Текст книги "После империи. Pax Americana – начало конца"

Автор книги: Эмманюэль Тодд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дискуссии о глобализации частично не связаны с реальностью, потому что зачастую опираются на ортодоксальные представления о торговых и финансовых потоках, которые будто бы по-прежнему симметричны, однородны и в которых ни одно государство не занимает особого положения. Абстрактные понятия труда, прибыли, свободного движения капиталов скрывают новый элемент фундаментального значения: специфическую роль самой сильной нации в новой организации экономической жизни. Хотя Америка сильно сдала в плане своего относительного экономического могущества, она сумела существенно увеличить свои способности обогащения за счет изъятий из мировой экономики: объективно она стала хищницей. Как расценивать такую ситуацию: как признак могущества или как признак слабости? Ясно одно: теперь Америка вынуждена вести политическую и военную борьбу, чтобы сохранить свою гегемонию, ставшую необходимой для сохранения уровня жизни.

Эта инверсия отношений экономической зависимости является вторым мощным фактором, который в сочетании с первым – увеличением числа демократий – позволяет объяснить необычность международного положения, странность поведения Соединенных Штатов и растерянность планеты. Как управлять экономически зависимой, но политически бесполезной сверхдержавой?

Мы могли бы прекратить на этом становящийся путающим дальнейший анализ и успокоить себя, вспомнив, что в конце концов Америка – демократическая страна, что демократии между собой не воюют и что, следовательно, Соединенные Штаты не могут стать опасными для мира, не могут быть агрессорами и поджигателями войны. Можно предположить, что методом проб и ошибок правительство Вашингтона найдет в конечном итоге пути своей экономической и политической реадаптации к новому миру. А почему бы и нет? Но мы вместе с тем должны осознать, что кризис передовых демократий, который проявляется все отчетливее и вызывает все большую озабоченность, особенно в Америке, не позволяет нам больше считать Соединенные Штаты страной, мирной по своей природе.

История не стоит на месте: распространение демократии по всей планете не может заставить нас забыть, что самые старые демократии, в частности Соединенные Штаты, Великобритания, Франция, продолжают также эволюционировать.

Все указывает на то, что они постепенно трансформируются в олигархические системы. Понятие инверсии, полезное для понимания экономических взаимоотношений между Соединенными Штатами и планетой, полезно также и для анализа динамики демократии в мире. Демократия прогрессирует там, где она была слабой, но там, где она была сильной, она регрессирует.

Вырождение американской демократии и война как возможность

Сильная сторона анализа Фукуямы заключается в том, что он быстро обнаружил процесс стабилизации незападного мира. Но его понимание общества, как мы отмечали, остается под большим влиянием экономизма. Он не считает образовательный фактор главной движущей силой истории и мало интересуется демографией. Фукуяма не понимает, что массовая ликвидация безграмотности является независимой экспликативной переменной и находится в самой сердцевине отмечаемого им развития демократии и личности. Отсюда его главная ошибка: предсказание конца истории, исходя из повсеместного распространения либеральной демократии. Такой вывод предполагает, что демократическая политическая система стабильна, если не идеальна, и что ее история завершается с повсеместным формированием этой системы. Но если демократия является лишь политической надстройкой на определенном этапе развития культуры, для которого характерно начальное обучение, тогда продолжение развития образования с утверждением среднего и высшего образования может лишь дестабилизировать демократию там, где она появилась впервые, и как раз в тот момент, когда она утверждается в других странах, которые достигают этапа ликвидации массовой неграмотности (О деталях этого механизма см.: Todd E. L’illusion economique. – P.: Gallimard, 1998. – Chap. 5).

Распространение среднего и особенно высшего образования возвращает в ментальную и идеологическую организацию развитых обществ понятие неравенства. Получившие высшее образование после определенного периода колебаний и ложных угрызений совести действительно начинают считать себя «высшими». В развитых странах появляется новый класс, на который приходится (несколько округляя) 20% социальной структуры в количественном и 50% – в денежном отношении. Этот новый класс начинает все с большим трудом переносить ограничения, налагаемые системой всеобщего голосования.

Распространение грамотности возвращает нас в мир Токвиля, для которого развитие демократии представлялось «провиденциальным», следствием почти божественного промысла. Развитие высшего образования позволяет нам сегодня наблюдать другое «провиденциальное» и катастрофическое движение: движение к олигархии. Это поразительное возвращение в мир Аристотеля, где олигархия следовала за демократией.

В тот самый момент, когда демократия начинает укрепляться в Евразии, она чахнет на месте своего рождения: американское общество превращается в систему по сути неравноправного господства. И этот феномен получил прекрасное концептуальное выражение в книге Майкла Линда «Грядущая американская нация» (Lind M. The Next American Nation. The New Nationalism and the Fourth American Revolution. – N.Y.: The Free Press, 1995). В частности, в его книге мы находим первое систематическое описание нового американского правящего класса – «надкласса» (the overclass).

Но не будем ревнивыми. Франция почти столь же продвинулась по этому пути, как и Соединенные Штаты.

Странными предстают эти «демократические» политические системы, в рамках которых сталкиваются элитизм и популизм, где существует всеобщее голосование, что не мешает правой и левой элитам договариваться о недопущении любой переориентации экономической политики, угрожающей сокращением неравенства. Все более и более бессмысленным представляется этот универсум, в котором предвыборная борьба в итоге титанической медийной схватки завершается сохранением status quo. Доброе согласие элит, отражение существования высшей вульгаты (то есть идеологии 20%, составляющих высший слой общества) не допускает, чтобы видимая часть системы дезинтегрировалась даже тогда, когда всеобщее голосование создает предпосылки кризиса. Джордж У. Буш был избран президентом Соединенных Штатов в результате смутного процесса, не позволяющего утверждать, что он победил по арифметическим показателям. В другой крупной «исторической» республике – во Франции – несколько позднее наблюдается противоположный случай, весьма близкий к логике Саши Гитри: кандидат в президенты получает 82% голосов. Почти полное единогласие французов является результатом действия другого социологического и политического механизма блокирования чаяний 20% населения – низших слоев – высшими слоями (20%), которые на данный момент идеологически контролируют 60%, принадлежащих к средним стратам. Но результат все тот же: избирательный процесс не имеет никакого практического значения, и процент воздержавшихся постоянно растет.

В Великобритании развивается тот же процесс культурной рестратификации. Еще на ранних этапах он был проанализирован Майклом Янгом в его книге «Возвышение меритократии» – довольно кратком, но действительно провидческом эссе, опубликованном в 1958 году (Young M. The Rise of the Meritocracy. – Harmondsworth: Penguin, 1961 (первое издание – 1958 г.)). Вступление Англии в демократическую фазу произошло позднее и в более умеренных формах: все еще недавнее аристократическое прошлое, воплощенное в сохранении весьма четких классовых различий, облегчает мягкий переход к новому миру западной олигархии. Новый американский класс несколько завидует этому, что проявляется в англофильстве, ностальгии по викторианской эпохе, которая обошла США стороной (Lind M. Op. Cit. – P. 145).

Было бы, таким образом, неточным и несправедливым ограничить кризис демократии только пределами Соединенных Штатов. Великобритания и Франция, две старые либеральные нации, приобщенные историей к американской демократии, также оказались втянутыми в параллельные процессы олигархического отмирания. Но они находятся в глобализированной политической и экономической системе, они – на подчиненном положении. Они должны, следовательно, следить за сбалансированностью внешнеторговых обменов. Их социальные траектории на определенном этапе должны будут отделиться от траектории Соединенных Штатов. И я не думаю, что в будущем мы сможем говорить о «западных олигархиях», как раньше говорили о «западных демократиях».

Такова вторая большая инверсия, которая объясняет взаимоотношения между Америкой и миром. Планетарные успехи демократии скрывают ослабление демократии на месте ее зарождения. Эта инверсия пока плохо осознается участниками планетарной игры. Америка продолжает ловко использовать, скорее по привычке, чем из-за цинизма, язык свободы и равенства. И, конечно, демократизация планеты еще далека от завершения.

Однако переход на новую, олигархическую стадию аннулирует применимость к Соединенным Штатам закона Дойла о неизбежно оптимистических последствиях наступления либеральной демократии. Мы можем постулировать агрессивность поведения, слабую контролируемость руководящей касты, а также возросший авантюризм военной политики. Действительно, если гипотеза о ставшей олигархической Америке позволяет нам говорить о сокращении сферы действия закона Дойла, то она же в еще большей мере позволяет нам говорить об эмпирической реальности агрессивной Америки. Мы не можем даже исключить а priori стратегическую гипотезу об Америке, демонстрирующей свою агрессивность по отношению к старым и новым демократиям. При такой схеме мы примиряем – правда, не без определенного лукавства – англосаксонских «идеалистов», полагающих, что либеральная демократия означает конец военных конфликтов, и «реалистов» из той же культурной среды, представляющих себе поле международных отношений как анархическое пространство, заполненное извечно агрессивными государствами. Признавая, что либеральная демократия ведет к миру, мы также признаем, что ее отмирание может привести к войне. Даже если закон Дойла и верен, вечного мира в кантианском духе не будет.

Экспликативная модель

В этом эссе я опишу экспликативную – по форме парадоксальную – модель, суть которой может быть резюмирована очень просто: в тот момент, когда мир начинает приобщаться к демократии и учиться обходиться в политическом плане без Америки, последняя начинает утрачивать свои демократические характеристики и открывает для себя, что она не может экономически обходиться без остального мира.

Планета, таким образом, сталкивается с двойной инверсией: инверсией взаимоотношений экономической зависимости между миром и Соединенными Штатами;

инверсией динамики демократии, отныне позитивной в Евразии и негативной в Америке.

Установив эти трудные и сложные социально-исторические процессы, можно понять видимую необычность американских действий. Цель Соединенных Штатов сегодня – уже не защищать демократический и либеральный порядок, который даже в Америке постепенно лишается содержания. Главным вопросом становятся поставки товаров и капиталов: основная стратегическая цель Соединенных Штатов отныне – в обеспечении политического контроля за мировыми ресурсами. Однако ослабление экономического, военного и идеологического могущества не позволяет Соединенным Штатам эффективно господствовать над миром, ставшим слишком обширным, слишком населенным, слишком грамотным и слишком демократическим.

Приведение к повиновению реальных противников американской гегемонии, то есть подлинных стратегических игроков, каковыми сегодня являются Россия, Европа и Япония, оказывается целью недосягаемой, несоизмеримой с возможностями. Америка вынуждена вести с ними переговоры и чаще всего соглашаться с их условиями. Но она должна найти решение, реальное или призрачное, своей мучительной проблемы экономической зависимости. Она должна остаться, хотя бы символически, в центре мира и для этого демонстрировать на сцене свое «могущество», простите – свое «всемогущество». Мы присутствуем, таким образом, при появлении театрального милитаризма, три основных элемента которого состоят в следующем:

– не решать окончательно проблемы, чтобы оправдать нескончаемые военные действия «единственной сверхдержавы» в планетарном масштабе;

– сосредотачиваться на микродержавах – Ираке, Иране, Северной Корее, Кубе и т.д. Единственный способ оставаться политически в центре мира – это «атаковать» мелких игроков, подтверждая американское могущество, чтобы не допускать осознания (или, по крайней мере, замедлить его) своей новой роли крупными державами, призванными обеспечивать вместе с Соединенными Штатами контроль над планетой. Речь идет о Европе, Японии и России – в среднесрочной перспективе и о Китае – в более долгосрочной;

– создавать новые виды вооружений, чтобы Соединенные Штаты были «далеко впереди» всех в гонке вооружений, которая никогда не должна прекращаться.

Эта стратегия превращает Америку в новое и неожиданное препятствие для сохранения мира во всем мире. Но она не имеет угрожающего масштаба. Список и размеры стран-мишеней объективно определяют и могущество Америки, способной сегодня в лучшем случае вести борьбу против Ирака, Ирана, Северной Кореи и Кубы. Нет оснований терять голову и разоблачать «появление» американской империи, которая на самом деле переживает распад, спустя лишь десятилетие после заката советской империи.

Такое представление о соотношении планетарных сил, естественно, требует определенных предложений стратегического характера, цель которых – не увеличить выгоды той или иной страны, а позволить наилучшим для всех образом разрешить проблему заката Америки.

Глава 1
Миф о всемирном терроризме

Катастрофический образ мира стал в последние 10 или 15 лет повсеместным в западных странах. Изо дня в день наши средства массовой информации создавали образ планеты, структурируемой ненавистью, опустошенной насилием, где одна за другой следуют с нарастающей скоростью расправы над отдельными лицами и народами: геноцид в Руанде, религиозные столкновения в Нигерии и Кот д'Ивуаре, война между сомалийскими кланами, не поддающаяся описанию гражданская война в Сьерра-Леоне, уголовщина и насилие в Южной Африке уже после свержения апартеида, убийства белых фермеров в Зимбабве, массовый терроризм в Алжире. На другом континенте: исламская революция в Иране, вошедшая в последние годы в спокойное русло, конфликт в Чечне, анархия в Грузии, война между Арменией и Азербайджаном за овладение Нагорным Карабахом, курдские требования автономии в Турции и Ираке, гражданская война в Таджикистане, покушения кашмирцев в Индии, повстанческие действия тамилов в Шри-Ланке, столкновения между индуистами и мусульманами в Гуджарате, партизанская война мусульман на юге Филиппин, радикальный исламизм в провинции Асех на севере Суматры, убийства христиан специальными подразделениями индонезийских войск в Восточном Тиморе, опереточный режим Талибан в Афганистане. Латинская Америка, где отмечаются только захват заложников левацкими организациями в Колумбии и бунт суб-команданте Маркоса, выглядит на этом фоне почти мирным континентом. А здесь, рядом с Европой, распад Югославии, расправы над хорватами и боснийскими сербами, убийства сербов и косоваров могли создать впечатление, что насилие как поднимающаяся морская волна) накроет и наш собственный старый, богатый и мирный континент. Было бы несправедливо не сказать и о подавлении китайским режимом студенческих манифестаций на площади Тяньаньмин в 1989 году. Не забудем упомянуть и вершину человеческого безрассудства, каковым является израильско-палестинский конфликт, И завершившим этот список разрушением башен Всемирного торгового центра – преступлением, совершенным во имя Аллаха самоубийцами, прибывшими из так (еще недавно) называемого «третьего мира».

Как и материалы средств массовой информации за тот или иной день, я не претендую на исчерпывающий характер приводимого списка. Тем не менее трудно не почувствовать на основании этого списка кровавых событий, что мир охвачен безумием, а мы пока живем на более или менее спокойном острове, если, конечно, не считать поджоги машин в наших пригородах, нападения на синагоги во Франции весной 2002 года и участие Жана-Мари Ле Пена во втором туре президентских выборов предвестниками варваризации Запада.

Господствующее представление о мире, опустошенном в результате насилия, укрепляет специфический взгляд на нашу историю как на историю упадка. Все эти убийства свидетельствуют лишь об одном: планета погружается во мрак, развитие терпит крах, прогресс в свете оживших концепций представляется старой европейской иллюзией XVIII века.

Некоторые элементы действительно регрессивного характера в настоящее время могут быть описаны с необходимой трезвостью и объективностью. Не обращая внимания на мозолящие глаза картинки телевидения, мы можем констатировать сокращение темпов роста в мире, усугубление неравенства как в бедных, так и в богатых странах, что связано с экономической и финансовой глобализацией. Эти явления логически вытекают из свободы обмена (Более подробный анализ см.: Todd E. L’illusion economique. – Chap. 6)), которая, включив в конкурентную борьбу активное население всех стран мира, влечет за собой снижение уровня заработной платы и стагнацию глобального спроса. Более того, свобода обмена вносит в каждое общество уровень неравенства, который соответствует разрыву в доходах, существующему между богатыми богатых стран и бедными бедных стран. Но если отказаться от узколобого экономизма правого или левого, марксистского или неолиберального толка, то следует подчеркнуть, опираясь на наличие огромного статистического материала, замечательный культурный прогресс современного мира, который выражается двумя основными параметрами: повсеместным распространением массовой грамотности и расширением практики контроля за рождаемостью.

Культурная революция

За период с 1980 по 2000 год уровень грамотности граждан в возрасте 15 и более лет, то есть пропорциональная численность умеющих читать и писать среди взрослого населения, возрос с 40 до 67% в Руанде, с 33 до 64% – в Нигерии, с 27 до 47% – в Кот д'Ивуаре, с 40 до 63% – в Алжире, с 77 до 85% – в Южной Африке, с 80 до 93% – в Зимбабве, с 85 до 92% – в Колумбии. В Индии он увеличился с 41 до 56%, в Пакистане – с 28 до 43%, в Индонезии – с 69 до 87%, на Филиппинах – с 89 до 95%, в Шри Ланке – с 85 до 92%, в Таджикистане – с 94 до 99%. В Иране доля населения, умеющего читать и писать, увеличилась с 54% в 1980 году, то есть в год начала хомейнистской революции, до 77% в 2000 году. В Китае уровень грамотности, составлявший в 1988 году 66%, сегодня достигает 85%. Подобные цифры могут быть приведены по всем бедным странам, вступившим в общий процесс культурного развития, включая и самые отсталые, такие, например, как Мали, где уровень грамотности все же возрос с 14% в 1980 году до 40% в 2000 году, или Нигер, где отмечен более скромный рост – с 8 до 16%. Это все еще низкий процент, но если взять молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет, то в Нигере уровень грамотности среди них составляет уже 22%, а в Мали – 65%.

Процесс еще не завершен; уровни культурного развития остаются различными. Но уже можно предсказать, что в не столь уж отдаленном будущем грамотность станет всеобщей по всей планете. Если принять во внимание фактор ускорения, то можно считать, что всеобщая грамотность среди молодых поколений планеты будет достигнута в 2030 году. Учитывая, что письменность была изобретена примерно в 3000 году до нашей эры, человечеству потребовалось пять тысяч лет, чтобы совершить в полной мере революцию, связанную с письменной грамотностью.

Ликвидация неграмотности и глобализация

Овладение умением читать и писать, а также арифметическим счетом является лишь одним из этапов революции в умах, которая в конечном итоге охватила всю планету. Когда люди умеют читать, писать и считать, они почти естественным путем начинают подчинять себе окружающую материальную среду. В Азии, Латинской Америке, как и в Европе между XVII и началом XX века, старт экономического развития явился почти автоматическим следствием развития образования. В контексте свободы обмена и финансовой глобализации экономический рост тормозится, искажается, но продолжается.

Американцы, европейцы и японцы должны сознавать, что перевод заводов в зоны низкой заработной платы не смог бы иметь место в отсутствие прогресса образования в Бразилии, Мексике, Китае, Таиланде и в той же Индонезии.

Трудящиеся бывшего «третьего мира», низкая заработная плата которых сказывается на уровне заработной платы в Америке, Европе или Японии, умеют читать, писать и считать. И именно поэтому стала возможной их эксплуатация.

Туда, где процесс образования не завершился, например в Африку, перевод заводов не осуществляется. Экономическая глобализация является не вневременным принципом, а технологией оптимизации прибыли в исторически специфических мировых условиях – сравнительного изобилия грамотной рабочей силы за пределами первых центров индустриального развития.

Мы должны также учитывать фактор образованности и для понимания современных миграционных потоков в направлении Европы и Соединенных Штатов. Люди, толпящиеся у ворот богатого мира, понуждаются к этому прежде всего материальной нищетой во все еще бедных странах. Но их стремление уйти от нищеты демонстрирует и уровень их чаяний и амбиций, который зависит от уровня грамотности, ставшего уже значительным в странах оттока. Последствия повышения грамотности неисчислимы. Одно из них – разрыв с привычной средой обитания.

Демографическая революция

Когда люди, точнее женщины, умеют читать и писать, начинается контроль рождаемости. Сегодня мир, который к 2030 году станет поголовно грамотным, находится также на этапе завершения демографического переходного периода. В 1981 году мировой индекс фертильности (показатель, принятый в западной статистике и соответствующий суммарному коэффициенту рождаемости, в терминологии российской демографии. – Прим. ред.) составлял 3,7 ребенка на одну женщину. Такой уровень обеспечивал быстрый рост населения планеты и подтверждал гипотезу о неизбежности хронического отставания определенных стран в развитии. В 2001 году мировой индекс фертильности упал до 2,8 ребенка на одну женщину, сейчас он близок к 2,1 (то есть один ребенок на одного родителя), что обеспечивает лишь простое воспроизводство населения. Эти несколько цифр позволяют предположить, что в будущем, которое перестало быть неопределенным, возможно к 2030 году, численность населения стабилизируется, мир достигнет равновесия.

Если анализировать индексы фертильности по отдельным странам, можно лишь удивляться стиранию арифметической границы между развитым и развивающимся мирами.

В таблице 1 приводятся данные о рождаемости в 1981 и 2001 годах в группе наиболее населенных или наиболее значимых стран мира. В большом числе этих стран индексы фертильности колеблются от 2 до 3 детей на одну женщину. В некоторых странах, недавно классифицировавшихся как слаборазвитые, уровни фертильности равны уровням фертильности в западных странах. Китай и Таиланд с показателем 1,8 ребенка на женщину располагаются между Францией и Великобританией, где уровни фертильности составляют соответственно 1,9 и 1,7. Иран, входящий в состав «оси зла», имеет тот же уровень фертильности (2,1 – в 2002 г. и 2,6 – в 2001 г.), что и Соединенные Штаты – самопровозглашенный лидер «оси добра», который, надеюсь, вскоре останется ее единственным участником (Детальнее о демографической эволюции в Иране см.: Ladier M. Population, societe et politique en Iran, de la monarchie a la republique islamique// These EHESS. – P., 1999).

Таблица 1

Уровень фертильности в мире

Конъюктурный коэффициент фертильности, число детей на одну женщину

Еще не повсюду демографический переход завершился. Можно, в частности, указать на Боливию, где уровень фертильности – 4,2 ребенка на женщину. В части мусульманского мира и в Африке сохраняются высокие уровни фертильности. Но даже в Африке, за исключением таких маргинальных стран, как Нигер и Сомали, отчетливо просматривается начало процесса снижения рождаемости. И этот процесс уже далеко продвинулся в мусульманских странах.

Анализ индексов фертильности показывает, что мусульманский мир как демографическая цельность не существует. Разброс в уровнях достигает максимальных величин: от 2 детей на женщину в Азербайджане до 7,5 – в Нигере. Исламский пример резюмирует состояние всего «третьего мира» на переходном этапе. Бывшие советские республики Кавказа и Средней Азии, где были достигнуты большие успехи в ликвидации неграмотности при коммунистическом режиме, находятся в первых рядах, с уровнем фертильности между 2 в Азербайджане и 2,7 в Узбекистане. Далеко вперед продвинулся Тунис – 2,3 ребенка на женщину, что значительно лучше, чем в Алжире (3,1) и Марокко (3,4). Но в целом Магриб, колонизованный Францией, развился быстрее, чем сердце арабского мира – Ближний Восток, которому удалось избежать прямого господства со стороны Европы.

Те, кто считает контроль за уровнем фертильности необходимой составной частью прогресса, должны признать очевидность позитивного влияния Франции в Северной Африке и с еще большим основанием – России в Центральной Азии. Действия Франции в этой области носили многогранный характер вследствие сложных последствий миграционных потоков в обоих направлениях и знакомства с обычаями метрополии, как это показал Юссеф Курбаж (Courbage Y. Demographic transition among the Magreb peoples of North Africa and in the emigrant community abroad // Ludlow P. Europe and the Mediterranean. – L.: Brassey’s, 1994). Действия же России были прямыми и решающими: Советский Союз добился полной ликвидации неграмотности в своей сфере влияния. Ни одна другая колониальная держава ничего подобного не сделала. Колониализм коммунистического типа, таким образом, оставил некоторые позитивные следы.

Некоторые мусульманские неарабские страны, такие как Турция с индексом 2,5 в 2001 году и Иран с индексом 2,1 в 2002 году, никогда не являвшиеся колониями, почти завершили демографический переходный период. Еще более удаленные от арабского мира Индонезия и Малайзия, исламизированные значительно позднее, также приближаются к завершению перехода, демонстрируя индексы 2,7 и 3,2 соответственно (В Малайзии имеется значительное китайское этническое меньшинство).

Таблица 2

Уровень фертильности в мусульманских странах

Конъюктурный коэффициент фертильности, число детей на одну женщину

Неколонизованный арабский мир (или поздно и поверхностно колонизованный) продвинулся не столь значительно. Тем не менее он быстро прогрессирует. В 2001 году индекс фертильности в Сирии составлял еще 4,1 ребенка на женщину, однако в Египте – уже 3,5, чуть больше, чем в Марокко.

В некоторых мусульманских странах контроль над рождаемостью делает лишь первые шаги. И индексы фертильности остаются здесь высокими: 5-5,3 – в Ираке, 5,6 – в Пакистане, 5,7 – в Саудовской Аравии, 5,8 – в Нигерии (В Нигерии проживает большое число христиан). Высокий индекс в Палестине является социологической и исторической аномалией, что связано с войной, с оккупацией. На другой стороне – среди израильских евреев – также наблюдается высокая рождаемость, что является отклонением от ситуации среди западного населения с высоким уровнем образованности. Детальные данные выявляют подлинный культурный раскол среди еврейского населения. У его «светской» части и у «умеренно религиозных» средний индекс достигает 2,4, тогда как среди «религиозных ортодоксов» и «ультраортодоксов» – 5, что является результатом роста рождаемости в этой группе (у собственно ультраортодоксов – 7) [Courbage Y. Israel et Palestine: combine d’hommes demain? // Population et societes. – No 362. – 2000. – Nov].

Остается группа мусульманских стран, где демографический переход еще по-настоящему не начинался и где индекс фертильности равен или превышает 6 детей на одну женщину: 6 – в Афганистане и Мавритании, 7 – в Мали, 7,3 – в Сомали, 7,5 – в Нигере. Однако рост грамотности в этих странах гарантирует, что и им не удастся избежать общей судьбы человечества: контроля за рождаемостью.

Кризисы переходного периода

Взятые вместе, массовая ликвидация неграмотности и контроль за рождаемостью дают нам картину истории мира, намного более вдохновляющую, чем та, которая нам преподносится с экранов телевидения. Эти параметры показывают нам человечество, преодолевающее слаборазвитость. Если бы мы последовательнее считались с ролью этих параметров, мы бы были не только оптимистами. Мы бы уже праздновали вступление человека в решающую стадию своего развития.

Средства массовой информации, тем не менее, не несут ответственности за наше искаженное видение истории. Прогресс, как и предполагали философы Просвещения, не может быть прямолинейным, легким, беспрепятственным восхождением во всех областях. Разрыв с традиционной жизнью, с ее однообразной рутиной, невежественностью, высокой рождаемостью и высокой смертностью, порождает в первый момент, как это ни парадоксально, столько же замешательства, страданий, сколько надежд и обретений. Очень часто, а возможно даже и в большинстве случаев, подъем культурного и умственного уровня сопровождается кризисом переходного периода. Дестабилизированное население становится склонным к чрезмерно насильственным формам социального и политического поведения. Достижение современного ментального уровня зачастую сопровождается взрывом идеологического насилия.

Впервые этот феномен проявил себя не в «третьем мире», а в Европе. Большинство составляющих ее сегодня столь мирных наций пережили яростную, кровавую идеологическую и политическую фазу развития. Выявившиеся ценности были различными: либеральными и эгалитарными во время Французской революции, эгалитарными и авторитарными – в ходе русской революции, авторитарными и антиэгалитарными – при нацизме. Не забудем и столь благоразумную Англию, которая, однако, была страной первой революции на континенте, положившей начало его современной истории обезглавливанием короля в 1649 году. Английская революция хорошо иллюстрирует парадокс модернизации. Никто не отрицает ключевой роли Англии в политическом и экономическом взлете Европы. Она была страной, где рано покончили с неграмотностью. Но одним из первых видимых последствий начала современного этапа развития в Англии был как раз получивший идеологическое, политическое и религиозное выражение кризис, ввергнувший страну в гражданскую войну, которую европейцам сегодня трудно понять.