Текст книги "Эммануэль. Верность как порок"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

5

Когда Эммануэль положила под язык желтую таблетку, она почувствовала себя не слишком хорошо. От страха у нее перехватило дыхание. На протяжении двадцати секунд она успела перебрать тридцать сценариев возможных и невозможных несчастных случаев… Произошел лишь один: ее кожа перекрасилась в неожиданно яркий оттенок. Она подбежала к зеркалу и рассмеялась.

– Вот это страшилище! – закричала она. – Две минуты – очень долго! Лукас, боюсь, твою новую кожу можно будет надевать лишь на карнавал.

– Определись получше со своими вкусами, – проворчал он. – Научись выбирать пилюли в коробке.

«Ну и ладно! – подумала она. – Дуйся на здоровье! Я повеселюсь одна».

Эммануэль взяла шкатулку и принялась изучать ее содержимое. Но ни один из других доступных цветов ей особо не понравился. Она уже хотела спросить у ученого-ипохондрика, есть ли у него в запасе другие образцы, но ее отвлекло внезапное ощущение.

– Как же жарко! Ты точно уверен, что эти твои штуки не вгоняют в жар?

– Предполагается, что они защищают от холода. Это зимняя модель. У меня пока не было времени разработать летнюю версию, которая защитит от солнца и придаст ощущение свежести. Перекрашенная кожа защищает от холода и уберегает от жары.

«Какой прекрасный мальчик! – восхитилась Эммануэль. – И тридцати секунд не прошло, а он уже превозмог свою хандру и перестал дуться».

Она приблизилась к нему, намереваясь быстрее вернуть его безмятежность поцелуем, но внезапно она так ясно представила себе необыкновенные последствия изобретения, что остановилась на полпути и пришла в восторг:

– Получается, теперь можно быть голой каждый раз, когда этого захочешь!

«А также больше нет необходимости тратить время на дополнительные теории», – решила она. И громко заявила:

– Например, прямо сейчас.

Она мигом расстегнула свое платье, взмахнула им и забросила его на балюстраду. Она склонилась, чтобы посмотреть, как оно парит вдоль вертикального ряда полихромного каучука, и улыбнулась от удовольствия, когда импровизированный змей метко приземлился между приборами, не коснувшись ни одной горящей лампочки.

– Видишь, какая я меткая!

Но молодого человека совершенно не интересовало это бахвальство. Он во все глаза смотрел на обнаженную Эммануэль, которая казалась ему самой красивой девушкой на свете.

«Действительно, – подумала Эммануэль. – Он первый раз видит меня голой. Даже платье, сделанное из его исчезающей ткани, он осмелился предложить примерить лишь поверх того, что было на мне в тот день».

Но эффект фильтра уже ослаб. К Эммануэль вернулся повседневный цвет кожи. Она исподтишка усмехнулась, увидев, как ее друг потупил глаза при ее приближении. «И на этот раз не затем, чтобы украдкой посмотреть на мои колени!»

Лукас оказался еще более застенчивым, чем она предполагала. Эммануэль хотелось сказать ему: «Возьми пунцовую таблетку, тогда твое смущение будет не так заметно». Но ей пришло на ум более приятное предложение:

– Сейчас я хочу попробовать другой цвет. Почему бы не антрацитовый? Мне кажется, он мне очень подойдет.

«И меня будет не так видно», – пошутила она про себя.

Он быстро протянул ей нужную гранулу. Эммануэль спросила:

– А что бы произошло, если бы я была негритянкой? Или китаянкой? Или арабской внешности? Цвет, который содержится в твоей формуле, стал бы иным?

– Вовсе нет. Природная пигментация не влияет на окончательный цвет.

– Прощай, расизм! – возликовала Эммануэль. – Теперь в мире не будет рас.

– Если только сам не предпочтешь какую-нибудь из них, – предположил Лукас. – Те, кто захочет объединиться в ту или иную расовую группу, смогут распознавать друг друга по новому цвету кожи. Это будет более понятно, чем эмблема, браслет на лодыжке или красный флажок.

– При условии, – продолжила Эммануэль, – что сохранится свобода выбора своей группы. И цвета. Нет! Если хорошо подумать, то мне не нравятся ни секты, ни сектанты, ни униформа, ни сутаны, ни кришнаитские тоги, ни форма академиков. А вот эта кожа аспидного цвета, которую ты мне подарил, мне очень даже нравится.

Она стала щеголять перед Лукасом, забавляясь своим внешним видом. Нужно сказать, у него был намного менее смущенный вид, и он больше не бросал на нее осторожные восхищенные взгляды. Эммануэль пошла еще дальше:

– Почему бы нам тут же не испробовать новую форму искусства, о которой мы говорили? Давай подберем тебе цвет, который вместе с моим составит первую картину, ведь на стенах твоего дома нет ни одного полотна. Но и наша долго не продержится. Едва мы ее повесим, как она сотрется, и придется создавать новую. Таким образом, твоя галерея навсегда обогатится уникальными и эфемерными произведениями. Наконец-то! Пришло время для искусства, такого же скоротечного и обреченного на смерть, как и сама жизнь!

Ее тирада длилась почти столько же, сколько и действие антрацитовой пилюли. Не теряя времени, Эммануэль теперь проглотила таблетку сливового цвета. Для Лукаса она выбрала абрикосовую. Затем, не желая разрушать цветовую гамму, она обняла ученого и весело поцеловала в губы.

Но ее обнаженное тело соприкоснулось с его одеждой. Тогда она сняла с него все вещи, одну за одной. Лукас не возражал.

Эммануэль немного отстранилась, чтобы оценить результат, и воскликнула:

– А тебе идет быть красивым!

Их цветовой дуэт становился оранжевым и белым, фиолетовым и рыжеватым, фиалковым и голубым, малиновым и алым, бурым и темно-коричневым – сближаясь по цвету все больше и больше.

Каждый раз они целовались. Настал момент, когда Эммануэль подумала, что шоколадный цвет лучше подходит ее приятелю. Сама же она выбрала кожу цвета лилии, от которой отражался окружающий свет, как раньше – от ее выставочного платья.

Но ее губы, которые не покинула свежесть коралла, сомкнулись на коричневой коже фаллоса того, кого она наконец провозгласила своим любовником.

Прошло почти десять минут, и Лукас попытался освободиться, но Эммануэль вцепилась в его бедра с несгибаемой волей. Он ей уступил, не слишком сопротивляясь, и позволил направить свой член в глубину ее рта, пока Эммануэль не почувствовала на своих губах его сок, который она выпила с наслаждением. Этого напитка было с избытком.

* * *

Их кожа уже давно обрела свой естественный цвет, а у Эммануэль во рту все еще находился член Лукаса, который, казалось, совершенно не утратил своего размера и эрекции, а девушка только и мечтала, чтобы этот пенис вновь выпустил новую струю.

Но Лукас почувствовал, что, задержавшись во рту Эммануэль еще немного, он не сможет лишить себя наслаждения, он проник в ее влагалище.

Она обвила его руками и сжала, словно ствол большого дерева. Эммануэль, словно ветер, начала шелестеть в его листьях, облизывать их и приподнимать, будто юбку, чтобы увидеть, что под ней! Она лишила это дерево девственности, как тот самый ветер, который оголил ее тело на краю улицы и который, как она надеялась, будет изо всех сил дуть вновь, и вновь, и вновь еще долго-долго!..

«Почему, – подумала она, – всякий раз, когда в меня входит новый мужчина, мне хочется кричать так, будто раньше ни один из них не доставлял мне такого удовольствия? Здесь что-то не так… Хотя, вполне возможно, я пока еще до сих пор не испытывала истинного наслаждения. Правда в том, что, пока я занимаюсь с ним любовью, я думаю, что он единственный. Вполне вероятно, что я никогда не любила и не полюблю никого, кроме него. Я ничуть не покривлю душой, если скажу ему, что люблю его так, как никогда не любила других мужчин, потому что тех я любила и продолжаю любить совсем иначе».

Еще очень долго Эммануэль изобретала для своего любовника новые ласки, крепко обнимая его руками.

Она говорила ему о чудесах, которые выпали на ее долю и которые подарили ей мужчины и женщины.

Она ничего от него не утаивала. Эммануэль рассказала ему все, что до сих пор не осмеливалась сказать Марку, и все, чем не могла поделиться с Жаном, с тех пор как год назад они расстались.

Она рассказала Лукасу о своей первой женщине, которую звали Мара (хотя у той было множество других имен, из которых некоторые она употребляла, когда была девушкой, а другие – когда становилась парнем). Она поняла теперь, о чем говорила Аурелия и что Марио описывал как долг красоты. Но к мнению Аурелии Эммануэль теперь добавила что-то вроде лирического и волшебного обязательства, от которого она не стала отказываться как для своего образа, которого она придерживалась до сих пор, так и для роли, которую, как Эммануэль надеялась, она сыграет в будущем. Как для других, так и для себя.

Она сказала об этом Лукасу. Если он поймет, то станет своим. Если ее слова его шокируют, она не затаит злобы.

– Я хочу, чтобы после смерти мое тепло продолжало жить тысячелетиями. И для этого я познаю тысячи и тысячи тел: все они – моя любовь.

Лукас слушал ее. Он не пытался анализировать смысл услышанных слов. За этими словами он видел реальную Эммануэль, непознаваемую для тех, кто следует лишь критериям своего времени. Эта реальность, подумал он, самое важное сделанное им открытие, которое даст жизнь бесконечно большему числу трансформаций, чем его собственные материальные изобретения. И он этому радовался, он был счастлив. Лукас хотел быть свидетелем этих потрясений.

Эммануэль не была похожа ни на одну другую женщину, он встретил ее случайно и тут же влюбился. Он был уверен – как ученый уверен в своем знании, – ничто, ни сейчас, ни позже, не сможет изменить этот свершившийся факт.

6

Черное тело лежало на красных и черных полосах покрывала. Его очертания сияли на матовом покрывале таким блеском, что на ум приходили самые неожиданные сравнения: комета и ночь, как огонь и пепел.

Стоя, красный Лукас смотрел на черную Эммануэль, лежащую перед ним на кровати, ее ноги свешивались с края ложа. Вагина Эммануэль была открыта для него.

Чтобы убедить себя, что верит в эту красоту, что она – его счастье, его уверенность, он назвал ее невероятной и повторил:

– Невероятная вагина, настоящая вагина, опасная вагина, идеальная вагина.

Он засмеялся и не хотел говорить Эммануэль о причине своего смеха. Тогда уже она начала расхваливать его член.

– Твой член крепок. Твой член – мост, по которому я могу пройти. Твой член – это не кривая линия, это мостовой пролет с прямыми парапетами, связующий между затопленными островами, нашей бесконечностью островов. Для меня он как венецианский мост.

«Только круче моста подвешены ее груди, – подумал Лукас, но не сказал этого вслух, потому что испугался, что Эммануэль вновь заподозрит его в склонности к поэзии. – И тяжесть их прекрасна».

Его губы припали к маленьким красным точкам, возвышающимся на черных вершинах. Его красное тело вновь простерлось на черном теле Эммануэль, и блеск их кожи своей яркостью превосходил матовый рисунок покрывала.

* * *

– Теперь, когда ты стал сексуальным маньяком, – сказала Эммануэль, пока они переводили дыхание, – мне уже некогда теоретизировать. Но все же мне хотелось бы в тишине поразмышлять о недостатках твоей системы. Не хочу, чтобы она еще двести или триста лет оставалась на стадии какой-то колымаги, нужна эволюция!

– Слушай, а позицию колымаги мы еще не пробовали, – заметил Лукас с сожалением.

– Прошу тебя, дай мне немного передохнуть, – укорила его Эммануэль. – Вспомни, что в начале вечера ты был в моих глазах неуклюжим ученым. Видя, к чему ты пришел за несколько часов, я должна себя спросить, не стала ли твоя распущенность следствием моего тлетворного влияния?

– Гордячка! – прокомментировал Лукас, держа руки под затылком. – Ну, и что эта теория?

Эммануэль положила свою ногу поверх ноги своего друга и заключила ее в объятия своих бедер, пристроив свою вагину на лобке Лукаса.

– Видишь, у меня хватает средств тебя обнять. Первый вопрос: почему твое изобретение не окрашивает губы? Половые в том числе?

– Потому что эпителий слизистых оболочек отличается от эпителия кожи. По элементарным эстетическим соображениям я сделал так, что моя формула затрагивает только кожные клетки. Ты считаешь это ошибкой?

– Совсем наоборот! Вопрос второй: ты не думал о том, что многие захотят окрасить лишь часть тела? Или нанести разные цвета на разные части: одна рука белая, другая – желтая? Не говоря о том, что наполовину халцедоновое, наполовину бурое лицо, бронзовый торс и серебряные груди вполне могли бы прийтись по нраву какому-нибудь персонажу.

– Я это предусмотрел. Я хочу смешать вещество с лосьоном или кремом, которые наносились бы локально. Однако я должен проследить, чтобы краски не попадали друг на друга: не хочу, чтобы они растекались или ложились неровно.

– Согласна. Постарайся добиться достаточной точности, чтобы я смогла сделать ресницы в шахматную клетку, кружевные уши и подошвы в горошек.

– Без проблем!

– Также тебе следует решить вопрос с антидотом. Я бы хотела сменять цвет в любой момент, а не ждать целый час, как сейчас!

– Хорошо, учту. Какие еще пожелания?

– Пожеланий больше нет, но есть один прогноз. В долгосрочной перспективе люди устанут от обычных цветов. Они захотят окрасить свое тело в какой-нибудь обсидиановый, сардониксовый или агатовый цвета. А потом попросят полный ассортимент из коры деревьев, из чашелистиков, взбитых сливок, колосков, пчелиного меда, лавы, инея, озерной воды, дождя. Появится мода на кожу, имитирующую парчу, мех горностая и белки. Люди захотят иметь шпаги, вытканные на плащах шевалье. Или ноги, которые превращаются в русалочий хвост. Потом настанет черед фасеток и призм, как на глазах насекомых. Кто-то захочет иметь кожу, которая будет похожа на зеркало. Фосфоресцирующая или светящаяся в темноте. И, наконец, когда-нибудь потребуется такая прозрачная кожа, что сквозь нее будет проходить взгляд, а мускулы, нервы и кровеносные сосуды будут видны, как на анатомической иллюстрации.

– Не уверен, что это будет эстетично, – предупредил Лукас.

– Ты прав. Отказывай! Вместо этого создай кожу из рисунков, это поможет миру помечтать. Ты ведь сделаешь одну специально для меня, не так ли?

– Обещаю, – сказал Лукас. – Но дай мне немного времени.

– И ты полюбишь окружающий тебя мир как никто другой? – спросила Эммануэль. – Знаешь, откуда это? Это пожелание высказал поэт, который не хотел умирать. Хорошие слова. Когда мне было двадцать, я предложила жизни свой вариант: я хотела жить до тех пор, пока свет четырех солнц будет согревать меня. В обмен я буду восхвалять красоту жизни до конца своих дней.

Лукас разделил эмоции, услышанные им в этом обычно таком жизнерадостном голосе. Он обнял Эммануэль за плечи, будто желая не только ее защитить, но и увековечить. Неожиданно она уткнулась лицом в выемку ключицы. Так они сидели молча довольно долго, пока мечтательность не покинула их.

7

– Марк придет через час, – очнулась она. – Он не должен ждать меня в пустом доме, это некрасиво.

– Но ты же можешь дать мне еще столько прекрасных идей! – запротестовал Лукас.

– Я вернусь, чтобы сначала опробовать твои, – пообещала Эммануэль. – Я стану твоим подопытным кроликом, прекрасным и отважным.

– Ты должна помочь мне придумать названия для моих таблеток. Сам я способен лишь присвоить им номера.

– Действительно, «Формула 8» – это слишком похоже на «Формулу-1».

Но Эммануэль все же откликнулась на просьбу Лукаса:

– Давай разберемся. До этого момента у меня было лишь два цвета кожи: данная мне от рождения и та, которую мне дарили солнечные лучи. Сейчас может показаться, что ты предоставил в мое распоряжение другой способ загара, да и сам загар стал намного разнообразнее по цвету, это уже не золотистый и коричневые оттенки, которые моя кожа приобретает на пляже. Ты стал моим новым солнцем. Нужно подыскать имя, которое будет таким же светлым, как и твое собственное.

Эммануэль напряглась, мысленно перебрала все, что смогла вспомнить из астрономии, и в конце концов предложила:

– Что скажешь насчет Гелиака?[19]19
  Гелиакический восход – первый восход небесного светила (звезды или планеты), непосредственно перед восходом Солнца, после некоторого периода невидимости («восход в лучах утренней зари»).


[Закрыть]

– Гелиак?.. Да, мне нравится.

Лукас подумал еще немного и вновь спросил:

– А может, следует дополнить это название чем-нибудь еще? Например, цифрой, чтобы избежать возможного повтора? Мы же не знаем точно: вполне возможно, уже существуют духи, нейлоновые чулки или соломенные шляпы с таким же названием. Предлагаю «Гелиак 8», чтобы эта цифра превысила спектр цветов солнечного света… Нет? Мне кажется, у тебя есть идея получше.

Эммануэль покачала головой:

– Мне нужно немного подумать…

Лукас невозмутимо улыбнулся. Но, не желая отпускать возлюбленную из своего дома, задал еще один вопрос:

– А как мы назовем ткань? И вообще, действительно ли нужно давать ей имя? Да и нужна ли она еще? Кто захочет носить костюм из такой оригинальной ткани, если последним писком моды будет показ новых цветов кожи?

– Мне пора уходить, а тебе не мешало бы поспать. Ты устал, – пожалела Эммануэль Лукаса. – Разве ты не видишь, что оба твои изобретения прекрасно сочетаются? Одно заставляет сомневаться в другом, что порождает картезианскую[20]20
  Картезианство – направление в истории философии, идеи которого восходят к Декарту. Для картезианства характерны скептицизм, рационализм, критика предшествующей схоластической философской традиции. Помимо этого картезианство характеризуется последовательным дуализмом – предельно четким разделением мира на две самостоятельные (независимые) субстанции: протяженную и мыслящую, при этом проблема их взаимодействия в мыслящем существе оказалась в принципе неразрешимой в рамках учения самого Декарта. Для картезианства характерно также развитие рационалистического математического (геометрического) метода. (Прим. ред.)


[Закрыть] проблему, проделывает дыры в восприятии окружающего, оставляет белые пятна в системе понятий.

– Вот же оно! – обобщил Лукас. – Белая дыра[21]21
  Белая дыра – гипотетический физический объект во Вселенной, в область которого ничто не может войти. Белая дыра является временно́й противоположностью черной дыры.


[Закрыть].

Эммануэль идея понравилась, и она словно попробовала это слово на вкус:

– Неплохо! Черная дыра… Белая дыра. Хорошая аллюзия.

Он возразил:

– Уверен, ты придумаешь что-нибудь получше.

Эммануэль с ним не согласилась, но несколько рассеянно начала шарить вокруг.

– Где же мое платье? А, да! Вот оно. Ох, ну ладно! Я оставлю его тебе в залог. Сейчас мне лучше надеть выходное. Ты дашь мне электронный сахарок? А я подарю тебе зажигалку, она, к сожалению, оказалась неудачной. Так или иначе, я покупала ее для тебя.

Эммануэль обвила руками шею любовника.

– Но прежде я хочу, чтобы ты выбрал мне пилюлю, которую я приму, чтобы проверить, насколько хорошо Марк знает Библию, помнишь: «Жена добродетельная радует своего мужа»?[22]22
  Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 26 гл. (Прим. ред.)


[Закрыть] Что ты мне посоветуешь, чтобы его порадовать и ослепить?!

– Думаю, лучше всего подойдет цвет золота. На самом деле я уже создал один экземпляр, который сделает из тебя настоящий самородок. Впрочем, имеется одно «но»: это экспериментальная доза, ее действие будет длиться от восьми до десяти часов. Завтра ты не сможешь выйти из дома рано утром в таком виде, если только ты не захочешь спровоцировать новый приступ паники на бирже.

Эммануэль поколебалась и предложила компромисс:

– Чтобы не слишком сбивать курс, лучше всего, без сомнения, принять таблетку прямо сейчас. И тогда я проснусь уже с естественным цветом кожи.

– Но вдруг водитель такси, увидев тебя золотой, запихнет тебя в багажник на всю ночь?

– Я не боюсь неженатых мужчин, – ответила Эммануэль. – Я чувствую себя безопаснее с самыми худшими из них, чем с простодушными дураками.

Лукас открыл табакерку из слоновой кости с прозрачной обивкой и вынул единственную золотую горошинку: старомодную, темную, почти что красновато-коричневую.

Эммануэль без колебаний ее проглотила. Через определенное количество времени ее силуэт приобрел необычный блеск солнечного зернышка.

Она походила не на золотой самородок, а на одно из сокровенных буддистских перевоплощений, на чьей статуе тысячи золотых лепестков, тонких, как паутина, покрывали друг друга на протяжении долгих лет, слой за слоем, возложенные заботой верных последователей.

Рассеянный свет ламп не отражался от поверхности ее обнаженного тела бодхисатвы[23]23
  Бодхисатва – буквально: «существо, стремящееся к пробуждению». В буддизме это существо (или человек), которое приняло решение стать буддой для блага всех существ. Побуждением к такому решению считают стремление спасти все живые существа от страданий и выйти из бесконечности перерождений – сансары.


[Закрыть]: казалось, свечение исходило прямо от нее, являясь частью ее сущности.

Лукас, завороженный от восхищения, тем не менее не задавался вопросом, можно ли еще, несмотря на такое доказательство святости, дотрагиваться до этого преобразившегося тела. Он притянул Эммануэль к себе и прижал к груди, улыбаясь от удовольствия, металл при контакте остался податливым и мягким, он не затвердел от нирваны.

Счастливая девушка поласкала его своей грудью и сверхъестественными пальцами, но выскользнула из рук, когда рвение смертного стало более мирским.

– В другой раз! – урезонил его неизменный голос любовницы. – В десятки других раз! Сотни других раз! Тысячи! Так же часто, как ты будешь делать меня золотой, чтобы еще больше обожать.

* * *

– Не люблю одеваться, – вздохнула Эммануэль, надевая через голову длинное белое платье и позволяя ему скользнуть вниз.

Но ткань не достигла пола. Нижний край, едва дойдя до уровня груди, исчез.

Эммануэль была сбита с толку.

– Странно, – пробормотала она.

– Действительно, странно, – согласился Лукас.

– Это внеземное платье понимает наш язык?

– Для этого должно быть более рациональное объяснение. Куда ты положила пульт управления?

– Я его не трогала.

Она достала его из сумки. Лукас стал нажимать на все кнопочки. Платье осталось невидимым.

Он на мгновение задумался, а потом попросил:

– Пожалуйста, сними платье.

Эммануэль подчинилась. Платье тут же вновь стало видимым. Эммануэль по собственной инициативе вновь надела его. Ткань вновь стала прозрачной. Тогда она сама нажала на пульт управления: никакого эффекта.

– Все просто, – заявил Лукас. – Я должен был это предвидеть. До этого момента мне не хватало непредвиденного случая, который бы привел к важным открытиям. Хорошо, что ты здесь, ты принесла мне удачу.

– Так что же случилось? – нетерпеливо спросила Эммануэль.

– Два вещества, контактируя друг с другом, вступают в реакцию. Гелиак, который сейчас находится в пигментации твоей кожи, вызывает прозрачность текстильного волокна. Оно больше не подчиняется командам. Мне нужно исследовать это явление, потребуется еще несколько дней. Но я уже и сейчас вижу: ламедовые выбросы квазикристаллов одной и другой формулы, без сомнения, совместимы. И они поняли это, причем быстрее, чем я. Это нормально.

Эммануэль охотно бы об этом еще поговорила, но уже опаздывала. Она вновь сняла слишком хитрое платье и отдала его создателю. Тот среди своих многочисленных приборов отыскал ее собственное легкое платье.

– Это хотя бы не сделает из меня прихоть коллекционера, – сказала Эммануэль, застегиваясь.

– Хочешь, я принесу тебе непромокаемый плащ? – все же забеспокоился Лукас, посмотрев на золотые плечи, руки, грудь и ноги.

– Ну уж нет! Не хочу начинать карьеру светила, страшась собственной тени!

* * *

Пожилой сутулый водитель такси не удостоил Эммануэль и взглядом, когда та села в машину.

«Он даже не заметил моего одеяния, – подумала она. – Лукас зря беспокоился по поводу моей безопасности». Однако через пять минут мужчина бесстрастным голосом произнес:

– Да уж! Чего только не увидишь с моей профессией!

Эммануэль сжала колени и выдвинула бюст, чтобы поближе наклониться к нему и поговорить с этим философом:

– Вам не нравится цвет моей кожи?

– Хм! – выдавил он в ответ.

Затем четверть часа они проехали в полной тишине, после чего пожилой мужчина поведал о своих выводах:

– Без сомнения, вы художница.

Интересно, чем подобное заявление было в его устах: обвинением или комплиментом? По его тону понять это было нельзя. Так или иначе, Эммануэль решила расставить все точки над «i»:

– Нет, я просто влюблена.

В зеркало заднего вида девушка увидела, что морщинистое лицо водителя осветила слабая улыбка. Она услышала, как ее собеседник что-то бормочет, будто вспоминая что-то личное:

– Любовь… Когда-то и я знал, что это такое!

Эммануэль разволновалась и начала спорить:

– Вы же не будете мне говорить, что теперь о ней ничего не знаете?

По его грубоватому смеху было трудно понять, польщен ли он или же, наоборот, возмущен. Он заговорил лишь через несколько минут. Ему, казалось, была присуща медлительность.

– Думаете, так уж легко понравиться в моем возрасте?

– В моем не легче, – возразила Эммануэль. – Я обрела такой цвет, чтобы понравиться, и видите: все напрасно!

На этот раз он вдруг засмеялся вполне доброжелательно, и смех разгладил его глубокие морщины. Однако мужчина не произнес больше ни слова, пока не остановился перед дверью дома Эммануэль.

Затем, перед тем как открыть дверь такси с ее стороны, он обернулся и склонился к ней. Таксист впервые посмотрел ей в глаза и заговорщически подмигнул.

– Спокойной ночи, милая дама, – сказал он. – И не расстраивайтесь! Уверен, вы обязательно будете иметь успех.

«В целом изобретение Лукаса довольно удачно! – поздравила себя Эммануэль, вызвав лифт. – Уже при первом выходе я обзавелась новым другом».