Текст книги "Однажды весной в Италии"

Автор книги: Эмманюэль Роблес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Мне приходится быть разумным за нас обоих!

Сандра знала, что ей следовало ответить: «Значит, вы испугались?», но эта игра уже не имела смысла и показалась бы ему чересчур банальной. Сент-Роз стал одеваться. Сандра видела, как двигаются мускулы его спины, его лопатки, и ей захотелось прижаться к нему, погладить его лицо, но она понимала, что от этих ненужных нежностей ей будет только больнее. Сент-Роз задержался, рассматривая детскую фотографию Сандры, и она, завернувшись в простыню, села на кровати и сказала:

– Это я, когда мне было шесть лет, и все, что вы видите во взгляде этой девочки, вскоре было убито.

Он ничего не ответил и только произнес:

– Мне пора уходить.

Она резко отвернулась от него и закричала:

– Ну и уходите! Уходите же! Оставьте меня одну!

Она услышала, как Сент-Роз печально проговорил:

– Но вы же должны понять!..

– Я все понимаю. Оставьте меня.

Казалось, Сент-Роз колебался. Сандра снова была к нему враждебна. Она чувствовала, что лицо у нее застыло, будто оледенело от внутреннего холода, и губы почти омертвели.

– Чего вы ждете? – крикнула она хриплым голосом.

– Сандра! – нежно прошептал Сент-Роз.

– Я хочу быть одна. Слышите? Одна!

Он был явно смущен таким поведением, но наконец решился, пожелал ей доброй ночи и вышел. Когда он закрывал за собой дверь, Сандра увидела, что в гостиной горит люстра, сверкая всеми хрустальными подвесками. Она потушила лампу и постояла несколько минут в темноте с таким ощущением, будто запуталась в огромной паутине и со всех сторон за ней следят чьи-то безжалостные взгляды.

На следующий день ранний отъезд Сент-Роза вызвал в доме суматоху. За несколько минут все поднялись. Решили собраться в маленькой гостиной у маркизы, чтобы не сидеть в больших холодных комнатах. София и Джакомо ликвидировали малейшие следы пребывания Сент-Роза в комнате на верхнем этаже, а маркиза уверяла, что в случае полицейской проверки ни один человек в доме не поможет дознанию. Маркиза уже сидела в большом кресле, но София не успела ее подрумянить, и поэтому она походила на старый, долго пролежавший на чердаке восковой манекен с уже потрескавшимся, изъеденным крысами лицом. Она сама потом скажет Луиджи, что Сент-Роз перебрался в другое убежище, на квартиру, которую ему предоставили активисты, готовившие его побег. Знала ли она, что на самом деле речь идет об одном местечке, где Сандра устраивала любовные свидания? Возможно ли, что маркиза состояла в таком странном заговоре с невесткой? Эта мысль волновала Сент-Роза, и он едва не спросил об этом, когда Сандра провожала его до крыльца, но ее вчерашнее поведение заставило его быть осторожным, и он ограничился банальным вопросом о ее самочувствии. Сандра улыбнулась иронически, едва ли не презрительно, и Сент-Роз подумал, что эта женщина всегда будет озадачивать его. Было бы слишком просто объяснять такие перемены в ее настроении тем, что она – натура истеричная. Можно ли ее осуждать? Он не забыл, с какой настойчивостью она тянула его в свою спальню, не забыл ее радости, правда какой-то мрачной – может, порочной? – когда он согласился переступить этот порог. Не умышленно ли она оставила на виду свою свадебную фотографию? Нет, решительно он не мог бы вот так сразу ее осудить, тем более что чувствовал между собой и ею некое сходство, в частности одинаковое отношение ко всему окружающему, одинаковое стремление к самоутверждению, и, хотя он знал, что для Сандры он всего лишь один из ее любовников, она была для него желанной, и это сильное желание просыпалось именно теперь, стоило ему только вообразить себе ее нагую под небрежно накинутым халатом, стоило только взглянуть на ее снежно-белую шею и чуть приоткрытую грудь. Он не мог отрицать ее чувственной притягательности, но был тем не менее убежден, что есть в ней какая-то незавершенность, что ее еще надо «придумать». Человека, увлеченного ею, Сандра могла привести в отчаяние своей склонностью к частым раздорам, к насмешке над обычными чувствами. Вчера она предусмотрела все. Луиджи не было – «я проверила», – и ее воля целиком обратилась на то, чтобы разыграть эту комедию, в которой Сент-Розу (хоть и не без некоторого отвращения) пришлось принять участие. То, что произошло на супружеском ложе, поначалу сильно отдавало местью или же пародией, заставлявшей Сент-Роза мучиться. В каком-то смысле он был доволен, что покидает наконец этот дом. Сандра дала ему адрес квартиры и записку к привратнику.

– У него вы возьмете ключи, – сказала она.

Сент-Роз поблагодарил ее и попросил объяснить Луке, который скоро должен прийти, как добраться до района Париоли.

– Положитесь на меня.

Стройная и тонкая в своем длинном халате, она стояла около самой двери, гордо подняв голову: взгляд ее больших темных глаз, обращенных куда-то в пространство, был подобен взгляду мраморной статуи.

Привратник встретил Сент-Роза приветливо, правда, Сандра предусмотрительно вложила в свое письмецо тысячу лир. Привратник выглядел лет на шестьдесят. Он был худой, болезненно-бледный. Два его сына находились в тюрьме – один в Германии, другой в Тунисе. Особенно он опасался за того, которого вывезли в лагерь под Гамбургом. «Вы не представляете себе, что в этих местах вытворяют летчики. Они повсюду бросают зажигательные бомбы. Люди сгорают заживо, и спасти их невозможно». Привратник был настолько поглощен своим горем и своими заботами, что ему не было дела до нравственности Сандры, которая, без сомнения, полностью доверяла ему своего нового любовника.

11

– Фамилия, имя?

– Филанджери, Сальваторе-Чезаре.

– В ваших документах Чезаре стоит на первом месте.

– Я переставил, когда стал скульптором.

– Вы, значит, уже привыкли немного мошенничать.

Такое замечание по столь ничтожному поводу не только не обидело старика, но даже заинтересовало его. Комната пропахла клеем и дымом от сигарет без табака, которые недавно появились в продаже. На окнах висели занавеси из обтрепанных солдатских одеял. Все полки были завалены папками с наклеенными на них крупными цифрами. На столе лежали никелированные часы, секундная стрелка которых властно притягивала к себе взгляд Филанджери, как будто судьба его зависела от ее движения. Полицейский говорил с ним довольно мягко. У него было несколько асимметричное лицо, справа нижняя челюсть казалась более тяжелой, чем слева. Филанджери заметил также, что его надбровные дуги необычно выступают вперед, и ему захотелось посмотреть на полицейского в профиль. Само по себе это любопытство говорило о том, что, невзирая на обстоятельства, мозг его еще может думать о посторонних вещах.

– Скульптор?

– Да.

– Кому в наше время может понадобиться скульптор? – заметил полицейский без особой иронии.

– Похоже, – сказал Филанджери, – что человечество нуждается в художниках и героях.

– Еще больше оно нуждается в благопристойности.

Он счел излишним развивать эту мысль, но Филанджери показалось, что она подсказана полицейскому содержанием лежавшей перед ним бумаги. Он представлял себе озябших прохожих, автомобили, магазины, весь этот мир там, за окнами, за садом, заслонявшим улицу, далекий сейчас, как самая далекая планета. Кабинет, где он находился, был расположен, кажется, на четвертом этаже. Филанджери попал сюда из холодного подвала, в котором провел всю ночь еще с несколькими арестованными, а поднимаясь по лестнице, не сосчитал, сколько этажей прошел. Лежать в подвале пришлось на тонкой подстилке прямо на каменном полу, и теперь у него ломило поясницу. К счастью, на Филанджери был толстый свитер, и, хотя чемоданчик у него забрали, пальто ему все же оставили, и в этом заключалось его преимущество перед другими арестованными. Обращение с ним было не грубое. Очевидно, он попал в обычную полицию, а не в одну из таких, считавшихся более страшными организаций, как, например, фашистская милиция или итальянский эсэсовский легион.

– Кто звонил к вам в квартиру около одиннадцати часов?

– Спекулянт с черного рынка.

– Что он предлагал вам?

– Ничего. Увидев, что у меня гости, он сразу ушел.

– А вы его раньше знали?

– Нет. Он зашел ко мне впервые.

– Вы постоянно пользуетесь услугами этих людей?

– Да нет же.

– А сгущенное молоко и пачки сахара, которые нашли у вас на кухне?

– Я сказал, как они попали ко мне.

– Но ничем доказать не могли.

– Это легко проверить в Красном Кресте или в других организациях, я говорил об этом.

– А почему же вы объявили, что это был сосед, которому мешал шум из вашей квартиры?

– Боялся, как бы мои гости не подумали, что я поддерживаю связь со спекулянтами.

– Кроме того, у вас дома находилась одна подозрительная личность.

– Почему же подозрительная?

– Этот самый Марчелло Гуарди – вы даже не можете указать нам, где его разыскать.

– Я действительно не знаю его адреса. Но разве это обстоятельство бросает на него тень?

Филанджери говорил легко и свободно, и эта легкость ободряла его. Несмотря на то что он спал очень плохо, голова его работала безупречно. Он не поддавался страху, отчетливо видел, в каком направлении идет допрос, и сразу мог парировать наносимый удар.

– И к тому же вы в течение многих дней еще кого-то у себя укрывали. Мы располагаем информацией по этому поводу.

– Наверняка эта информация получена вами от моего соседа Линареса, который, с тех пор как овдовел, стал настоящим маньяком.

– То есть?

– Он часами торчит у решетки, разделяющей наш балкон. Дело в том, что у меня бывают натурщицы, которые иногда позируют обнаженными, и тут он дает волю воображению.

– Он слышал, как вы почти ежедневно после затемнения разговаривали с каким-то человеком.

– По вечерам из-за холода Линарес сидел дома, он не мог за мной следить и по-своему истолковал то, что не слишком хорошо расслышал, а это был всего-навсего мой радиоприемник. После того как уехала жена, я стал чаще слушать радио.

– Куда она уехала?

– К нашему сыну на месяц.

– В какое место?

– В Сполето.

«Если так пойдет и дальше, то я, пожалуй, выкарабкаюсь», – подумал Филанджери. На улице послышался автомобильный гудок, рассекший тишину, словно удар сабли по тяжелому занавесу. Полицейский небрежно перевернул страницу протокола и закурил сигарету. Потом нажал на кнопку и велел увести арестованного.

Когда Филанджери спускался по лестнице, он заметил, что комната, где его допрашивали, находилась не на четвертом, а на третьем этаже, и понял, что ошибся, приняв подвал за первый этаж, впрочем, это не имело значения. Он думал о низости Таверы и о том, как предупредить своих друзей, особенно Мари. Для его жены и сына было бы лучше, если б они не сразу узнали о том, что с ним произошло. Когда скульптор спустился в нижний коридор, он обнаружил, что его ведут не в подвал, где он находился прежде, а в другое, более просторное помещение с койками и даже с уборной вместо параши, которая стояла в подвале. Тут было еще и зарешеченное окно, выходившее в сад. Из шести коек только на одной лежал заключенный, безразлично отнесшийся к его приходу. Филанджери, как ни странно, обрадовался этому безразличию. Он закрыл дверь и тоже растянулся на койке. На стенах виднелось несколько надписей, чьи-то инициалы, недавние даты. Сосед, должно быть, спал. Холодный воздух струился из разбитого окна, принося свежий запах земли и мокрых листьев. На потолке сохранилась гипсовая лепка, а около двери – старинный камин с большим зеркалом в богато украшенной золоченой раме. Зеркало с позеленевшими краями отражало свет и чем-то напоминало озеро в далекой лесной чаще. Филанджери понял, что, войдя в комнату, он не сразу обнаружил зеркало, так как все его внимание привлек второй заключенный. Теперь он заметил на потолке сохранившиеся остатки пожелтевшей росписи. Значит, он находится в реквизированном особняке, а это помещение – одна из комнат с туалетом при ней. Он хотел пойти напиться из умывальника, и в эту минуту его сосед тяжело вздохнул.

– Здравствуйте, – сказал Филанджери.

Человек с трудом повернулся, молча взглянул на Филанджери блестящими глазами. Под носом у него скульптор заметил сгусток крови, издали походивший на плохо подстриженные, причудливой формы усы. Филанджери осторожно подошел к нему и увидел, что тот весь дрожит от лихорадки и не может ни говорить, ни двигаться. Филанджери хотел спросить, что с ним, и вдруг заметил его руки, почерневшие и опухшие пальцы, наполовину содранные ногти, превратившиеся в багровые надкрылья. Он присел на край койки, уже не думая о себе, сердце его исполнилось жалостью и вместе с тем чувством отвращения к тому, чем стал для людей этот мир, в котором могли так истерзать пытками это тело, а в застывшем взгляде поселить ужас и безумие, словно это был взгляд животного, не понимающего, почему его заставляют страдать. Своим платком Филанджери отер потный лоб несчастного. Что тут можно сделать? На что надеяться? В этой удушливой тишине он осознал, какие опасности угрожают ему самому, и наиболее страшная из них – потеря сил и энергии, которая для тех, кого он любил, была чревата трагическими последствиями. «Тиски», – прошептал несчастный. Ему изувечили пальцы железными тисками. Филанджери содрогнулся. И вдруг увидел свое отражение в зеркале, висевшем в другом конце комнаты: лицо утопленника. Он пошел в туалет. Раковина умывальника была разбита, кран наполовину вырван. За неимением стакана или какого-нибудь другого сосуда он набрал воды в пригоршню, но, пока дошел до койки своего товарища по несчастью, почти вся вода вылилась, и в руках у него осталось совсем немного. Неизвестный с душераздирающей жадностью припал к его мокрым ладоням. За окном было ясное мартовское небо, ветки деревьев зеленели, и Филанджери подумал, что его собственная жизнь так же хрупка, как эти маленькие зеленые почки. Всю ее целиком он посвятил служению красоте, он забыл о том, что достаточно пустяка, чтобы в человеке проснулся дикарь. Мать его была служанкой, отец рудокопом. Они умерли много лет назад, и сейчас, подумав о них, он увидел их снова на волнистых склонах Апеннин в пору своей юности. В его сердце пробудились нежные воспоминания: притаившаяся в траве лиса, дерево, раскачивающееся на ветру, птица, парящая в лучах солнца, колесо экскаватора и каскадом летящая из ковша вода, фарфоровая настольная лампа, льющая по вечерам успокаивающий, дающий защиту свет. Он не умилялся, вспоминая беззаботного ребенка, каким некогда был, но находил в этих воспоминаниях средство против ненависти и отчаяния, ибо перед этим искалеченным пытками телом, перед взглядом этого человека, вобравшим боль тысячелетий, главным было не сдаваться, остаться самим собой, сохранить верность тому полному жизнелюбия существу, которое он в себе воспитал. «Пить», – простонал несчастный, Филанджери опять подошел к крану, набрал в ладони воды и понес ее, словно дар, роняя по пути сверкающие, как бриллианты, капли.

Часом раньше от Джины, которой сказал об этом ее любовник, Мари узнала, что скульптора арестовали. Мари тут же побежала на верхний этаж и ворвалась в кабинет Таверы. В ответ на ее упреки Тавера насмешливо улыбнулся, не переставая раскачиваться в кресле за столом, заваленным бумагами.

– Ему достаточно назвать того типа, который был у него. Почему он его покрывает?

Голова Таверы над жирной грудью мерно, почти автоматически покачивалась то вправо, то влево.

– Но сейчас, – сказала Мари, – поторопись вызволить его из тюрьмы.

– Да, моя красотка. В гневе ты еще пленительней!

В его прищуренных глазах была злоба и какой-то безумный блеск. Чуть откинувшись назад, он сосал кончик карандаша и наблюдал за девушкой с хитрым и торжествующим видом. Она знала, что Тавера – сексуальный маньяк, что он водит к себе проституток. Организация Сопротивления поручила ей следить за его официальной перепиской, и там она постоянно находила выражения глубочайшей почтительности и преданности начальству и готовность выполнить любой приказ. На столике сзади стояла фотография молодой женщины с тонкими чертами лица, но никто, даже секретарша Таверы, не знал, кто она такая – настоящая его любовница или вымышленная. Злые языки говорили, что, сняв рамку, можно увидеть напечатанные на фотографии слова: «Воспроизведение воспрещается. Все права принадлежат издательству» – и название крупной издательской фирмы.

– Если ты не поторопишься освободить Фило…

– То что?

– Это тебе дорого обойдется, обещаю тебе.

– Я могу освободить его, если захочу, но твои угрозы меня не пугают.

– Ладно, постарайся.

– Не думай, что я тебя боюсь.

– Ты и так слывешь подлецом, и это уже далеко зашло.

– Вот, значит, как меня уговаривают отпустить старого друга.

– Где он находится?

Мари очень волновалась, но это не снижало ее боевого духа. Она бесстрашно стояла напротив Таверы, а он по-прежнему выжидающе глядел на нее из-под лоснящихся ресниц, держа во рту карандаш, как сигару. Он напоминал ей ящерицу, которая, затаившись в густой траве, подстерегает свою жертву.

– Я знаю средство все уладить, – сказал Тавера.

– Только не тяни.

– А ты не спросишь даже, что это за средство?

– Какая разница. Только бы удалось, да побыстрей.

– Но, черт побери, все от тебя зависит!

Мари посмотрела на него внимательней. Сперва она подумала, что речь идет о деньгах, чтобы подкупить какого-то высокопоставленного чиновника. Но Тавера поднялся, обошел вокруг стола, приблизился к Мари и положил руку ей на плечо.

– Ты знаешь, что я сгораю от желания… Понимаешь, о чем я говорю? – Он придал своему лицу выражение, которое ему казалось чарующим. – Готов выпустить Фило из его дыры, если буду утешен в своем страдании.

– Ты мне отвратителен! – воскликнула Мари. Она высвободилась из рук Таверы и, с тревогой чувствуя, как тело ее обволакивает его липкий сладострастный взгляд, добавила: – И всегда был отвратителен, – и отскочила от него.

Он искоса наблюдал за ней, не переставая улыбаться, заносчиво и лицемерно.

– Ты скорее согласишься оставить Фило там, где он есть, – сказал он, – чем назначить мне свидание, которое и для тебя, возможно, будет не таким уж неприятным.

Когда он говорил, его каучуковый рот широко открывался, обнажая крупные, пожелтевшие от табака зубы.

– Где Фило? – спросила Мари неожиданно мягко, тоном, каким говорят с ребенком, которого хотят приручить.

Он, не задумываясь, назвал адрес ближайшего полицейского участка и добавил:

– Я их знаю! Как только Фило сообщит им подробности насчет типа, который у него тогда был, его немедленно отпустят. Но не раньше, как бы ты ни старалась. Поняла?

– Поняла.

– А если ты доставишь мне удовольствие, все произойдет гораздо быстрее и без неприятностей для бедного старика.

– Неприятности, стало быть, достанутся мне, – сказала Мари, отступая к двери.

– Послушай… Неужели ты хочешь убедить меня, будто ты до сих пор… а?

Он подходил к ней все ближе, не сводя с нее напряженного похотливого взгляда.

– Когда придут союзники, посмотрим, как ты будешь удирать, чтоб спасти свою шкуру.

– Когда тут будут союзники, моя радость, американцы сделают то же, что и в Неаполе. Они поставят всюду старых чиновников, в том числе и фашистов, лишь бы их место не заняли большевистские агенты.

– В таком случае, милый мой, американцам придется приставить к тебе часового, чтобы охранять днем и ночью, даже когда ты пойдешь справлять свои надобности!

Он протянул руку, чтобы схватить ее, но она успела увернуться.

– А ты, – резко сказал он, – чересчур много наговорила.

На лбу у него пульсировала синеватая жилка. Зазвонил телефон, но Тавера не брал трубку, продолжая смотреть на Мари, потом решился, и она, воспользовавшись этим, выбежала из комнаты. Перед глазами у нее все еще стоял Тавера, упершийся локтями в стол и не сводящий с нее холодного, злобного взгляда.

Немного позже, даже не отпросившись с работы, Мари пошла в соседнее здание министерства по делам колоний. Встретившись с капитаном Рителли, она увидела, что он в полевой форме: куртка, кожаные брюки и револьвер на боку.

– Мне необходимо поговорить с вами наедине, – сказала Мари.

Несколько удивленный, Рителли попросил своего секретаря, молодого сержанта, удалиться. Он не улыбался, выглядел озабоченным и ждал, когда Мари начнет разговор. Нет, он ничего не знал об аресте Филанджери. Но в чем же тут дело? Ах, это Тавера! Даже не верится, что все эти разговоры вчера вечером в машине были и в самом деле серьезной угрозой! Может быть, это проявление чрезмерной досады, «причиной которой были вы, синьорина», а кроме того, по мнению Рителли, тут сыграл роль южный темперамент и то, что Тавера хватил лишнего.

– Он вел себя по-дурацки, – сказал капитан. – Дело того не стоило, но я в его нюх верю.

– Что вы имеете в виду?

– Да то, что человек, который вечером был у скульптора, вовсе не итальянец. Может, он американец итальянского происхождения, сбежавший из военного госпиталя. Он был ранен в ногу.

– А как бы он попал к Филанджери?

Рителли нервно схватил сигарету, которую положил было на край пепельницы, сделал затяжку, потом, держа руку в кармане, подошел к Мари и посмотрел ей в глаза.

– Оставим эту тему, – сказал он довольно резко.

– Вы думаете, ему грозит опасность?

– Какого ответа вы ждете? Я расследования не веду, и я не видел его дела. Тавера был в таком бешенстве, что мог нагородить бог знает что. Во всяком случае, в фашистских кругах он все-таки шишка, и потому его слова имеют вес. Полиция будет все тщательно проверять, а так как он там знает многих…

– Вы хотите сказать, что это может затянуться?

– И может обнаружиться, что этот Филанджери допустил по меньшей мере некоторую оплошность.

– Вы все еще считаете, что его гость внушал подозрения?

Тут Рителли впервые улыбнулся, но какой-то затаенной улыбкой.

– Я думаю, – сказал он, – вы не это хотели сказать.

Мари вдруг показалось, что она и капитан Рителли находятся в зеркальном дворце и зеркала отражают не только их внешний облик, но и мысли, как бы высвечивая их.

– Что вы подразумеваете? – спросила она. – Я пришла сюда в надежде на вашу помощь.

– Все зависит от того, к кому он попал.

Мари назвала адрес, который сказал ей Тавера. Капитан задумался. Из соседней комнаты был слышен стук пишущей машинки. Мари очень хотелось рассказать Рителли о своей встрече с Таверой, о том, что он имел наглость ей предложить и что она ему ответила, и все это в конечном счете для того, чтобы намекнуть, что помощь несчастному Филанджери могла бы быть достойно оценена союзниками, когда они будут в Риме. Но это показалось ей чересчур уж грубым. Человек, вроде Рителли, думала Мари, не захочет компрометировать себя подобного рода хлопотами из опасения, что они могут навлечь на него неприятности. И действительно, в полиции наверняка бы удивились, если бы офицер Итальянской административной полиции вдруг заинтересовался судьбой какого-то Филанджери, ничем не доказавшего своей приверженности существующему режиму. Мари не знала, как уговорить Рителли вмешаться, не находила нужных слов. Но уже то, что он и не думал за ней ухаживать, воспользоваться подходящим случаем, разыграть в ее глазах человека незаменимого, было отрадно. «Если он начнет ухаживать, пускай. К тому же он мне вовсе не противен». Она знала, что нравится мужчинам, но голова у нее от этого не кружилась. Года три назад в нее пылко и страстно влюбился один преподаватель университета, который не жалел денег на букеты цветов, но сделал промах, начав писать ей удручающе сентиментальные письма. Сейчас она терпеливо ждала, наблюдая за капитаном Рителли. Он докурил сигарету и большим пальцем раздавил окурок в пепельнице, словно укусившее его насекомое.

– Знаете что, – сказал Рителли, – попробую туда сходить. Постараюсь разузнать, что там слышно. В конце концов, в тот вечер ведь и я был у пресловутого Филанджери, так что имею все основания поинтересоваться им. Это вполне естественно.

Однако вовсе не этого ждала Мари. Когда она обратилась к Рителли, она рассчитывала, что он мигом поднимет всех на ноги и приведет в действие свои личные связи, чтобы вытащить из беды человека, которым вроде бы восхищался. Мари скрыла свое разочарование, понимая, что между нею и капитаном возникло сообщничество, и за неимением лучшего надо быть благодарной за такое содействие, которое, впрочем, сколь бы ничтожным оно ни казалось, может привести к ощутимым результатам. «Ничего не поделаешь, он хочет проявить ловкость и не торопить события», – подумала Мари.

– Смогу ли я с вами встретиться?

– Я позвоню вам. Вы придете сюда же.

– Благодарю.

– Разумеется, я рассчитываю на вашу сдержанность.

– Да, конечно. Можете не сомневаться.

Он поклонился, любезно проводил ее по коридору до лестницы. Спускаясь, Мари почувствовала уверенность, что Рителли не подведет, и ее волнение стало проходить. В вестибюле после обычного контроля она улыбнулась часовому, который тут же отпустил ей сальный комплимент.

Первые ночи, которые Сент-Роз провел в новой квартире, были тревожными из-за воздушных налетов, но в подвал он не спускался, опасаясь ненужных встреч, хотя привратник сразу же объяснил ему, как пройти туда по черной лестнице. Снятая Сандрой меблированная квартира была бы довольно обычной, если бы не большая кровать с балдахином из розового атласа и стегаными шелковыми валиками – этакое огромное, безвкусное ложе, занимавшее почти всю комнату и наводившее на мысль о распутстве, для которого оно предназначалось. Стены квартиры украшали несколько картин на фривольные сюжеты, но внимание Сент-Роза привлекла лишь одна из них – «Венера», оригинал которой хранился на вилле Боргезе. Лицо Венеры волновало его больше, чем тело – хоть и «жаркое» и пышное, – потому что напоминало лицо Мари.

В результате бомбежек имелись большие жертвы в южных и восточных кварталах города, и газеты об этом упоминали, поносили летчиков-террористов, но в то же время уделяли на своих страницах много места и недавнему извержению Везувия, уничтожившему ряд деревень в окрестностях Неаполя.

Сандра два раза привозила Сент-Розу продукты и уходила домой только перед самым затемнением. Она вела себя иначе, чем прежде, но он не задавался вопросом о подлинных причинах этой перемены. Он приписывал ее тому, что палаццо находилось далеко и здесь не было той обстановки и атмосферы, которая вызывала у Сандры нервозность и толкала ее на сумасбродные выходки. В Сандре не было теперь прежней резкости, она стала ему гораздо ближе, но и рядом с ней он продолжал думать о Мари, поражаясь путанице в собственных мыслях. Сандре он ни разу о Мари не рассказывал, но иногда среди любовных утех внезапная нежность к Мари овладевала его сердцем, хотя Сандра принимала проявления этой нежности на свой счет.

Однажды утром Сент-Роз позвонил Мари на службу, и она сказала, что сможет освободиться и придет часам к одиннадцати в кафе «У Пьетро». Тогда Сент-Роз и узнал об аресте Филанджери. Новость эта потрясла его. Он узнал также, что в дело скульптора вмешался капитан Рителли и что сейчас старика содержат в несколько лучших условиях. Сент-Роз встревожился; это было лишь отчасти связано с судьбой несчастного Филанджери, хотя его беспокоили последствия этого дела и возмущал поступок Таверы. Но благодаря Мари он почувствовал, что стоит наконец обеими ногами на земле, что не бредет больше на ощупь среди гнетущего мрака, и он уже не судил себя с прежней безжалостностью. Сент-Роз не пытался анализировать, как и когда она приобрела над ним такую власть, просто каждый ее взгляд, каждая улыбка приносили в его душу утешение и ясность. Мари была для него желанной. Он ревновал ее к людям, которые встречались с нею чаще. Он боялся за нее в этом городе, где на каждом шагу человек сталкивался с доносами, произволом, насилием и жестокостью.

Они назначили очередную встречу на три часа дня 23 марта, все в том же кафе «У Пьетро». В половине четвертого Сент-Роз все еще ждал ее и уже начал нервничать. Встреча могла быть последней, ибо вскоре должен был появиться Лука. Между столиками тяжело передвигался хозяин, посыпая плиточный пол опилками. Он включил радио, и музыка пробудила в памяти Сент-Роза воспоминания. Внезапно с улицы в кафе, толкнув стеклянную дверь, вошли двое незнакомцев – один худой и невзрачный, другой огромный, с забавным черным хохолком. Подойдя к стойке бара, он приказал хозяину выключить радио. Вид у него был очень возбужденный. Среди общего молчания он начал что-то громко говорить, и Сент-Розу показалось, что его окружила стая серебристых насекомых и воздух наполнился их звоном. Человек рассказал, что на виа Разелла час назад было совершено покушение на группу эсэсовцев, около тридцати из них убито, а уцелевшие начали стрелять в кого попало.

– Ну чего городишь? – скептически спросил чей-то голос.

Незнакомец, видимо возмущенный тем, что ему не верят, принялся с жаром описывать, как час тому назад взорвалась огромная бомба. В кафе заметили далекую вспышку, но не обратили на нее особого внимания. Куски человеческих тел разлетелись во все стороны, бронированный автомобиль перевернулся, посреди тротуара остались глубокие ямы. Человек сказал, что ответные репрессии нацистов будут ужасны и что на улицах уже начались облавы. Сент-Роз слушал в оцепенении. Он подумал было, что опоздание Мари, возможно, связано с этим происшествием, но в эту минуту она вошла в кафе, очень бледная, и подтвердила то, что сообщил человек с хохолком. Взрыв произошел как раз тогда, когда подходила колонна эсэсовцев, и многих из них убило на месте. Мари была чрезвычайно взволнована; в том, что случилось, она видела акт справедливости, но с тревогой думала о последствиях. Начались массовые аресты, по улицам разъезжали моторизованные патрули.

Между тем человек с черным хохолком допил стаканчик и скрылся со своим спутником. Понемногу стали разбредаться и другие посетители кафе.

– Будьте очень осторожны, – сказала Мари. – Сейчас проверяют гораздо тщательнее.

Она сама подверглась полицейской проверке в автобусе, на котором ехала с площади Мадзини, и потому опоздала.

Сент-Роз взял ее руку, долго держал, и она ее не отнимала. Мари, обычно такую оживленную, сейчас нельзя было узнать. Она сказала, что думает о Филанджери и других арестованных друзьях. Теперь она волновалась за их судьбу еще больше, представляя себе, как ответят нацисты на это покушение. За стеклами кафе на улице мелькали неясные тени, словно призраки, множимые страхом.