Текст книги "После империи. Pax Americana – начало конца"

Автор книги: Эмманюэль Тодд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3
Имперское измерение

Всем, кто желает поразмышлять об американской системе в историческом разрезе, приходится проводить сравнение с двумя античными империями – афинской и римской. Первый пример приходится по вкусу почитателям Соединенных Штатов, второй – их критикам. Благоприятная по отношению к Соединенным Штатам позиция, как правило, предопределяет выбор Афин в качестве ориентира. При этом подчеркивается, что в случае с Соединенными Штатами установление сферы политического доминирования за пределами национальных границ не было результатом военных завоеваний римского типа.

Для Рима расширение территории составляло смысл истории. Сам генетический код древнего города, казалось, включал в себя принцип экспансии с помощью военной силы. Все остальное – внутренняя политическая жизнь, экономика, искусство – было второстепенным. Напротив, Афины с самого основания были городом торговцев и ремесленников, местом появления трагедии, философии и демократии. Их военная судьба была результатом персидской агрессии, которая вынудила Афины вместе со Спартой возглавить сопротивление греческих городов. После первого поражения Персии Спарта, держава сухопутная, вышла из дальнейшей борьбы, тогда как Афины, держава морская, продолжили ее, создали конфедерацию городов – Делосский союз. Самые сильные члены объединения поставляли корабли, а самые слабые – деньги. Так образовалась сфера влияния Афин, и сохранилось вместе с тем своего рода демократическое лидерство.

Соединенные Штаты, которые вначале, до нападения на Перл-Харбор, как и Афины, были главным образом морской державой, приверженной изоляционизму, не могут обвиняться во врожденном милитаризме и территориальном империализме по образу и подобию Рима. Создания НАТО горячо желали все европейские союзники Соединенных Штатов. Параллель между Атлантическим альянсом и Делосским союзом не является, таким образом, неуместной. Причем роль создающей угрозу Персии играл в этом представлении Советский Союз.

Но это оптимистическое и либеральное видение Атлантического альянса может соблазнить только тех, кто забыл продолжение афинской истории. Довольно быстро Делосский союз переродился. Большинство союзных городов поспешили избавиться от своих военных обязательств, предпочтя выплачивать Афинам подать – форос – вместо поставок кораблей с судовыми командами. Лидирующий полис в этой ситуации решил завладеть общей казной, находившейся на острове Делос, и воспользоваться ею для того, чтобы финансировать не только гарантированное повиновение строптивых городов, но и строительство храмов на Акрополе. Пример не безупречен или слишком безупречен: он мог бы подтолкнуть европейцев и – а почему нет? – японцев к «реалистическим» размышлениям по поводу своей собственной военной политики.

В конечном счете Афины были сокрушены Спартой, ставшей в силу обстоятельств защитницей греческих свобод. К сожалению, сохранившиеся исторические документы не позволяют нам дать точный анализ ни экономических выгод, извлеченных Афинами из своей империи, ни их влияния на социальную структуру самого города (См.: Meiggs R. The Athenian Empire. – Oxford University Press, 1972).

У истоков экономической глобализации, военный и политический факторы

Более многочисленными являются сторонники ссылок на римский империализм, которые подчеркивают, что история американской империи началась не в 1948 году, после пражского переворота, и не в ответ на создание советской сферы влияния. Американская система сформировалась в 1945 году, после окончания Второй мировой войны, во время которой Соединенные Штаты утвердили свое промышленное и военное превосходство. Главным завоеванием американской системы, которая утверждается в 1945 году, является установление протекторатов в Германии и Японии, явившихся важным приобретением в силу их экономической значимости. Германия была второй индустриальной державой накануне войны, Япония является таковой сегодня. И опираясь именно на военную систему, Соединенные Штаты установили свое господство над этими двумя опорными пунктами, играющими важнейшую роль в обеспечении контроля над мировой экономической системой. Вот это и сближает наш случай с Римской империей. По Риму мы имеем больше экономической и социальной документации, чем по Афинам. Она позволяет нам оценить изменения в социальной структуре, происшедшие в результате аккумуляции в политическом центре богатств, произведенных на пространстве, находящемся под военным господством.

В течение 100 лет, последовавших за решающей победой над Карфагеном по завершении второй Пунической войны, Рим стал быстро распространять свое влияние на Востоке и вскоре стал хозяином всего Средиземноморского бассейна. Он располагал отныне неограниченными ресурсами земель, денег, рабов. Со всех покоренных территорий он взимал денежные ресурсы и осуществлял массовый импорт продуктов питания и готовых изделий. Крестьяне и ремесленники Италии стали бесполезными в рамках этой средиземноморской экономики, глобализированной в результате политического господства Рима. Общество поляризовалось: с одной стороны – экономически невостребованный плебс, с другой – хищническая плутократия. Пресыщенное богатствами меньшинство возвышалось над пролетаризированным населением. Средние классы сошли на нет, и этот процесс повлек за собой исчезновение республики и утверждение империи в полном соответствии с анализом Аристотеля относительно важности промежуточных социальных категорий с точки зрения сохранения стабильности политических систем (См.: Alfoldy G. Histoire sociale de Rome. – P.: Picard, 1991). Так как нельзя было устранить непокорный, но занимавший центральное географическое положение плебс, пришлось его кормить хлебом и развлекать играми за счет империи.

Для тех, кто интересуется современной экономической глобализацией, осуществляемой под американским руководством, сравнение с античными моделями дает в плане как сходства, так и различий богатый материал для извлечения уроков.

Примеры и Афин, и Рима проливают свет на политико-военное происхождение сфер экономического господства. Такое политическое видение экономики корректирует, в оптическом смысле термина, современную вульгату, которая преподносит нам глобализацию как аполитичный феномен. Будто бы может существовать мир либеральной экономики, в котором нет ни нации, ни государства, ни военной силы. Но будем ли мы опираться на пример Афин или Рима или нет, нам не удастся избежать констатации, что формирование глобализированной мировой экономики является результатом политико-военного процесса и что некоторые странности этой экономики не могут быть объяснены без указаний на политико-военное измерение системы.

От производства к потреблению

Теория либеральной экономики откровенно многословна, когда речь идет о преимуществах свободного обмена, который только и может оптимизировать производство и потребление в интересах всех жителей планеты. Она настаивает на необходимости для каждой страны специализироваться на производстве тех товаров и услуг, для которых она обладает наилучшими условиями. Она затем до бесконечности рассуждает об автоматическом регулировании рынком всех отклонений: полномасштабная и безупречная сбалансированность достигается между производством и потреблением, импортом и экспортом через механизм колебаний паритетов национальных валют. Такая экономическая схоластика полагает, описывает, изобретает идеальный, полностью симметричный мир, в котором каждая страна занимает подобающее место и трудится во имя общего блага. Эта теория, зачатки которой были проанализированы еще Смитом и Рикардо, ныне культивируется и воспроизводится в 80% крупных американских университетов. Наряду с музыкой и кинофильмами она является одной из главных статей экспорта культурных ценностей Соединенных Штатов. По степени адекватности реалиям эта теория относится к голливудскому типу, то есть весьма незначительна. Она теряет свое красноречие и становится даже немой, когда приходится объяснять, почему глобализация строится не на принципе симметрии, а на принципе асимметрии. Миру приходится все больше производить, чтобы обеспечить американское потребление. Никакого равновесия между американским экспортом и импортом достичь не удается. Автономная в первые послевоенные годы, с объемом производства, превышавшим собственные потребности, Америка превратилась в сердцевину системы, в которой ее призванием стало потребление, а не производство.

Список стран, с которыми у США торговый дефицит, впечатляет, так как в нем фигурируют все крупные страны мира. Перечислим их по состоянию на 2001 год: с Китаем дефицит составлял 83 млрд. долларов, с Японией – 68, с Европейским Союзом – 60, в том числе с Германией – 29, с Италией – 13 и с Францией – 10 млрд. долларов. Дефицит в торговле с Мексикой составил 30 млрд. долларов, с Кореей – 13 млрд. долларов. Даже Израиль, Россия и Украина имели положительное сальдо в торговле с Соединенными Штатами: 4,5, 3,5, 0,5 млрд. долларов соответственно.

Как можно догадаться, исходя из списка стран, имеющих положительное сальдо, импорт сырья не является главной причиной американского дефицита, что было бы нормальной ситуацией для развитой страны. На нефть, являющуюся стратегическим наваждением американцев, приходится 80 млрд. долларов дефицита, тогда как стоимость остальных товаров, в основном готовых изделий, составляет 366 млрд. долларов.

Если мы соотнесем американский внешнеторговый дефицит не с валовым национальным продуктом в целом, включающим сельское хозяйство и услуги, а только с промышленным производством, то получим ошеломительный результат: Соединенные Штаты зависят на 10% своего промышленного потребления от товаров, импорт которых не покрывается национальным экспортом. Этот промышленный дефицит составлял в 1995 году лишь 5%. Не следует полагать, что он состоит главным образом из товаров низких технологий, тогда как Соединенные Штаты будто бы концентрируются на производстве передовых, самых благородных товаров. Американская индустрия действительно остается лидером в некоторых областях: наиболее очевидно это в области производства компьютеров, можно было бы добавить медицинское оборудование, авиастроение. Вместе с тем мы видим, что с каждым годом опережение Соединенных Штатов во всех областях, включая передовые отрасли, сокращается. В 2003 году «Аэробус» произведет столько же самолетов, сколько «Боинг», хотя достижение абсолютного равенства в стоимостном выражении ожидается в 2005-2006 годах. Положительное сальдо американской торговли товарами передовых технологий сократилось с 35 млрд. долларов в 1990 году до 5 млрд. в 2001 году, а в январе 2002 года и в этой области сальдо оказалось отрицательным (U.S. Trade Balance with Advanced Technology //U.S. Census Bureau. http://www.census.gov/foreigntrade/balance/c 0007.html).

Скорость появления американского промышленного дефицита является одним из наиболее интересных аспектов развивающегося процесса. Накануне депрессии 1929 года на долю Соединенных Штатов приходилось 44,5% мирового промышленного производства против 11,6% у Германии, 9,3% – Великобритании, 7% – Франции, 4,6% – СССР, 3,2% – Италии, 2,4% – Японии (Arnold Toynbee et collaborateurs // Le monde en mars 1939. – P.: Gallimard, 1958). 70 лет спустя США по объему промышленного производства несколько уступают Европейскому Союзу и лишь ненамного опережают Японию.

Это падение экономической мощи не компенсируется деятельностью американских многонациональных корпораций. Уже с 1998 года прибыли, которые они переводят в Америку, ниже тех, которые действующие на ее территории иностранные предприятия репатриируют в соответствующие страны.

Необходимость коперниковского переворота: прощание с «внутренней» статистикой

Накануне рецессии 2001 года большинство экономических комментаторов прославляли фантастический динамизм американской экономики, рождение новой парадигмы, сочетающей высокие инвестиции, динамизм потребления и низкую инфляцию. Квадратура круга 70-х годов наконец-то решена, Америка нашла путь экономического роста, не сопровождаемого чрезмерным повышением цен. В начале 2002 года выражать беспокойство в связи с отставанием производительности в Европе или Японии стало для нашей прессы навязчивой идеей, хотя в это время Соединенные Штаты восстановили таможенные пошлины, чтобы защитить свою отстававшую металлургическую промышленность, а японские программы с играми «Плей Стейшн II» и «Гейм Кьюб» выставили в смешном виде «Х-Бокс», представлявшую собой попытку «Майкрософта» вступить в конкурентную борьбу в этой области. И в это же время Калифорния страдала от недостатка электроэнергии, а Нью-Йорк едва обеспечивал себя питьевой водой!

Вот уже около пяти лет как оптимистическое, если не сказать наивное, видение заатлантической экономики и реальное значение темпов развития валового внутреннего продукта, который неизвестно что собой представляет, мне кажутся спорными. Мы все чаще оказываемся перед выбором: верить показателям ВВП, которые представляют собой общую сумму добавочной стоимости, создаваемой в результате деятельности предприятий внутри Соединенных Штатов, или признавать реальность, фигурирующую во внешнеторговом балансе. Последний оценивает торговлю между странами и свидетельствует о несостоятельности промышленности Америки. Как только появляются трудности с импортом какого-то товара, появляется и реальная напряженность, например в сфере электроэнергетики, что проявилось в Калифорнии в результате сбоев в работе энергосистем.

Я долго колебался по вопросу о реальности американского динамизма. Дело «Энрона» и еще больше дело «Андерсена», которое последовало затем, определили мой выбор. Банкротство «Энрона», являвшегося посреднической энергетической компанией, повлекло за собой исчезновение 100 млрд. долларов оборота. Эта магическая, виртуальная, мифическая цифра упоминалась в прессе. Фальсификация счетов аудиторской фирмой «Андерсен» не позволяет сказать сегодня, какая часть этой цифры представляла собой «добавленную стоимость», которая как таковая должна учитываться при определении американского ВНП. Но ведь 100 млрд. долларов могли бы составить примерно 1% ВНП Соединенных Штатов. Сколько предприятий с помощью «Андерсена» и других подобных «лавочек» бухгалтерского учета и аудита фальсифицируют свои бухгалтерские счета? Рост в последнее время числа подобных дел наводит на мысль, что это касается большинства предприятий. Что это за экономика, в которой финансовые услуги, страхование и недвижимость росли в 1994-2000 годах в два раза быстрее, чем промышленность, и достигли в «стоимостном» выражении 123% промышленного производства? Слово «стоимость» взято в кавычки потому, что стоимость этих услуг отличается от стоимости промышленных изделий лишь тем, что первые в большинстве своем не могут быть обменены на международных рынках, за исключением, естественно, той части такой деятельности, которая обеспечивает поступление в американскую экономику капиталов, наличных средств для покрытия импорта. Раздутый вследствие фальсификаций, практикуемых частными предприятиями, американский ВНП становится похожим с точки зрения достоверности статистики на ВНП Советского Союза.

Ортодоксальная экономическая теория не может объяснить сокращение американского промышленного производства, превращение Соединенных Штатов в пространство, специализирующееся на потреблении и зависящее от внешних поставок. Напротив, имперский подход римского типа позволяет понять процесс как экономическое следствие политико-военного устройства.

Таблица 4

Отрасли экономики и темпы роста в Соединенных Штатах

Источник: Buroau of Economic Analisis

Сразу после окончания Второй мировой войны Соединенные Штаты, столкнувшись с опустошением Европы и Японии и с мощным подъемом советской системы, организовали зону своего влияния как глобальную систему, центр которой составляли они сами. Поэтапно Соединенные Штаты навязали другим правила игры, соответствующие их идеологическим, торговым и финансовым предпочтениям, что только и могло обеспечить военное и политическое объединение контролируемого пространства. Нет сомнения, что на начальном этапе претензия Соединенных Штатов обеспечить благополучие большей части планеты была оправданной. Было бы абсурдным рассматривать создание этой мировой системы как деструктивный феномен. Свидетельством являются показатели роста за 1950-1975 годы. «План Маршалла», благодаря которому Европа получила средства для своего восстановления, а Соединенные Штаты – возможность избежать нового экономического кризиса, подобного депрессии 1929 года, остается актом политической и экономической мудрости, которая редко встречается в истории. И об этом периоде следует говорить как о периоде позитивного империализма.

Соединенные Штаты, сконцентрировавшись на борьбе против коммунизма и будучи излишне уверенными в постоянном, онтологическом характере своего экономического превосходства, считали в этот период своим абсолютным приоритетом политическую интеграцию сферы своего военного господства. С этой целью они открыли внутренний рынок для европейских и особенно японских товаров, принеся в жертву, сначала не отдавая себе в этом отчета, а затем с определенной тревогой, крупные сектора своей промышленности. В начале 70-х годов появился внешнеторговый дефицит. Затем он стал характерным для торговли США со всем миром, даже с зонами, не входящими в первоначальную сферу их политического господства.

Крушение коммунизма позволило новым крупным странам вступить в эту систему асимметричной торговли. Сегодня Соединенные Штаты имеют наибольший внешнеторговый дефицит с Китаем, а не с Японией или Европой. Отныне американское сверхпотребление является ключевым элементом мировой экономики, которую некоторые считают имперской.

Америка вместе с тем остается необходимой для мира, но не как производитель, а как потребитель в обстановке недостаточности глобального спроса – структурного феномена, созданного свободой обмена.

Кейнсианское государство для переживающей упадок мировой экономики

Либерализация коммерческих обменов повлекла за собой в соответствии (один раз не считается!) с экономической теорией рост неравенства в мировом масштабе. Увеличение в каждой стране разрывов в доходах сегодня характерно для планеты в целом. Повсюду международная конкуренция способствовала стагнации заработной платы и росту, более того – крутому взлету прибылей. Сокращение доходов от трудовой деятельности вследствие свободы обмена сделало вновь актуальной традиционную для капитализма дилемму, внезапное обострение которой мы наблюдаем сегодня и в планетарном масштабе: урезанная до предела заработная плата препятствует поглощению растущей продукции. Этот банальный феномен был исследован Мальтусом и Кейнсом в Англии, большинством экономистов-социалистов в ХIХ-ХХ веках. Он прекрасно понятен экономистам-неконформистам Соединенных Штатов.

Если экономисты американского университетского истеблишмента признают, как правило, рост неравенства в результате свободы обмена, то стагнация спроса, напротив, является для них запретной темой, табу, включая даже фальшивых антиконформистов, к примеру Пола Крюгмана. Упоминание этого следствия глобализации является признаком разрыва с господствующим порядком. И только подлинные бунтари, как Чалмерс Джонсон, специалист по Азии, автор одной из наиболее беспощадных книг об образе действий Соединенных Штатов после Второй мировой войны «Отдача: издержки и последствия создания американской империи» (Johnson Ch. Blowback: The Costs and Consequences of American Empire. N.Y.: Henry Holt and Company. – 2002. – P. 197), рискуют выступить с его осуждением.

А вот Роберт Гилпин, впрочем, весьма проницательный в вопросах глобализации аналитик, столь ясно сознающий роль государств и наций, структурные различия между англосаксонским и японским либо германским капитализмом, столь внимательный к проблемам экономической и идеологической уязвимости американской гегемонии, не осмеливается ставить эту проблему, поскольку это было бы нарушением кодекса приличного поведения истеблишмента.

Я допускаю здесь полунесправедливость по отношению к Джозефу Стиглицу – бывшему главному экономисту Всемирного банка, бесспорному члену истеблишмента, так как Нобелевская премия является своего рода свидетельством принадлежности к нему. В своей работе «Великое разочарование» он особо выделяет проблему глобального мирового спроса и неоднократно упоминает о неспособности Международного валютного фонда понять недостаточность спроса в рамках национальных государств и даже регионов, в частности в Азии (Stiglitz J.E. La grande desillusion. – Р.: Fayard, 2002. Оригинальное название заметно сдержаннее: «Глобализация и ее опасности» (Stiglitz J. Globalization and Its Discontents. – Norton, 2002)). Но Стиглиц остается верным теории свободы обмена и на практике может лишь сетовать на отсутствие международной регулирующей инстанции. Я не знаю, наивен ли он или искусный хитрец, а может быть, и то и другое вместе: суровый по отношению к бюрократам МВФ, он остается приверженным догмам своей профессии. Но не будем чрезмерно требовательными: когда один из крупнейших представителей американской экономической аналитики утверждает вслед за Кейнсом, что недостаточность глобального спроса возможна и что необходимо наладить регулирование в международном масштабе, – это начало поворота, даже если правительство Вашингтона уже по определению мало подходит для «ведения переговоров» о дальнейших шагах.

Тенденция к стагнации спроса вследствие свободы обмена и сокращения оплаты труда является очевидностью, объясняющей регулярное снижение темпов роста мировой экономики и ее все более частые рецессии. Все это не ново. И мы должны углубить анализ вплоть до выяснения стратегических последствий для Соединенных Штатов снижения планетарного потребления. Ведь именно стагнация спроса в мировом масштабе позволяет Соединенным Штатам оправдывать их роль регулятора и хищника «глобализированной» экономики, требовать и брать на себя функции кейнсианского планетарного государства.

В условиях замедления темпов развития мировой экономики предрасположенность Америки к тому, чтобы потреблять больше, чем она производит, расценивается всей планетой как благодеяние. При каждой рецессии все впадают в экстаз по поводу устойчивости динамизма американского потребления, становящегося основной положительной характеристикой экономики, фундаментальную непроизводительность которой отказываются замечать. Уровень сбережений американских семей приближается к нулю. Но каждое «оживление экономики» Соединенных Штатов вздувает импорт товаров из других стран мира. Внешнеторговый дефицит усугубляется, побивая каждый предыдущий рекорд. Но мы довольны, более того – испытываем облегчение. Это – мир Лафонтена наизнанку, в котором муравей умоляет цикаду соблаговолить принять пищу.

Наше отношение к Соединенным Штатам – это отношение планетарных и кейнсианских подданных, ожидающих от государства принятия мер в целях оживления экономики. В самом деле, с точки зрения Кейнса, одной из функций государства является потребление, поддерживающее уровень спроса. В конце своего труда «Общая теория занятости, процента и денег» он высказывает любезные слова в адрес фараонов – строителей пирамид, расточителей и в то же время регуляторов экономической жизни. Америка в нашем представлении могла бы стать пирамидой, сохраняемой благодаря труду всей планеты. Можно лишь констатировать абсолютную совместимость между таким видением Америки в качестве кейнсианского государства и политической интерпретацией глобализации. В таком случае внешнеторговый дефицит Соединенных Штатов должен квалифицироваться как имперский налог.

С экономической точки зрения, американское общество превратилось в общепланетарное государство. Тем не менее оно считает себя по определению противником государства и попыталось урезать масштабы государственного вмешательства в национальную экономику, вступив на путь рейганомики; но отрицание государства в обществе привело к превращению общества в государство с его негативными и позитивными характеристиками. К первым классические и неоклассические экономисты относят производственную неэффективность и финансовую безответственность, а ко вторым экономисты кейнсианского направления относят способность стимулировать спрос на фазах спада.

Валютные и психологические механизмы просматриваются смутно, но эти американцы, столь динамичные, столь полные готовности принять неустойчивость нерегулируемого рынка труда, стали все вместе ничего не производящими чиновниками и потребителями. Избыток индивидуальной ответственности обернулся коллективной безответственностью.

«Имперские» деформации американского общества

«Имперская» эволюция экономики, которая не может не напомнить нам развитие Рима после овладения Средиземноморским бассейном, по-разному затронула различные секторы американского общества и отрасли американской промышленности. Наиболее сильный удар пришелся по промышленности и рабочему классу, который, как считалось, интегрировался со средними классами. Их частичная дезинтеграция напоминает деградацию римского крестьянства и класса ремесленников, чье положение оказалось подорвано притоком сельскохозяйственных продуктов и изделий с Сицилии, из Египта и Греции. Относительно американских рабочих 1970-1990-х годов можно говорить об их относительной, а порой и абсолютной пауперизации.

Не входя в детали экономических механизмов и оставаясь на определенном уровне обобщения, следует констатировать, что имперская мутация экономики ведет к трансформации высших страт американского общества в высшие страты имперского (глобального – на современном языке) общества, выходящего за рамки государства. Это глобализирующееся общество на первом этапе включало в свой состав весь свободный мир, а после крушения коммунизма виртуально – всю планету.

В самих Соединенных Штатах часть «национального» дохода, потребляемая 5% наиболее богатых людей, возросла с 15,5% в 1980 году до 21,9% в 2000 году, а 20% наиболее богатых – с 43,1 до 49,4%, удельный вес 80% наименее богатых, напротив, сократился с 56,9 до 50,6%. Удельный вес четырех нижних квинтилей уменьшился соответственно с 24,7 до 22,9%, с 17,1 до 14,9%, с 10,6 до 9,0%, с 4,5 до 3,7%. По данным журнала «Форбс», 400 самых богатых американцев в 2000 году были в 10 раз богаче 400 самых богатых в 1980 году, хотя внутренний продукт всего лишь удвоился. Невероятное увеличение доходов высшего слоя американского общества невозможно объяснить, не прибегая к имперской модели, так же как и стагнацию или очень скромный рост доходов большей части населения.

Таблица 5

Эволюция доходов в Соединенных Штатах (Средний доход в долл. ценах 2000 г.)

Разделение периода 1980-2000 годов на две фазы выявляет, тем не менее, что увеличение разрыва в доходах не характерно для всего периода, а приходится на своего рода фазу I процесса имперской реструктуризации.

В период между 1980 и 1994 годами увеличение доходов было тем большим, чем богаче были страты: для 5% наиболее богатых оно составило 59%. Но для каждой из последующих страт увеличение выражалось все менее значительными цифрами и оказалось на нулевой отметке для 20% наиболее бедных. Таким образом, можно говорить о драматическом возрастании неравенства.

В период между 1994 и 2000 годами, однако, эволюция изменилась и по смыслу, и по направлению: величины роста наиболее крупных доходов становятся меньшими – 19% для 5% наиболее богатых, в то время как у всех остальных групп, включая самые бедные, наблюдается почти одинаковое увеличение доходов – от 13 до 16%. Апологеты «новой экономики» истолкуют эти перемены как проявление выравнивающей фазы процесса модернизации, которая неизбежно на первом этапе содержит в себе фазу роста разрыва в доходах. Такова одна из лелеемых теорий узкого мирка гарвардских экономистов.

Но, продолжая параллель с историей Рима, мы поражаемся совпадению фазы II эволюции американского общества, отличающейся более равномерным увеличением доходов, с огромным ростом внешнеторгового дефицита Соединенных Штатов, возросшего примерно со 100 млрд. долларов в 1993 году до 450 млрд. в 2000 году. Система имперского налога достигла своей зрелости, и весь народ может извлекать свою прибыль.

В 1970-2000 годах в Соединенных Штатах четко просматривался процесс социальной поляризации римского типа, сочетавший рост плутократии и расширение плебса в том смысле этого слова, который оно имело в имперскую эпоху. Понятия плутократии и плебса обозначают здесь не только разрыв в уровне доходов, но и тот факт, что эти доходы – большие и незначительные – являются не результатом непосредственно производительной деятельности, а следствием политического господства над внешним миром (Не является, пожалуй, случайным, что впервые в большом приключенческом американском фильме на материале античности «Гладиатор» Римская империя преподносится в положительном, в принципе, плане, но критически представлен этап ее деградации (panem et circenses). В данном случае мы далеки от таких, в общем, антиримских фильмов, как «Камо грядеши», «Спартак» и «Бен Гур»).

В следующей главе я проанализирую довольно загадочный механизм, благодаря которому это богатство взимается и распределяется в контексте мировой экономики. Но я настаиваю на обоснованности сравнения. Похоже, что в 1994-2000 годах Америка достигла скорее стадии «хлеба и зрелищ», чем чуда «новой экономики информационных автострад». Конечно, я прибегаю к натяжкам, чтобы понятнее представить свою аргументацию. Экономисты, верящие в эффективный и реально производственный характер американской экономики, не могут быть абсолютно лишенными здравого смысла. Сегодня единственной реально бессмысленной вещью является отсутствие или, скорее, прекращение дебатов 1990-1995 годов, одним из полюсов которых был скептицизм относительно реальнойэффективности американской экономики.

Переходя от модели к исторической реальности, можно было бы сказать, что Америка в течение последних 20 лет колебалась между двумя типами экономической и социальной организации – национальной и имперской. Она далеко еще не потеряла все характеристики нации, но она точно потерпит крах в качестве империи. Однако совершенно ясно, что между 1990 и 2000 годами, а точнее между 1994 и 2000 годами, произошло ускорение развития имперской тенденции.