦРУ самолета КАЛ—007 для сбора информации. В ежегодном отчете за 1983 год линия ПР в Лондоне сделала значительный успех в этой области: «Мы способствовали появлению ряда благожелательных по отношению к нам публикаций и выступлений. Благодаря усилиям резидентуры, по телевидению была показана специальная программа, выявляющая ложь американской администрации…» Центр поздравил лондонскую резидентуру с достигнутыми результатами: «Усилия сотрудников линии ПР по противодействию антисоветской кампании в отношении южнокорейского самолета заслуживают особого внимания.» Как и раньше, КГБ переоценило собственный успех, по крайней мере, на Западе.

Сомнения Запада в отношении первоначальной версии рейгановской администрации столь же подкрепляли домыслы о заговоре ЦРУ, сколь и советская пропаганда. Самой влиятельной версией этого заговора в Британии, предложенной оксфордским политологом Р.У. Джонсоном, не имела ничего общего с советским влиянием. Позже Джонсон писал: «С самого начала мне очень не понравилось официальное объяснение инцидента рейгановской администрацией. Сами собой напрашивались многие вопросы.» Когда советская «Литературная газета» в собственной редакции представила статью Джонсона, напечатанную «Гардиан», автор был вынужден внести жесткий протест. Некоторые «активные действия» КГБ работали в обратном направлении. Например, визит в Москву лауреата Пулицеровской премии журналиста Сеймура Херша по приглашению советских властей заставил его усомниться в заговоре ЦРУ. Заместитель министра иностранных дел Георгий Корниенко сказал Хершу попросту и без стеснения: «Ваша задача – доказать, что самолет вторгся к нам намеренно.»

Самым опасным последствием трагедии самолета КАЛ—007 стали ее отзвуки в Москве. Центр и Кремль лишь утвердились во мнении, будто рейгановская администрация готовит далеко идущий антисоветский заговор. Хотя огромные просчеты советского командования войск ПВО были налицо, советские руководители, включая Андропова, Огаркова и Крючкова, сами себя убедили в том, что рейс КАЛ—007 был американской разведывательной операцией. Даже в эпоху Горбачева Громыко продолжал настаивать, что «человеку мало-мальски разумному ясно… что Вашингтон, по сути дела, защищал свой самолет, что воздушный лайнер просто имел южнокорейские опознавательные знаки». Даже те, кто скептически относился к теории заговора ЦРУ, рассматривали действия Вашингтона как провокационные и способствующие эскалации напряженности в отношениях между Востоком и Западом. Советских студентов отозвали из Соединенных Штатов под предлогом того, что в условиях антисоветской истерии их жизнь находилась в опасности. Дома их встречали чуть ли не с цветами, как ветеранов боевых действий.

Советско-американский конфликт торпедировал встречу министров иностранных дел по вопросам европейской безопасности, которая должна была состояться в Мадриде 8 сентября. «Ситуация в мире, – говорил Громыко, – сейчас скатывается к краю очень опасной пропасти… Предотвращение ядерной войны остается главной задачей для всего мира.» Позже Громыко говорил о своей встрече с Шульцем: «Это был, вероятно, самый острый разговор с американским госсекретарем, а я говорил с четырнадцатью.»

Незадолго до инцидента с самолетом Андропов, уже серьезно больной, исчез с трибун и президиумов и больше уже не появился. Однако и с больничной койки он 28 сентября выпустил обвинительную речь в адрес американской политики, составленную в таких выражениях, которые даже в худшие годы холодной войны не слыхали. Так, он заявил, что Соединенные Штаты – это «страна с невиданным милитаристским психозом». Рейган был повинен в «экстремизме… Если у кого и были иллюзии о возможности эволюции политики американской администрации, то последние события их разрушили раз и навсегда.» Андропов не просто исключал всякую возможность сотрудничества с Рейганом, он зловеще напророчил приближение крупнейшего международного кризиса. «Рейгановская администрация, – заявил он, – в своих имперских амбициях заходит столь далеко, что поневоле начинаешь сомневаться, есть ли у Вашингтона тормоза, которые не дадут ему переступить черту, перед которой должен остановиться любой трезвомыслящий человек.» В последние пять месяцев своей жизни после трагедии корейского самолета Андропов стал подозрительным инвалидом, мрачно размышляющим о надвигающемся ядерном Армагеддоне.

В самый разгар кризиса, вызванного инцидентом с самолетом, лондонский резидент Аркадий Гук неожиданно превратился в посмешище для всего Московского центра, хотя и по причинам, не имеющим к самолету никакого отношения. За пять месяцев до того, в вербное воскресенье, сотрудник контрразведывательного ведомства МИ5 Майкл Беттани, озлобившийся алкоголик, бросил толстый конверт в почтовый ящик Гука на Холланд Парк. Вскрыв конверт, Гук обнаружил там данные из досье МИ5 о выдворении трех советских разведчиков за предыдущий месяц, а также подробности наблюдения за ними. Беттани предложил дополнительную информацию и сообщил, как с ним можно связаться. Гуку представилась первая возможность за четверть века завербовать сотрудника МИ5, или СИС. Однако навязчивые мысли о заговорах заставили Гука посмотреть в зубы дареному коню. Он заподозрил, что дело пахло провокацией. Начальник линии КР Леонид Ефремович Никитенко, которому не хотелось спорить с раздражительным Гуком, согласился. Гордиевский в дело впутываться не стал, но потихоньку проинформировал МИ5.

В июне и июле Беттани еще дважды подсовывал под дверь Гука конверты с секретными материалами, но лишь подкреплял подозрения Гука о происках МИ5. Разочаровавшись в Гуке, Беттани решил попытать судьбу с резидентурой КГБ в Вене. Арестовали его 16 сентября, за несколько дней до намеченного отлета. После этого случая репутация Гука была замарана навеки. Вскоре после того, как следующей весной Беттани приговорили к двадцати трем годам заключения, Гука и самого объявили персоной нон грата. Этот заключительный фарс был логической концовкой его четырехлетнего пребывания в Лондоне на посту резидента.

Однако долгое житье Гука в Лондоне пришлось как раз на самый опасный этап операции РЯН в Британии. На протяжении двух месяцев после инцидента с южнокорейским самолетом напряженность продолжала усугубляться. 6 октября Лех Валенса, которого Центр рассматривал как участника западносионистского заговора по дестабилизации Восточной Европы, получил Нобелевскую премию мира. 25 октября представитель Белого дома Ларри Спикс проинформировал средства массовой информации, что предположение о возможном вторжении Соединенных Штатов на Гренаду было «надуманным». Однако на следующий день войска Соединенных Штатов вторглись на Гренаду и свергли доморощенный марксистско-ленинский режим Мориса Бишопа. Сандинистский фронт в Никарагуа опасался, что теперь настал их черед. Того же боялся и Центр.

Паранойя в Центре достигла своей высшей точки во время учений натовского командования под кодовым названием «Эйбл Арчер-83», проводимых со 2 по 11 ноября для отработки запусков ядерных ракет. Надо сказать, что планы Советского Союза по внезапному нападению как раз и включали в себя проведение маневров, как прикрытие для реального наступления. Центр опасался, что планы Запада были зеркальным отражением его собственных планов нападения. Особую тревогу в Москве вызвали два аспекта маневров «Эйбл Арчер-83». Во-первых, по порядку перехода от обычных боевых действий к ядерным и формату соответствующих сообщений, они сильно отличались от предыдущих натовских маневров. Во-вторых, в этот раз отрабатывались все степени боевой готовности условных сил НАТО – от обычной до полной боеготовности. Хотя на самом деле силы НАТО в состояние боевой тревоги не приводились, сводки паникеров КГБ убедили Центр в том, что все силы были приведены в состояние полной боевой готовности. Службы наблюдения вокруг американских баз в Европе сообщили об изменившемся характере передвижения офицеров и одном часе радиомолчания между 18.00 и 19.00 по московскому времени на некоторых базах. В напряженной атмосфере, порожденной кризисом и взаимными обвинениями последних месяцев, КГБ пришел к заключению, что американские силы были приведены в состояние полной боевой готовности и могли начать отсчет времени перед началом ядерной войны.

6 ноября Центр отправил лондонской резидентуре подробный перечень возможных признаков подготовки к внезапному ядерному нападению. Впервые Центр обнародовал график несуществующего западного плана первого удара: «Можно предположить, что период времени с момента принятия предварительного решения по РЯН до отдачи приказа о нанесении ядерного удара будет очень кратким, возможно, от семи до десяти дней.» За этот краткий период «приготовления к внезапному нападению отразятся в изменении характера деятельности соответствующих должностных лиц.» Центр представил и списки британских чиновников, которые, по всей вероятности, будут участвовать в переговорах с американцами до нанесения первого удара, ключевых объектов Министерства обороны, подземных командных пунктов, а также бункеров для центрального правительства и местных властей, посту НАТО в Великобритании, британские и американские воздушные базы для ядерных бомбардировщиков, базы ядерных подводных лодок, базы материально-технического обслуживания и склады боеприпасов, а также центры связи и технической разведки. Кроме «необычной деятельности» на этих базах в сочетании с отсрочкой в отпусках, Центр предполагал, что приближение ядерной катастрофы будет отмечено «и необычной деятельностью» на Даунинг Стрит 10, появлением на улицах большого числа солдат и вооруженной полиции, очисткой некоторых каналов новостей для будущих военных сообщений, а также эвакуации семей «политической, экономической и военной элиты» Соединенных Штатов, размещенной в Великобритании. Посольство США и сотрудники ЦРУ, как предполагалось, останутся в Великобритании и будут размещаться в специальных посольских бункерах.

8 или 9 ноября 1983 года (Гордиевский точно не помнит) резидентурам КГБ и ГРУ в Западной Европе пришли телеграммы-молнии, сообщавшие о несуществующей тревоге на американских базах. Центр дал два возможных объяснения этой тревоге: озабоченность безопасностью американских баз вслед за гибелью двухсот сорока американских морских пехотинцев во время бомбежки в Бейруте и приближавшиеся в конце года армейские маневры. Но в телеграммах Центра явно проскальзывала мысль о еще одном возможном объяснении для этой (несуществующей) тревоги: она отмечала приготовления к первому ядерному удару. Резидентурам предписывалось незамедлительно сообщить о причинах объявления тревоги и о других сигналах РЯН.

С окончанием учений «Эйбл Арчер-83» Московский центр несколько успокоился. Разумным будет предположить некоторую связь между предупреждением Гордиевского СИС о реакции Центра на учения и последующими косвенными попытками Запада успокоить его. Однако немедленного ослабления в отношениях между Востоком и Западом не последовало. 23 ноября 1983 года, когда в Великобританию и Западную Германию начали поступать крылатые ракеты «Першинг-2», советская делегация покинула зашедшие в тупик женевские переговоры по ядерным вооружениям среднего радиуса действия. Да и Центр не выказал никакой готовности ослабить свое внимание к операции РЯН.

В своем годовом обзоре работы лондонской резидентуры в конце 1983 года Гук был вынужден признать «недостатки» в сборе разведданных по «конкретным американским и натовским планам приготовления к внезапному ракетно-ядерному нападению на СССР». Центр не скрывал своего недовольства. Но чего ни Гук, ни Центр так и не смогли понять, было то, что их неспособность раскопать «конкретные американские и натовский планы» проистекала просто-напросто из-за отсутствия таковых. Если бы такие планы существовали, то Трехольт наверняка разнюхал бы про них за время своей работы в норвежском Институте обороны в 1982—1983 годах, имея доступ к сверхсекретным натовским космическим материалам, или еще раньше. Но как и всегда, на сей раз боязнь заговоров настолько глубоко сидела в Центре, что отсутствие каких-либо доказательств еще ничего для них не значило.

В начале 1984 года Центр дал задание лондонской резидентуре следить за еще четырьмя признаками возможного ракетно-ядерного нападения: попытками нагнетать «антисоветские настроения», особенно в государственных учреждениях и вооруженных силах, передвижением 94 крылатых ракет, которые, как Центр заявлял, были размещены в Гринэм Коммон, окруженном активистами движения за мир, и за остальными, которые должны были быть размещены в Молсуорте; размещением подразделений обеспечения (таких, как транспортные подразделения армии США) и гражданскими учреждениями, которые можно было перевести на военные рельсы с развитием кризиса; а также деятельностью банков, почтовых учреждений и боен. Последняя группа показателей свидетельствовала о каких-то чудаческих теориях заговоров, которые продолжали искажать понимание КГБ угрозы, исходящей с Запада. Идеологически зашоренный Центр почему-то втемяшил себе в голову, что в результате ядерного нападения капиталистические державы всеми силами постараются сохранить банковскую систему: «Банковские служащие любого уровня при этих обстоятельствах обладают информацией, представляющей для нас интерес.» Точно так же Центр полагал, что и у пищевой промышленности есть свои коварные планы массового забоя скота и последующего складирования туш.

В январе 1984 года в Центре прошло совещание на высоком уровне «По результатам работы в 1982—83 гг.». Выступление Крючкова на открытии совещания подтвердило приоритет операции РЯН во всей деятельности ПГУ и дало поразительные доказательства его личной маниакальной боязни Запада. Так, Крючков заявил, что риск ядерной войны достиг «опасных размеров». Угроза эта проистекала из противоречий, присущих капиталистической системе: «Американские монополии хотели бы восстановить свои позиции, потерянные ими за последние десятилетия, и завоевать новые.» Планы ядерной войны, лелеемые Пентагоном, были основаны на «помыслах о мировом господстве». Белый дом был занят «психологической подготовкой населения к ядерной войне». Углубляющийся экономический и социальный кризис в капиталистическом мире, отмеченный промышленным спадом и массовой безработицей, привел американских империалистов к мысли о том, что война снимет все их трудности. Решение капиталистов погубить разрядку и начать приготовления к ядерной войне было «классовой реакцией на консолидацию социалистических стран, впечатляющий прогресс национально-освободительных движений и прогрессивных сил.» Таким образом, единственной наиважнейшей задачей ПГУ было получение копий секретных военных планов Соединенных Штатов и НАТО. Свидетельством внешней империалистической угрозы было и заметное усиление «подрывной деятельности эмигрантских националистических и сионистских организаций», а также западных разведслужб. Загранрезидентуры получили копии выступления Крючкова.

Вряд ли Лондон был единственной резидентурой в КГБ, где гораздо большее опасение, чем угроза внезапного нападения Запада, вызывали паникерские настроения в руководстве Центра. В течение последующих месяцев стали заметны обнадеживающие нотки в оценке американской и натовской политики. Похоже, что этим переменам способствовала смерть Андропова, последовавшая 9 февраля 1984 года. Как и Андропов, его преемник и бывший соперник Константин Черненко, вступив в должность Генерального секретаря, был уже тяжело болен. Жить ему оставалось чуть больше года. Однако он не питал таких патологических подозрений о западных заговорах, как Андропов к концу жизни. От секретариата Крючкова Гордиевский узнал, что на избрание Черненко тот смотрел неодобрительно и со страхом. Очевидно, Крючков боялся, что, как андроповского протеже, его быстро ссадят с кресла.

Даже на похоронах Андропова появились некоторые признаки ослабления напряженности в отношениях Востока и Запада. На эти похороны прибыли Маргарет Тэтчер, вице-президент Буш и другие лидеры западных стран. Советский посол в Лондоне Виктор Попов сообщил на совместном совещании сотрудников посольства и работников КГБ, что Маргарет Тэтчер сделала все возможное, чтобы очаровать своих московских хозяев. У гроба во Дворце съездов она выглядела печально и торжественно и, в отличие от других западных лидеров, не перешептывалась с соседями во время церемонии похорон. Черненко провел сорокаминутную встречу с госпожой Тэтчер, а с Бушем встречался лишь 25 минут. Попов также сообщил, что чуткое отношение к этому печальному событию премьер-министра и ее выдающиеся политические качества произвели на Москву глубокое впечатление. Хотя он еще раз подчеркнул, что Москва с осторожностью подходит к перспективам улучшения отношений Востока и Запада, было очевидным, что посол не воспринимает всерьез идею внезапного ядерного нападения. В марте ведущий специалист ЦК КПСС по международным делам Н.В. Шишлин приехал в Лондон и провел длительное совещание с сотрудниками посольства и КГБ по обстановке в мире. На совещании о внезапном ядерном нападении он даже не упомянул.