Текст книги "Нея"

Автор книги: Эммануэль Арсан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Жан-Марк полуудивленно повинуется, странно глядя на меня. Испуганный, покорный, инертный взгляд. За что Жан-Марк должен поплатиться, так это за мое раздражительное настроение.

– Извини, Нея… Не знаю, что на меня нашло…

– Не будь глупцом, Жан-Марк, ты увидел, как я вхожу в экстаз, и захотел того же. Умереть проще, я помогу тебе.

– Ты любишь меня? – спрашивает Жан-Марк без всякого выражения.

– Конечно, нет.

Игнорируя мой ответ, Жан-Марк встает и направляется в мою сторону с вытянутыми руками. Очевидно, он хочет поцеловать меня. Он выглядит совершенно нелепо в приспущенных пижамных штанах, причем верхняя часть их не допускает появления на свет Божий и его все еще упругого члена, и бедер, и икр ног, кажущихся уж слишком тонкими.

– Подтяни пижаму и сядь.

– Я люблю тебя, Нея, ты знаешь…

– Оставь эти глупости, ты возбудился, наблюдая меня в экстазе. Это нормально, но я предупреждаю тебя: не пытайся трогать меня, тем более – целовать, иначе ты окажешься на площадке, прежде чем поймешь, что тебя ударило.

Жан-Марк едва ли понимает, что с ним происходит, и опять это меня радует. Определенно, он довольно мил. Особенно сейчас, в голом виде. Даже худоба его привлекательна. Каждый раз, когда я с ним заговариваю, его пенис вздувается, твердеет, увеличивается, как будто исполняет свою собственную музыку. Я восхищена. Я подхожу к нему и останавливаюсь возле кресла. Он не может видеть меня. Я нежно провожу рукой по его плечам, затем по рукам. Когда наши руки сближаются, он пытается схватить меня. Но я успеваю остановить его: «Я сказала тебе не делать ничего до тех пор, пока я не попрошу. Держи руки при себе».

Я продолжаю ласки. Мои руки скользят по его животу, избегая касаться члена, бедер, колен. Он наклоняется вперед, дрожа, словно листок, и вздыхает, странно и коротко. Все это мне чрезвычайно нравится. Я продолжаю то же самое несколько минут, а затем беру его пенис в правую руку. Левой я нежно ласкаю его губы, приоткрываю их, засовываю по одному свои пальцы ему в рот, так, как если бы это были крохотные мужские члены, проникающие в «домик». Это еще один из моих любимых сценариев. Я раскачиваюсь взад-вперед, думая о такой миниразновидности любви. Но он едва ли в силах больше вытерпеть. Неожиданно ощущаю, что для меня тоже достаточно. Надо кончать. Я ускоряю ласки. Все происходит очень быстро. Он конвульсивно напрягается, увеличивает темп, я тоже действую все быстрее и быстрее: он противен, надоел. Я хочу избавиться от этого и закончить – и я кончаю. Он дергается, орошая свой торс и ручки кресла спермой. Неожиданно я ощущаю прилив нежности, мне хотелось бы прижать его к своему сердцу и сказать много очень ласковых и добрых слов, но почти тут же вид спермы, беловато-липкого вещества на его гусиной коже и кресле, вызывает у меня раздражение, и я ограничиваюсь тем, что сухо говорю:

– Встань и приведи себя в порядок, особо займись креслом. Посмотри, что ты наделал, все кресло запачкано! Предупреждаю, в следующий раз – это твоя проблема. От этих пятен трудно избавиться, они внушают отвращение.

– Хорошо, – кротко отвечает Жан-Марк.

Он встает, идет в ванную и моется.

– Не пользуйся моим полотенцем… В шкафчике есть немного средства «Клеенекс»…

Он возвращается в комнату, одевается и снова приближается ко мне, как будто собираясь поцеловать.

– Нет, я уже сказала тебе, это не подлежит обсуждению.

– Как хочешь, Нея. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Не двигаясь, по-прежнему голая, я наблюдаю, как он уходит. Он закрывает за собой дверь. Я клянусь себе, что делаю это в последний раз.

Однако на следующий день я снова этим занимаюсь. И через день тоже.

Теперь всякий раз, как Жан-Марк видит меня, у него появляется выражение висельника. Я не могу удержаться от полных сарказма колкостей в его адрес, высмеивая его в компании, унижая первым пришедшим в голову способом. Он превращается в постоянную мишень для шуток в эти праздничные дни.

– Где же твой козел отпущения?

– Что бедный Жан-Марк тебе сделал?

– Оставь Жан-Марка в покое…

– Жан-Марк, когда ты собираешься поставить на место этого маленького сноба?

Иной раз все это меня развлекает, а в другое время мое сердце наполняет сожаление, но я не могу иначе, вот в чем все дело…

К счастью, Рождество в шале объединяет нас всех в той лавине традиций и смеха, что каждый год обрушивается, сметая все начисто, не оставляя времени ни вздохнуть, ни поразмышлять над нашими мелочными проблемами.

Морис здесь впервые, и вначале у него была небольшая проблема с адаптацией. На этой неделе личная собственность отменена, ее больше нет. Каждый входит и выходит из комнаты другого совершенно свободно, а завтрак или напитки подаются куда угодно – на край кровати, на огромный стол в гостиной, а также в маленькую библиотеку отца, обычно священное и неприкосновенное место, независимо от того, где отец находится в данный момент. Мы едим как свиньи, катаемся на лыжах как лунатики, спим как бревна.

Упитанность Сюзанны может выдержать соперничество со свежеиспеченным хлебом. Она так прекрасна, что должна бы быть коронована королевой Шармэ, королевой нашего шале. Я говорю об этом, а она доброжелательно отвечает, что я сумасшедшая. Не знаю почему, но с тех пор, как мы прибыли сюда, она за меня очень беспокоится.

Двадцать четвертого мы обсуждаем посещение полуночной мессы, затем отвергаем эту идею. В итоге решено, что мы рано отправимся спать и вскроем наши подарки на следующее утро после одного из тех обильных завтраков из холодного мяса, сыра, черного и белого домашнего хлеба, булочек и всего прочего, в чем, по словам Мориса, заключается очарование Шармэ.

Жан-Марк находит все эти трогательные каламбуры и семейные шутки несколько излишними. Нельзя упрекать его в этом. И я не прилагаю больших усилий, чтобы заставить его чувствовать себя свободнее. Он несколько смущен тем, как я постоянно меняю свои взгляды в отношении того, что его больше заботит: ласки – да, поцелуи – нет, удовольствие – конечно, но без привязанности. Он действительно не понимает ни происходящего, ни моих поступков.

Ну разве же я виновата, если, честно говоря, не хочу встречать Рождество вместе с ним, и Сюзанна приносит мне в комнату мой замечательнейший подарок, зайдя перед сном, чтобы поцеловать меня в постели. Целуя меня точно так же, как мы целовались раньше, как будто желая укрепить нашу связь… Она нежно убаюкивает меня, утешает в печалях, которых у меня нет, осыпает любовью. Забравшись вместе под пуховое одеяло, мы на время совершенно забываем о Морисе.

А именно его-то и не следует забывать, и он приходит, чтобы сделать замечание Сюзанне и поддразнить меня, но целует меня спокойно, тем самым давая понять, что время спать.

Я наблюдаю, как они вместе уходят: она обняла его, положив голову ему на плечо, затем неожиданно оставляет его у двери, чтобы подбежать к моей постели и снова поцеловать меня: «Счастливого Рождества, дорогая Нея, счастливого Рождества!»

Она присоединяется к нему, но, прежде чем закрыть дверь, у порога снова оборачивается, как будто хочет послать мне свой последний, полный любви взгляд. И меня осеняет новая мысль: если я не уверена в Морисе, то это только потому, что я по-прежнему больше доверяю Сюзанне. Она никогда не была так доступна, так близка мне с тех пор, как стала принадлежать ему. На самом деле моя уверенность носит двоякий характер: это потому, что я люблю их обоих, а они оба любят меня, потому что, разумеется, между ними ничего нет.

Я вспоминаю эту последнюю неделю в декабре как постоянный взрыв смеха, похожий на певучий смех в опереттах, полный трелей и отраженных звуков, возможно, немного фальшивый, но такой выразительный из-за своей поверхностности, что все присутствующие не могут не участвовать в нем.

С завидной скоростью я прочитала «Златоокую девушку» Бальзака, «Верную нимфу» Маргарет Кеннеди, «Дилоу-железнодорожника» графини де Сегюр и «Владельцев инициативы», научно-фантастический роман какого-то американца, забыла фамилию. В течение двух дней просмотрела все заданные мне на каникулы тексты. Написала письмо мадемуазель Мюлле, нашей преподавательнице латыни, которая уходит из лицея из-за плохого здоровья. Она всегда была очень добра ко мне, и именно благодаря ей я являюсь лучшей ученицей. Все это не помешало мне совершать лыжные прогулки каждое утро в течение четырех часов и всякий раз добрых три минуты умолять Жан-Марка съехать со склона. В иные дни меня осеняет мысль, что я могла бы попробовать себя еще и в другом, но я не знаю в чем. Я люблю включать в распорядок дня все новые пункты, чтобы заполнить день. Но когда бы у меня ни выдалась свободная минутка, я думаю о Морисе и Сюзанне. Сейчас они сливаются воедино в моей голове: когда я играю с собой перед Жан-Марком, то думаю о Морисе. Я по-прежнему думаю о нем, когда ласкаю Жан-Марка, но разговаривать с Жан-Марком я буду о Сюзанне. Это всегда проходит одинаково: я усаживаю его совершенно голого в большое, обтянутое мебельным ситцем кресло в моей спальне. Сама располагаюсь позади него, ласкаю его плечи, грудь, живот и опускаюсь по направлению к его пенису, все это время описывая Сюзанну в деталях. Каждый вечер я придумываю новую сцену: либо с уже голой Сюзанной, поэтому я раздеваюсь перед ним, или с Сюзанной, приближающейся ко мне, ложащейся рядом с моим телом, и я ласкаю ее. Иногда я мастурбирую в присутствии Жан-Марка четыре или пять раз подряд. Естественно, я не сказала, что предлагала ему Сюзанну. Это не его дело, но это ее тело, ее глаза, руки, все ее жесты – именно то, как она реагирует на ласки, и то, как она ласкала меня – я демонстрирую ему. Я буквально пресыщена удовольствием. Почти в таком состоянии, что мне дурно от него, как если бы я съела слишком много пирожных с кремом. Должна заметить, что именно Жан-Марку хуже всего в такие минуты. Я ему ненавистна. Я знаю это, но ничего не могу поделать, он раздражает меня этой своей хныкающей манерой поведения. Если ему что-то не нравится, ладно, никто не заставляет его приходить ко мне в комнату. Я не пойду искать Жан-Марка в его комнате, если однажды ночью он не придет ко мне.

В это утро мне трудно поверить, что еще только двадцать восьмое декабря. Конечно, время летит очень быстро, но дни настолько заполнены, что каждый из них кажется нескончаемым, как эти старые романы в нескольких частях Ксавье де Мантепина или Понсон дю Террайля, которые я нашла в библиотеке шале. У меня было время для ходьбы на лыжах, и мы взобрались на Вунес, где и провели три приятных часа.

Вернувшись назад, в шале, к ужину, я чувствую себя измученной и изголодавшейся. Мы готовим себе колоссальный омлет с ветчиной на закуску и чай. Затем все смотрим по телевизору старый фильм и обедаем. Жан-Марк начинает с исступленным восторгом смотреть на меня. Я говорю ему, что чувствую себя разбитой и не хочу больше видеть его. Его лицо омрачается. Мне наплевать, поскольку я в хорошем настроении.

После обеда Морис начинает игру в покер с четой Пампренье и супругами Жоффрей, чрезвычайно неинтересными соседями, с которыми мы всегда встречались и раньше просто потому, что они тоже приезжают в Шармэ на большинство праздников.

Я забираюсь в свою комнату и начинаю готовиться к вечеру, который хочу организовать как можно лучше: продолжительная ванна в масле с ароматом трав, выпрошенном у мамы, запретившей мне пользоваться им по причине его чрезмерной дороговизны. Я надеваю ночную рубашку, расшитую лилиями, подаренную мне отцом на прошлый Новый год. Бросаю три диванные подушки на свою кровать, включаю телевизионный канал на повтор, где показывают концерт Боба Дилана, разворачиваю плитку молочного шоколада и раскладываю связку книг, чтобы выбрать из них ту, которую мне больше всего хотелось бы почитать: старый детективный роман «Черная маска», «Доктор Фу Маншу» Са Ромера, третий том трилогии Жальпа (первых два я уже прочитала) и массу комиксов Лакки Льюка. Наконец я остановила свой выбор на комиксах.

Должно быть, сейчас где-то около часу ночи. Закончены телепрограммы, и я вдруг ощущаю голод. Собираюсь спуститься вниз на кухню в халате, но, стоя на лестнице, слышу внизу голоса. Странно, так как обычно все засыпают к одиннадцати. Поскольку я не чувствую себя готовой к общению и не хочу выслушивать какие-либо замечания по поводу моего запланированного набега на кладовую, на цыпочках крадусь вниз по лестнице, чтобы разглядеть, кто там находится.

Свет везде выключен, за исключением одного японского фонаря в углу. Огонь в большом камине освещает гостиную, и в его свете я могу различить Сюзанну и Мориса, лежащих на огромной белой медвежьей шкуре в центре. Они взяли большую диванную подушку. Морис лежит на спине, а Сюзанна – рядом с ним на боку, положив голову на его плечо. Как обычно по вечерам, на них обоих джеллаба[1]1
  Джеллаба – длинная туникообразная рубаха.


[Закрыть]: на Морисе – чудесная белая шерстяная, а на Сюзанне – голубая шелковая, расшитая многокрасочными цветами. Они представляют собой замечательную пару. Я страстно желаю сбежать вниз и обнять их обоих, но, хотя это и может показаться глупостью, я робею и остаюсь прикованной к месту, не осмеливаясь спуститься или же вернуться в постель из-за боязни быть услышанной.

Отсюда, однако, я могу разобрать их шепчущиеся голоса так отчетливо, как будто нахожусь позади них.

– Обещаю тебе: это последний год, дорогой.

Сюзанна только что шепотом произнесла эти слова. Наклонившись вперед, я могу разглядеть, как ее рука проскальзывает в вырез джеллабы Мориса.

– Поверь мне, – говорит Морис, опираясь на локоть. – Я люблю их всех. И эти семейные сборы доставляют мне огромное удовольствие, только хотелось бы, чтобы в таких случаях мы оставались одни. Я работаю круглый год, мотаюсь по командировкам, отправляюсь на два дня в Безьерс и три провожу в Лондоне – и при этом никогда не возвращаюсь домой даже к завтраку. Ладно, но мне бы все же хотелось, чтобы мы были вместе, особенно в такие праздники, как этот…

– Я понимаю, – отвечает Сюзанна. – Но ты знаешь, каковы родители, особенно мать. Понимаешь, она не любит тебя. Наша женитьба, в сущности, ее не волнует. Поэтому мы можем легко найти оправдание одному или двум незначительным обстоятельствам… И потом, существует Нея.

– Нея – дитя.

– Она моя сестра… Мы всегда жили вместе. Она нуждается во мне.

– Еще неизвестно! – говорит Морис. – У тебя какие-то иллюзии насчет Неи. Это маленькая мадам, вполне способная позаботиться о себе.

Ну и тон! Как может Морис говорить так обо мне? Понятно, он хочет скрыть свои чувства от Сюзанны, но все-таки говорить обо мне так холодно, как если бы я была чужой, даже надоевшей всем! Я содрогаюсь.

– Ты знаешь, Нея кажется разумной девушкой. Действительно, она отлично занимается. Но ты не можешь себе представить, насколько она чувствительна…

– Хорошо, давай обсудим, насколько Нея чувствительна! – говорит Морис. – Мне кажется, она слишком много читает. И это порождает в ней всевозможные скороспелые идеи. Не думаю, что ваши родители достаточно строги с ней. Может, было бы лучше для нее отправиться в какое-нибудь закрытое учебное заведение?.. Тогда бы ты была избавлена от исполнения роли старшей сестры…

Что с ним случилось? Неужели это Морис говорит о моей отправке? Тот, кто едва ли три месяца тому назад назвал меня своей женой? Тот, кто доказал мне, как он меня любит, кто лишил меня девственности?! Девственность. Я чувствую комок в горле и подавляю его. Я чуть не закашлялась.

– Довольно о Нее… Тебе не кажется? – протестует Сюзанна, в ее голосе слышатся резкие нотки.

При этих последних словах ее рука перемещается на плечо Мориса, и она начинает стягивать с него джеллабу. Морис немного поворачивается, чтобы помочь ей. Потом он садится и снимает джеллабу сам. Наклоняется вперед и, в свою очередь, раздевает Сюзанну. Оба они в чем мать родила.

– Ты совсем сошел с ума, – произносит Сюзанна, слегка улыбаясь. – А что, если кто-нибудь откроет дверь и увидит нас?..

– Ну и что из этого, мы женаты, не так ли? Я всегда мечтал заняться любовью перед огнем камина.

– Ты неосторожен… любовь моя…

Морис лежит на Сюзанне, гладит ее грудь. Его рука скользит вниз по бедрам и непроизвольно раздвигающимся ногам.

Я так часто ласкала себя, думая о них, занимающихся любовью, но теперь будто мороз пробежал у меня по коже. Это не только не возбуждает меня – я охвачена чем-то близким к панике. Тем не менее невозможно не смотреть…

– Осторожней! Ты делаешь мне больно, – жалуется Сюзанна.

– Извини… Я введу его как можно мягче, обещаю, – говорит Морис.

Он лежит на ней, я вижу, как извиваются их тела. Сюзанна вздыхает так хорошо мне известным вздохом. Дыхание Мориса я узнаю сразу, нечто похожее на удушье, насколько я помню. Я могу почти побиться о заклад, что его дыхание будет учащаться.

И действительно все так, как я и ожидала.

– Так, хорошо…

– Я не делаю тебе больно?

– Нет, нет, Морис. Совсем наоборот. Введи его глубже, энергичнее. Дальше. Пронзай меня, пока он не воткнется в горло! Расколи меня… Глубже.

– Ты меня любишь, Сюзанна?

– Ты знаешь, что люблю, – шепчет Сюзанна. – А ты?

Морис отвечает не сразу. Его дыхание становится хриплым, тяжелым. Вздохи – громче, резче.

– Сюзанна, моя Сюзанна… Моя жена… чудесно, Сюзанна… ты изумительна… ты моя женщина, моя жена… изумительная, чудесная… моя жена…

Лжец! Он говорил все это – «жена», «женщина», «чудесная», «изумительная» – точно так же, тем же тоном, таким же дрожащим голосом – и мне. Лжец, я не буду ждать его! Я никогда больше не буду ждать! Я вскакиваю и направляюсь в свою комнату, совершенно не заботясь об осторожности. Их головы сейчас заняты совсем другим.

Лжецы! Какую игру ведет Сюзанна? Моя родная сестра! Почему она пришла и поцеловала меня в моей комнате? Почему она решила, что я кто-то особенный для нее? Что же касается его, то он обманывал меня. Мама права. Она никогда не доверяла ему, а я думала, что она излишне подозрительна и несправедлива. Она была абсолютно права… Какой обман! Как нечестно! Что я могу сделать? Я его жена – так сказал мне Морис. Даже если он говорил Сюзанне то же самое, это только доказывает его лживость. Я его жена. Нельзя иметь двух жен. Я его жена.

Глава 4
ПОСТАНОВКА СЦЕНЫ

Что есть главное сражение?.. Это серьезная физическая борьба, а не незначительное столкновение для достижения второстепенной цели.

Карл фон Клаузевиц. «О войне»

Я не вижу причины, по которой Морис должен безнаказанно поступать так только потому, что он взрослый человек. Я не заставляла его уверять меня в том, что я – его женщина. Если он думает, что может менять свое мнение, когда ему вздумается, то он ошибается. Я не позволю ему спокойно упрятать меня в пансион в то время, как он и Сюзанна будут подсмеиваться надо мной.

Все они одинаковы – Морис, мать, отец: они думают, мы ничего не знаем о любви и непристойностях жизни… Эксгибиционисты, например. Мне все было известно о них, еще когда я была вдвое младше, чем сейчас, – тогда я впервые увидела одного из них. Я ничего никому не сказала об этом. Нас было трое или четверо в младшем классе небольшого лицея, кто всякий раз от души смеялся при виде старого Папы Пипи. Мы называли его так в своем кругу, потому что, как только мы его замечали, он расстегивал свою ширинку и широко улыбался при этом. Мы смеялись над ним и убегали якобы в испуге, ничуть не боясь. Откровенно говоря, я даже была о нем довольно хорошего мнения. И испытывала некоторое удовольствие, увидев его с расстегнутыми брюками. Это заставляло меня чувствовать себя так, как будто я почесываюсь, вызывало желание распрямить конечности и смеяться, и таким образом я привыкла смеяться громче других. Однажды мы не встретили его снова и узнали, что он арестован. Я знала, что людей, просивших маленьких детей идти за ними, арестовывали. К сожалению, никто никогда не предлагал мне конфетки! Мне кажется, я бы точно взяла, потому что это запрещалось. Я всегда знала, что то, что меня заботит, будь то человек или ситуация, не может оказаться опасным.

О том, что существует изнасилование, я узнала из газет. Если мужчина спит с женщиной, которая этого не хочет, то это изнасилование, и мужчина отправится в тюрьму. Ну вот: нет необходимости больше беспокоиться об этом.

Если я захочу, Морис отправится в тюрьму. Именно он хочет упрятать меня в пансион. Если он поймет, что я могу позаботиться о его заключении, он дважды подумает об этом. Это не трудно: я скажу, что он меня изнасиловал, а как только они будут готовы упечь его в каталажку, я объясню, что это неправда. Он будет признателен мне за спасение, он будет благодарить меня со слезами на глазах. Мы все вместе вернемся домой, и тогда я скажу своим родителям, что согласна жить с ним и с Сюзанной. Мы все разработаем план устройства нашей жизни. Скоро, может быть, мы сможем любить друг друга, не скрывая этого. Что касается Сюзанны, то я уверена, она будет это только приветствовать.

Я сказала, что знаю, что такое изнасилование. Сейчас я понимаю, что это не совсем верно. Как в точности все происходит? Что необходимо, чтобы это считалось изнасилованием? Я понимаю, если я допущу ошибку, они быстро распознают неправду.

И на этот раз я закончу в пансионе, как и предлагает Морис. Со мной будут обращаться как со лгуньей и накажут. Нет, так не пойдет. Я действительно должна подробно выяснить все, что касается изнасилования.

Благодаря мадемуазель Эчевери я смогу сделать это без особых проблем. В течение двух дней стоит ужасная погода. Чета Пампренье без конца играет в бридж, а пожилая, пуританского типа старая дева, убежденная, что дети должны больше бывать на свежем воздухе, на самом деле не может видеть, как я слоняюсь по дому. Обычно она сидит в кресле-качалке в углу у камина, читая довоенные английские детективные романы в издании «Таухнитц». Дом заполнен ими. Кажется, собирал их мой дедушка.

В своем толстом черно-белом твидовом костюме она напоминает героиню романов Агаты Кристи. Когда я подхожу к ней, она смотрит на меня поверх очков и резко произносит: «Ради всего святого, только не говори мне, что тебе нечем заняться. В твоем возрасте никогда…»

– Вовсе нет, мадемуазель, – весело отвечаю я. – Совсем наоборот. Я решила воспользоваться возможностью отличиться в начатой работе, и вы мне нужны… Я не люблю просить, но мне надо съездить в главную библиотеку во Фрибуре за кое-какими нужными мне книгами. Может быть, вы смогли бы отвезти меня на старом автомобиле отца, «рено-4», который он оставляет здесь, у шале? Я знаю, он все равно не обратит внимания…

– Ладно, если ты обещаешь сначала совершить продолжительную прогулку, что не помешает для здоровья… Два часа перед ланчем – хорошо?

– О, спасибо, мадемуазель!

Свежий воздух действительно довольно приятен после заточения в доме. Ветер пощипывает щеки и мочки ушей, тем не менее всему моему телу тепло: на руках варежки, ноги обуты в утепленные сапоги. И во время прогулки я могу спокойно обдумать свой план. Я на вершине счастья.

К ланчу я умираю с голоду. Ем за четверых, и мадемуазель Эчевери поздравляет меня.

Проглотив последний кусок десерта, садимся в «рено», и к трем часам пополудни мы уже в библиотеке во Фрибуре. В читальном зале никого – видимо, по причине праздников. Мадемуазель Эчевери несколько минут беседует с библиотекарем, толстой, глупо улыбающейся курицей, лезущей из кожи вон перед нами, французскими леди, из готовности услужить. Представившись, мадемуазель Эчевери говорит мне, что вернется, чтобы забрать меня в пять тридцать, затем уходит.

Теперь передо мной непредвиденная проблема. Существует целый ряд определенных книг, которые можно взять, не заполняя карточку: словари, книги по истории, атласы, даже медицинскую энциклопедию. Так и есть, все говорит за последнюю книгу: я перелистываю ее, но не нахожу ничего действительно интересного в статье «Изнасилование» за исключением перечня названий книг, среди которых в глаза бросается «Курс судебной медицины» профессора Карла Мульштейна. Однако, если я сделаю заявку на учебник, боюсь, библиотекарь станет задавать вопросы.

Идиотизм! Как бы ни пыталась, я не вижу выхода из создавшегося затруднительного положения. Но, должно быть, сегодня счастливый для меня день. Библиотекарша вызывает помощника, старика с белыми усами, что-то вроде сторожа или служителя. Она шепчет ему несколько слов, и он согласно кивает головой. Она встает, надевает пальто и перчатки, шляпу, украшенную фазаньим пером, словно шашка рассекающим воздух, и исчезает.

Старик занимает ее место. Я больше не колеблюсь и протягиваю ему бланк, который он даже не читает. Он ограничивается лишь тем, что громко повторяет номер заказа, и, шаркая ногами, скрывается за какими-то полками, чтобы вскоре появиться снова, протягивая мне большой том в новом черном переплете.

Я возвращаюсь на место, но и через час, увы, едва ли достигаю какого-то прогресса. Я только переписала себе в тетрадь единственный абзац, до сих недоступный моему понимаю: «Если пенис остался снаружи девственной плевы, то в медицинской юриспруденции это означает непристойное изнасилование, то есть судебно наказуемый проступок, подразумевающий тюремное заключение без отмены или приостановления судебного решения. Если вхождение внутрь завершилось ultra hymene[2]2
  Ultra hymene (лат.) – по ту сторону девственной плевы.


[Закрыть], то было совершено уголовное преступление, влекущее за собой наказание в виде тюремного заключения с привлечением к тяжелому труду».

Я знаю все о девственной плеве, но здесь, признаться, мало что понимаю. И уж во всяком случае, не могу извлечь никакой практической пользы из вышепрочитанного. К счастью, имеется еще библиография. В ней я нахожу название, которое должно указать мне нужное направление: «Общество и сексуальная репрессия. Десять лет уголовному праву и морали в кантоне Басль».

Я не ошиблась. Как и в первый раз, помощник дал мне нужную книгу, проверив только номер заказа. Я едва избежала опасности, поскольку библиотекарша вернулась буквально через минуту после того, как я получила книгу. Я читаю подробное описание различных изнасилований с иллюстрациями. Одно из них особенно меня потрясло. Это случай с мужчиной совсем старым, в возрасте примерно пятидесяти лет, арестованным за приставание к двенадцатилетним девочкам. Он жил в том же квартале, что и они, и после школы во второй половине дня умудрялся завлекать их в свою квартиру, обычно предлагая сладости и показывая им картинки. Эти картинки, украшение книг, были особого рода: отсутствовали какие-либо дополнительные подробности. После этого он заставлял их раздеваться, и они играли вместе, разглядывая, трогая друг друга, прижимаясь друг к другу. Потом он отсылал их домой, одаривая подарками – куклами, шарами, наборами игрушек. Маленькие девочки очень любили его и ничего никогда не говорили своим родителям. Именно консьержка, войдя неожиданно в квартиру, когда старик забыл запереть входную дверь, застала их врасплох. Она сообщила родителям и вызвала полицию. Маленькие девочки горько плакали, когда человека, которого они считали своим «лучшим другом Мишкой», арестовали. Он называл их своими двумя маленькими медоносными пчелками. Когда комиссар полиции утешал их, говоря, что мерзкий человек больше не будет их беспокоить, они плакали еще больше, выбалтывая, что он не был отвратительным и что они тут же хотели бы увидеть его снова. Автор подробно комментирует: «Это серьезный случай развращения поддающихся внушению несовершеннолетних».

Целая вечность уходит у меня на то, чтобы понять, что все это значит. Вначале эта история трогает меня больше, чем я могла предположить. Я прекращаю чтение: мое сердце учащенно бьется, глаза закрыты и – странно – я вдруг снова вижу перед собой образ старого Папы Пипи. Это он – и все-таки не он: как если бы он преобразился. Его волосы вместо грязносерого цвета чудесно отсвечивают серебром. Его бледное морщинистое лицо светится, словно на религиозных картинах. Его пальто превратилось в халат чудесной расцветки, скорее похожий на бежевый халат отца из шерсти ламы-вигони, теплый и мягкий. Я вижу его стоящим в комнате, похожей на ту, куда старик приглашал маленьких девочек; он пересекает комнату, открывает мне дверь, и я вхожу, я повинуюсь, когда он подходит и опускается передо мной. У него приятная, нежная улыбка. Он просит меня поднять юбку, и я делаю это; снять панталоны – и это я тоже немедленно выполняю. Он развязывает шнурок своего халата. У него длинное, очень белое тело, кожа немного морщинистая. Он скорее худой, нежели мускулистый, но я продолжаю отмечать, что кожа у него белая и довольно упругая. Он шепчет, что я могу поиграть с собой, если того желаю…

Тут я открываю глаза. Я не могу ждать. Встаю со своего места и иду в библиотечный туалет, где и запираюсь. Моя спина касается стены, щеки пылают, мышцы живота подтянуты.

Я снова закрываю глаза.

«…Да, поиграй с собой», – продолжает шептать мужчина с серебристыми волосами.

Мягко кладу свой палец между губами, у входа во влагалище. Маленькая девочка моей мечты опускает глаза и пристально смотрит на пол. Я плотнее прижимаю палец, так я могу еще больше усилить эффект воображения. Поджимаю губы и стискиваю зубы, словно ем лимон. Моя другая рука, левая, лежит на бедре, и я нежно поглаживаю себя от колена до ягодиц – так оно и есть, мужчина с серебристыми волосами приближается, наклоняется вперед и начинает гладить меня своей старой, но очень чистой и гладкой рукой, тогда как его толстый член, твердый и коричневатый, легонько постукивает по моей щеке. Тут моя левая рука хватает его вздутый орган, в то время как я все быстрее ласкаю себя. Я открываю рот, я хочу проглотить этот чудесный коричневый член, но не могу, он слишком большой, а мой рот слишком маленький, поэтому я высовываю язык, и он очень нежно скользит по коже, мягкой, как персик.

«Знаешь, когда я был совсем юным, – продолжает мужчина с серебристыми волосами, – я обычно мечтал, чтобы как-нибудь ночью в мою комнату вошла тетя Клер и распахнула свой ночной халат, как я только что сделал это для тебя, и чтобы она находилась так же близко ко мне, как и я к тебе, и чтобы терлась своим животом и пушком о мое лицо точно так же, как я гладил твою щеку своим петушком, и именно в тот момент, когда ее поросль коснулась бы моих губ, я достиг бы оргазма, точно так, как и теперь…»

Это фонтанирует из него, такое же похожее на молочко и теплое, как у Жан-Марка, но куда более мощное и обильное. Под его рукой я испытываю чувство, как будто все мое чрево тоже взорвалось, как будто оно плавится, горит, извергается, словно из вулкана.

Я возвращаюсь на свое место и тщательно переписываю интересующие меня места. Я не могу использовать историю со стариком и двумя маленькими девочками. Это заинтересовало только меня лично. Что-то произошло со мной, что-то важное, значение чего я пойму позже: за имеющееся в моем распоряжении время я запишу каждую подробность, которая могла бы мне пригодиться. Сейчас я спокойна и очень довольна. Все складывается хорошо и у меня есть все, что нужно. Когда приходит мадемуазель Эчевери, я обнимаю ее за шею.