Текст книги "КГБ"

Автор книги: Эндрю Кристофер

Соавторы: Олег Гордиевский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 57 страниц)

Оппозиция Сталину вновь активизировалась во время ХVII съезда партии в начале 1934 года. Сегодня точно установлено, что во время выборов в Центральный Комитет Сталин набрал почти на 300 голосов меньше, чем Киров. Однако партийная оппозиция Сталину была настолько слабой, что подавляющее большинство населения России даже не знало о ее существовании, и сегодня остается лишь догадываться об истинных масштабах этой оппозиции.

Одновременно с этим нарастал культ Сталина, который в 1934 году мог уже заглушить любую оппозицию. И хотя Сталин не полностью контролировал партию, он все больше концентрировал в своих руках власть над репрессивным аппаратом. В мае 1934 года разбитый болезнью Менжинский умер, и на его место пришел его первый заместитель Ягода, который уже некоторое время исполнял обязанности председателя ОГПУ. В июле ОГПУ было переименовано в ГУГБ (Главное управление государственной безопасности) и передано в ведение вновь открытого НКВД (Народного комиссариата внутренних дел), во главе которого встал Ягода. С этого момента политическая полиция, регулярная полиция, служба уголовного расследования, пограничные войска, внутренние войска, а с октября 1934 года и вся уголовная система перешли в подчинение одного органа. НКВД стал синонимом политической полиции, хотя формально она была лишь его частью. Вся эта огромная, мощная машина напрямую подчинялась лично Сталину. Через свой личный секретариат, возглавляемый А. Поскребышевым, Сталин имел прямую линию связи с НКВД. По словам Александра Орлова, бывшего сотрудника НКВД, бежавшего на Запад, Поскребышев и Георгий Маленков возглавляли «малый совет», который оценивал всю поступающую в Политбюро разведывательную информацию. Из секретариата Сталина вышел и его протеже Николай Ежов, который в 1936 году сменил Ягоду на посту председателя НКВД и возглавил «Великий Террор».

Убийство Кирова, главного потенциального противника Сталина, привело к еще большему усилению власти НКВД. 1 декабря 1934 года Киров был убит выстрелом сзади, когда он выходил из своего кабинета в центральном здании партийной организации Ленинграда. У убийцы Кирова, Леонида Николаева, считавшего себя последователем «народников», совершивших покушения на царя Александра II, были явные психические отклонения. Необходимо отметить, что незадолго до покушения Николаев был дважды задержан охранниками Кирова, но оба раза отпущен по распоряжению ленинградского НКВД, несмотря на то, что в его портфеле находили заряженный револьвер. Полвека спустя ни один из сотрудников КГБ, с кем Гордиевский обсуждал покушение на Кирова, не сомневался в том, что лично Сталин отдал приказ убить Кирова. Многие считают, что Сталин решил не посвящать в это дело Ягоду, которому не полностью доверял, и действовал через начальника ленинградского НКВД Филиппа Медведя и его заместителя И. Запорожца. Впоследствии Хрущев, по-видимому, ошибочно решил, что Ягода также принимал в этом участие, получив устный приказ от Сталина. Приехав после убийства Кирова в Ленинград, Сталин продемонстрировал свои выдающиеся актерские способности, сыграв самую впечатляющую роль за всю свою жизнь. Медведь встречал Сталина на вокзале, но вместо приветствия он получил неожиданный удар кулаком, затянутым в перчатку. Прямо с вокзала Сталин, переполненный горем, отправился прощаться с телом Кирова. Официально Медведь и Запорожец были уволены с занимаемых ими постов за преступную халатность, но оба продолжали работать в НКВД на Дальнем Востоке вплоть до 1937 года, когда они были расстреляны во время «Великого Террора», как впоследствии предположил Хрущев, для того, чтобы «замести все следы организаторов убийства Кирова».

После убийства Кирова, в тот же вечер вышла директива, требующая немедленного наказания всех тех, кого подозревали в терроризме, вплоть до смертной казни. По словам Хрущева, эта директива вышла «без одобрения Политбюро», по личной инициативе Сталина. Таким образом, НКВД получил власть над жизнью и смертью советских граждан. На протяжении двадцати лет НКВД определял, кто «террорист», а кто нет. Первыми жертвами НКВД, обвиненными в смерти Кирова, были так называемые заговорщики-белогвардейцы, которые проникли в Россию через границу с Польшей, Финляндией и Латвией. 104 вымышленных заговорщика были схвачены и расстреляны. Через три недели после убийства Кирова был раскрыт еще один несуществующий заговор. 22 декабря 1934 года было объявлено, что Николаев принадлежал к подпольной террористической организации, созданной последователями Зиновьева. Сталин лично составил списки двух групп зиновьевцев, которые получили название «Московский центр» и «Ленинградский центр». Позже было объявлено, что Николаев получил пять тысяч рублей от генерального консула Латвии (впоследствии он был выслан из страны), который якобы обеспечивал связь между зиновьевцами и высланным из страны Троцким. 30 декабря было объявлено о том, что после короткого суда без участия защиты все заговорщики были расстреляны. В январе 1935 года Зиновьев и Каменев стали главными действующими лицами первого политического процесса над бывшими лидерами оппозиции. Оба они согласились с расплывчатыми обвинительными формулировками, указывающими на их политическую ответственность за убийство Кирова, граничащую с подстрекательством. Суд приговорил Зиновьева к десяти, а Каменева к пяти годам тюремного заключения. Несмотря на всю абсурдность этого процесса, советские люди отнеслись к нему вполне серьезно, поскольку к этому времени уже успели привыкнуть к разоблачениям различного рода заговоров и подпольных организаций. После завершения процесса Сталин вызвал к себе Ягоду и сказал ему: «Плохо работаете, Генрих Григорьевич!» Он считал, что Зиновьева и Каменева следовало пытать до тех пор, пока они во всем не признались бы. Ягода был настолько потрясен, что не смог сдержаться и расплакался, когда пересказывал этот разговор своему заместителю Георгию Прокофьеву.

В 1935 году Сталин заложил основу для очередного, еще более массированного наступления на существующую и потенциальную оппозицию его режиму. Чистка в партии, начатая в 1933 году и продолжавшаяся в течение всего 1934 года, была в основном направлена на искоренение коррупции и халатности. В 1935 году чистки усилились и стали носить более политизированный характер. Сталин заявлял, что «злодейское убийство товарища Кирова» выявило «много подозрительных элементов в партии». Только хорошо отлаженный карательный аппарат мог их уничтожить, поскольку, как говорил один партийный деятель, «обман, политическое иезуитство и двуличие являются основной тактикой врагов партии». Во всех партийных организациях на местах развернулась кампания самокритики и признаний. По словам Евгении Гинзбург, «большие, набитые людьми залы превращались в исповедальни.» «Каждый такой митинг имел свое собственное меню. Люди каялись в неправильном понимании перманентной революции и в том, что воздержались при голосовании по вопросу о платформе оппозиции в 1932 году. Они признавались в „проявлениях“ великодержавного шовинизма» и в недооценке значения второго пятилетнего плана. Они раскаивались в том, что поддерживали связь с «грешниками» и испытывали слепую привязанность к театру Мейерхольда».

Сталина все больше волновал его главный противник, находящийся вне пределов его досягаемости, Лев Троцкий. Пытаясь добиться признания в совершении политических преступлений, следователи НКВД во время допросов всегда задавали один и тот же вопрос: «Вы согласны или нет с тем, что Троцкий является вождем авангарда буржуазной контрреволюции?» Большинство тех, кого исключали из партии, называли троцкистами и зиновьевцами. Для Троцкого, находившегося в изгнании, это был хороший знак. В январе 1936 года он писал: «Среди десяти-двадцати тысяч троцкистов, исключенных за последние месяцы, есть не более нескольких десятков, возможно, сотен человек из старшего поколения оппозиционеров образца 1923—1928 годов. Основная масса состоит из новобранцев… Можно с уверенностью сказать, что несмотря на 13 лет неслыханных по своей дикости и жестокости травли, клеветы и преследований, несмотря на пораженчество и предательство, которые более опасны, чем само преследование, (троцкистский) IV Интернационал уже сегодня имеет в СССР свой самый сильный, самый многочисленный и самый сплоченный отряд.»

И Сталин, и Троцкий жили в вымышленном ими мире, постоянно подпитывая фантазии друг друга. Вера Сталина в опасность в большинстве своем несуществовавших уже в Советской России троцкистов заражала Троцкого, который не мог не радоваться существованию этих вымышленных последователей, что, в свою очередь, убеждало Сталина в том, что троцкизм представляет собой еще большую угрозу, чем он предполагал.

Почему, однако, троцкисты исчезли из виду в Советском Союзе? Ответ на этот вопрос чрезвычайно прост: ведь, за очень редким исключением, их действительно там не осталось. Однако Сталин и большинство сотрудников НКВД считали, что их исчезновение лишь подтверждает тот факт, что они ушли в подполье, зачастую выдавая себя за преданных членов партии. Летом 1936 года Центральный Комитет по инициативе Сталина одобрил секретную резолюцию, которая давала чрезвычайные полномочия НКВД для уничтожения всех «врагов народа». В июле от имени Политбюро, но скорее всего, по личному указанию Сталина, во все партийные организации был разослан секретный циркуляр:

«Теперь, когда стало ясно, что троцкистско-зиновьевские выродки объединяют на борьбу против Советской власти всех самых озлобленных и заклятых врагов тружеников нашей страны – шпионов, провокаторов, саботажников, белогвардейцев, кулаков и т.п., теперь, когда стерлись все различия между этими элементами, с одной стороны, и троцкистами и зиновьевцами, с другой, все наши партийные организации, все члены партии должны понять, что бдительность коммунистов требуется на любом участке и в любом положении. Неотъемлемым качеством каждого большевика в современных условиях должно быть умение распознать врага партии, как бы хорошо он не маскировался.»

В течение последующих недель в газетах постоянно печатались статьи о том, что «из-за продажного либерализма и притупленной бдительности со стороны некоторых коммунистов» в радах партии все еще действуют «троцкистско-зиновьевские выродки».

19 августа начался процесс над главными «выродками». Зиновьев, Каменев и их пособники признались в том, что им позволили отрицать в январе 1935 года: они были «прямыми организаторами» покушения на Кирова, и его убийство они рассматривали как подготовку к покушению на других руководителей партии, в том числе и на самого Сталина, после чего они намеревались свергнуть Советскую власть. С 1932 года они якобы действовали согласно (несуществующим) инструкциям Троцкого, которые передавались тайными агентами (также несуществующими). Один из подсудимых рассказал о встрече с сыном Троцкого в гостинице в Копенгагене, которая, как потом выяснилось, была снесена за двадцать лет до того. За эти вымышленные преступления все члены «троцкистско-зиновьевского террористического центра» были приговорены к смертной казни.

Их публичное раскаяние явилось важным этапом в создании очередной теории заговора, которая в своей конечной форме соединила всех противников сталинизма внутри страны и за рубежом в один громадный заговор. Показательный процесс связал остатки «левой оппозиции» внутри России не только с находившимся в изгнании Троцким, но и с белогвардейцами и фашизмом. Во время заседаний выяснилось, что «троцкистско-зиновьевский террористический центр» увяз в болоте белогвардейщины», слился с ним и «стал организующей силой последних остатков эксплуататорских классов, которые укоренились в СССР». Они также сотрудничали с гестапо, с которым Троцкий договорился о совместной террористической деятельности против Советской власти. В своем последнем слове Зиновьев охарактеризовал отношения между своими сторонниками и силами нацизма и международного фашизма чрезвычайно простыми словами, в которые, правда, было трудно поверить: «Троцкизм – это вариант фашизма, а зиновьевизм – это вариант троцкизма».

К удовлетворению Сталина, во время судебного разбирательства упоминались и остатки «правой оппозиции»: Бухарин, Рыков и Томский. Томский, поняв, к чему все это приведет, покончил с собой. В середине сентября, находясь в своем очередном отпуске в Сочи, Сталин получил неприятное известие о том, что в результате расследования, проведенного НКВД, Бухарин и Рыков были оправданы. Старые подозрения Сталина относительно Ягоды всплыли на поверхность. Наслаждаясь новым званием генерала-комиссара государственной безопасности (что соответствовало званию маршала) и новой квартирой в Кремле, Ягода переоценил свои силы. Греясь в лучах славы, он ввел новый порядок смены караула НКВД, причем этот церемониал, проходивший под музыку, сильно напоминал царские времена. (Гром грянул 25 сентября, когда Сталин и его протеже Андрей Жданов направили телеграмму в Политбюро с требованием заменить Ягоду на Николая Ежова: «Ягода оказался неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ (НКВД) запоздало в этом деле на четыре года.» Это было явное указание на недостаточно жесткую реакцию на появление «контрреволюционной» платформы Рютина и троцкистской угрозы в 1932 году.

Возможно, уже тогда Сталин намеревался начать основательную чистку НКВД, но прежде он решил усыпить бдительность руководства НКВД, дать ему почувствовать себя в безопасности. Поэтому Сталин убрал только Ягоду и его заместителя Г. Прокофьева, причем ни тот, ни другой не были расстреляны или даже арестованы. Ягода был назначен на должность народного комиссара связи, а Прокофьев стал его заместителем.

Пришедший на смену Ягоде невзрачный, инфантильный Ежов был первым русским, ставшим во главе КГБ. Будучи секретарем Центрального Комитета и руководителем Контрольной комиссии, Ежов от имени Сталина осуществлял контроль за деятельностью НКВД. Внутри партийного аппарата он создал службу безопасности, параллельную НКВД, которая, по всей видимости, и спланировала по указанию Сталина покушение на жизнь Кирова. Ежов принимал участие в подготовке процесса над «троцкистско-зиновьевским террористическим центром». У него даже был свой кабинет на Лубянке, и он лично принимал участие в допросах как представитель партии, отвечающий за вопросы безопасности. Он проявлял особый интерес к методам, которые использовались для получения признаний у заключенных, оказывающих особенно сильное сопротивление. Он всегда спрашивал следователей, «что, по их мнению, стало последним ударом, сломившим заключенного». Ежов очень гордился тем, что однажды ему удалось заставить расплакаться одного старого большевика, пригрозив расправиться с его детьми, хотя тот отличался особой стойкостью. Один из следователей НКВД, который при этом присутствовал, рассказывал: «За всю свою жизнь я никогда не видел такого злодея, как Ежов. Он делал это с удовольствием.» Ягоде не нравилось присутствие Ежова на Лубянке, но всевозможные почести, оказанные ему в 1936 году, непомерное тщеславие и реальная перспектива получить место в Политбюро притупили его подозрения.

Во времена Ежова все ограничения, мешавшие ликвидации вымышленных врагов Сталина, были сняты. Два последующих года, которые на Западе называют периодом «Великого Террора», стали известны в истории Советского Союза как «ежовщина». Перед следующим показательным судом, состоявшимся в январе 1937 года, предстали Пятаков, Радек и еще пятнадцать вымышленных предателей. В результате расследования выяснилось, что помимо «троцкистско-зиновьевского террористического центра», разоблаченного в ходе показательного суда в августе 1936 года, Троцкий также создал «резервный центр», известный под названием «антисоветский троцкистский центр», на случай, если первый центр окажется раскрытым. Второй, «резервный», центр был признан виновным в заговоре с «врагом народа Л. Троцким» и «некоторыми представителями Германии и Японии с целью свержения Советской власти в СССР и восстановления капитализма и власти буржуазии с помощью вредительства, диверсий, шпионажа и террористической деятельности, направленной на подрыв экономической и военной мощи Советского Союза, с тем чтобы облегчить вооруженное нападение на СССР и оказать помощь иностранным агрессорам в нанесении поражения СССР.» На этот раз в деле против «антисоветского троцкистского центра» нацистский режим и его разведывательная служба сыграли, хотя и заочно, более весомую роль, чем во время предыдущего показательного процесса. На нем впервые фигурировало и японское правительство в качестве одного из главных заговорщиков. Утверждалось, что Троцкий пообещал Германии Украину, а Японии Приморье и Амурский край в качестве вознаграждения за их помощь в свержении Советской власти. «Антисоветский троцкистский центр» регулярно снабжал германские и японские разведывательные службы секретной информацией «чрезвычайной важности», в мирное время по их указанию проводил широкомасштабные акты саботажа и готовился к еще более широкому саботажу после начала военных действий с применением бактериологического оружия «с целью заражения военных поездов, столовых и армейских центров чрезвычайно ядовитыми бациллами».

18 марта 1937 года во время собрания в клубе офицеров НКВД Ежов объявил о раскрытии еще более масштабного вымышленного контрреволюционного заговора. К тому времени, когда в зале собрались крайне напуганные слушатели, целый ряд сотрудников Ягоды, – главным образом начальники отделов – были уже арестованы. Посланные якобы с заданием провести инспекцию на местах, они были схвачены на первой же станции при выезде из Москвы и отправлены в тюрьму. Ежов рассказал, что заговорщики проникли в самое сердце НКВД. Главный предатель был сам Ягода. Работая в свое время на «охранку», Ягода был завербован немецкой секретной службой и внедрен в ЧК. К тому моменту, когда он был освобожден от занимаемой должности, ему удалось поставить шпионов на все ключевые должности в НКВД. Некоторые из них, сообщил Ежов, уже арестованы.

Собравшиеся громко аплодировали Ежову, хотя большинство из них знало, что все, что он говорит, было неправдой. Вальтер Кривицкий, старший офицер ИНО, бежавший на Запад немного позже, рассказывал: «Они аплодировали, демонстрируя свою преданность. Кто знает, может быть, вовремя раскаявшись, они могли избежать пули в затылок. Возможно, им еще раз удастся купить право на жизнь, предав своих близких друзей.»

Первым взял слово Артузов, который увидел возможность отомстить Абраму Слуцкому, сменившему его на посту начальника ИНО в 1934 году. Артузов начал с того, что покаялся в коллективной «слепоте», которая помешала им раскрыть предательство Ягоды и позволило ему «противопоставить» ОГПУ партии. В качестве примера он привел случай, когда ОГПУ в 1932 году поддержало попытки Ягоды избавиться от протеже Сталина Акулова: «Я должен честно сказать, что вся партийная организация ОГПУ была за то, чтобы саботировать Акулова.» Затем Артузов перешел в наступление: «Я спрашиваю вас, кто возглавлял партийную организацию ОГПУ в то время?» Сделав многозначительную паузу, он выкрикнул: «Слуцкий!»

Слуцкий не был готов к такому повороту событий. Сначала, заикаясь, он пытался оправдаться, но затем перешел в контрнаступление: «Я спрашиваю тебя, Артузов, где ты жил? Кто жил напротив тебя? Буланов? Не он ли сейчас среди первой группы арестованных? А кто жил наверху, Артузов? Островский? Он тоже арестован. А кто жил прямо под тобой, Артузов? Ягода! А теперь я спрашиваю вас, товарищи, кто, учитывая сегодняшнее положение, мог жить в одном доме с Ягодой, не пользуясь его абсолютным доверием?»

Артузов вскоре был арестован и расстрелян. В течение следующего года были арестованы и расстреляны большинство из тех, кто занимал посты начальников отделов при Ягоде. Один из немногих, кого пока решили не трогать, был Слуцкий. Расчет был прост: ошибочно полагая, что чистка не затронула их отдел, находившиеся за рубежом офицеры ИНО, которых было решено ликвидировать, легко соглашались на то, чтобы вернуться в Москву. В феврале 1938 года Слуцкий был уже никому не нужен. Его пригласили в кабинет заместителя Ежова, Михаила Фриновского, где ему предложили чай и пирожные. Отведав угощение, Слуцкий скончался на месте, якобы от сердечного приступа. Опытные офицеры НКВД, которые присутствовали на похоронах Слуцкого, впоследствии рассказывали, что на его лице они заметили характерные точки – следы отравления синильной кислотой. В официальном некрологе, подписанном его «соратниками по работе», Слуцкого называли «бесстрашным бойцом за дело рабочего класса,… чье имя было известно чекистам во всех уголках нашей необъятной Отчизны,… это имя наводило ужас на врагов». В отличие от своих предшественников Трилиссера и Артузова, чьи портреты сегодня висят в мемориальной комнате ПГУ. Слуцкий не был удостоен этой чести.

Следующий крупный заговор, раскрытый Ежовым, был связан с Красной Армией. 11 июня было объявлено о том, что маршал Тухачевский, герой Гражданской войны и ведущий советский военный стратег, арестован вместе с другими семью генералами по обвинению в предательстве. По-видимому, уже на следующий день все они были расстреляны. Маршал Ворошилов докладывал, что предатели «признались в совершенных ими преступлениях, вредительстве и шпионаже». Как потом было объявлено, они вступили в сговор с Троцким и нацистской Германией. Несмотря на всю абсурдность этих обвинений и параноидальный характер страха перед контрреволюционным заговором, Сталин и Ежов, по-видимому, действительно опасались военного переворота. Фриновский, заместитель Ежова, рассказывал Кривицкому: «Мы только что раскрыли гигантский заговор в армии, такой заговор, какого еще не знала история. Мы только что узнали о планах убить самого Николая Ивановича (Ежова)! Но мы взяли их всех, сейчас мы все контролируем.» Заместитель начальника ИНО Михаил Шпигельглас в беседе с еще одним перебежчиком, Александром Орловым, рассказывал: «Это был настоящий заговор, это было понятно по той панике, которая начала распространяться там, наверху: все пропуска в Кремль вдруг были объявлены недействительными, а наши подразделения держали в состоянии боевой готовности. Как сказал Фриновский: „Все Советское правительство висело на волоске, не было возможности действовать, как в нормальные времена, т.е. сначала судить, а потом расстреливать, в этом случае мы должны были сначала расстреливать, а потом судить.“

Как потом выяснилось, гестапо решило воспользоваться болезненным страхом Сталина. Были сфабрикованы документы, в которых говорилось о том, что Тухачевский собирается совершить с помощью немцев военный переворот. Эти документы были подброшены в Чехословакию. Однако по существу эта операция гестапо была не нужна. Сталин решил ликвидировать вымышленный заговор военных еще до того, как ему об этом рассказал президент Чехословакии Бенеш. Даже в своих самых смелых мечтах гестапо не могло предположить, что Сталин и Ежов самостоятельно примутся за последовательное уничтожение высшего командования Красной Армии.

По-видимому, точное число жертв «ежовщины» никогда уже не будет установлено. В 1956 году на секретный запрос Политбюро КГБ сообщил: в период с 1935 по 1940 год было арестовано примерно 19 миллионов человек, из которых, по крайней мере, семь миллионов были расстреляны или умерли в ГУЛАГе. Вероятно, настоящее число жертв было еще большим. По страшной иронии судьбы самыми опасными «врагами народа» оказались сотрудники трех организаций, призванных защищать Советское государство, – партии, Красной Армии и НКВД. 110 из 139 членов Центрального Комитета, избранных на съезде партии в 1934 году, были расстреляны или приговорены к тюремному заключению, только 59 из 1. 966 делегатов приняли участие в работе следующего съезда в 1939 году. 75 из 80 членов Реввоенсовета были расстреляны. Более половины офицерского состава Красной Армии, – вероятно, более 35 тысяч человек – были расстреляны или заключены в тюрьму. Дважды подвергалось чисткам высшее руководство НКВД. При Ежове все 18 комиссаров государственной безопасности первого и второго рангов, служивших при Ягоде, были расстреляны (за исключением Слуцкого, который, судя по всему, был отравлен). Из 122 высших офицеров, служивших в 1937—1938 годах, только 21 офицеру удалось сохранить свою должность после того, как Ежова сменили в 1939 году. «Ежовщина» уничтожила все, что осталось от идеализма первых руководителей ЧК, убежденных в том, что их жестокость является необходимой для строительства нового общества и борьбы с контрреволюцией. Одним из тех, кто стал свидетелем смены следователей НКВД, была писательница Надежда Мандельштам, жена репрессированного поэта Осипа Мандельштама. Она рассказывала: «Первое поколение молодых чекистов, впоследствии смещенных и уничтоженных в 1937 году, отличалось утонченным вкусом и слабостью к литературе, к самой популярной, конечно. В моем присутствии Христофорович сказал (Осипу), что для поэта полезно испытать чувство страха („Вы сами мне так сказали“), потому что оно может стать источником поэтического вдохновения, и тогда поэт „испытает страх во всей полноте.“

Мандельштам умер в трудовом лагере. Следователь Христофорович был расстрелян. Его последователи были людьми, которые не отличались большой культурой и идеалистическими взглядами. В НКВД, как и в партии, условия террора способствовали выживанию самых аморальных, тех, кто был готов спасти себя, оклеветав других. Солдаты расстрельных отрядов НКВД, располагавшихся вокруг ГУЛАГа, как правило, становились алкоголиками. Каждое утро, когда они забирали из оружейной комнаты свои винтовки, им давали стакан водки, после чего они грузили свои жертвы на грузовики, везли их к яме, которую выкопали уголовники, строили их и начинали расстреливать: «Некоторые молчали, другие начинали плакать, говорить, что они верные коммунисты, что умирают невинными и т.д. Но женщины только плакали, прижимаясь покрепче друг к другу.»

Иногда солдаты НКВД строили заключенных в линию, затылок в затылок, и устраивали соревнование: кто скольких убьет с одного выстрела. Потом они возвращались обратно в лагерь, сдавали свои винтовки в оружейную комнату, получали столько водки, сколько могли выпить, и шли спать.

Жертвами НКВД были и русские, и иностранные коммунисты. Большинство представителей Коминтерна и иностранных коммунистических партий, находившихся в Москве, были разоблачены как «вражеские агенты» или «иностранные шпионы» и расстреляны. Наиболее уязвимыми были члены нелегальных коммунистических партий и их семьи, поскольку они не могли рассчитывать на поддержку стран, откуда они прибыли. Большинство из них провело некоторое время в иностранных тюрьмах, и поэтому их обвиняли в том, что они были завербованы капиталистическими спецслужбами. Из всех нелегальных партий больше всего вымышленных шпионов было среди руководства Польской и Югославской коммунистических партий. Польские коммунисты вызывали самое большое подозрение. Во-первых, среди их руководителей было много евреев, которые после смерти Ленина стали на сторону Троцкого. Все они были расстреляны. Мануильский, выступая на съезде советской Коммунистической партии в 1939 году, говорил: «Для того, чтобы сорвать коммунистическое движение, фашистско-троцкистские шпионы попытались создать „искусственные фракции“ и „группировки“ в некоторых коммунистических партиях и разжечь фракционную борьбу. Больше всех зараженной вражескими элементами оказалась Коммунистическая партия Польши, в которой агенты польского фашизма смогли захватить руководящие посты.»

Сталин также не доверял Югославской коммунистической партии во главе с Симой Марковичем, который в 1925 году выступил против сталинского подхода к решению национального вопроса. Как ни парадоксально, Сталин доверял только одному видному югославскому коммунисту, ставшему после войны первым еретиком в советском блоке. Им был Иосип Броз Тито, который впоследствии вспоминал: «В 1938 году, когда я был в Москве…, мы обсуждали, следует ли распустить Югославскую коммунистическую партию. Все югославские руководители, находившиеся в то время в Советском Союзе, были арестованы. Я остался один. Без руководства партия слабела, а я был там совсем один.»

Последним крупномасштабным разоблачением вымышленного международного контрреволюционного заговора против сталинской России стал прошедший в феврале 1938 года показательный суд над 21 членом «блока правых и троцкистов». Главными подсудимыми были Бухарин, Рыков и Ягода, обвиненные в расширенном варианте обычного набора троцкистских преступлений: шпионаж, вредительство, терроризм, подготовка к иностранному вторжению и расчленению СССР, свержение Советской власти и восстановление капитализма. Раньше троцкисты вступали в заговор только с немецкими и японскими секретными службами, теперь же их обвиняли и в сотрудничестве с английскими и польскими разведками. Сам Троцкий с 1921 года якобы был немецким, а с 1926 года – английским шпионом. Ягода в течение некоторого времени был «окружен, как мухами, германскими, японскими и польскими шпионами.»

В ходе последнего показательного суда было установлено, что Троцкий и возглавляемые им контрреволюционные группировки пообещали немцам Украину, а Приморский район и Амурский край – Японии. В феврале 1938 года выяснилось, что они также пообещали Польше Белоруссию, а Великобритании – Узбекистан. Террористические планы троцкистов оказались более коварными и масштабными. Ягода, не удовлетворившись лишь участием в убийстве Кирова, одним из первых использовал «спасительные свойства медицины», организовав отравление своего предшественника Менжинского, великого писателя Максима Горького и председателя Государственной плановой комиссии В.В. Куйбышева. Он даже начал подмешивать яд самому Ежову, но не успел добиться своей цели, так как был вовремя уличен.

Самым важным новшеством в теории заговоров, проявившимся в ходе суда над «блоком правых и троцкистов», было перенесение акцента на роль западных правительств и их разведывательных служб. Троцкисты уже не были простыми помощниками иностранных спецслужб, а стали их «рабами», «крепостными» своих господ. Государственный прокурор Андрей Вышинский объявил в своем заключительном слове: «Блок правых и троцкистов» не является политической группой. Это банда шпионов и агентов иностранных разведывательных служб. Это было полностью и безоговорочно доказано, и в этом заключается колоссальное социальное, политическое и историческое значение настоящего процесса.»