Текст книги "Эммануэль. Верность как порок"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

3

Кающийся грешник, противящийся смертному греху, не будоражил свое сознание так, как это делала Эммануэль по дороге к Марамую.

«Как глупо было сегодня говорить Жану и Аурелии, что у меня есть любовник! Зачем я болтала всякий вздор! Если иметь любовника – это значит спать с ним, то у меня нет иных любовников, кроме Марка и теперь еще и Жана. Но в самом деле действительно ли это – необходимое условие? Нельзя ли быть любовниками, не занимаясь любовью? Разве степень близости определяется сроком знакомства? Почему я не могу называть Лукаса любовником? Только потому, что мы еще не целовались? Непростой вопрос! Если бы по крайней мере у меня была возможность узнать, с чего начать, спросить совета у «Маленького Робера» или у «Большого Робера»…[14]14
  Le Petit Robert и Le Grand Robert – французские толковые словари. Дословно: «Маленький Робер» и «Большой Робер».


[Закрыть] Но нет! Они мне процитируют Мольера и Корнеля, и я запутаюсь еще больше».

Она все еще размышляла об этой проблеме, когда пришла к дому человека, которому после всех своих изысканий так и не смогла подобрать определение.

На дверь был прилеплен квадратный листочек:

«Вернусь в 19 часов».

Именно на это время они и договаривались. Эммануэль пришла на пять минут раньше.

Часы на церкви уже начали отбивать начало часа, и в это время на углу улицы появился Лукас. Едва заметив Эммануэль, томившуюся в ожидании, он ускорил шаг, но бежать не стал. Возможно, чтобы не уронить пакеты, которые он нес в руках. В них были упакованы хлеб, продукты и бутылки.

– Мы не будем ужинать в арабском ресторанчике?

– Нет, сегодня у нас праздник.

– Отлично. Что ты купил?

Он загадочно посмотрел на Эммануэль, но потом, когда порыв ветра, примчавшийся со стороны небоскребов, внезапно охватил Эммануэль и взметнул ее волосы, прилепив к ним веточки, лепестки и листики, скрутил ее юбку в спираль, восходившую вдоль бедер, проник в вырез ее корсажа и наполовину раскрыл его, продемонстрировав Лукасу великолепную грудь, которую, казалось выпек сам Пуалан[15]15
  Пьер Пуалан – знаменитый парижский булочник, открывший свою первую пекарню в 1932 году.


[Закрыть], ученый заинтересованно осмотрел обольстительную женскую фигуру.

Эммануэль была застигнута врасплох диким порывом ветра и неожиданно для самой себя засмущалась. Вместо того чтобы воспользоваться этим обстоятельством, чтобы подарить изобретателю своего фантастического платья такой же спонтанный спектакль, который она накануне вечером предоставила посетителям галереи, Эммануэль подчинилась рефлексу, известному еще со времен земного рая: она двумя руками попыталась собрать ткань платья, чтобы прикрыть тело.

Но это лишь добавило неловкости. Лукас увидел образ, будто бы созданный воображением художника, изображающего тела безумных женщин, плодов полной раскрепощенности и невероятной фантазии. Этот образ, казалось, был создан из дерева, еще покрытого корой, мхом и любовными шипами. Его окружало сияние робкой утренней зари, которое, казалось, вот-вот должно было испариться с их тел и обнажить наготу и сочность.

Можно было подумать, что эта картина была написана кистью художника XIX века, она казалась довольно непристойной: выбившаяся из корсажа грудь, полуоткрытые губы, сомкнутые ресницы, руки, сжатые между бедер…

Если бы Лукас разбирался в искусстве, то наверняка догадался бы, что этот «целомудренный» жест как раз и вызывал изысканную похоть. Все это напоминало копию образа Офелии, которая, по замыслу ее создателя, ласкает сама себя. И вихрь, который сорвал с нее одежду, был настолько прекрасен, что она готова была разделить удовольствие с возжелавшим ее тело.

Но в тот день у молодого человека не было времени для искусствоведческих изысканий: ветер стих и развеял все эти химеры с такой же внезапностью, с какой их и породил.

Эммануэль пришла в себя, быстро привела в порядок одежду и сунула руку в карман Лукаса, чтобы найти там ключ и открыть входную дверь.

Пронзительный свист заставил девушку отпрянуть назад с такой скоростью, будто ее укусил зверь.

– Виноват! – извинился ученый. – Я не обновил отпечатки пальцев.

Взяв пакеты поудобнее, он вытащил ключ, сдавил его большим и указательным пальцами и затем вновь вставил в замок. Дверь тут же открылась.

Эммануэль с запозданием подумала, что этот дом полон загадок. И она высказалась в свойственной ей манере:

– Ты мне еще не показывал свою гремучую змею.

– Я хочу научить ее распознавать твои отпечатки. Ведь лифт уже повинуется твоему голосу. Если получится, я смогу наконец дать тебе ключ.

– Зачем?

– Потому что ты – единственный человек, которого я принимаю в своем доме с удовольствием. Кто еще посмеет позвонить в мою дверь, когда я работаю, и при этом получит от ворот поворот?

– Ты хоть иногда не работаешь?

– Например, сейчас. Ты не заметила, что я надел фрак?

– Заметила. И мне очень нравится его цвет. Тебе он идет гораздо больше, чем твои каторжные одежды.

Но потом Эммануэль все же не удержалась от реплики:

– К чему эти излишества? Праздничная одежда, поход в магазины?

Но внезапно она прервала свою эскападу и восхищенно воскликнула:

– Святая Маргарита Мария Алакок![16]16
  Святая Маргарита Мария Алакок (1647–1690) – французская монахиня, учредительница культа «Святейшего Сердца Иисуса». (Прим. ред.)


[Закрыть]

Лукас нажал на выключатель, который управлял общим освещением лаборатории. Но прожекторы и потолочные светильники остались погашенными. Вместо их неподвижного света в широкий прямоугольник, куда дневной свет проникал лишь фильтрованным, смягченным – шепчущим, как любила говорить Эммануэль, – из бойниц, пробитых высоко на стенах, по всей комнате вдруг заискрилось, задрожало перемещающимися бликами сияние изумрудов, топазов, аквамаринов, бирюзы, гранатов, сапфиров, аметистов, карнеолов, опалов и рубинов.

– Как красиво! – воскликнула Эммануэль. – Я как будто в космосе! Как тебе удалось привлечь столько метеоритов и настроить игру их света?

Но ее практичность взяла верх над поэтическим настроением, и, прежде чем Лукас успел ответить на первый вопрос, она спросила:

– Все эти включенные приборы и лампочки не перегреют твое оборудование? Не повредят твоим микросхемам? Не взорвут мозг компьютерам? Я раньше замечала, что у тебя работают одновременно не больше четырех-пяти компьютеров.

– На самом деле они не работают, лишь включены в сеть. И только для того, чтобы украсить помещение. Ведь без должного освещения нет и праздничного настроения, не так ли? Пусть они выполнят роль китайских фонариков или фейерверков.

– Великолепно! Но что же мы празднуем? Первый показ твоей исчезающей ткани вчера вечером?

– Это, – ответил Лукас, – уже в прошлом. Сегодня после полудня я получил еще одну новость: результат биологических тестов, который я с нетерпением ожидал, хоть они и были формальными. В моей «Формуле 8» нет ни следа токсичности, и она полностью переносима! Я знал это и раньше, но хотел быть уверенным на все сто процентов, чтобы не отравить тебя. Все о’кей! Мыши и морские свинки остались такими же резвыми, как и я, когда переходил от белого вина к красному и от шампанского к шартрезу. Кстати, что будем пить сначала?

Эммануэль посмотрела на вино и воскликнула:

– Ну и поворот! Но почему же ты изменил своим винам из Прованса? Они в чем-то провинились перед тобой?

– Нет. Но я их пью каждый день: это своеобразное топливо для мыслей, оно не подходит для развлечений.

Эммануэль хотела бы, чтобы Лукас еще немного рассказал о результатах исследований, ей не все было понятно.

– Лукас, обычно ты выражаешься яснее. Что еще ты изобрел? Нечто съедобное?

Он почувствовал в ее голосе опасение и развеселился:

– Не бойся! Впрочем, узнаешь за ужином. А теперь – за дело!

Он положил в печь полупрозрачный контейнер, с которого снял крышку.

– Что это? – спросила Эммануэль.

– Пирог из гусиной печени.

– Самонагревающееся суфле!

– Нет, оно превращается в бабочку. Ты видишь лишь куколку. Пока она будет эволюционировать, у нас будет время для закуски.

– А есть еще и закуска?

– Да, но только одна: авокадо с икрой, королевской икрой, как меня уверяли. Очень бледной. Как жемчуг. Она – молочная.

Эммануэль восхищенно присвистнула.

– На десерт, – завершил Лукас, – мы вернемся к более привычной кухне: к торту с манго.

* * *

Эммануэль помогла Лукасу накрыть на стол. Она пожалела, что он не подумал о цветах, и предложила зажечь свечи.

Эта идея, по всей видимости, шокировала Лукаса:

– О чем ты говоришь? Оттуда у меня это старье? Может, тебе еще и цветы нужны?

«Даже у гениев есть свои недостатки, – мысленно утешила себя Эммануэль. – Так или иначе, для моего дыхания это пойдет на пользу. Нарциссы Аурелии меня прилично одурманили».

Ужин удался на славу, хорошее настроение Эммануэль и Лукаса преобразовалось в приятную эйфорию. Эммануэль свернулась калачиком в большом кресле из синтетической кожи и стали, которое служило Лукасу наблюдательным постом, когда тот был один. Сам он расположился на семицветной подушке. Эммануэль отметила, что не видела ее раньше.

– Она была в лаборатории. Я ею воспользовался, чтобы сориентироваться.

И чтобы не оставить гостье времени на вопрос «Сориентироваться в отношении чего?» – он добродушно вернулся к старой истории:

– Так ты говорила, что на выставке все прошло хорошо?

Эммануэль ответила философски:

– Для окружающих – да. Для науки – не очень. У твоей ткани есть некоторые недостатки.

– Это невозможно. Она саморегулируется, ткань абсолютно надежна.

– Видимо, неисправность в блоке управления.

Но Лукас был категоричен:

– Нет! Он тоже надежен на сто процентов. Я его испытывал.

– Возможно. Но все-таки можно предположить, что на пятьдесят процентов он барахлит.

– Он не подчинялся, когда нужно было сделать ткань невидимой?

– Скорее, он не хотел возвращать ее на место. Отдаю ему должное: ему присуща психологическая тонкость. В общем и целом он доставил удовольствие большому количеству людей. Без него я не могла бы добиться такого успеха. Что бы я ни говорила, но я не всегда такая смелая, какой могу показаться. Иногда я бываю трусоватой. Но твой механизм не оставил мне выбора.

Лукас немного успокоился:

– Я изготовил это прибор вовсе не для того, чтобы он вмешивался в твою жизнь, он не должен принимать решения за тебя. Он должен подчиняться тебе. Ты его принесла?

– Все здесь, – ответила Эммануэль.

Чтобы взять свою кожаную сумку, которая лежала на полу, ей пришлось соскочить с кресла космонавта и опуститься на колени. Эммануэль наклонилась вперед, протянула руку, но до сумки так и не смогла дотянуться.

Она вытянулась всем телом, словно гибкая змея, но все равно не смогла преодолеть это расстояние…

Эммануэль подняла на Лукаса взгляд, полный хитрого раскаяния, и заметила, что он следит за ее движениями и что они ему, похоже, нравятся. Он восхищался ее грацией и молодостью.

Возможно, признался он себе, эти аппетитные ягодицы под черной гривой волос, это шелковое платье, лишь наполовину прикрывающее бедра соблазнительницы, теплый румянец напряженных икр, матовость длинных рук – вся эта красота стоила цветов, которые он не удосужился купить.

Лукас ждал, что Эммануэль будет делать дальше. Но она все-таки дотянулась до сумки, открыла ее, достала оттуда свое платье в коробочке и протянула юноше.

Затем Эммануэль уселась в позе сфинкса и принялась внимательно наблюдать за ученым, который открывал коробочку с платьем.

Лукас разложил платье на полу и начал играть кончиками пальцев с одной из его сторон. Разные части ткани исчезали и вновь появлялись с непогрешимой покорностью.

Тогда молодой человек без слов передал пульт управления своей подруге. Та повторила операцию, результат был тем же. Она растерянно пожала плечами. Лукас же положил конец этой безмолвной сцене, высказав предположение:

– А что, если блоку просто-напросто не понравилось лежать в твоей пачке «Данхилла»?

– Да ты сноб! Он что, вел бы себя лучше, если бы ему предложили «Картье»?

– Посмотрим, – проговорил Лукас и вновь вставил сероватый блок внутрь пустой коробочки.

Сначала все шло хорошо. Но когда прибор вновь стал бунтовать, изобретатель признал: платье не подчиняется командам. Лукас прервал испытание.

– Понял! – отрезал он. – Кажется, я обнаружил дефект. Помехи дает колесико. Оно и фазор не могут долго совмещаться. Глупо было замаскировать прибор под зажигалку.

– Но это была моя идея, – сказала Эммануэль.

– Наша, потому что я ее принял. Придумаем что-нибудь получше. Это несложно.

Продолжая сидеть все в той же позе, Эммануэль волнующе поежилась. Лукас смотрел на нее все более и более восхищенным взглядом. Он спросил:

– А что твой муж? Он не был шокирован, когда увидел тебя обнаженной на вернисаже?

– Напротив! Он был горд, как отец, который ведет дочь к алтарю. Кстати, я проделала все это перед ним, еще до выхода из дома. Он снимает перед тобой шляпу! Несмотря на то что в глубине души он еще сомневается в твоем существовании. Открыто он о тебе не спрашивает, но иногда мне кажется, что он думает, будто ты – плод моего воображения.

– Но ведь он видел мою ткань?

– Если бы я ему сказала, что сама изобрела ее, он бы поверил мне на слово. Он бы не удивился, даже если бы увидел, как я воскресила Еву для воссоздания верха парижского панье[17]17
  Панье (фр. panier – «корзина») – каркас из ивовых или стальных прутьев или из пластин китового уса для придания пышности женской юбке. В России и Германии подобные каркасы назывались фижмами.


[Закрыть].

– Почему же он не верит в мое существование? Может, ревнует? Но ведь я не грешил… – удивился Лукас.

Эммануэль засмеялась со снисходительной гримасой.

– Ты представляешь себе ревность как логическую модель? – спросила она. – Марк бы не знал, как себя вести, если бы увидел, как меня целуют, но он находится на седьмом небе от счастья, когда меня пожирают взглядами.

– Странно! – решил Лукас. – Особенно для человека его профессии. Разве реклама не старается убедить всех нас в том, что нам хочется чем-то обладать?

– Реклама – это не точная наука, – заметила Эммануэль. – Но у меня пока что не было времени обучить Марка математике.

– И что бы ему это дало? Я не люблю математиков, – проворчал Лукас. – Они все отрицают. Они получают садистское удовольствие, доказывая, что та или иная вещь невозможна и никогда возможной не станет. Почему я должен им верить? Я просто беру и делаю!

Эммануэль заговорщически улыбнулась:

– Не слушаешь музыку именно потому, что считаешь, что она как-то связана с математикой? У тебя нет ни музыкального центра, ни дисков, ни кассет, ни гитары, ни флейты. Даже барабана нет! Разве тебе это не нужно?

– Зачем? Я слушаю глазами.

– А у тебя никогда не было желания напевать себе что-нибудь под нос, когда работаешь или принимаешь душ? Или, например, когда направляешься выпить кофе?

– Для меня поют образы, подпевает видимая реальность, ритм сквозь линзу задает жизнь. Удары сердца проникают сквозь невидимую ткань, а свет придает своим гаммам цветную оболочку. Я вижу! Видеть – это самое важное.

Эммануэль восхитилась:

– Наконец-то! Я открыла в тебе поэта!

– Вовсе нет! Я – ученый.

Лукас тщетно пытался выцедить хоть каплю вина из последней бутылки.

– Невооруженному глазу кажется, что вино кончилось, – констатировал он. – Но ведь глаз-то не может залезть в бутылку.

Он вдруг резко встал, повернулся спиной, отошел на несколько шагов, а потом вернулся обратно.

Эммануэль не сомневалась, что он сейчас докажет свою теорему, но не с помощью новой бутылки.

4

– Когда ты мне все расскажешь, – предупредила Эммануэль, – тогда и я признаюсь тебе кое в чем.

Лукас вдруг неожиданно позеленел в буквальном смысле слова. Он весь стал зеленым.

Позеленело его лицо, за исключением глаз, которые по-прежнему остались черными, волос, бровей, ресниц, губ и зубов, которые сохранили свой натуральный цвет.

Он развязал свой шейный платок: его руки и шея тоже были зелеными, оливкового цвета, который отличался от цвета его вельветовых брюк и его рубашки, но совершенно с ними не дисгармонировал.

– Ты сказала, что мне идет этот цвет, – объяснил он. – Полагаю, ты имела в виду лишь одежду? Или ты хотела дать мне понять, что иной цвет кожи подойдет мне больше?

Эммануэль не знала, что ответить. «У него не было времени испачкаться в краске, – подумала она. – Что же тогда он сделал с собой?»

В конце концов она несколько недовольно спросила:

– Ты съел таблетку? Во время ужина?

– Нет. Двадцать секунд назад. Знаю, это слишком долго. Реакция должна быть мгновенной. Но у меня уже есть идея, как ее сократить. Ты увидишь: скоро я получу отличный результат Тогда у меня не возникнет никаких сложностей, чтобы разработать формулы для правильного использования других материалов.

Эммануэль знаком показала, что поддерживает его идею. Но самом деле она видела лишь то, что зеленый цвет кожи просто отвратителен.

– Ты долго будешь таким страшным? – в замешательстве спросила она.

Лукас расхохотался.

– А я надеялся, что тебе понравится! Вот и доказано: я ничегошеньки не знаю о женщинах.

И он упал на большую пеструю подушку, одна из полос на которой сливалась с цветом его кожи. Через мгновение Лукас притворно вздохнул.

– Мне кажется, что все мои выходки тебя разочаровывают. Помню, какой у тебя был вид, когда я в первый раз открыл тебе свой талант суконщика.

«Отлично сыграно! – решила про себя Эммануэль. – Прекрасный способ убедить меня в том, что его недооцениваю».

Эммануэль присела к нему на подушку, притронувшись плечом к его плечу:

– Возможно, я бы лучше оценила твои открытия, если бы ты не делал из них такой тайны. Ты знаешь мой каприз: чтобы мне понравилась практика, мне иногда нужно знать немного теории. О! Слава богу! Мне кажется, твоя кожа начинает обретать нормальный цвет.

– Я принял всего лишь одну дозу, а она действует только две минуты. Хотя, возможно, в конце концов, я знаю о женской чувственности больше, чем думаю… Коньяку?

– Давай!

Он налил две рюмки, посмотрел на свою и отставил ее.

– Как считаешь, его цвет лучше бы подошел к моей внешности?

Эммануэль вновь встревожилась:

– Ты не думаешь, что эти таблетки могут тебе навредить?

– Я не подопытный кролик. Безопасность этих таблеток подтверждена длительными исследованиями. Я бы не стал рисковать. Да и другим не позволил бы подвергаться опасности.

В голосе Эммануэль проскользнула нотка досады:

– Ага! То есть ты уже многим раздал свои пилюли?

Лукас возмутился:

– Ты действительно считаешь, что первую таблетку я мог отдать кому-то другому, а не тебе?

Настроение Эммануэль улучшилось. Сомнения рассеялись, и она пожалела, что высказала их.

– Это и есть то самое изобретение, которое мы сегодня отмечаем?

Лукас вновь огорчился. Потом задумался и вдруг смущенно произнес:

– На самом деле… Я праздную твое присутствие в моем доме. То есть я хочу сказать, что для меня праздник – праздновать это с тобой.

И хотя Эммануэль была сбита с толку, это заявление показалось ей таким прелестным, что ей тут же захотелось броситься Лукасу на шею. Однако девушка посмотрела на эту шею с сомнением. Нет, цвет его кожи вновь стал нормальным. Она сказала:

– Теперь я тоже хочу тебе кое в чем признаться. Увидев твои приготовления, я поначалу надеялась, что ты предпринял их в мою честь, и была немного поражена, когда ты сказал, что все это – в честь твоего нового гениального изобретения.

– Разве я так сказал? – возмутился Лукас. – В любом случае, если ты так подумала, значит, ты тоже не слишком-то хорошо понимаешь мужчин.

– Мужчин немного понимаю. Ученых – меньше. Но я их люблю.

* * *

Эммануэль сознавала, что первый поцелуй их отношения дальше не продвинет. И ей это нравилось. Девушка хотела хотя бы ненадолго продлить их дружбу, легкость в общении. И она пропела строчку, которую знала наизусть:

– Не думаешь ли ты, что любовь – это развлечение? Жиринно, это работа, причем самая тяжелая из всех[18]18
  Пьер Луи, «Песни Билитис». Это произведение, изданное в 1894 году, первоначально представлялось как перевод на французский язык поэмы до тех пор неизвестной древнегреческой поэтессы Билитис из окружения Сапфо.


[Закрыть].

– У тебя не такой уж уставший вид, – заметил Лукас.

– Однако я провела весь день, занимаясь любовью, – призналась Эммануэль.

Поскольку он не спросил, с кем же она была, девушка продолжила свое добровольное признание:

– С мужем.

– Но ведь ты сказала, что он уехал во Франкфурт.

– Уехал Марк. А любовью я занималась с Жаном, моим бывшим мужем.

Лукас улыбнулся:

– Тот, чья жена – художница!

Эммануэль мучилась сомнениями: ей хотелось поговорить о любви с Лукасом и услышать рассказ об изобретении тоже. В идеале было бы хорошо совместить обе эти темы, начав с той, о которой она знала меньше.

– Я просила тебя рассказать мне о теоретической схеме. Можно кратко, без уравнений, мне это помогло бы понять, почему ты так гордишься перекрашиванием кожи в зеленый цвет.

– Или в коньячный. Ты действительно не хочешь это увидеть?

«На него невозможно повлиять, – решила Эммануэль. – Вот осел! Ему повезло, что я, когда надо, умею уступить».

* * *

Янтарный, словно дорогое шампанское, Лукас Сен-Милан, решила она, выглядит совсем неплохо.

Третье перевоплощение, в пепельный цвет, тоже получилось неплохо. Когда же Лукас стал перламутрово-розового цвета, потом ультрамаринового, а затем бледно-голубого, ей тоже захотелось поучаствовать в этих экспериментах.

– Ты долго еще будешь принимать эти таблетки один? – запротестовала она. – Не хочешь со мной поделиться?

Лукас не заставил себя долго просить и открыл ей деревянную шкатулку, похожую на ту, где знатоки хранят свои сигары. Миниатюрные жемчужины в полупрозрачных облатках были разложены там по цветам.

– Эти отделения сделаны из аморфного металлического стекла, – уточнил исследователь, гордый такой отделкой. – Это предотвращает риск взаимодействия между гранулами и их упаковкой. Впрочем, я испытывал их по-разному. Так, например, их действие эффективнее, если гранулы класть под язык. Для больших доз лучше пользоваться подкожной инъекцией.

– Ну уж нет! – отказалась Эммануэль. – Достаточно! К твоим таблеткам можно привыкнуть, как к героину?

– Это не наркотик. Таблетка не дает никаких ощущений – ни хороших, ни плохих. Она биохимическим методом изменяет пигментацию кожи, вот и все. Единственное привыкание, которое пилюля может создать – это привыкание эстетического плана. Некоторые могут предпочесть оставаться бордовыми или светло-рыжими на всю жизнь.

– Проглатывая таблетки каждые две минуты?

– У меня уже есть капсулы, действие которых составляет от шести до десяти часов. Скоро я пролонгирую их действие до дня, месяца и года. Я предвижу лишь одну неприятность: прихоть потребителя может измениться прежде, чем пройдет действие принятой таблетки.

– Противоядие ты пока не изобрел?

– Оно обязательно будет. Это легко. С тех пор как я провожу неограниченное количество времени над синтезом квазикристаллов, которые лежат в основе моей «Формулы 8» и количество которых практически неограниченно, больше не существует препятствий для увеличения структур. И это еще не все! Мой алгоритм позволяет предусмотреть тональности, которые будут раз в сто удивительнее, чем те, что создала природа. Даже художник никогда не сможет так умело смешать свои краски, чтобы изобразить бесконечность цветовых нюансов. Боюсь, профессия живописца недолговечна. Единственным искусством будущего отныне будет самоокраска.

– Или же придется объединять людей, чей цвет кожи будет составлять картину. Аурелия сумеет это сделать. Но расскажи мне о квазикристаллах. Это периодические объекты, не так ли?

– Точно. Откуда ты знаешь?

– Я посещала лекции по математике. И, как видишь, небесполезно.

Лукас недовольно пожал плечами:

– Они все еще пытаются меня убедить, что кристалла с осью симметрии пятого порядка не существует. А ведь у меня их полная коробка!

– Это мнение глупцов. Я лично знаю тех, кто будет без ума от твоих квазимикробов.

– Мои искусственные кристаллы – не живые существа. Это дискретные соединения микроскопических триаконтаэдров. Я создал их по очень простой модели, разумеется, если использовать шестимерное пространство.

– Что ты сказал? – воскликнула Эммануэль, не веря своим ушам:

– Триаконтаэдр – это поли…

– Я знаю! – оборвала его она. – Я уже видела один.

Теперь удивился Лукас:

– Удивительно. Это не та вещь, которая валяется на каждом углу.

– У Жана и Аурелии есть такой. Не думаешь, что подобное совпадение – настоящая фантастика? У вас с Жаном разная работа. Нет никакой связи, кроме этого невероятного полиэдра!

Она хотела добавить нежным голосом: «И меня!» Но передумала, когда увидела, как нахмурился Лукас. Она угадала причину его волнения: какой ученый не разозлится, когда узнает, что его собрат, возможно, уже заткнул его за пояс?

Эммануэль приложила все силы, чтобы успокоить молодого человека. Нет, у его изобретения не было аналога. Триаконтаэдр Жана был создан лишь для декоративных целей. Лукас же, казалось, не хотел слушать голос разума.

– И мой тоже! – прервал он ее с еще более несчастным видом.

– Но это лишь совпадение! То, что служит тебе для изменения цвета кожи, также может изменять стиль безделушек на чайном столике. И это сделал не один из твоих коллег-биологов, а инженер, женатый на художнице. Не надо злиться! Давай! Выбери таблетку, которая придаст мне уникальный светло-желтый цвет.

Лукас протянул ей пилюлю, но его хорошее настроение уже улетучилось. Однако Эммануэль это не смутило. В глубине души она скорее радовалась, что интуиция ее не подвела: Лукас и Жан имели много общего.

«Придет день, – пообещала она себе, – и они похлопают друг друга по спине мощными ударами триаконтаэдров».

Подумав, она решила, что картина будет не из приятных: эти дружеские жесты могли пробить в их коже тридцатимерные дыры…