Текст книги "Причуды любви"

Автор книги: Энцо Бьяджи

Им есть что сказать друг другу, и в их романе начинается новая глава. Светлана по-прежнему бесконечно одинока. Тень, нависшая над ней с детства, проведенного за стенами «крепости», никуда не исчезла. Ни первый, ни второй брак не принесли ей радости. Может быть, поэтому в поисках счастья она ни перед чем не останавливалась, предполагает Татьяна Тэсс.

Итак, они снова встречаются. «Мне так горько, что тебе пришлось столько пережить по вине моего отца», – говорит она в один из первых дней. Каплер отмалчивается: его прошлое с ним, он отдает себе отчет, что за чудовище этот Иосиф Джугашвили, которого он ни разу не видел, но чей «культ личности» подмял и его, однако Алексей щадит чувства Светланы. Она рассказывает о семье, о Василии, который спивается, о Якове, который сгинул в немецком плену, о «старике», до последнего вздоха расправлявшемся не только со своим народом, но и со своей родней, а главным образом о себе.

Теперь Светлана обрела свободу и может сама распоряжаться своей жизнью. После двух неудачных замужеств в ней пробуждается былая страсть. Да и Люся вновь поддается ее очарованию.

У Светы своя «победа», она берет сына Иосифа и мчится за Каплером на Черное море. Погода стоит чудная, им весело, он непрерывно ее снимает. Теперь они уже настоящие любовники. С Токарской у Алексея не все ладится, но он многим – может быть, даже своей жизнью – обязан этой женщине, бросить ее значило бы нанести ей незаслуженный удар; он на такое никогда не пойдет, Светлана должна об этом знать. Каплер предельно честен, но Светлана не желает упускать того, что, по ее мнению, принадлежит ей. Отец с детства играл с ней в «приказы» (она приказывала, он исполнял) и внушил, что она всегда должна добиваться своего. Так и здесь она не станет делить Каплера с кем бы то ни было.

Ничего ему не сказав, она явилась за кулисы к его жене и все ей выложила. Однако Токарская провела свою партию лучше: ни слез, ни скандалов – полнейшее, слегка ироничное спокойствие. Как настоящая актриса, она умела владеть собой. Что ж, Алексей – известный ветреник, и она готова была закрыть глаза на его похождения, пока ей ничего о них не известно, но самолюбием своим она не поступится и ни на какие компромиссы не пойдет. Затем она добавляет с улыбкой, что по-настоящему-то он любил только первую жену, и советует Светлане не обольщаться, потому что этот угар у него скоро выветрится. Светлана в растерянности: неужели опять разочарование?! В ней еще живет восторженная школьница, воспитанная на девизе Чернышевского: «Умри, но не давай поцелуя без любви». Однако она начинает понимать, что, как это ни обидно, Люся ей уже не принадлежит и их бурный роман близок к развязке. Каплер не чужд драматических эффектов, но он честен и порядочен и того же требует от других.

– Он много выстрадал из-за Светланы, – говорит Татьяна Тэсс, – и, несмотря на это, всегда вел себя с ней по-джентльменски.

Правда, эту выходку он ей не простил.

– Моя вторая жена, – рассказывает Алексей Яковлевич, – была человеком выдержанным и воспитанным. Она не стала устраивать мне сцен и даже ни в чем меня не упрекнула. А только сообщила мне об этом странном визите. Неумный, злой и вдобавок бесполезный жест Светланы привел меня в ярость. Ничего мне не сказала, ни с кем не посчиталась, думала только о себе… Так распался мой второй брак, и одновременно завершилась вторая, последняя глава наших отношений со Светланой.

Третью жену Каплера зовут Юлия Друнина. Белокурая, миловидная, очень следит за собой. Д'Аннунцио утверждал, что у женщин и поэтов нельзя спрашивать о возрасте. Но Юлия Друнина сама мне сказала: ей сорок лет. Подруги Каплера всегда намного его моложе. Одевается она на западный манер: свитер, джинсы. То и дело выходит из кабинета и подает нам бутерброды, печенье, лимонад, кофе. В разговоре участия не принимает, лишь отвечает на вопросы и вообще держится очень скромно. У нее вышло десять поэтических сборников; книга ее избранной лирики переведена во Франции. Светлана считает ее «весьма средней поэтессой».

И все же, когда Хрущев в своем докладе на XX съезде партии развенчал того, кто в течение тридцати лет был «кузнецом счастья», «солнцем», «великим кормчим», именно Юлия посоветовала мужу пригласить Светлану: наверно, многие от нее отвернулись.

Каплер звонит ей, Светлана тут же приезжает. Он знакомит ее с Юлией, и вскоре они становятся хорошими подругами – ездят друг к другу в гости, дарят подарки. Здесь, на даче, до сих пор сохранилась память о том тройственном союзе – плетеное кресло, подаренное Светланой.

Каплер очень нежно относился к Светиным детям.

– Мне Каплер сразу понравился, – вспоминает Иосиф Морозов. – И сам он, по-моему, нас любил.

Светлана часто бывает у Каплеров в доме, они вместе отмечают праздники, дни рождения. Светлана любит общаться с творческой интеллигенцией, правда, Юлия Друнина свидетельствует:

– Она всегда держалась несколько замкнуто, отчужденно, многие считали ее заносчивой. Знакомя ее с нашими друзьями, мы не ссылались на ее отца, и нередко случалось, что кто-нибудь начинал нелицеприятно высказываться о Сталине. Светлана молчала, не спорила.

– Наша дружба, – рассказывает Каплер, – закончилась лет пять назад двумя письмами: ее ко мне и моим к ней. В ее письме были фразы, прямо-таки оскорбительные для меня и Юлии. Это было непонятно и неожиданно, ведь мы не ссорились, никто никого не обижал. И я ответил ей в таком же резком тоне: дескать, как можно считаться другом, а думать такие гадости. Неужели она настолько неискренна? Кроме того, я посоветовал ей покончить со всякими завихрениями и заняться делом. Она говорит, что после того письма я для нее не существую: что ж, у нее во всем был перебор, но мне грустно, что наше долгое знакомство должно было вот так закончиться. С тех пор я ее не видел.

Когда я узнал о ее отъезде за рубеж, я не мог поверить. У меня уже сложился стереотип русской женщины, я столько их перевидал, в том числе и в лагере, и на фронте. Столько судеб, многие из них трагические. Вот и Юлия воевала все четыре года… И хотя Светлане тоже досталась нелегкая жизнь, но бросить детей, дом, родину!..

Когда мы только-только познакомились, то часто читали друг другу стихи. Она любила Ахматову, знала наизусть чуть ли не все ее стихи. У Анны Ахматовой расстреляли мужа, арестовали сына, саму ее обвиняли в упадничестве, пораженчестве, исключили из Союза писателей, долгое время ничего не печатали. Так вот, у нее есть такое стихотворение.

Он тянется к полке, достает книгу, листает ее и начинает с листа переводить (у него чистейший французский):

 
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
 
 
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
 
 
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
 

Ахматову не раз звали за границу, но она не покинула свою страну, даже когда жизнь была для нее невыносимой. А еще… вы читали Тургенева? Он однажды сказал: «Россия обойдется без нас, а мы без нее жить не сможем».

Наверно, со Светланой произошло что-то ужасное, какая-то аномалия, быть может, она больна. Дети остались без матери, друзья в растерянности. Нет, она жертва не Сталина, а себя самой.

Когда я собрался уходить, дождь перестал. В прихожей взгляд невольно упал на плетеное кресло. Оно да еще несколько фотографий – вот и все, что напоминает Каплеру о той первой, как говорила Светлана, самой большой и самой несчастной любви, которую она никогда не забудет.

Из окна машины я вижу Константина Симонова. Он гуляет с детьми под глянцевыми от дождя кленами по аллейке, ведущей от Дома творчества.

Дива Франческа Бертини
Какие празднества, какие ужины, какие балы!
Сам король стоял передо мной на коленях…

Когда я впервые увидел эту женщину, ей по всем подсчетам должно было быть где-то около девяноста, хотя ее возраст навсегда останется загадкой. Вполне можно сказать, что она ровесница кинематографа и термин «дива» придуман специально для нее. У Франчески были соперницы – к примеру, Лида Борелли по прозвищу «Роковая», однако звания «Неподражаемой» удостоилась только она, Бертини. Еще бы, ведь целый мир восхищался этой «La brune beaute d'Italie» [7]7
  Смуглой итальянской красавицей (франц.).


[Закрыть].

Она дебютировала в 1904 году, в экранизации «Короля Лира»; ее партнером был великий Эрмете Новелли. Опытный актер внушал трепещущей от страха дебютантке: «Самое трудное – достичь естественности, но ты молода, и у тебя есть голова на плечах, ты с этим справишься. Не надо таращиться в объектив, забудь о нем, как будто его нет вовсе».

Юная Франческа старается изо всех сил; ей так хочется добиться успеха. Ради этого она готова на любые жертвы: встает в шесть утра, целый день проводит в павильоне, сквозь стеклянную крышу которого нещадно палит солнце, а «юпитеры» буквально выжигают глаза; годами есть одну отварную рыбу, лишь по большим праздникам позволяя себе глоток шампанского и немного черной икры, зато у нее до старости сохраняется великолепная фигура – ей не нужны ни корсеты, ни бюстгальтеры; не злоупотребляет гримом, разве что немного туши на ресницах, что еще больше подчеркивает глубину ее глаз, «бездонных, как ночь», по выражению одного из обожателей.

В течение десяти с небольшим лет Берти ни снялась более чем в ста картинах. В основном она играла страстных и романтичных героинь, это либо исторические, либо мифологические образы: Лукреция Борджа, Пиа де Толомей, Беатриче Ченчи, Тоска, Федра, Джульетта. И, надо отметить, она всегда могла себе позволить выбирать, поскольку пришла в кино в шестнадцать лет, а то и раньше (я уже упоминал, что насчет ее возраста до сих пор существуют расхождения) и прекратила сниматься в расцвете лет и славы – в двадцать девять. Правда, изредка ее тянуло и к современным сюжетам, таким, например, как «Нелли-жиголетта» или «Жестокий танец». Один из ее фильмов носил заманчивое название: «Разгул страстей». Однако, вопреки всем ожиданиям, она только раз появилась в нем с обнаженными плечами.

Ее настоящее имя – Элена Серачини Витьелло. Первую реалистическую роль она сыграла в картине по роману Сальваторе Ди Джакомо «Ассунта Спина», почти полностью основанной на натурных съемках – на улице, в зале суда, в тюрьме. Именно Ди Джакомо предложил ее на главную роль, ибо, по его убеждению, «в ней, несмотря на греческий профиль, есть подлинный дух Неаполя», недаром она с одиннадцати лет выступала на неаполитанской сцене, откуда и попала прямо на мировой экран.

– Ди Джакомо познакомил меня с генеральным директором парижской кинофирмы «Пате фрер» Лозавио, – рассказывает Франческа Бертини. – Ему как раз нужна была актриса на роль Леоноры в «Трубадуре». Я была совсем девочка, боялась слово сказать, но из всех красавиц, которых ему предлагали, он почему-то выбрал меня. Может, за чрезмерную хрупкость, отличавшую меня от всех, ведь тогда в моде были пышные формы. Так или иначе, фирма одобрила его выбор.

На съемочной площадке она нетерпима, капризна, даже деспотична; ко всем без исключения обращается на «вы»; никогда не пускается в откровенности, но в том, что касается картины, вмешивается во все – и в режиссуру, и в монтаж. Правда, кино начала века не давало большого простора для инициативы: еще не было ни крупного плана, ни наезда, ни прочих технических тонкостей. Но Франческа тем не менее находила, к чему придраться. Сальвадор Дали посвятил ей возвышенные и поистине живописные строки: «…эти руки потерпевшей кораблекрушение в море любви, эта нервная, извивающаяся походка, это гибкое и пламенное тело, скользящее в ночь по длинной беломраморной лестнице…»

Всегда, в любой ситуации, она держится вызывающе и отстраненно. Чтобы остаться неузнанной, она прячет свои колдовские черты под тонкой вуалью. Она разъезжает только в автомобиле и удостаивает своим посещением только самые высокие круги.

Ежедневно она получает сотни писем из Китая, из Штатов, из России, из Японии: картины с ее участием покупают не глядя – достаточно надписи: «В главной роли Франческа Бертини».

Французский историк кино Жорж Садуль назвал ее «звездой в стиле либерти». За первую роль в шутовской комедии она получила восемь лир, а впоследствии по контракту за восемь фильмов в год ей платили два миллиона, и это если учесть, что на таких студиях, как «Чинес», «Цезарь», «Тибер», фильм делался за десять-пятнадцать дней. Франческа в апогее славы, и корпорация «Фокс» предлагает ей контракт в Голливуде на миллион долларов. Но Франческа Бертини умеет сказать «нет».

Денег у нее и без того хватает, а кроме того, она вправе выбирать фильмы по вкусу и диктовать условия. В пять часов, хоть ты тресни, съемки заканчиваются, поскольку Франческа идет пить чай к своим великосветским приятельницам. Она обожает знать («У них так мило!»), недаром первыми ее режиссерами стали граф Бальдассарре Негрони и маркиз Густаво Серена.

Она упивается светскостью и роскошью: ее любимые марки автомобилей «роллс-ройс», «бугатти», «испано-суиза» (лишь в самом начале своей карьеры она ездила на «фиате»); шторки на окнах всегда задернуты: звезду должен окружать ореол таинственности, поэтому никаких контактов с публикой, разве что в исключительных случаях.

Как в жизни, так и в искусстве существует стиль Бертини. В своих воспоминаниях она пишет: «Я всегда сама создавала себе рекламу. И все, начиная от платьев и кончая шляпками, работало на этот образ». Вообще мир ее воспоминаний – это модные рестораны, международные турниры по теннису, званые приемы в посольствах, куда просто невозможно явиться не в туалете от французского модельера (скажем, Жана Пату), за который заплачено не менее ста тысяч франков.

Она везде и всюду на коне, ведь теперь и критика единодушно признала, что Бертини «не просто красавица, но и великолепная актриса».

– Подумаешь, Рита Хейворт сняла черную перчатку, – презрительно усмехается Франческа. – Поглядели бы они на меня…

И действительно, чтобы платье идеально прилегало к телу, она не носила под ним ничего. На продуманную в мельчайших деталях «рекламную кампанию» ушло почти все ее состояние. («Ну и что, богатством надо наслаждаться в молодости!»)

О людях, с которыми она была знакома, у нее сохранились довольно отрывочные и, как правило, нелицеприятные воспоминания. Элеонора Дузе растрогалась, увидев ее в «Федоре»; Рудольф Валентино как был цирюльником, так им и остался, в Италии на него никто и внимания не обратил; Грета Гарбо никуда не годится, просто ее разрекламировали американские фотографы; Лида Борелли, которую осмеливаются называть ее соперницей, снялась от силы в десятке фильмов, а у нее, Франчески, если быть точной, их сто тринадцать.

К телеинтервью она тщательно подготовилась: у нее свой, проверенный гример, сеанс макияжа длится два часа. По такому случаю она заказала себе новое платье, не слишком декольтированное; на плечи небрежно накинута голубая бархатная пелерина. На столике перед зеркалом, у которого она сидит, живые розы, и ее рука нежно перебирает лепестки. Дает распоряжение операторам снимать ее снизу. Держится оживленно, шутит, ни секунды не задумывается над ответами, и в каждом из них чувствуется, как высоко она себя ценит. Время над ней словно бы не властно.

Бертини по-прежнему создает вокруг себя завесу таинственности: никто не знает точно, где она живет. Мне помог ее разыскать портье «Гранд-отеля». Часть года она проводит в Риме, часть – в Женеве.

– Я ни с кем не вижусь, – заявляет она. – Очень немногие могут похвастаться, что знакомы со мной лично.

Как уже говорилось, дата ее рождения – тайна за семью печатями. Прежде она утверждала, что появилась на свет «жаркой летней ночью», теперь остановилась на 6 февраля 1892 года, но не исключены и иные версии.

На что она теперь живет – не имею понятия. Ее сын работает в страховой компании; она швейцарская подданная, поскольку ее бывший муж – швейцарец, Поль Картье (ничего общего со знаменитым ювелиром). Итальянцев она не жалует; мужчины-брюнеты не в ее вкусе.

– Честно говоря, я влюбилась в Поля во многом из-за того, что он иностранец. Итальянцы – большие деспоты, жена для них – рабыня, они считают, что ее место только на кухне и в постели. А вообще-то я могла выйти замуж за кого угодно: от предложений отбоя не было.

Список ее обожателей действительно обширен. К примеру, в нем есть прекрасный писатель Фаусто Мариа Мартини, однако литераторы, за исключением, пожалуй, Хемингуэя, ее как-то не привлекали.

Нежные чувства Гульельмо Маркони также остались без ответа. («Умнейший человек, очень милый, светский, но порой недоступный для моего понимания. Судите сами: гений с мировым именем, а какой-то робкий, неуверенный».)

Были среди ее поклонников и принцы крови, скажем Умберто Савойский, а уж кто атаковал Франческу со всей решимостью, так это его родственник – Эудженио Виллафранка-Суассон, сын принца Кариньяно. Они даже были помолвлены, но недолго.

– Чего греха таить, Эудженио был красив: аристократическая осанка, огромные зеленые глаза, утонченные манеры – но уж слишком многого хотел – немедленно венчаться, и все. А могла ли я вот так сразу бросить Искусство и своего бесценного продюсера Бараттоло?.. Хотя, может быть, и бросила бы, если б любила Эудженио по-настоящему.

Франческа открыла мне еще один секрет: секс никогда не имел для нее решающего значения, несмотря на то что она снималась в таких фильмах, как «Семь смертных грехов», где похоти отводится далеко не последнее место.

Но вот является он – Единственный, Суженый – и, конечно, тоже не может устоять перед ее грацией, царственной красотой, безукоризненными манерами. Естественно, Бертини постаралась подать себя наилучшим образом: высокие прически, украшенные страусовыми перьями, головокружительные декольте, пленительные позы… Он, конечно, блондин шотландского типа, род занятий – банкир, образование получил в Лондоне, владеет пятью языками, море обаяния. Зовут его, как вы помните, Поль Картье, гражданин Швейцарии. Первая встреча происходит, разумеется, в Гранд-отеле; сразу между ними как будто пробежала искра… И вскоре роковая дива уже стоит перед алтарем, чиста, непорочна, полна радужных надежд (ничего удивительного, времена были другие, говорят, Лида Борелли, в тридцать семь лет ставшая графиней Чини, тоже сохранила для супруга свою невинность).

После замужества она становится владелицей той самой виллы в Тоскане, которую король Виктор Эммануил (вот ведь зигзаги истории!) некогда преподнес одной из своих пассий – прекрасной Розине. Итак, дочь не особенно утруждавшего себя торговца тканями и домохозяйки становится заметной фигурой на европейском горизонте; у нее целый штат обслуги, роскошный выезд, куча драгоценностей.

В одежде она допускает всего три цвета: белый, черный, ярко-красный. Она без конца устраивает приемы, где бывают лишь избранные, коллекционирует перстни, браслеты и дома. Правда, красавцу Полю такая жизнь вскоре приедается, он оставляет Франческу с маленьким сыном на руках и устремляется навстречу новым авантюрам.

Актриса рассказывает о себе, немного рисуясь, но в целом искренне.

– Я жила тихо, спокойно, как все девочки из приличных семей. В один прекрасный день обстоятельства вынудили меня искать работу, и я выбрала театр, по совету моего давнего друга Скарпетты, да-да, того самого знаменитого драматурга Скарпетты. Это с его легкой руки я стала Франческой Бертини.

Мой отец, честно говоря, ничего не делал, только проматывал наследство. Его родители, в общем, сами виноваты: в их время считалось особым шиком, чтобы старший сын рос сибаритом.

– Потому-то вам и пришлось работать?

– Да. Когда я стала сниматься, то по четырнадцать часов в сутки работала перед кинокамерой, напоминавшей кофемолку. Я, можно сказать, сама себя сделала, без чьей-либо помощи. И кое-чего добилась. Вот, к примеру, моя «Одетта» имела сногсшибательный успех. Обсен, генеральный директор фирмы «Парамаунт», посмотрел и сказал: «Беру. Мне очень понравилась актриса». А что творилось в Париже – трудно передать! После премьеры люди до половины третьего ночи не желали уходить из зала, пока я не выйду к ним. «Sur la scene, alors, madame Bertini, il faut la voir! [8]8
  Мадам Бертини – на сцену, мы хотим ее видеть! (франц.).


[Закрыть]– кричали они. Ну, я вышла, показалась, а затем надо же было как-то выбираться оттуда, что было непросто: все выходы перекрыты, все бульвары заполнены народом. И я отважилась идти прямо через зал. На мне был горностаевый палантин, я медленно спустилась по ступенькам, и передо мной все расступались и снимали шляпы, точно я святая. «Madame, – раздавались крики, – vous etes magnifique!» [9]9
  Мадам, вы бесподобны! (франц.).


[Закрыть]. Но потом набежали фашисты и устроили настоящий тарарам: «Она – итальянка, elle est Italienne. Она не француженка, а наша!» У меня вырвали цветы и чуть не растащили все украшения. Они прямо обезумели…

– Я слышал, вас приглашали сниматься в Америку?

– Да, «Фокс» в двадцатом году предложила мне контракт на миллион долларов. Но я не поехала, потому что вышла замуж. Как вы думаете, я правильно поступила?

– А вы как думаете?

– По-моему, правильно. Если бы мне сейчас предложили, я бы тоже отказалась.

– Вы знали Рудольфа Валентино?

– Видела мельком в Монтекарло.

– Ну и как он вам?

– Никак. Итальянский цирюльник – и все.

– К себе вы бы его и дворецким не взяли?

– Ну нет, дворецким, пожалуй, взяла бы, из него вышел бы отличный лакей. А вообще в Голливуде умели делать звезду из ничего, у них были тогда такие фотографы, какие нам и не снились.

– Что делал в ваших фильмах режиссер?

– Ждал моих указаний. Я говорила: «Камеру поставьте сюда, я пойду отсюда». А он послушно все исполнял.

– Какие крупные актеры снимались с вами?

– Таких не помню. Газеты писали, что равных мне нет. Я никогда не репетировала. Как говорил французский режиссер Камье: «Avec Bertini sans repetitions [10]10
  С Бертини без репетиций (франц.).


[Закрыть]. Эта его фраза вошла в историю.

– Правда ли, что Гульельмо Маркони просил вашей руки?

– Да. Но с чего бы я стала выходить за него? Мне было всего двадцать, а ему не то пятьдесят два, не то пятьдесят четыре.

– Зато не какой-нибудь неоперившийся юнец, а жених с перспективой.

– Ну, не знаю. Я искала свой идеал и нашла его. Я – мадам Картье и ни о чем больше не мечтаю. А итальянцы вообще не мой тип. Я смолоду предпочитала англичан, немцев.

– Однако среди ваших обожателей был принц Савойский. Уж он-то, наверное, был брюнет?

– Ну что вы, он был очарователен, просто душка. А мне шестнадцать лет, он тоже хотел немедленно жениться, но мой отец отказал. Тогда ведь, знаете, еще испрашивали родительского благословения. А чтобы спать до свадьбы – ни-ни! Бедняга Картье целых два года виделся со мной только в присутствии матери, у нас тогда был особняк на улице Номентана. Помню, я ее просила: «Мама, займи его, пожалуйста, а то мне некогда».

– Как вы считаете, много вам дал кинематограф?

– Еще бы – как никому другому. Ведь я была первая.

– Вы воспринимаете себя как диву?

– Чушь! Что вообще значит это слово?

– Но говорят, его выдумали именно для вас.

– Говорят.

– Вы были очень богаты, не так ли?

– Да, слава Богу. Я ни о чем не жалею, хотя и совершила немало глупостей. Если б я снова родилась, я делала бы то же самое, но по-другому. С умом. Руки у меня всегда были как решето, все сквозь пальцы утекало. Люди считают, надо копить на старость, а на что мне сейчас деньги? Они в радость, когда ты молод.

– Именно здесь, в «Гранд-отеле», вы нашли свой идеал, верно?

– Да. Герцогиня Дель Драго давала обед на втором этаже… Эрика Дель Драго, такая красавица! А мой муж сидел с ней рядом – это было как un coup de foudre, un coup de tonnerre, гром и молния.

– Должно быть, это всех оглушило?

– Меня уж точно, иначе бы я не вышла замуж.

– Кого еще вы помните из ваших поклонников?

– Да много было красавцев. Вот в Париже я познакомилась с графами и князьями, изгнанными из России. Люблю мужчин благородных кровей, умеют они красиво ухаживать за женщинами, с ними нигде не стыдно показаться, ну и вообще…

А знала я чуть не полсвета… Маркони был удивительный человек. Большой философ, слова не добьешься. Женщины его не понимали, мне кажется, они ждали от него не того, что он мог им дать. Про него болтали, что он распутник. Ничего подобного. Он хотел развестись и жениться на мне. Считал, что мы понимаем друг друга без слов. Помню, мы подолгу гуляли на Вилла Боргезе.

– И что, все время молча?

– Молча. От разговоров устаешь. Люди говорят слишком много.

– Вы были приняты при дворе?

– В Квиринале? Нет. А вот с королем Румынии, Каролем Вторым, познакомилась в Португалии при романтических обстоятельствах. Меня ему представила дона Элиза Петрозо, слыхали о ней? Великолепная музыкантша, подруга нашей королевы Марии Жозе. Ужин она давала в мою честь: Кароль хотел со мной познакомиться. Как только он меня увидел, опустился на колени и говорит: «Мадам, вся Румыния с королем и подданными у ваших ног!»

– Как по-вашему, Грета Гарбо – хорошая актриса?

– Хорошая. Правда, она злоупотребляла мечтательными позами, сентиментальными гримасами, но, возможно, тут вина режиссера. Теперь ведь они, режиссеры, командуют. Найдут, к примеру, смазливую девицу, которая продает шоколадки в баре, и объявляют ее актрисой.

– А что вы скажете о Дузе?

– Она жила в отеле «Эдем», знаете такой? И когда посмотрела «Федору», захотела со мной встретиться. Мой режиссер устроил эту встречу. Увидев меня на пороге, Дузе воскликнула: «Бог мой, да она же совсем девочка!» (Мне было двадцать три года.) Я возьми да и сядь к ней на колени. Она опешила, но потом рассмеялась и говорит: «Вы неподражаемы. Почему бы вам не попробовать себя на сцене? Думаю, у вас бы отлично получилось». А я отвечаю: «Потому, что теперь появилось новое искусство, и мне кажется, у меня тут большие возможности». В двадцать девять лет я перестала сниматься. Совсем. Как отрезала. И, видите, ничего, живу.

– А сегодня вам бы не хотелось вернуться? Скажем, выступить в роли матери.

– Ну уж нет. В этой роли зритель бы меня не принял. А, скажем, героиней скандального процесса – пожалуй. По-моему, если в фильме есть судебный процесс, то это уже половина успеха.

– И вы бы сыграли роль убийцы?

– Само собой, если она главная.

– А фильм, где мужчина сходит с ума из любви к вашей героине, пришелся бы вам по душе?

– Да, но об этом писать не надо.

– В ваши времена что было хорошего в жизни?

– Да все. Никто понятия не имел о том, что творится в мире, поэтому царило полное спокойствие. А сегодня все про всех знают, да вдобавок эти побоища, терроризм. Это же всю жизнь отравляет.

– Сколько у вас было шуб?

– Штук пятнадцать. Горностай, шиншилла – теперь такие не носят. Я же не носила норку – это вульгарно. Иное дело соболь. А сколько драгоценностей у меня было – и не перечесть.

– Что вам посылали поклонники? Стихи, цветы?

– Цветы, море цветов. Мой дом вечно утопал в цветах. Маркони присылал мне гардении – мои любимые цветы. Представляете: каждое утро, много месяцев подряд, – свежие гардении!

– Вы часто бывали на балах?

– Я первая стала танцевать танго.

– Синьора Бертини, вы, наверно, многих мужчин заставляли плакать?

– Не знаю, они же не при мне плакали. Правда, был один барон, Альберто Бланк, так он, когда я проезжала мимо него на автомобиле, всякий раз начинал рыдать. Я ему говорю: «Знаете, барон, прекратите это, не хватало еще, чтобы мой шофер невесть что о нас подумал». Он, этот барон, хотел разойтись с женой и жениться на мне. Все мои поклонники были просто помешаны на браке. Мне уж было под пятьдесят, а они все приставали: «Выходи за меня замуж! Выходи за меня замуж!»

– Вам это надоедало?

– Да нет, почему же, ведь это значит, что они видели во мне не просто развлечение. К тому же они знали, что иначе все равно ничего не добьются.

– Вы женщина чувствительная?

– Чувствительная, но не чувственная.

– А откуда в вас эта таинственность, желание скрыться от посторонних глаз?

– Не люблю, когда суют нос в мою жизнь.

– Вы верующая?

– Да. Я из очень религиозной семьи. Мой дядя был епископом.

– Что бы вы хотели исправить, доведись вам жить заново?

– Да нет, вообще-то, я не хотела бы жить заново. Там, на небесах, гораздо лучше. Там только свет и нет тьмы.

– Что, по-вашему, главное в жизни?

– Материнство. По сравнению с ним все пустяки.

От прошлого у нее сохранилось только семь ящиков с вырезками из газет. Все остальное – виллы, повара, слуги, драгоценности – кануло в Лету. Хотя нет, она до сих пор еще не утратила свой колдовской взгляд и какую-то юную улыбку.

Умерла она 13 октября 1985 года. Ее точный возраст так и не был установлен.