Текст книги "Нея"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Почему ты так странно на меня смотришь? – спрашиваю я.

– Ты не можешь здесь ничего разглядеть, – отвечает Морис. – А как я должен смотреть на тебя? На что я должен смотреть, Нея? Что ты имеешь в виду?

– Я ничего не имею в виду, но я вижу тебя, поэтому и ты определенно можешь меня видеть.

– Нея, давай вернемся к твоей задаче…

Я забираю у него учебник, беру его руку, горячую и дрожащую. Подношу к своему лицу, кладу на щеку и целую ладонь. Он как-то смешно на это реагирует неуклюжим движением. Я оставляю его руку в своей и тяну к себе, так что он весь повинуется мне, словно марионетка.

Кажется, он не понимает. Я думала, он все должен знать, но он не знает, напротив, можно подумать, что он хочет, чтобы решение принимала я. А почему бы и нет? Но я не знаю наверняка: кто же должен решать? Может быть, мужчина ожидает сигнала? Возможно, это какой-то тайный знак? Я слышала, что масоны делают специальный знак пальцем, при рукопожатии, так, может быть, здесь что-то похожее?

Итак, я притягиваю его руку и кладу ее себе на грудь. Ну вот, это решит исход дела: если ему все это совершенно безразлично, тогда, как я и боялась, с моими бугорками что-то не так, и для него я всего лишь маленькая девочка. Крошечный сосок тверд, как жемчуг, и его рука не просто лежит на нем, она шевелится. Теперь он поглаживает мою грудь, ведь он должен убедиться, что это на самом деле грудь. Он положил палец на затвердевший сосок – немного больно, на самом деле ничего хорошего – он давит слишком сильно, – но тогда он должен находить это приятным. Я не теряю времени даром и кладу другую его руку себе на грудь. Он начинает снова, но опять надавливает слишком сильно! Он больно захватывает мою кожу! Он… Я не знаю, чего он хочет. Но все равно странно. И все это – ласки?.. Я… как бы поточнее выразиться… Я совсем иначе представляла себе все это. Однако я решаюсь идти до конца.

– Закрой дверь, нам не должны помешать, – говорю я ему.

Он послушно встает и молча закрывает дверь.

– Так не пойдет, мама может зачем-то войти. Я не хочу, чтобы она помешала нам заниматься математикой. Может, ты вставишь ножку стула в дверную ручку, тогда она не сможет открыть дверь? Так я обычно делаю. Она не любит, когда я запираюсь, говорит, что в моем возрасте не следует закрываться. Она не понимает. Когда я работаю, я не хочу, чтобы кто-нибудь околачивался здесь. Иди сюда и сядь рядом со мной!

Морис повинуется. Он по-прежнему не произносит ни слова и садится на прежнее место. Если я снова о нем не позабочусь, он не шевельнется. Потому я снова беру его руку и направляю ее к моей груди и животу. Скоро мы проверим мою «секс эпил» (сексуальную привлекательность)! Я чрезвычайно счастлива, что темно. У меня появляется чувство, что мой пушистый холмик стал сверхтолстым. Я решительно сбрасываю с ног простыню и кладу руку Мориса туда, где обычно лежит моя. Он наконец начнет действовать напористо, ласкать, как ласкал Сюзанну? Но как же сказать ему об этом? Это… происходит не совсем так. Сначала он действует гораздо быстрее, его палец слишком тверд… А потом то, что он должен делать, именно то, что мужчина делает с женщиной. Ибо совершаемого им сейчас явно недостаточно для него, когда он находится с Сюзанной; поэтому то, что он делает со мной, не должно на этом закончиться. И возможно, несмотря на мою грудь и его руку… в этом случае, наверное, он действительно не воспринимает меня как женщину.

– Нет, Морис…

Он отпрянул.

– Но, Нея, я не имел в виду… Извини, я потерял голову!

– Нет, Морис, я не сержусь, совсем наоборот. Иди сюда.

Он подходит и садится рядом со мной. Я снова вижу вздутие в его брюках и вновь думаю, что, возможно, самое время мне показать пример. Я кладу свою руку на его бедро. Он не шевелится. Я трогаю выпуклость под ширинкой. Он остается неподвижным, как будто превратился в камень. Я немного паникую. Время идет. Отец скоро закончит просмотр своего сериала, у мамы появится какой-нибудь сумасшедший план, в осуществление которого она захочет вовлечь и меня, – нельзя терять ни секунды. Я расстегиваю ремень. Морис по-прежнему не двигается. Тяну вниз молнию. А это довольно сложно, ведь застежки-молнии вовсе не так просты, как вам кажется. И я опять чувствую там выпуклость. Его трусы имеют разрез спереди. Я просовываю туда руку – и вот он, как странно! На самом деле я и не представляла его себе таким! Твердым, громадным. Что он собирается им делать? Я не уверена… Поэтому говорю:

– Морис, пожалуйста, давай…

Он встает, спускает брюки, снимает туфли, затем трусы. Нижняя рубашка свисает до бедер. У него действительно не слишком красивые бедра – довольно узкие и длинные. Все же чудесные светлые волосы на его руках очень возбуждают меня. Не знаю почему, но эти замечательные светлые волосы на теле Мориса, равно как и его пристальный совиный взгляд, вызывают у меня желание поцеловать его и прижать к себе!

– Теперь ляг на меня.

Он, по-прежнему молча, повинуется. Ничего, абсолютно ничего не происходит. Я не чувствую его растительности, как предполагала. Его твердый член – как барьер между нами. У него какой-то одержимый взгляд – а интересно, чем одержимый? Что касается меня, то я не чувствую ничего, кроме чего-то похожего на спазм в животе. Морис тяжелый, и мне больно. Так, уже лучше: теперь он раздвигает мои ноги. Я позволяю ему это сделать, ведь у него, конечно же, намного больше опыта. Я должна полностью подчиняться ему, иначе допущу какой-нибудь промах, и он поймет, что я абсолютный новичок в этом деле.

Он еще шире раздвигает мои ноги. И вот оно! Конечно! Я всегда это знала. Я же видела котов и собак. Во всяком случае, я знала из уроков по половому воспитанию, что его половой член должен войти в меня.

Но я думала, это произойдет после занятия любовью. Значит, ты занимаешься любовью, и в это время член входит в тебя. Интересно, как это может быть? Такой большой предмет, такая палка никогда не сможет пролезть в это очень маленькое отверстие, кажущееся таким плотным вокруг моего пальца.

Но все же я раскрываюсь, такая влажная, как если бы играла сама с собой. Я ожидаю, а ожидание меня всегда волнует. Кроме того, недавно я заметила за собой одну уловку: когда ласкаю себя, иногда держу руку в нескольких дюймах от моего лона в то время, как мне больше всего хочется погладить себя. Это длится порой в течение нескольких минут.

Мое влагалище увлажнено. Можно даже сказать, весьма обильно увлажнено. Иногда я даже испытываю большие затруднения, так как, если ласкаю себя слишком быстро, появляются и капли.

Я готова – и вот он пронзает меня, опустошает!.. Больно… Кажется, я вот-вот закричу во весь голос. И вроде даже кричу. Нет, конечно, нет, потому что Морис на мне, в этот раз он во весь рост лежит на мне, локти на постели по обе стороны моего тела. Его голова во впадине моего плеча, он вздыхает, что-то говорит:

– Это было изумительно, Нея, Нея, моя любимая!.. Нея, теперь ты женщина. Это было чудесно! Ты женщина. Чудесно, это было чудесно, Нея!

Не знаю, что в этом было такого чудесного? Мне было слишком больно. Но я уверена, это было именно то, чего я ожидала. То, чем мы только что занимались, конечно же, и есть любовь. Еще я знаю, что, даже испытывая невероятную боль, я почувствовала, как что-то словно взорвалось во мне: я чувствовала судороги внутри себя и моментами испытывала нечто очень похожее на удовольствие. Ничего похожего на то, что я давала себе каждый день. У меня, однако, появилось предчувствие того, что в будущем я начну совсем иначе воспринимать такое удовольствие – полно, неистово и с куда большим удовлетворением.

– Я женщина, Морис?

– Да, Нея…

– Я твоя женщина, Морис?

Глава 2
МОЯ СЕСТРА, МОЯ ВЛАДЫЧИЦА

Она поддавалась мне, как игрушка; я не злоупотреблял своей властью; вместо того, чтобы подчинить ее своим желаниям, я стал ее защитником.

Шатобриан. «Посмертные записки»

Морис ушел. Он еще раз закрыл за собой дверь. Я почти не двигалась. Опять я в объятиях этого медленно тянущегося и ленивого полудня. Нежно провожу пальцем по своему бедру. Немного поворачиваюсь, чтобы лучше видеть. Уже высохшая кровь имеет оттенок розовой акварели. Но я знаю, что та, другая жидкость, по консистенции похожая на яичный белок, – сперма, мужская сперма. Со знанием дела повторяю запрещенное название. Не важно, как часто употребляют его в разговоре, но родители и учителя, словно ненормальные, по-прежнему стараются заставить нас поверить, что сейчас от нас ничего не утаивается, – но как только вы попытаетесь произнести слово «сперма», как если бы сказали «хлеб» или «трава», вы сразу увидите, как вытянутся их лица! Слово «сперма» – запрещенное слово, потому что и само занятие любовью остается запретным. Во всяком случае, для девушки моего возраста.

И даже для Сюзанны – поэтому она не должна напускать на себя важность! Возможно, это случилось с ней точно так же, как и со мной (и я счастлива сказать это: «со мной»!): ее завлекли, ею овладели, ее любили – не знаю, какой из этих глаголов использовать. Она, конечно же, была в постели с мужчиной, хотя и ей это тоже запрещено. Мать рассвирепеет, а отец просто не поверит. Что же касается парней, то я слишком хорошо знаю, что они думают о девушке, которая спит с кем попало. Они первыми пользуются подвернувшейся возможностью, но я слышала, что они говорят потом!.. И девушки тоже. Может быть, они кое-чем и занимаются, но тайно, ибо, как говорится, лучше грешным быть, чем грешным слыть.

Но, конечно же, ко мне все это не имеет отношения, ведь Морис любит меня, он сам сказал мне.

Я никогда не забуду эти странные нотки в его прерывающемся, печальном голосе. До последнего вздоха я буду теперь повторять не только слова, но и саму интонацию: «Это было изумительно, Нея! Нея, любимая Нея, теперь ты женщина. Это было чудесно, чудесно! Нея, Нея, ты женщина».

Да, я могу повторить каждое слово и, больше того, раскрыть значение последней фразы. Когда это происходило, мне было слишком больно, но я счастлива, что он разговаривал со мной во время акта, хотя, скорее всего, это было вызвано упоенностью собственным положением, а не чем-то иным. Повторяя его слова снова и снова, я опять возбуждаюсь. Вполне естественно, мой палец перемещается с бедра к этому небольшому отверстию, которое я обычно заполняю другими образами, другими мыслями. Но это уже не мой палец, не моя рука, не привычка, даже не половой член Мориса, такой твердый и толстый, это весь Морис внутри меня, хотя больше и не причиняет мне боли.

Дорогой, дорогой Морис! Чудесный, замечательный Морис! Я очень нежно повторяю про себя «дорогой» и «замечательный», потому что слова уже сами по себе доставляют мне наивысшее наслаждение.

Вообще-то мне нужно воссоздать всю сцену: дверь открывается, я вхожу в комнату, а там голый мужчина развлекается с горничной-испанкой, например. Он задирает ей юбку, стискивает ягодицы или засовывает руку в лифчик, так что ее груди набухают и твердеют – и готово: мои груди, хотя и маленькие, сами набухают и делаются твердыми.

А затем мой любимый маршрут: от грудного соска, минуя мой чувствительный к щекотке пупок, вниз. Я напрягаю и расслабляю мышцы живота; такие движения мышц под кожей вызывают у меня дрожь. Затем я играю с волосами на лобке: вычерчиваю зигзаги и арабески, задерживая на этом свое внимание как можно дольше. Когда я не в силах больше сдерживаться, погружаю палец или даже всю руку во влагалище, где иногда так влажно, что я даже вытираю там своей ночной рубашкой или простыней.

Так как я не хочу, чтобы кто-нибудь заподозрил, то прежде чем отправиться в постель, я беру в ванной комнате небольшое полотенце, задираю ночную рубашку и кладу полотенце себе под бедра. Позднее я возвращаю его в ванную, поэтому никто ни о чем даже не догадывается. Сегодня я не предпринимала никаких мер предосторожности, и моя постель, должно быть, выглядит как после битвы. Но это – наименьшая из моих тревог. Мой дорогой замечательный пальчик делает все, что нужно, так быстро, что я даже не успеваю как следует подумать. Я мчусь как сумасшедшая со склона, откуда я обычно скатывалась, когда была маленькой, на луг, простирающийся от дома до берега реки. Я ничего не понимаю… нет, я понимаю одно: до Мориса я, должно быть, доставляла сама себе наслаждение, но сегодня то, что я пережила, было экстазом. Я поняла это сразу, мгновенно уловив разницу между испытываемым мною обычным механическим удовольствием и настоящим экстазом, который поглощает тебя всю.

Однажды я слышала, как двое юношей (можно даже сказать, молодых мужчин, ведь им было как минимум по двадцать лет) употребляли слово «экстаз». Но это было лишь слово, простой звук, как «половой член», «грудь» или «лоно», слово, помогавшее мне самой достичь наслаждения. В действительности же экстаз – это нечто большее, нежели простое механическое удовлетворение. Экстаз, и в этом вся суть, случается только когда занимаешься любовью. Когда мы были близки с Морисом, я была удивлена, и мне таки было довольно больно, в противном случае я достигла бы экстаза, как у меня обычно бывает. Поэтому ощущение кульминационного момента, должно быть, жило во мне подспудно, и только сейчас он наступил по-настоящему. Интересно, смогла бы я когда-либо достичь его снова, без Мориса?

Такой ход мысли все еще очень четко прослеживается моей памятью, но дальше вдруг – пробел. Должно быть, я уснула. Помню, как в ногах появилась какая-то тяжесть, хотя голова, наоборот, остается абсолютно ясной. Я тщательно вычищаю простыню и поправляю постель. Моюсь в тепловатой воде, которую постепенно делаю все более горячей до тех пор, пока могу выносить ее тепло. Биение в висках. Я чувствую, как струйки пота сбегают вниз по обе стороны носа. Хочу, как иногда это делаю, поласкать себя в ванне. Иногда во второй раз все происходит так неожиданно быстро, что я почти теряю сознание. Или еще может случиться так, что я пытаюсь получить удовлетворение, но оно от меня ускользает. В таких случаях я, задыхаясь, сдаюсь или испытываю лишь нечто вроде сухого облегчения, в результате чего я остаюсь скорее неудовлетворенной и раздраженной. Теперь происходит что-то совершенно другое: с самого начала я не испытываю вообще никаких чувств, как если бы моя кожа представляла собой толстую ткань, разделяющую мои чувства и мое настоящее тело. Образ Мориса не помогает мне: наоборот, кажется, я только становлюсь еще суше.

Я быстро вылезаю из ванны и закутываюсь в легкое шелковое кимоно, которое отец привез из деловой поездки в Японию. Это было тогда, когда он еще ездил в командировки. Это был подарок для мамы, но она никогда его не носила – не знаю, почему она отдала его мне. Я люблю его, потому что это самый женственный предмет одежды, который у меня есть. В нем я выгляжу высокой и стройной. Мои волосы падают на плечи, и если я укладываю их в прическу, то выгляжу намного старше своих лет. Я одолжила у Сюзанны косметику и приступила к работе над собой: глаза, губы и даже (актрисы обязаны это делать) внутри ушных раковин. Я уверена, если бы какой-нибудь мужчина увидел меня в этот момент, он бы подумал, что я вполне искушенная женщина.

Но, конечно, для занятия макияжем я выбираю время, когда нахожусь одна в квартире. Маме бы это не понравилось, она вообще считает макияж нездоровым развлечением. Если бы она, бедная, знала! В самом деле, кажется, она считает все, чем занимаются девушки, напрасной тратой времени. Она даже не представляет себе! Она считает себя женщиной с широкими взглядами и всегда говорит нам об этом, особенно когда что-то нам запрещает. В кимоно я не просто чувствую себя старше – у меня всегда возникает непреодолимое желание, которое гонит меня прямо в кресло, заставляя раздвигать ноги и удовлетворять себя немедленно, лишь бы как, торопливо, бездумно.

Мне кажется, во всем виноват шелк, его мягкость и запах.

Однажды я взяла какие-то очень резкие, содержащие мускус духи из маминого туалетного столика. Духи эти очень дорогие, мама никогда ими не пользуется, предпочитая туалетную воду с сильным лимонным запахом. Мое кимоно благоухает мускусным ароматом, смешивающимся с запахом моего тела. Смесь заставляет меня вспомнить фильм «Жижи», экранизированный по роману Колетт, который я видела в фильмотеке. Мне кажется, кокотки должны пахнуть именно так, это тот вид запаха, который придает чувство собственной значимости, ощущения своего тела.

Мне, вообще-то, не очень нравится мое физическое развитие. Сюзанна во много раз лучше в этом смысле, но в какой-то момент я забываю о своих недостатках, размышляя лишь над своими лучшими качествами. Например, моя кожа. У меня очень нежная кожа, ее чудесное бледное матовое строение больше напоминает китайское. У меня никогда не бывает прыщей или угрей. Более того, мысли о своей коже имеют такой же эффект, как и размышления о кимоно и его запахе: это один из моих способов просыпаться – что отнюдь не является автоматическим процессом. Что же касается школы, домашней работы и спешки то в одном, то в другом, то у меня действительно остается мало свободного времени. Но мастурбирую я так часто, как только могу; получается как минимум один раз в день.

Внезапно я начинаю видеть Мориса в другом свете: он кажется далеким, а его образ все более расплывчатым, и я начинаю как бы дискутировать сама с собой. Я интеллигентна, теперь я женщина, женщина, которую он выбрал. Сюзанна ничего не знает о том, что случилось… Что будет? На меня накатывает странная волна гнева по отношению к Морису и прилив неудержимой любви к Сюзанне. Как он осмелился предать ее? Возможно, я и радуюсь этому или испытываю чувство самодовольства, но сама мысль об этом невыносима. Как будто она сближает меня с сестрой, восстанавливает против Мориса и его отказа от нее. По крайней мере, Сюзанна должна знать, что я люблю ее. Он не является членом нашей семьи. Она всегда находила и будет находить мужчин, сколько захочет. Может быть, из-за своей чрезмерной внушаемости она вскоре примирится с этой мыслью: конечно, мама не слишком расстроилась бы, если бы отношения между ее старшей дочерью и «коммивояжером» не получили дальнейшего развития…

Я дождусь подходящего момента. Что касается меня, то в действительности не существует никакой проблемы: я не буду ханжой, как Сюзанна, которая позволяет Морису только брошенные мельком взгляды на ее плоть или полупоцелуи украдкой, когда их никто не видит. Да, я буду любовницей Мориса до тех пор, пока не стану его женой. Но чем больше я убеждаю себя, что события неизбежно найдут продолжение, тем большую нежность я испытываю к своей сестре.

Нет, невероятно то, что я думаю. Я не могу питать недоброе чувство к Морису. Нельзя негодовать в отношении того, кто любит тебя, а он меня любит. Все же я в долгу перед Сюзанной. Речь идет не о компенсации или утешении. Морис явно не был предназначен для нее, как и она для него, потому что я – противоположность Сюзанны, а Морис изменил свое мнение и выбрал меня. Что я должна Сюзанне – это саму себя. Не много, но это все, что я имею, у меня нет ничего, кроме меня самой. Разве не утверждают, что любовь – это собственный яд? Сейчас я ни одного человека, близкого или далекого, не люблю так сильно, как люблю Сюзанну. Эту повседневную невидимую любовь я и должна открыть ей.

Верно, так и должно быть, я не буду терять время напрасно. Босиком иду по коридору и бесшумно открываю дверь ее комнаты. Она опустила шторы и уже легла в постель. Мориса в комнате нет. Я была уверена, что после обладания мной он не мог, как обычно вернуться к своей невесте или, что более точно, к экс-невесте.

Это своего рода наука. Я не испытала трепета от этого, все случилось так, как я и ожидала. Моя логика безупречна, и как только я вижу Сюзанну, отвергнутую, раскрытую, я подавляю рыдание. Возле кровати глубоко вздыхаю.

Пристально разглядываю ее.

В том, как она возлежит на постели, обнаженная, само воплощение лени и беспечности, даже не удосуживаясь как следует отвернуть покрывало, даже не положив подушки поудобнее – вся Сюзанна, дорогая, чудесная Сюзанна. Да, Сюзанна, ты прекрасна и восхитительна! Я бормочу слова, как совсем недавно это делал Морис.

Лежа на животе вполоборота, одна нога слегка согнута, другая вытянута, моя сестра демонстрирует мне свои красивые округлые груди, два атласных шара с незаметными углублениями в районе талии, и затененное продольное расширение между бедрами, которое в моем воображении шевелится темной массой, колышется под моим пристальным взглядом. Я ложусь рядом с ней, распахиваю кимоно и прижимаюсь к ее телу. Поначалу она даже не замечает; тогда я просовываю свою левую руку ей под голову. Она слегка приподнимается, как будто хочет облегчить мою задачу, но по-прежнему рассеянна. Моя другая рука обнимает ее, соединяется с ее собственной рукой, лежащей полураскрытой на груди, и эта рука смещается, как будто хочет освободить место для моей. Это только рука, хотя она так податлива, Сюзанна почти засыпает.

Впервые я ощущаю в своей ладони этот темноватый сосок, этот большой коричневый околососковый кружок, предмет моей огромной зависти; темный сосок возвышается подобно моему, околососковый кружок сжимается и дрожит.

Почти бессознательно я выдвигаю свои бедра вперед, чтобы еще крепче прижаться к ней: я чувствую нечто похожее на настойчивость и слегка раздражаюсь от того, что у меня отсутствует мужское начало, нет полового члена, чтобы вонзить в нее. Этот член, который согласно моему воображению мне следовало бы иметь, чтобы войти в Сюзанну, как Морис вошел в меня, должен быть твердым, вздутым, подергивающимся, его небольшая вена выпуклой, а головка – красного цвета…

Но я останавливаю себя, пристыженная, смущенная. Сюзанна подумает, что я сошла с ума или, еще хуже, – омерзительна. Она придет в ужас от моего бесстыдства. Я содрогаюсь от стыда, мое сердце готово выскочить из груди, а слово «бесстыдство» задевает меня, как плевок. Еще одно слово: всегда эти слова, которые мне нравятся, которыми я обычно так удачно пользуюсь, но которые тоже могут восстать, оборачиваются против меня, клеймят меня навечно, возвещают о моем стыде. Что я отвечу Сюзанне, если она скажет: «Прекрати эти пакости, прекрати, ты, потаскушка, что ты делаешь, грязная сука»?

Однажды я подслушала, как, выходя из туалета, Жанна Мьяле сообщила Мишель Фарно, что слышала, как в соседней кабинке две девушки занимались какими-то пакостями, и она узнала голос одной из них, Луизы Менего.

С того самого дня под пакостями я всегда подразумевала двух девушек, возбуждающих друг друга среди сортирных запахов. Должна признаться, меня месяцами преследовал образ Луизы Менего и другой девушки, занимавшихся своими грязными шалостями, но лишь до тех пор, пока я не предпочла лучшее: забавляться с собой. И, кроме всего прочего, бесстыдница Луиза Менего была совсем непривлекательной, хитрой, сутулой, с землистым цветом лица.

Но с того времени, как я узнала об этих «пакостях», я была очарована ее очень тонкими, почти белыми губами, представляла их прилепленными к своей коже подобно глубокой царапине, подобно неизгладимому воспоминанию о порезе бритвой.

У отца есть набор бритв. Замечательная коробка красного дерева с подкладкой из темно-фиолетового бархата, в которой находятся семь вышедших из употребления опасных бритв. Каждое широкое лезвие инкрустировано золотом. А ручки – из слоновой кости, пожелтевшие от времени, истертые и настолько гладкие, что кажутся отполированными державшей их рукой. Должно быть, мне было семь или восемь лет, когда я взяла одну из бритв и порезала себе левую ладонь.

Сейчас, лежа неподвижно, я ощущаю, что Сюзанна продолжает мои прежние действия на свой страх и риск. Значит, она не чувствует отвращения ко мне! Стыд исчезает, как по мановению палочки, на смену ему приходит возбуждение. Какое счастье! Моя рука оставляет грудь, на которой лежала, и опускается на живот Сюзанны, в то время как все мое тело снова движется в унисон с нею. Я не могу больше ждать. Я не могу больше попусту терять время. Мой палец проскальзывает в «барашки» Сюзанны.

На этот раз больше нет восторга, лишь настоящее исступление: Сюзанна под моей рукой «взрывается» с неистовой силой, открывается в последовательности глубоких ритмичных волн. Я ласкаю ее языком, захватывая лопатку. У меня такое чувство, как будто я тону в ней, впитываю ее, поглощаю ее целиком. Моя действующая рука не может дальше продвинуться ни вперед, ни назад, потирая, изучая, возвращаясь, погружаясь в глубину, выходя назад. Я не могу больше остановить себя. Я никогда не остановлюсь! Вместе мы больше не срываемся вниз, мы летим, мы проносимся над поверхностью, не касаясь ее. Я твой мужчина, моя женщина! Я твой фаллос, моя маленькая рабыня! Я бормочу все, что приходит на ум. Я не знаю, что говорю, я произносила неизвестные мне слова. Быстрее, быстрее, палец – мой резвый член, быстрый ствол, скоростной механизм; быстрее, Сюзанна, чудесно, мой член на твоем клиторе, давай, давай продолжай…

А затем я сразу, без перехода, успокаиваюсь. Я подаю ей команды: на спину, не двигайся, раздвинь ноги. Здесь моя работа несколько замедляется. Даже останавливается, так как я чувствую, что она почти в экстазе. Она дрожит, мне это знакомо: когда вдруг теряешь контроль над желанием или страстью, просто твоего тела не существует, и ты забываешь почему.

Она издает стон разочарования. Я улыбаюсь и утешаю ее. Моя Сюзанна… Я должна успокоиться даже больше, чем она, поскольку не знаю почему, но я совершенно была настроена на то, чтобы в любом случае не допустить кульминации.

У меня такое чувство, что все, что бы я ни завоевала для себя, я краду у нее.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось снова приблизить ее к себе. Если воспрепятствовать исполнению ее желания, то и мое тоже не исполнится. Она с раздражением раскрывается, однако она все еще слишком близко, чтобы отказаться от оргазма.

Я снова обретаю чувство ориентации, а это случается со мной так часто, что именно сейчас я превосхожу саму себя. Все ее тело в поту. Подмышки мокрые и горячие, как и влагалище. Я погружаю в одну из них свой нос, язык. Она покорно поднимает руки, закидывает их себе за голову. Я позволяю своим губам и языку касаться ее влажной кожи, добавляя свой собственный пот и слюну. Характерный для диких зверей запах ее тела усиливается благодаря моему, и я опускаюсь ниже. Мой рот дотрагивается до ее лона, и я раздражаюсь, будто нахожусь под гипнотическим влиянием. Я знаю слишком хорошо, как это закончится. Я не хочу этого! Я мешкаю, колеблясь. Теперь моя очередь испытать неудовлетворенность.

Наконец-то именно она обхватывает мою голову руками, грубо наклоняет ее к своему лону, сопровождая это нетерпеливым и (я почти готова поклясться) сердитым вздохом. Я укушу ее, закричу! Однако чем большее отвращение я чувствую, тем большее желание испытываю быть неистовой, кусать ее; чем более нежным становится мой язык, тем более утонченными мои поцелуи и мягкими мои губы. Что-то подсказывает мне, что это единственный способ превратить мое отвращение в любовь.

Пронзительный вскрик Сюзанны звучит так страстно, ее оргазм настолько полон и глубок, что кажется, все разрешается безвозвратно, раз и навсегда.

Я никогда не забуду чудесно изнуренное лицо Сюзанны после экстаза, охватившего ее. Благодаря ей я познала рано – как познавала всегда – счастливую мимолетность обретенного удовлетворения. Она лежит на боку, разглядывая меня. Нежно гладит мои волосы. И смотрит на меня с удивлением.

– Ты намного сильнее меня, Нея, – говорит она мне. – Я всегда хотела другую девушку. Но мне никогда не приходила в голову мысль испробовать все.

– Почему нет?

– Я не знаю… Я привыкла думать, что одинока в ощущении определенных желаний… И потом… как мне объяснить – я не осмелилась бы… Я не смела…

– Ты не смела. Но во всяком случае, у тебя было сильное стремление…

– Да. Ладно, не совсем, но… Это было давно, когда я проводила свои каникулы в Шотландии у своей подруги Мари Макгарре. Мы с ней хорошо ладили. Она бывала в обществе со славным парнем. Я должна была быть ее спутницей. Ее родители оказались очень строгими католиками. Даже не возникало вопроса, чтобы предоставить Мари самой себе хотя бы на несколько минут. Но нам троим разрешалось подниматься наверх в комнату девушки, где стояло пианино. Считалось, что мы поем старинные шотландские баллады. К ее счастью, я играла на пианино. Сразу же, как только мы оказывались в ее комнате, они ложились вдвоем на кровать Мари. Я играла так громко, как только могла, и они подпевали более или менее в унисон.

Нужно ли мне говорить, что бывали моменты, когда я пела в единственном числе, и поверь мне, это всегда было нелегко, когда я могла слышать, как они вздыхают и тяжело дышат позади меня. Я просто не могла помочь себе, я должна была обернуться. Мари была такой же юной, как и ее дружок, имя его я забыла – что-то типа Джеримайа или Джошуа. Я не знаю, одно из этих библейских имен, только английское, прости, шотландское, может подойти. Самое смешное, что парень совсем не бросался на меня. У него была очень бледная белая кожа, местами розоватая – а меня это вовсе не привлекает. Мари, напротив, была совершенной красавицей, и, более того, она получала такое наслаждение от занятий любовью, что это сводило меня с ума. Я выводила эти шотландские народные песни на пределе своего голоса, но напрасно, потому что я могла думать только о ней…

– Но разве ты никогда не хотела заняться любовью с ними обоими?

– Нет, это было нереально, такую идею я ни разу не воплотила в жизнь. Но послушай, Нея, удивительно, что ты задаешь мне такие вопросы.

– Что в этом удивительного? Ведь не является больше удивительным то, что ты спишь с Морисом.

– Неправда, я не сплю с ним… Он действительно хочет меня, но я считаю, что с моей стороны было бы неразумно ему уступить.

– Неразумно, ты говоришь? Но, может быть, это потому, что ты на самом деле не хочешь…

– О да, я хочу… Послушай, я не совсем уверена. Я до этого занималась любовью с ребятами. Но дома я бы постоянно беспокоилась, хотя… Ты ведь знаешь, мама…

– Я не думаю, что это из-за мамы. Ты уверена, что Морис любит тебя?

– Конечно… Почему же он тогда женится на мне?

– А что, если он изменил свое решение?

– Если так, то, конечно же, я не буду цепляться за него, – ответила Сюзанна довольно резко.

Это, как я считала, не любовь. Если бы кого-то попросили спросить меня об этом же, я бы ответила: «Буду бороться не на жизнь, а на смерть».