Текст книги "Дневник чайного мастера"
Автор книги: Эмми Итяранта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Глава 11
Были допиты последние капли чая, чашка опустела. Мертвая пыль витала в воздухе, светясь в лучах солнца. Я отодвинула в сторону прочитанные дневники и записи, принесенные сюда из маминого кабинета, легла на спину и закрыла глаза: в кожу врезалась складка одежды, мысли путались, и всякий раз, как я пыталась потянуть за одну из ниточек, остальные затягивались еще в более тугой клубок.
Последние два дня прошли у меня за чтением дневников чайных мастеров, и за это время я изучила семь – те, что относились к эпохе Сумрачного века. На его исходе в доме проживали одновременно четыре чайных мастера, первый – Лео Кайтио – практически не занимался дневниками и оставил после себя только один. Сделанные им пометки были скупыми и мало о чем говорили: «Утром шел дождь. Визит прапорщика Сало с супругой прошел, как и ожидалось. Не забыть отнести башмаки в починку». Или: «Нынче январь теплее, чем в прошлом году. В глиняном чайнике трещина». Из маминых книг я узнала, что январем назывался первый месяц в году по старому солнечному календарю. Несмотря на всякие сложности, я довольно быстро изучила записи Лео, правда, в конце его почерк изменился, но я быстро разобралась, что случилось. Пришлось даже открыть следующий по порядку дневник, где на первой странице стояло «Миро Кайтио» – вероятно, сын Лео. Так что последние страницы дневника Лео были написаны именно его рукой.
Миро не унаследовал лаконичного стиля своего отца и все свободное время старательно вел записи. Его мелким почерком были испещрены шесть дневников и целая куча больших и мелких клочков бумаги, вложенных между страницами. Часть записей оказались без даты, к таким относились и сделанные в книге Лео. Возможно, с бумагой уже тогда были сложности, иначе зачем Миро стал бы вести свои записи в оставшейся от отца книге.
Он рассказывал о своих снах, мыслях, чувствах и переживаниях во время чайной церемонии и после нее; он перечислял вещи, вызывавшие у него улыбку (кошка на руках, вкус свежего яблока, нагретая солнцем лужайка под босыми ногами), и то, что раздражало его (тесная обувь, треснувшие очки, чернила, которые кончаются всякий раз, когда они очень нужны).
Я отрыла глаза и встала, правда, сделала это чересчур быстро – в глазах потемнело, пришлось даже опереться на стену и подождать, пока голова перестанет кружиться, потом пошла на кухню, налила остывшего чаю, вернулась в гостиную, уселась на подушки и принялась читать последний дневник Миро. Страницы выглядели настолько сухими и хрупкими, что казалось, вот-вот превратятся в бумажную труху, рассыпав по полу черные слова. Связь с прошлым выглядела словно разбитый мост, ступать на который лишний раз не стоило, но слова источали силу, они захватывали меня, и мне то и дело приходилось напоминать себе о том, что именно я искала. С каким же необыкновенным проникновением этот живший задолго до моего рождения чайный мастер описывал свои дни, бессонные ночи, проведенные при полной луне, песчинки, оставленные гостями на полу чайного домика, снег, таявший на черной земле. В ту эпоху все чаще случались зимы, когда снега не было вовсе. Эти события и осколки давно исчезнувшей жизни вставали с пожелтевших страниц дневника настолько подробно и очевидно, что мне было легко представить их себе. Кости скелета этого мастера, вода его крови давным-давно вернулись в землю и на небо, но его слова продолжали жить и дышать. И мне казалось, что я сама, читая эти строки, начинала дышать полной грудью.
Тени сменились на улице, а я все слушала шелест бумаги у себя в руках.
Я закрыла книгу, когда слова начали сливаться в одно. Рухнули мосты в прошлое, и оно превратилось в беспорядочные знаки за плотным занавесом. На меня опустилась тишина. Прошел еще один день, а я так и не нашла того, что искала.
Перед сном я вышла во двор привести в порядок сад камней. Тонкие бороздки на песке уже почти исчезли в темноте, когда я заканчивала работу. И тут мне показалось, что на дороге, идущей в сторону деревни, стоят две человеческие фигуры и наблюдают за домом. Я остановилась – сердце так и прыгало в груди. Грабли выпали из рук. Я наклонилась, чтобы поднять их, а когда выпрямилась, то возле леса никого не было. На следующее утро сходила туда поискать какие-нибудь следы, но затвердевшая земля и опавшая толстым ковром хвоя отказались раскрывать мне вчерашнюю тайну. Да, подумала я, деревья в полутьме могут казаться неподвижными фигурами людей.
Через два дня я получила от мамы сообщение: я как раз вошла в дом, когда на трансляторе замигал индикатор. От неожиданности я чуть было не выронила бутылки из рук, поставила их в угол и бросилась к транслятору. Засветился дисплей, и на нем появились слова, написанные кругловатым маминым почерком.
«Дорогая моя Нориа, – писала она. – Я очень извиняюсь, что никак не получается писать тебе чаще. Поверь, мне грустно без тебя, и надеюсь, что ты очень скоро сможешь приехать ко мне. Обещаю сделать все возможное для этого, а сейчас хочу тебя попросить прислать мне что-нибудь из своих вещей. Не нужно ничего особенного, но что-нибудь такое, чем тебе приходится часто пользоваться, скажем, ложку из чайного домика или чем ты ведешь записи в дневнике. Мне это нужно, просто чтобы у меня была вещь, которая напоминала бы мне о тебе, чтобы чувствовать себя ближе к тебе, особенно сейчас, когда мы не можем быть вместе. Только не утруждай себя, не мой и не начищай вещицу специально; оставь, как есть. Мой транслятор скоро разрядится, а зарядить получится только завтра при солнечном свете, так что вынуждена на этом закончить. Обнимаю, твоя мама Лиан».
У меня от радости прямо-таки подкосились ноги. Какое облегчение! Мама жива, ведь я не получала от нее вестей уже больше месяца. Я написала ответ: «Ты в порядке? Скучаю». Послала сообщение, но подтверждение о доставке не пришло.
Потом я еще раз перечитала мамино послание – что-то в нем меня озадачило, а потом еще и еще несколько раз, и всякий раз ее просьба казалась мне все более странной. Конечно, она любила меня, но ее никогда не интересовали вещи, и, даже переезжая в Синджинь, она не взяла с собой ни единой своей книги и потом ни разу о них не вспомнила. У нее вообще была привычка сдавать в утиль все ненужное, не задумываясь о его ценности. Например, я видела, как она отдавала другим детям мои игрушки, как шила из моих детских одежек чехлы для мебели или нарезала их на лоскутки для половиков. Вот так она преспокойно уничтожила мою коллекцию камней, которую я собрала специально для нее. Насколько мне было известно, она не сохранила ни одного моего детского рисунка, а платок, подаренный ею мне на выпускной, был единственным предметом одежды, не имевшим практической ценности.
Поэтому ее просьба о какой-нибудь вещи показалась мне совершенно неожиданной и непонятной. С какой стати? Еще удивило то, что она не рассказывала, как у нее дела. А вдруг мои сообщения до нее вообще не доходили? Или я не получала всего, что она посылала? Шла большая война, и, скорее всего, все линии связи контролировались, поэтому я старалась в письмах придерживаться нейтрального тона, насколько это было возможно, поскольку кто знает, что может взбрести в голову военным.
Я решила послать ей ложку, которой пользовалась сегодня утром и оставила на столе немытой. На металле виднелись коричневые следы засохших капель чая. Я завернула ложку в лоскут ткани, нашла в ящике мешочек для посылок и положила ее туда. Сходила за дневником, вырвала из него страницу и написала: «Мама, посылаю тебе это на память о себе. Надеюсь, что увидимся. Целую, твоя Н.». Затем сложила листок и положила его в посылку, завязав ее шнурком. В принципе уже завтра ее можно отправить, надо только сходить в деревню. Главное, чтобы она дошла до Синджиня.
В течение следующих двух недель дни стали заметно теплее, и весна начала тянуться к лету. Вода поднималась сквозь мрак земли, к нагретым солнцем камням и испарялась. Когда я не размышляла о книгах, или об экспедиции, или о родителях, то вспоминала о Санье. Мне хотелось поговорить, рассказать ей о том, как после смерти отца я стараюсь выбраться из тишины, но для этого никак не находилось подходящего момента. Последнее время Санья жаловалась на усталость и вообще была немногословна, так что мне казалось, будто она что-то недоговаривает. Мы перестали вместе ходить на свалку, а если я спрашивала, в чем дело, то она отвечала уклончиво.
Для начала мне следовало разобраться с записями Миро, расставить все в логическом порядке, хотя он все равно получится случайным, ведь дело осложнялось тем, что в то же время в доме жили два других чайных мастера. Вообще, ситуация выглядела так: Миро не обзавелся детьми, так что его учеником и последователем стал его двоюродный брат Нико Кайтио, который умер молодым всего за несколько месяцев до процедуры посвящения в чайные мастера. Тогда место Нико в учениках занял его сын Томио. Ни Нико, ни Томио не обладали полетом фантазии, оставив много пустых страниц в своих дневниках, отчего Миро, не особенно стесняясь, заполнил их своими записями.
В одном из дневников концовка была сделана рукой Миро, и я решила разобраться, в чем тут дело. Дата совпадала с последним годом Сумрачного века, он же был и годом смерти Миро, как я узнала из скупых записей Томио.
«Я знаю, что настает время последней церемонии, поэтому хочу успеть записать это еще до того, как остановится мое сердце. Нигде и никогда я не писал об этом, считая такое дело небезопасным, но с тех событий, о которых я скоро расскажу, прошло четыре десятилетия, так что вряд ли эти записи смогут кому-то навредить. Возможно, настанет время, и тогда еще кто-нибудь, кроме воды, будет помнить и знать, ибо слишком много историй исчезают бесследно и слишком редко оставшееся является правдой».
Тут я быстро отсчитала от указанной даты назад и получила год, указанный на серебристом диске, потом уселась поудобнее, скрестила ноги на подушке и продолжила чтение.
«К тому моменту я успел прослужить мастером чайной церемонии всего несколько лет, а мой отец скончался годом раньше. Одним темным вечером в дверь постучали. Я пошел открывать и увидел на крыльце двоих мужчин и одну женщину. Они назвались и сказали, что готовы за еду делать любую работу по дому и в саду. В те времена это было обычным делом, ведь шли войны, и многие лишились крова, порой ходить из деревни в деревню в поисках крыши над головой и куска хлеба оказывалось единственным способом выжить. Правда, пришедшие не выглядели бродягами: одежда на них была довольно новой, а вели они себя беспокойно, как те, кого преследуют. Один из мужчин был ранен, рука у него была замотана грязной окровавленной тряпкой, из-под края которой виднелась странная татуировка: морской дракон, держащий в лапах снежинку. То, как они представились – один слишком быстро и уверенно, а второй словно заикаясь, – заставило меня подумать, что имена их были выдуманными. Однако они выглядели утомленными, как если бы им пришлось идти несколько дней кряду без отдыха, к тому же у них с собой был всего лишь один маленький чемоданчик из какого-то непромокаемого материала. Я решил, что они не опасны, и предложил переночевать в чайном домике. Там не хранилось ничего ценного, так что грабить у меня было нечего, да и сплю я всегда чутко и точно услышал бы крадущегося человека. На двери у меня большой замок – его не откроешь, не загремев. Я угостил их чаем с хлебом, дал подушки, войлочные одеяла, фонарь и показал, как пройти через сад к домику. Потом приготовил очищающую мазь для ран, а когда пришел к ним, то увидел, что все спят без задних ног. Я оставил баночку с мазью на ступеньке.
На следующее утро они еще спали, когда курьер от пекаря принес хлеб и заодно самые последние новости: «Поговаривают, что прошлой ночью военные ходили по домам, будили спящих, разыскивая троих дезертиров». Скоро проснулись и ночные гости. Я приготовил им завтрак, а сам сел за стол и начал внимательно приглядываться. В их лицах угадать что-либо было сложно: держатся хорошо, даже несколько чопорно – похоже, образованные, а это значит, что воспитывались в привилегированных армейских кругах. И в то же время некоторые их замечания, мягко сказать, были несколько неподобающими для военных людей. В общем, я понял, что не сумею у них ровным счетом ничего выведать, если не задам вопрос в лоб. Рассказал, о чем слышал утром, и они тут же замолчали и словно застыли на месте – понятно, что искали именно их. Тогда я попросил назвать хотя бы одну причину, почему я не должен выдавать их.
Мужчины начали было что-то возражать, но женщина остановила их одним жестом. Тут я заметил у нее на руке такую же татуировку, как и у ее спутника.
Женщина рассказала, что они идут с Утраченных земель, где исследовали пригодность воды для питья и состояние экологии после катастрофы. Это меня сильно удивило, так как я был уверен, что Утраченные земли являются зоной отчуждения и доступ к ним запрещен. Высказал эту мысль вслух, на это женщина сказала, что они вроде сталкеров и проникли туда нелегально. По лицам ее спутников было видно, что они предпочли бы не говорить об этом, но женщина выпила глоток чаю, выпрямилась и продолжила.
Каким-то образом до военной администрации Нового Киана дошли слухи об их экспедиции, и началось преследование. Руководителя застрелили около Колари, когда он делал забор воды, а остальным удалось скрыться. Еще через несколько дней один из их товарищей исчез, унеся часть записанного материала и видеокамеру, на которую они снимали все происходящее. Часть записей осталась при них, конечно, было бы крайне нежелательно, если они попадут в руки военных. До сих пор никаких известий от других членов экспедиции не поступало. Если возможно, они хотели бы провести какое-то время поблизости от деревни в надежде, что военные станут искать в другом месте.
С этими словами все трое взглянули на меня. Тот, что поменьше ростом и с русыми волосами, придерживал раненую руку, которая явно причиняла ему страдания. Пот блестел у него на лбу. Лицо другого оставалось спокойным. Женщина попросила, чтобы я их не выдавал. Тогда я поинтересовался, отчего же они пришли в дом к чайному мастеру и почему они так уверены, что я окажу им помощь.
– Мой отец тоже служил чайным мастером, – ответила женщина. – Он погиб в войнах за воду, когда я была ребенком, но я хорошо помню, что чайные мастера понимают воду.
Я спросил, действительно ли на Утраченных землях можно найти воду, пригодную для питья.
Она посмотрела на своих спутников, затем высокий вздохнул и кивнул головой:
– Правда. И мы хотим, чтобы она принадлежала всем, а не только военным.
Вот так история! Я понимал, что у них не было никаких причин лгать мне, ведь их судьба в моих руках: за выдачу дезертира платили кругленькую сумму, и, если бы я захотел, мне достаточно было поднять трубку. Да, их трое, а я один, но я здоров, а они измождены, я успел бы выбежать из дому и запереть их. Они не могли не понимать этого.
И тогда я согласился помочь.
Решил отвести их в единственное безопасное место. Нужно было сделать так, чтобы они не запомнили дорогу, поэтому проводил их обходным путем по одному, с завязанными глазами – таково было мое условие. Посовещавшись между собой, они согласились беспрекословно следовать моим указаниям. Ясное дело, позже они могли бы так или иначе найти дорогу обратно, но я не мог не рискнуть. Доставив всех троих до тайного места, я сходил за едой и теплой одеждой.
Они пробыли там три недели. Я навещал их через день, всякий раз сообщая последние новости. Не то чтобы они много рассказывали о себе, но кое-что мне все же удалось выведать: они были университетскими профессорами и входили в большую подпольную группу, добивающуюся отмены всех ограничений на воду. Через две недели они решили отправиться в путь, потому что им надоело жить в тесноте и они не хотели (или просто так говорили) больше подвергать меня опасности, оставаясь там. По их просьбе я выяснил, что военные прекратили свои поиски в нашей округе, так что уйти можно было без всякой опаски. Я нарисовал им карту пути в обход охраняемых пунктов, дал в дорогу воды и немного провизии. Ученые хотели дойти до Куолоярви и оттуда направиться в Новый Петербург. Стояла весна, когда ранним утром я вывел их по одному с завязанными глазами в условленное место, где были приготовлены продукты.
Они поблагодарили меня за доброту, посетовав, что не могут дать ничего взамен, в ответ я сказал, что в мире есть вещи, за которые нет необходимости платить. На это женщина улыбнулась одними глазами:
– Пожалуй, вы понимаете, что никто из нас, скорее всего, не увидит того времени, когда вода снова будет принадлежать всем?
– Конечно, но это не причина, чтобы отказаться от надежды.
– Может, так оно и есть, – ответила она.
С этими словами мы попрощались, и я долго смотрел на их удаляющиеся худые фигуры, пока они не исчезли в дрожащем мареве нагревающейся тундры.
Потом я ничего не слышал о них, не узнал их настоящих имен и удалось ли им спасти информацию – никаких слухов по этому поводу не было. А может, информация спасла их – как знать. Однако это последняя моя запись, и теперь вода в моей крови может беспрепятственно покинуть меня».
Я закрыла дневник и, глядя на пол, заваленный бумагами, начала мысленно рисовать перед собой цельную картину происшедшего. Неужели эти трое, случайно оказавшиеся в доме чайного мастера, и были частью экспедиции Янссона? Вероятность была крайне мала, но это позволило бы объяснить, каким образом серебристый диск оказался именно в этой деревне. Если они боялись ареста и хотели, чтобы информация о водных ресурсах Утраченных земель не попала в руки военных, то вполне могли выбросить записи на свалку.
Но еще больше меня интересовало, неужели Миро действительно спрятал их в сопке? И быть может, даже у источника? Это казалось невероятным! Слова и поведение отца свидетельствовали о том, что к источнику имеют доступ только чайные мастера и их посвященные в таинства церемонии ученики, возможно, члены семьи – уверена, что и мама бывала в пещере. В таком случае Миро нарушил все неписаные законы, спрятав у сокровенного источника чужих, которым у него не было никаких причин доверять. С другой стороны, что еще он мог сделать? Он же не написал о том, что носил им воду – только пищу, еще мне показалось странным, что он не описал тайного места, а это никак не вязалось с его любовью к подробностям, значит, наверняка он поступил так специально.
В прихожей в трансляторе прозвучал сигнал. Как же мне хотелось, чтобы это была мама! Ведь я, с тех пор как несколько недель назад послала ей ложку, ничего о ней не слышала. Когда я пошла читать сообщение, по онемевшим ногам побежали мурашки. Оно было от Саньи.
«Пожалуйста, продай нам в кредит немного воды! Срочно! Сделай это сегодня, если успеешь».
У меня внутри все так и перевернулось. Санья никогда не просила воды, тем более в кредит, значит, речь шла о ее сестре. На улице будет светло еще несколько часов, поэтому я успею вернуться домой до наступления комендантского часа.
«Уже выхожу», – ответила я.
Оставив раскрытые книги на полу, я наполнила водой три большие бутылки, погрузила на солнцевел и поехала потихоньку в деревню.
Глава 12
Входная дверь была закрыта. Я постучала, но никто не открыл. Постучала еще раз – опять ничего. Сняла куртку, накинула ее на бутылки, чтобы никто их не увидел, и пошла посмотреть, есть ли кто на заднем дворе. Подергала дверь в мастерскую, но и та была на защелке. Попыталась разглядеть что-нибудь через сетку стены: на верстаке стояли наполовину собранное археустройство и небольшой вентилятор, рассекавший лопастями раскаленный воздух, рядом с ним лежали остатки пирога, Саньи не было видно.
Тут мне вспомнились истории из эпохи архемира, где рассказывалось о кораблях-призраках, экипаж которых словно растворялся в воздухе без всяких на то причин: предложение оставалось неоконченным, белье грязным, в чашке стыл недопитый чай.
– Санья!
Нет ответа.
– Санья! – позвала я. – Кира! Ян!
Никого не было слышно: ни Саньи, ни ее родителей, ни даже голоса Миньи. Я повернулась, чтобы пойти обратно к двери, как услышала позади себя стук: раскрасневшаяся Санья вылезла из-под верстака и обернулась ко мне, вытирая с лица пот.
– У тебя все в порядке? – спросила я.
– Быстро ты, – сказала она, выключила вентилятор, открыла дверь и вышла наружу.
– Я не видела тебя. Подумала даже, что никого нет.
– Вот, возилась тут под столом, – сказала она, избегая моего взгляда. Я знала точно, что в мастерской нет такого места, где бы я ее не заметила.
– Все в порядке? – снова спросила я.
И тут Санья расплакалась:
– Нет, не в порядке. Минья… С ней совсем плохо. Мама опять повезла ее к доктору, но все это без толку, лекарство нужно смешивать с водой. – Она дернула головой и подняла глаза на меня.
Я сделала к ней шаг, другой, затем прижала ее к себе, и Санья не отпрянула. С тех пор как в десять лет она споткнулась и растянула ногу, я ни разу не видела ее плачущей. Она хлюпнула носом и затихла. Так мы постояли некоторое время под лучами палящего вечернего солнца. Наконец Санья отодвинулась от меня и высморкалась.
– Извини.
– Не глупи, – сказала я, ткнув ее в плечо. – Я принесла воды.
Как же легко стало у меня на сердце, когда она улыбнулась!
– Готова хоть до конца жизни ремонтировать для тебя все, что пожелаешь, если уж ты не хочешь никакой другой платы, – заявила она.
Я открыла рот, чтобы возразить, но она продолжила:
– Так будет честно. Ведь у тебя нет столько воды, чтобы хватило на всех.
Я не смотрела на нее и не знала, что она могла увидеть на моем лице.
– Я оставила бутылки на переднем дворе. Пойдем, пока кто-нибудь не прибрал их.
Мы забрали воду из солнцевела и отнесли их к двери. Когда Санья открыла ее, изнутри пахнуло давно не мытыми волосами и прокисшим молоком. В гостиной на столе и под ним валялись пустые стаканы и грязная посуда с остатками пищи. В углу стоял таз с замоченной в нем детской одеждой. По полу катались огромные клубки пыли. Санья посмотрела на меня, затем вокруг и, кажется, удивилась, словно впервые за много дней увидела, как выглядит их дом.
– Ну и кавардак тут! – сказала она. – Что поделаешь, Минья ничего не может есть, ее постоянно тошнит, и мы не успеваем стирать за ней испачканное белье.
Было видно, что ей неловко от того, что я стала свидетелем их бед.
– Теперь успеете, – сказала я и попыталась улыбнуться.
Мы отнесли бутылки на кухню, Санья ополоснула бутылочку, налила воды до половины и отмерила немного белого порошка из тряпичного мешочка. Потрясла, чтобы растворить лекарство. Белый порошок окрасил воду в белесый цвет.
На крыльце послышались шаги. Едва Санья успела повернуться к двери, как вошла уставшая Кира с дочкой на руках. Какой кошмар! Я не видела Минью несколько недель. Ее голубые глазки стали похожи на две темные ямки на бледном лице, она была настолько исхудавшей и изможденной, что я заволновалась.
– У них нет больше коек, ближайшая больница находится в Куусамо.
– О чем только они там думают? А нам-то что делать? – нервно спросила Санья.
– Они сказали, что надо давать ей лекарство и ждать, пока не спадет температура.
– Так ведь именно этого мы и добиваемся уже две недели! Ты сказала, что у нас не хватает воды?
– Санья, наша больница переполнена, там больные, которым еще хуже, чем нашей Минье. – Голос Киры звучал устало и глухо. – У них всего два врача, три медсестры и парочка волонтеров. И они задолжали спекулянтам с черного рынка воду за три месяца. Они даже не знают, смогут ли работать в следующем месяце.
Как это страшно, когда у докторов нет другого варианта, кроме как отправить человека домой умирать.
Санья протянула бутылочку с лекарством.
– Вода достаточно чистая? – обеспокоенно спросила Кира.
– Да, – ответила я.
Они обе пристально посмотрели на меня, и лицо Киры помрачнело.
– Ты ведь знаешь, что нам нечем заплатить?
Она обращалась к Санье, но больше ко мне.
– Платить не нужно.
Кира уселась в обшарпанное кресло, взяла бутылочку и протянула ее Минье. Та с трудом открыла рот, почти сразу проглотила несколько капель и уснула. Кира отнесла ее в спальню.
– Санья, подойти сюда, – позвала Кира.
– Иди-иди, я подожду тебя здесь, – сказала я.
Они закрылись в спальне. Из-за двери было слышно каждое слово, хотя Кира и пыталась разговаривать вполголоса, но, думаю, она хотела, чтобы я слышала.
– Ты не должна была просить у нее воды!
– А что еще мы можем сделать! – выпалила Санья. – Мне никогда не построить этот водопровод – деталей нет, да и цены на них занебесные.
Кира только вздохнула:
– Знаю, дочка. Добывать воду – не твоя забота. Если бы Минья была здорова, мы могли бы ходить по соседним деревням, чинить одежду или еще что-нибудь или, например, попытаться устроиться на обувную фабрику в Куусамо. Мне просто не хочется ни у кого одалживаться.
Все. Больше слушать этого мне не хотелось, поэтому я вышла на крыльцо и аккуратно закрыла за собой дверь. Присела на ступеньку и стала глядеть по сторонам: вялые, с трудом удерживающие себя прямо подсолнухи, дырявая крыша, сплетенная из водорослей, под нею два разбитых стула… Соседние дворы и дома казались одинаковыми, тусклыми, уставшими отражениями друг друга.
Не знаю, сколько я просидела на крыльце, наконец Санья вышла и тихо закрыла за собой дверь:
– Они обе уснули, в последнее время это большая редкость в нашем доме.
Я старалась говорить вполголоса, но мои слова прозвучали неожиданно резко:
– Ты соображаешь, что делаешь?
Она вздрогнула, а у меня сердце сжалось в груди, потому что все последние недели запечатлелись на ее лице, во всем ее облике, но я вспомнила пустую мастерскую, стук и ее неожиданное появление, поэтому все же продолжила:
– Неужели ты не понимаешь, насколько опасно заниматься строительством нелегального водопровода? А если его обнаружит аквапатруль? Стройка-то у тебя под верстаком, так ведь?!
Санья тяжело вздохнула:
– Нам не хватает положенной нормы, и у нас нет больше денег покупать воду. Отцу удается получать часть зарплаты водой, но она иногда выглядит так, будто в ней замачивали грязное нижнее белье.
Я нахмурилась:
– Пожаловаться куда-нибудь не пробовали?
Санья усмехнулась:
– Скажи кому? Тем же самым генералам, которые нелегально дают отцу эту воду?
Я поняла, что она имела в виду.
– Хватит, – сказала я, и Санья недоуменно посмотрела на меня. – Никогда больше не подходи к своему водопроводу.
– Ясное дело, тебе никогда не приходилось делать выбор – оказаться в тюрьме или позволить своей семье умереть от жажды.
Я не верила своим ушам: она ни разу не позволяла себе разговаривать со мной таким тоном. Санья и сама была удивлена своей жесткости, она схватила мою руку и сжала ее:
– Нориа, прости меня. Я не имела ничего такого в виду…
– Сколько тебе нужно?
– Нориа…
– Сколько?
Она пристально посмотрела на меня:
– Гораздо больше, чем ты можешь мне дать. Две бутылки в день.
– Ты получишь их.
Санья покачала головой:
– Вода нужна тебе самой. Я не могу.
– Не беспокойся.
Мне показалось, что она хотела спросить о чем-то еще, но промолчала, и я была благодарна ей за это. Хоть не пришлось лгать.
С тех пор что-то поменялось в наших отношениях – что-то, чему я ни тогда, ни сейчас не могу найти подходящих слов.
Она не разговаривала со мной о водопроводе, не упоминала о болезни Миньи, а я не рассказывала ей о сокровенном источнике.
Тайны точат нас, как вода точит камень. Казалось бы, на поверхности все спокойно, но есть вещи, которыми мы не можем ни с кем поделиться, они гложут нас изнутри, а затем жизнь обволакивает их, подстраивается под них. Тайны пожирают отношения между людьми. Порой мы надеемся, что они во благо, что, допустив другого в уголок души, где прячется тайна, мы уже не останемся с ней один на один.
Я начала регулярно приносить Санье воду. Она молча брала ее. Тем временем Минья стала выздоравливать и интересоваться происходящим вокруг, и, хотя ручки и ножки у нее выглядели, как истонченные зимними холодами веточки, смертельная опасность была уже позади. Мама Кира относилась ко мне со смешанным чувством благодарности и неловкости, ограничиваясь короткими фразами, а отец Ян вообще не упоминал про воду. При встрече он всякий раз интересовался, не нужно ли чайному мастеру помочь чем-то в саду или подремонтировать в доме. Я отказывалась.
Все мои попытки найти какую-либо информацию об экспедиции Янссона зашли в тупик. Воодушевленная последней записью в дневнике Миро, я пролистала все оставшиеся книги, но обнаружила лишь не связанные друг с другом короткие заметки, в которых не нашла ничего нового. Свалка надежно хранила свои секреты. От моих поисков не было проку, только рана на руке от какой-то ржавой железки да горсть-другая запчастей для Саньи. Со всех сторон меня окружала стена молчания: индикатор транслятора не мигал, молчаливая трава тянулась вверх из земли, прах отца лежал безмолвно в могиле.
Весна шла полным ходом, пока однажды утром тишина рухнула.
Стоял обычный день, каких много: небо в тучах стального цвета, на ветках редких деревьев и кустов светло-зеленым пламенем трепещутся листочки, улицы пустынны. Я шла мимо дома, во дворе которого пожилая пара сидела под навесом из водорослей. Он обнимал ее за плечи, а у женщины текли слезы по морщинистым щекам. Видеть такое было не под силу.
Санья ждала меня у входа, когда я подошла к их дому.
– Ты уже слышала? – спросила она. Я увидела, что она чем-то напугана, и мое сердце сжалось.
– Что случилось? Все ли в порядке?
– Да, точнее, нет. Помнишь тот серый дом рядом с больницей, где на двери был синий круг?
Конечно, я помнила: темные окна, задернутые шторы, пустая улица и соседи, которые обходили дом стороной.
– Оказывается, жильцов не увезли, как все думали. Их держали под домашним арестом почти два месяца. Они никуда не могли пойти, солдаты приносили им совсем немного еды и воды, чтобы они только не умерли. Сегодня утром их вытолкали на улицу и… – Она запнулась на полуслове. – Их казнили прилюдно.
– Ты уверена?
Перед глазами встал намалеванный синим круг на двери, особенно заметный на фоне облупившейся краски, – круг цвета неба и солдатской формы. Трудно было поверить в случившееся, несмотря на все события после праздника начала лунного года.
– Отец видел. Он как раз шел на рынок и увидел, как солдаты вытащили их на улицу и перерезали каждому горло на глазах у прохожих.
Я попыталась отогнать от себя страшное видение, но оно опередило меня: блестящий металл, впивающийся в нежную кожу, движение руки в синем рукаве, кровавая лужа, растекающаяся в пыли, и солнце, ломающее в ней свои лучи.
