Текст книги "Однажды весной в Италии"

Автор книги: Эмманюэль Роблес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Сандра вышла из комнаты и поднялась к свекрови, не зажигая света в гостиной. Свет, падавший из комнаты маркизы, достаточно хорошо освещал лестницу. Ночник на тумбочке у ее изголовья придавал спящей восковой оттенок, что делало ее похожей на разбинтованную мумию, с кожей, прилипшей к черепу, с пустыми глазницами, а ледяной холод, зеркала и мрамор усиливали сходство ее спальни со склепом. Сандра прошла в ванную, включила все лампы и на столике, уставленном румянами, помадой и кремами, которыми София каждое утро подкрашивала свою хозяйку, наконец обнаружила снотворное. Это был гарденал, и она взяла одну таблетку. «Достаточно», – подумала Сандра. Она уже налила воды в стакан, но, подняв глаза, снова увидела в зеркале закутанную в одеяла маркизу, и странная мысль пришла ей в голову. Держа в руке стакан и пакетик с гарденалом, Сандра бесшумно пересекла спальню, всколыхнув огонек ночника над стеклянным сосудом с маслом красивого золотистого цвета, и вышла. У себя в комнате она поставила стакан, положила снотворное на столик под лампой и сделала еще несколько шагов, зябко пряча руки под мышками. Ей казалось, что она стоит на краю огромной темной пропасти, голова у нее кружилась, и она села в кресло, боясь, что не удержится на ногах, если подойдет к столику, на котором лежало лекарство. Сент-Роз – это всего лишь несчастный случай, камень, о который она споткнулась. В стакане с водой, в самой глубине, поблескивали искорки света. Однажды, когда Сандра была еще девочкой, какой-то человек бросился под поезд. Он потерял сына, и друзья говорили, что тоска извела его. Сегодня Сандра поняла смысл этого выражения. Она теперь узнала, что такое крах, полный разгром, что значит дойти до предела. Встав с кресла, она подошла к столику, взяла стакан. «Что я собираюсь делать?» Она долго и пристально смотрела на игру света в стакане воды. «А ведь, боже ты мой, достаточно выйти, пройтись по улицам, чтобы это стало невозможным!» Но выйти из дома нельзя, улицы погружены в холод и тьму, дежурные кричат, требуя соблюдать затемнение, а она боялась темноты. Едва поставив на стол стакан рядом со снотворным, она поняла, что теперь между нею и этими двумя предметами уже такая близкая связь, такой тесный сговор, что он сметет ее сопротивление, сделает его бессмысленным. Каждый раз, проходя мимо стакана с водой, глядя на игру огней в нем, ей казалось, что такие же огни загораются, гаснут и таинственно сплетаются у нее в мозгу. Она схватила снотворное и высыпала таблетки на столик. Они были белые, к середине слегка утолщенные, и на них виднелись какие-то буквы. Она долго их рассматривала, не пытаясь сосчитать, хоть и знала, что понадобится порядочная доза. Холод объял ее сердце, но не проник внутрь. Сандра поджала ноги, легла на край кровати, лицом к столику. Дом был по-прежнему как бы придавлен тишиной. А там, на другом конце света, стакан с водой ловил лучи лампы, а за ним на комоде мертвые часы показывали четыре часа двенадцать минут, и эти два времени – «неподвижное» время и то, которое продолжалось, – вскоре должны были слиться и всего на одно мгновение создать ту же иллюзию, которая жила в ней. Жалела ли она, что встретила Сент-Роза? Отдалась ему не в обычном смысле слова, а всем своим существом. Поверила, что благодаря ему в ней вновь родилось то, что казалось угасшим? Но к чему теперь эта проснувшаяся нежность? Шаркающей походкой она подошла к часам, посмотрела на них – «Я схожу с ума», – легла поперек постели, закрыла глаза. И как обычно, когда ей не хватало «грифа», Сандра испытала неприятнее ощущение, будто земля вращается вокруг своей оси все быстрее и быстрее, и, хотя заснуть ей не удавалось, она продолжала лежать до тех пор, пока часы в гостиной не пробили четыре раза. Тогда она поднялась, сбросила халат, ночную рубашку и стала одеваться, как одевалась обычно, собираясь в город: выбрала тонкое белье, натянула чулки, проверив, целы ли, надела туфли с пряжками – правая подметка протерлась, на левой сносился каблук, – в голову пришли и эти мелочи, но их мгновенно поглотил стремительный вихрь, бушевавший в сознании, потом открыла шкаф, достала свое любимое платье с длинным рядом пуговиц на спине, смутно понимая, что дух и тело ее уже в разладе друг с другом, что она уже плохо воспринимает реальность, не отдает себе отчета в назначении многих вещей. Когда Сандра была совсем готова, она посмеялась над собой, как могла бы посмеяться над другим человеком, чье поведение показалось бы ей забавным. Четыре часа двенадцать минут на этих неисправных часах, служивших в комнате всего лишь украшением, и четыре часа десять минут на ее ручных часиках. Цифры на эмалевом циферблате в малюсеньких розочках редкого совершенства были лишь игрой воображения, издевкой судьбы. Она так резко схватила стакан, что часть воды выплеснулась. Выждала, пока вода устоится и на ее поверхности образуется тонкая серебристая пленка. Сандра больше не думала ни о муже – «Бедный, бедный Луиджи», – ни о Сент-Розе, ни о маркизе, ни о ком, сосредоточилась на одной только мысли, сжимавшей ее все тесней, затягивавшей все туже вокруг нее свою петлю, отдалявшей ее от того, что было в ней еще живого и могло бы ее спасти. Эти часы, эти дни и предстоящие годы добавятся к другим и образуют бесформенную массу прошедшего времени, времени прожитого – невыносимого тяжелого бремени. «Я могу проглотить два раза по две таблетки уже лежа», – подумала она и, сев на кровати, оглядела свой туалет. «Быть может, кто-нибудь и поплачет обо мне», – эта мысль камнем, сорвавшимся с выжженной солнцем горы, прокатилась в ее сознании. И она проглотила первые две таблетки.

15

Кто мог бы предположить, что под фермой и под бугром, поросшим виноградником, находится целая вереница небольших подземных помещений, образующих бывший некрополь древней цивилизации, о которой Лука и его брат Паскуале даже понятия не имели? Здесь обычно хранили бочки и жбаны с вином, закрытые не пробками, а слоем масла и картонной крышкой. В некоторых погребах еще стояли саркофаги, вмурованные в стены и украшенные хорошо сохранившимися барельефами. Самый примечательный из них изображал женщину, сидящую на возвышении и принимающую в дар пальмовые листья и цветы. Подопечные Луки и Паскуале (два англичанина, американец и голландец), скрывавшиеся здесь, встретили Сент-Роза сердечно. Эти пятеро жили в подземелье без дневного света – его заменяли им керосиновые лампы, – спали они на походных койках. Столами и стульями им служили ящики. Лука ждал еще двух пилотов, после чего предполагалось известить проводников.

Англичане были единственными уцелевшими членами экипажа «Веллингтона», подбитого над Адриатикой после выполнения задания на Далматинском побережье. Они были захвачены в плен немецким катером в момент, когда, совершив побег из поезда, который вез их в Германию, на надувной лодке отчаливали от берега. Американец, пилот «Мустанга», был сбит над Анконой. Он выбросился с парашютом и приземлился в горах, его подобрали местные крестьяне. Что касается голландца, то это был не летчик, а офицер-механик с английской плавучей базы, наткнувшейся на мину во время боев за Анцио. Из воды его вытащили немцы и лечили ему ожоги в военном госпитале, а однажды ночью, во время воздушного налета, он сбежал.

Несмотря на глубину подземелья, всякий шум в этом убежище был запрещен. Запрещалось также приближаться к некоторым проломам, сообщавшимся с поверхностью. Ведь немцы использовали ищеек с отличным нюхом и жестоко преследовали проводников, помогавших переходить границу. При малейшем подозрении эсэсовцы и полиция запирали подозреваемых вместе с семьями и скотом в их доме, подкладывали взрывчатку, и все взлетало на воздух. На склонах за Сульмоной обугленные развалины напоминали о беспощадной жестокости этих репрессий. Окрестности были разорены карательными отрядами, преследующими партизан. Каратели пускались на всевозможные хитрости и, в частности, минировали тропы, по которым, как они подозревали, пробирались беглецы. Однако чаще мины уничтожали скот или же убивали мирных пастухов.

В течение долгих часов ожидания Сент-Роз играл в шахматы с пилотом «Мустанга». Шахматные фигурки были выточены из белого дерева и пробковых пластинок. Пилота звали Рой Фрейзер. Он руководил спортивной школой в Филадельфии и был худощав и гибок, как балетный танцор. Этот задумчивый человек приспособился к жизни в древних подземельях, привык к тишине склепов и мерцающему свету ламп, от которого скульптурные процессии, украшавшие саркофаги, казалось, приходили в движение. Его сбивали уже вторично, но в первый раз ему в пылающем самолете удалось сесть на территории союзников. Он убеждал Сент-Роза в том, что жизнь отнюдь не веселое приключение, а осуществление неумолимой судьбы. Он сомневался также, что человек способен к совершенствованию, но главным для него было «выкладываться» до конца. Он говорил, что скоро погибнет, но говорил об этом как-то очень застенчиво, словно о помолвке с чересчур молоденькой девушкой.

С наступлением ночи затворники выходили на часок во двор под охраной Луки и Паскуале и в сопровождении двух собак. Все молча наслаждались свежим воздухом. В такие минуты Сент-Роза особенно упорно обуревали воспоминания о Мари, будто она действительно стала для него главным смыслом существования. Он вспоминал минуту расставания с нею в церкви и другую, когда он оказался один на виа Мадзини, чувствуя, будто железный крюк вонзается в его сердце. Ферму окружали горные вершины, они подступали так близко, что небо казалось беззвездным. Скоро Сент-Розу придется пробираться там, среди нагромождения скал и снегов, но каждый его шаг будет шагом, ведущим к Мари.

Иной раз ему приходила на память Сандра. Однажды она сказала: «Вы, значит, ничего не поняли?» – и этот вопрос сейчас буравил его мозг. В первую ночь, которую Сент-Роз провел в этих подземельях – правда, представления о дне и ночи здесь путались, – он показал своим товарищам несколько хитроумных карточных фокусов. Но когда захотел продемонстрировать самый сложный – тот, который тогда вечером в палаццо вызвал такое раздражение у Сандры, – у него ничего не получилось. При каждой попытке карта, которую надо было вытащить, ускользала. А когда за дело взялся Фрейзер, ему все удалось без всякого усилия, да еще три раза подряд.

– Вы удачливей, чем я, – сказал ему Сент-Роз несколько уязвленно.

– Вовсе нет, – ответил маленький американец, глядя ему в глаза. – Дело в том, что этот фокус требует полной сосредоточенности, а вас что-то беспокоит.

Сент-Роз чувствовал, что внутри у Фрейзера словно ледяная глыба, и этот странный холод заставлял его содрогаться.

Девятого апреля прибыли наконец те два человека, которых ждали. Это были пилоты, уцелевшие после гибели подбитой вблизи Перузы «Летающей крепости». Они оказались весельчаками и сразу потребовали вина, чтобы отпраздновать столь знаменательный день. Поскольку девятое апреля совпало с Пасхой, Сент-Роз спросил, какое же событие они все-таки собираются отмечать.

– Да то, что мы попали в рай!

При этом они показали на стоявшие вокруг бочки, жбаны, бутылки.

Один из них, родом из Сент-Луиса, штат Миссури, начал петь ковбойские песни. Его как следует напоили, чтобы он замолчал. Другому, таксисту из Детройта, после обильного возлияния пришла в голову идея – открыть саркофаги и вытащить оттуда ценные предметы. Не так-то просто оказалось убедить парня в том, что его давным-давно опередили и что найдет он только кости, не представляющие особого интереса. Он продолжал упорствовать и в конце концов раздобыл себе череп, который решил привезти в качестве сувенира своей молодой жене.

Сент-Роз сказал ему, что это, быть может, череп Нерона.

– What’s Neron? [22]22
  Кто это – Нерон? (англ.)


[Закрыть]

– Тогдашний Гитлер!

– Very exciting! [23]23
  Потрясающе! (англ.)


[Закрыть]

– И вот все, что от него осталось!

– Las, poor Yorick [24]24
  Увы! Бедный Йорик! (англ.)


[Закрыть], – тихо прошептал Фрейзер.

Десятого апреля Паскуале зашел предупредить, что для побега все готово и к полуночи придут проводники. Ночью они и явились, но странно – собаки на них не залаяли. Проводников было трое, старшему на вид лет сорок. На них были вельветовые коричневые или черные пиджаки и брюки, башмаки с железными подковками и кепки с наушниками. Самый молодой нес на ремне бурдюк из козьей шкуры, в котором, видимо, хранилась водка. Никто из них вроде бы не был вооружен. Их одежда пахла хлевом. Они оглядели всех своими узкими глазами с доброжелательной и спокойной серьезностью. Пожалуй, несколько удивились, а потом посмеялись, увидев череп, который держал под мышкой парень из Детройта. Старший проводник дал необходимые инструкции, и Фрейзер кое-как перевел сказанное на английский язык.

Но до выхода оставалось еще немного времени. Ночь была тихой. Холод напоминал, что рядом заснеженные громады гор, словно шапкой покрытые туманом.

Сент-Розу вспоминались все виденные им лица, все события, случившиеся с тех пор, как ветреным зимним днем он выпрыгнул из пылающего самолета на морское побережье Италии. Ему было грустно и тревожно, словно весной 1944 года в Риме, двадцати восьми лет от роду, он приблизился к разгадке своего существования. И, прощаясь с Лукой и его братом, он чувствовал, что прощается с молодостью, от которой отныне осталась лишь горстка снега в расщелине скалы.

Этого лейтенанта авиации с серебряными нашивками летчика на кителе я отлично знал: Сент-Роз! Жак Сент-Роз!

– А я-то считал, что тебя нет в живых! Откуда ты взялся, Лазарь!

Мне говорили, что он погиб в море на борту своего самолета, возвращаясь с задания над территорией Италии. Сент-Роз коротко рассказал мне, как ему удалось уцелеть.

– Вот так история! А если я напишу об этом?

– Да брось ты!..

– Давай выпьем по рюмочке!

– Спасибо. Я тороплюсь. Мне бы пригодился твой джип.

– Дать тебе «Леди Памелу»? Да ты в уме ли?!

– Мне нужно немедленно.

– С ней надо обращаться осторожно, когда переключаешь скорость, я один только с этим справляюсь.

– Тогда подвези меня.

Когда мы вышли из бара, Жак рассказал мне, что на рассвете в группе из пятнадцати «В-26» он бомбил сортировочную станцию недалеко от немецких позиций. Его пулеметчику прямо в лицо попал осколок снаряда. Раздробило челюсть, задело глаз. Последовал приказ сесть на ближайшей посадочной площадке неподалеку от Рима, доставить раненого в госпиталь, а затем присоединиться к эскадрилье в Сардинии. Он только сейчас из госпиталя и ищет, на чем бы ему добраться до своих.

– Будем откровенны, – сказал я. – Госпиталь или база могли бы тебя выручить. Не подумай, что мне неохота возить тебя по Риму! Тем более что я искренне рад тебя видеть, да еще целого и невредимого.

– Речь идет не о прогулке.

– Ага, значит, молчок! Секретное поручение! Браво! Можешь на меня положиться, я не разболтаю.

Он был невысокого роста, но хорошо сложен, лицо тонкое, грустный взгляд. Мы плыли с ним вместе на транспортном судне из Марселя в Алжир незадолго до высадки союзников в Северной Африке.

Поскольку у меня то и дело просили мой джип, то, чтобы это прекратить, я пристроил его в одном военном гараже под охраной полицейского, а для большей надежности запер руль замком с железной цепью. Я показал полицейскому пропуск и предложил Сент-Розу сесть в машину. На улице июльское солнце слепило глаза.

– Куда мы едем?

– Я тебе покажу дорогу.

До возвращения на аэродром Сент-Розу надо было заехать в два места. Я вел машину, следуя его указаниям, и по дороге он рассказал мне о переходе через Абруцци вместе с другими беглецами. После долгого, утомительного пути по снегу в труднопроходимом районе они добрались до передовых постов Восьмой британской армии. Двое английских пехотинцев крикнули им из блокгауза: «Come on, boys!» [25]25
  Валяйте сюда, ребята! (англ.)


[Закрыть], – и по этим приглушенным ледяным воздухом голосам они поняли, что дошли. Было это на рассвете. Сент-Розу запомнилось, что повсюду торчала проклятая проволока и над горными вершинами начинало светлеть. Потом я рассказал ему о некоторых общих друзьях, в частности о Серже Лонжеро, раненном во время наступления на Рим.

Вскоре мы доехали до небольшой площади. Сент-Роз вышел и постучал в дверь какого-то особняка. Ему открыл сгорбленный, худой, наголо остриженный мужчина с крупной головой крестьянина.

– Я хотел бы видеть маркизу Витти.

– Маркизу? Но она уехала, синьор.

– Куда же?

– В Витербо. К своему старшему сыну. У них там имение.

– Я знаю. И в доме никого нет? А где София и Джакомо?

– Вы знакомы с ними?

– Когда Рим был занят немцами, я здесь скрывался.

– Понимаю. София и ее муж уехали с маркизой.

– А синьор и синьора Павоне?

– Они уехали к родственникам синьоры в Беневенте.

– Как они поживают?

– Синьора была очень больна.

– Чем же?

– Она злоупотребляла снотворными и всякими наркотиками. Вы знаете, что за жизнь была в Риме в те времена, как трепали людям нервы.

– Когда же синьора заболела?

– Не могу сказать.

– Я бежал отсюда в начале апреля, и тогда она чувствовала себя неплохо.

– Вроде бы София называла именно начало апреля. Ведь незадолго до того произошла эта страшная ардеатинская трагедия.

– Верно.

– Маркиза тоже была глубоко потрясена. Сейчас обе они немного оправились.

– Я очень рад!

Я взглянул на Сент-Роза. Для человека, который чему-то радуется, у него был несколько растерянный вид. Однако я понимал, что ему хотелось повидать людей, которые, рискуя собой, устроили его побег во время немецкой оккупации. Старый привратник смотрел на него с любопытством.

– Нельзя ли мне заглянуть на минутку хотя бы в гостиную? – сказал вдруг Сент-Роз. – Вы не возражаете?

– Разумеется.

Я запер руль «Леди Памелы» и последовал за ним. В гостиной было темно, кресла стояли в чехлах, на потолке висела большая венецианская люстра, а по обеим сторонам камина – два превосходных гобелена. Пахло мастикой. Сент-Роз озирал знакомую ему обстановку, а привратник и я стояли в отдалении. Гобелены, казалось, излучали слабый свет. Надписи разъясняли, что на них изображено: бег Аталанты, Гектор и Андромаха на бастионах Трои.

Сент-Роз написал записку маркизе (привратник снабдил его конвертом), и мы поехали в город.

– А тебе, должно быть, не так уж скверно жилось в этой роскошной клетке!

Сент-Роз не ответил. Машина шла вдоль Тибра, искрившегося под раскаленным добела небом; Сент-Роз попросил меня сначала свернуть в одну улицу, потом в другую и остановиться у большого желтого здания. Было очень жарко. Стало чуть легче, когда мы наконец оказались в тени. Обезумевшее солнце припекало крыши, и я думал о тех, кто сейчас дрался к северу от Рима и к кому послезавтра я должен был присоединиться. Приняв необходимые меры предосторожности в отношении «Леди Памелы», я вошел за Сент-Розом в вестибюль.

– Пойду с тобой, – сказал я, – конечно, если не помешаю.

– Пойдем.

– И здесь ты скрывался?

– Нет.

Я заметил, что он чем-то озабочен и не желает делиться своими мыслями. Выйдя из лифта, я прочел на двери: «С. Филанджери». Нам открыла старая дама. Это и была синьора Филанджери. Она говорила очень тихо, и я понял только, что ее мужа нет дома. Но Сент-Роз вдруг страшно разволновался, и я стал прислушиваться внимательнее. Скульптор Филанджери ушел навсегда. Иначе говоря – его не было в живых. В квартире царила освежающая прохлада. Я узнал, что этот несчастный был убит нацистами в Ардеатинских пещерах. Какой смысл искать «бумагу», которая подтверждала бы случившееся, ведь об этом уже неоднократно писали в прессе. Старая дама пояснила, что ее муж находился в числе тех заключенных, чьи имена не должны были значиться в списках заложников. Однако до сих пор еще никто не мог точно сказать, при каких обстоятельствах Филанджери был туда включен. Она не плакала, голос у нее дрожал. Ее усталые глаза с высохшими морщинистыми веками смотрели на Сент-Роза с отчаянием. За эту войну мне пришлось многое повидать, но горе стариков трогало меня больше всего. Сент-Роз взял ее руку в свои и говорил с ней так тихо, что я – увы! – ничего не слышал. Я оставил их наедине, а сам зашел в мастерскую скульптора. Мне было известно, что с начала июля итальянцы принялись откапывать трупы из этих пещер, заминированных нацистами. Я знал, что там только что обнаружили две огромные пирамиды, сложенные из трупов; запах стоял ужасающий, все кишело червями, гигантскими мухами, повсюду сновали крысы, устроившие себе норы даже в черепах. Окно мастерской было раскрыто навстречу жаркому солнцу. Сквозь балюстраду террасы открывалась панорама Рима – черепичные крыши, колокольни, соборы, белые от зноя. Я обошел мастерскую. Своим зеленым глазом за мной следила кошка. Она лежала на площадке игрушечного замка среди марионеток, вытянув вперед правую лапу с красивыми черными подушечками, и я вспомнил, что в Японии на кошачьем кладбище видел на фасаде фреску, изображающую котов с поднятой в таинственном приветствии лапой. Согласно китайским и японским поверьям, душа человека, умершего насильственной смертью, может переселиться в тело кошки и даже говорить ее голосом.

– Манеки неко, – сказал я тихонько и погладил кошку по спине.

Этой магической фразе меня научили в Токио, ею можно заставить говорить кошку, хозяина которой убили. Но эта кошка только вздрогнула под моей рукой. Позади меня стояли синьора Филанджери и Сент-Роз, и я услышал, что они говорят о какой-то Мари.

– Ничего о ней не знаю, – сказала старая дама. – Но мне говорили, что она была в оккупированной зоне, кажется в Турине. Боже мой, как теперь разобраться?

– По приезде я звонил на радио, но безрезультатно. Там все переменилось.

– Мари пришлось покинуть Рим, когда ее начали в чем-то подозревать. Она уехала, чтобы избежать ареста. Кажется, это было в конце апреля.

Сент-Роз спросил у синьоры Филанджери, можно ли ему писать Мари на ее адрес, чтобы по возвращении она получила его письма.

– Ну конечно. Пишите на мой адрес. Я все для нее сохраню. Уверяю вас, она вернется.

Она в первый раз улыбнулась, и глаза ее словно помолодели. Я подумал, что и мне следовало бы сказать ей то же самое по поводу ее мужа, и я вспомнил стихи Данте, настолько память моя была начинена цитатами:

 
Per me si va nella citta dolente,
Per me si va nell’etemo dolore [26]26
Мне ведом город печали,Мне ведома извечная печаль (итал.).

[Закрыть].
 

Но тут возле окна я вдруг заметил глиняную статую, сразу приковавшую мое внимание. К несчастью, никто давно не увлажнял лежавший на ней защитный покров, и статуя высохла, покрылась трещинами, чешуйками, но, невзирая на эти непоправимые повреждения, она чудом сохранила свою прелесть. Я спросил у синьоры Филанджери:

– Что это? Кто она?

– Возможно, Венера. Или рождение Весны. Или еще что-нибудь.

Сент-Роз тоже смотрел на статую и тоже – я мог бы поклясться – был глубоко опечален тем, что она так пострадала. Я заметил, как он помрачнел, как запульсировала вена у него на шее.

– Ваш муж вам ничего не говорил об этой работе?

– Венера, или Весна, или Афродита – каждый раз он говорил другое. Однажды он даже назвал ее Еленой.

– Еленой? Еленой Троянской?

– Да, и сказал что-то о греках, которые сражались за нее, то есть за красоту и честь.

Мы стояли рядом под лучами палящего солнца, которые потоком лились из окна, выходившего на террасу, наши взоры были обращены к статуе, хоть и поврежденной, но излучавшей торжественную безмятежность, будто спустя тысячелетия ее вырвали из чрева земли по закону вечного возрождения. Сент-Роз молчал, но был очень бледен. Хотя, возможно, это мне показалось из-за яркого солнца, заливавшего его своим светом. Сам не знаю отчего, я почувствовал себя взволнованным. И спросил:

– Итак, синьора, вы думаете, что это Елена?

– Нет, я ничего не думаю, – ответила она. – Вернее, я думаю, что мой муж сам этого не знал и что, скорей всего, это просто мечта.

И она улыбнулась мне своей мягкой, трогательной улыбкой. Мне бы хотелось еще немного поговорить с ней, но, к сожалению, Сент-Роз не мог задерживаться, и я должен был срочно везти его на аэродром.

В лифте я спросил его:

– Скажи правду: почему они не уберегли такое прекрасное произведение?

– Когда Филанджери арестовали, жена его находилась в Сполето. Мастерская, наверно, долго пустовала.

Лифт со скрипом полз вниз. Сент-Роз о чем-то задумался.

– Скажи, а ты знал женщину, послужившую для этой статуи моделью?

– Знал.

– Счастливчик! У нее на самом деле была эта королевская осанка?

– Да.

Еще немного, и мы очутились внизу. Я видел, что Сент-Роз не склонен откровенничать.

– А эта Мари? Можно ли об этом говорить с тобой? Ты думаешь, она вернется?

– Я уверен. Только, прошу тебя, оставим эту тему.

– Как хочешь. Но ты, видно, не терял времени в «заточении».

– В данном случае это совсем не то, что ты думаешь!

– Ну, тогда прости меня. Значит, она вернется.

– Мы назначили встречу в Риме.

Я едва не начал иронизировать по поводу такого ответа и такой уверенности, но мы уже вышли в вестибюль, и дверь на улицу очертила огромный прямоугольник яркого солнца.

– Ты прав, Жак. – Я вдруг глубоко поверил в то, о чем говорю. – Да, Жак, ты прав. Рим всегда был городом решающих свиданий. И не было человека, который бы не пришел сюда на свидание.