Текст книги "Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)"
Автор книги: Эмма Выгодская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Глава восемнадцатая
Расправа пиратов
Пленники в пещере начинали тревожиться. Второй месяц сидели они в сырости и темноте; подышать воздухом решались выходить только по ночам. А день отплытия Родриго всё откладывался и откладывался. Ко всему этому уходы Сервантеса за город стали затруднительны.
В городе было неспокойно. Толпы янычар бегали по улицам, из двора во двор, потрясали кривыми ножами и проклинали христиан.
До Алжира докатился слух, что на аутодафе в Валенсии испанцы сожгли корсара Ахмета, правоверного мусульманина и заклятого врага христиан.
Проклятые кафиры[24]24
Так мусульмане называли всех христиан.
[Закрыть] могли жечь сколько угодно своих же неверных, если того требовала их вера. Но казнить правоверного мусульманина, да ещё пирата! Всё вольное пиратское племя возмутилось.
Это было в рамадан, девятый месяц мусульманского года, месяц поста и молитв. Всю ночь по домам горели огни, и всю ночь бродили толпы пиратов, заглядывая во дворы, в тюрьмы, обыскивая все углы. Они искали жертву – христианина, но не простого, а такого, которого стоило бы сжечь взамен Ахмета.
Из городских ворот не выпускали ни одного христианина ни днём, ни ночью, и пленникам в пещере грозила голодная смерть.
Родриго выручил Мигеля. Он раздобыл одного грека, перебежчика из Европы, который принял ислам, но тайно мечтал о возвращении на родину.
По профессии этот человек был позолотчик и в Алжире занимался тем же. Его так и звали: Дорадор.[25]25
Дорадор – на испанском языке – позолотчик.
[Закрыть] Дорадор с радостью ухватился за возможность помочь бегству других пленников. Он надеялся благодаря этому выпросить на родине прощение за перемену религии. Такой человек был находкой для Сервантеса. Как мусульманина его пропускали везде; он без всякого риска мог ходить за город и держать связь с пещерой.
Пираты продолжали бесноваться. Они нашли жертву – испанского священника Мигеля Аранду, бросили его в мазморру и назначили день казни.
С утра в порту заготовили целую гору сучьев, укрепили в земле якорь потяжелее. Аранду раздели догола, вымазали дёгтем, вываляли в перьях и долго таскали по улицам. После полудня полуживого Аранду притащили в порт.
Мигель с Родриго и многие другие пленники, столпившись в сторонке, смотрели на происходящее. Даже Антонио Созу выпустили посмотреть, как горит на костре испанец.
Тело Аранды перехватили ржавой железной цепью, прикрепили цепь к якорю, врытому в землю.
Начальник янычарского отряда сделал знак. Затихшая толпа покорно расступилась, и высокий араб, брат сожжённого пирата, вышел из неё. Он наклонился, и большой серый булыжник, свистя, прорезал воздух. За первым камнем тучей полетели другие.
– Харала!.. Харала!..[26]26
Харала – месть.
[Закрыть] – кричали мусульмане. – Кафиры жгут наших братьев, наших сыновей! Отомстим же им! Харала!..
– Бисмиллах! – в исступлении вопил какой-то старик, тряся кулаками. – Бисмиллах! Кафиры узнают, сколько крови стоит один сожжённый правоверный. Мы перережем их пленников, мы наводним их берега, мы уничтожим их проклятое семя!
Аранда свесил окровавленную голову, но ещё стоял. Якорная цепь поддерживала его.
Сам мулла поджёг наваленные вокруг Аранды сучья. Первый язык дымного пламени лизнул его свесившиеся волосы и опалил лицо. Аранда пошевелил губами, точно хотел что-то сказать. Но тут густой дым закрыл его, и несколько секунд слышались только шипение огня и глухой рокот толпы.
Мигель закрыл глаза. Он вспомнил казнь еретика в Толедо. Мальчиком, восьми лет, Мигель раз видел аутодафе.
Такая же многолюдная, но более молчаливая, испуганная толпа. Процессия осуждённых. Бледные лица из-под размалёванных высоких колпаков. Жёлтые балахоны еретиков. Свечи зелёного воска в руках. Помост и крест над ним, обтянутый зелёным. Похоронное пение. Груды сучьев. Клубы чёрного дыма. Поднятые руки и ужасные стоны сжигаемых. Аутодафе.
Мигель открыл глаза. Аранда, весь обугленный, лежал почерневшей головой на шипящих раскалённых камнях.
– Неверные! Варвары!.. – сжал кулаки один из пленных, испанец, стоявший рядом с Родриго. – Мы им отомстим!
– Неверные?.. А мы, католики, разве лучше их? – громко по-испански сказал Соза.
Пленник замолчал.
– А мы разве лучше неверных? – так же громко повторил Соза. – Разве мы не жжём на кострах ни в чём не повинных людей?
– Вы правы, дон Антонио, – сказал тихий голос.
Это был голос испанца. Все оглянулись. Однорукий Сервантес стоял рядом с Созой, в полотняной шапке пленника.
Испанцы понимали, что Соза говорит правду, но отворачивались, не смея поддержать его. Даже в этом чужом, мусульманском городе, на краю света, на другом материке, они боялись попасться в лапы святого судилища.
И, может быть, осторожные были правы. Из соседних рядов высунулась змеиная голова монаха.
Родриго уезжал. Наступал срок для исполнения задуманного.
Стоял август. Море было тихо.
Весь Алжир занят был приездом нового паши. Паша сменялся каждые три года – его присылал турецкий султан.
Музыкой, кликами, парадом янычар встретили нового пашу. Все пятьдесят орудий на фортах и на судах береговой охраны салютовали его въезду во дворец. Легковерные алжирцы уже забыли жестокости старого правителя и от нового ждали льгот и послаблений.
Но они прогадали. Новый паша, Гассан-Ага, стоил десятка старых. Он обложил население неслыханными налогами. Он потребовал от пиратов пятой части добычи вместо седьмой. Он захватывал лучшие суда в свою пользу, скупал пленников и удваивал сумму их выкупа, забирал всё зерно, собирал разменную монету и с помощью европейских невольников переплавлял её. Он конфисковал товары на базаре, забирал для себя мёд, рис, масло, фиги и милостиво оставлял своим янычарам лук и капусту. Он заставлял окрестное арабское население платить налоги натурой, а потом их же продукты продавал им по учетверённой цене. Народ застонал, заволновались пираты, полетели жалобы в Стамбул, к самому султану. Но султан был глух: у Гассана-Аги были сильные заступники при дворе, и за своё место в Алжире он внёс султану выкуп в триста тысяч червонцев.
В Алжире начался голод. Пираты победнее, не зная, чем кормить своих пленников, выпускали их на волю или закладывали десятками. Все заняты были своими собственными бедами, и момент для бегства настал самый благоприятный.
Перед отъездом Родриго Мигель ещё раз повёл брата на берег, проверил местоположение и в сотый раз условился о знаках и взаимных сигналах. Прощались братья не надолго: недели через две, не позже, надеялись встретиться.
Родриго уехал. Сервантес сделал последние приготовления, взял с собой Исахара, простился с доктором Созой и залёг в пещере.
Это было во второй половине сентября 1577 года. Хуан сторожил снаружи. Дорадор приносил пищу. Исахар бегал на разведки.
Глава девятнадцатая
В пещере
Их было пятнадцать человек в маленькой, тесной пещере без отдушин для воздуха. Но теперь теснота, болезни, голод, недовольство – всё было забыто. Они лежали вповалку на земле, на грудах маисовой соломы, и ждали судна.
Один из пленников постоянно дежурил в густых кустах на верхушке холма.
Прошло пять, шесть, семь суток. Сервантес был спокоен. Он знал, что снарядить судно – не такое простое дело, что у Родриго с Вианой могут встретиться какие-нибудь препятствия, задерживающие отплытие.
Настал двенадцатый день. Молчаливое напряжение в пещере достигло высшей точки. Но разговоров не было. Лежали на соломе и ждали сигнала сверху. Диего Кастельяно и Томас Рохас, заболевшие от сырости, тихо стонали у стены.
Ночи были лунные и ветреные. На западе, на грани неба и моря, тучи залегли плотной полосой, более светлой, чем чёрное беззвёздное небо. Луна поднималась над чертой моря, тёмно-багровая и мрачная.
Тяжёлое ожидание, мучительное, как удушье, спирало груди людей в пещере.
В эту ночь на холме дежурил Луис де Гарсия, смелый юноша, ещё совсем недавно попавший в плен. Исахар каждую минуту бегал к нему на разведку.
Из пленников один Дорадор пытался разговаривать. Но никто не поддерживал разговора. Все лежали и молча прислушивались.
Вдруг послышался лёгкий шум; и комья земли посыпались у входа. Исахар не вполз, а вкатился в пещеру.
– Серванти! – позвал Исахар в страшном возбуждении. – Серванти! Огонь в море! Красный огонь!.. Корабль!..
Все повскакали с мест.
– Лежите все и молчите, пока я не позову, – распорядился Сервантес. Он зажёг приготовленный смоляной факел и пополз наружу.
На море, совсем недалеко, ясно был виден красный огонёк. Он приближался, стал отчётливее и явственно разделился на два, один над другим.
Это был условный знак. Родриго должен был вывесить два красных огня на бизань-мачте, дождаться условного ответа и спустить лодку к берегу.
Сервантес взбежал на верхушку холма и замахал своим факелом.
Огни на судне потухли, потом снова зажглись. Это означало, что сигнал замечен и лодку высылают.
– Теперь, дон Луис, вы мне поможете выносить больных, – сказал Сервантес часовому, и оба побежали вниз.
Но пленники уже сами выбегали из пещеры и по одному спускались к берегу. Больные, прихрамывая, ползком тащились за ними. Долгожданное спасение, наконец, пришло, и люди забыли об осторожности. Они беспорядочной гурьбой сбились на берегу.
Несколько долгих минут ожидания, и полосу лунного света на воде прорезала вдали узкая, как птица, чёрная тень – лодка.
– Ложитесь на землю! Ничком! – умолял Сервантес, перебегая от одного к другому.
Не слушая, люди вбегали в воду навстречу лодке.
Луис де Гарсия, забыв обо всём, снова взбежал на верхушку холма, схватил факел и широкими кругами начал махать им над головой, точно приближая этим спасение.
И тут в игру вступила случайная фигура, которую не могли предугадать никакие расчёты.
Рыбак Абу-Талеб возвращался поздно ночью из Алжира домой, в своё селение. Он отстал от товарищей и перепрыгнул через ограду, чтобы пойти наискосок по самому берегу и срезать часть дороги. За оградой он увидел человека с факелом на пригорке, пятнадцать теней на берегу, красные огни в море, приближающуюся лодку…
«Ага, здесь заговор! Проклятые кафиры задумали бежать!» сообразил рыбак и пронзительным свистом позвал товарищей.
Полминуты спустя свистки летели уже по всему берегу, вдоль всей линии фортов передавалась тревога, и сторожевые суда из порта выходили наперерез чужому галеоту.
Лодка дрогнула и остановилась.
– Скорее! Скорее! – отчаянно замахали лодке пленники.
Лодка покачалась на воде, точно раздумывая, и повернула назад. Огонь на судне погас: на галеоте услыхали тревогу.
Обезумевшие пленники вбегали в воду и, едва держась на ногах от прибоя, махали руками и кричали вслед отходящему судну.
– Кабальерос, обратно! – кричал Сервантес. – Обратно в пещеру, иначе мы погибли!..
Он почти силой затолкал всех обратно в пещеру. Тревога быстро утихла, но судно уже успело уйти и больше не показывалось.
Пленники по одному опять выползали из пещеры и добирались до берега. Они надеялись: судно вернётся, не может не вернуться. Родриго или Виана, кто бы там ни был, не испугается двухминутной тревоги и найдёт случай снова показаться в виду берега.
Сервантес не мог удержать в подчинении своих пленников в эту ночь и только на рассвете собрал всех обратно в пещеру.
Он пересчитал их. Дорадора не было.
Темно. Факелы не горят, чтобы не отнимать воздуха у людей.
В темноте только сдерживаемое дыхание пленников и тяжкие стоны больных. И во всех углах блестящие, устремлённые на Мигеля глаза, ожидающие, вопросительные, угрожающие.
– Дон Мигель, у нас нет ни ломтя хлеба.
– Хлеб нам принесёт Дорадор, как всегда.
– Дон Мигель, мы ждём его вторые сутки. Он никогда так надолго не оставлял нас!
– Он скоро придёт.
– Серванти, позволь, я пойду поищу его.
– Не ходи, Исахар, тебя поймают. Лежи смирно и молчи, он скоро придёт.
Мигель уже сам не верил в то, что говорил. Дорадор пропал сейчас же после того, как увидел, что их попытка сорвалась. Как крыса, он бежал первый, почуяв гибель.
А может быть… Может быть, ещё хуже. Может быть, он поспешил, спасая свою шкуру, доложить обо всём паше, чтобы выгородить себя?
Кончились мучительные вторые сутки лежания в пещере. Смутное пятно света, падавшее из отверстия для входа, потемнело.
Наступала ночь.
Из дальнего угла, звякнув оружием, вышел молодой Луис де Гарсия.
Он выпрямился во весь рост и невольно согнулся, стукнувшись головой о земляной свод.
– Кабальерос! – громко сказал Луис де Гарсия. – Разве мы трусы, чтобы сидеть здесь и ждать, пока нас возьмут, как мышей в мышеловке? Или вы забыли, что мы – кастильцы, а не овцы? У нас есть оружие, – выйдем, попробуем выбраться из сада!
– Да, да, – повскакали все. – Мы пойдём, попробуем спастись отсюда. Чего нам ждать здесь?
Все разом наступали на Сервантеса.
– Ни один человек не пойдёт отсюда. Это гибель, – сказал Сервантес.
Опять тишина. Кто-то забылся. Кого-то лихорадило. Кто-то стонал во сне.
К концу ночи к Мигелю подполз Исахар.
– Ты слышишь, Серванти? – прошептал он.
Тишина ночи наполнялась чьими-то шагами, шорохами, слабым позвякиванием оружия.
– Я пойду погляжу, Серванти, – шептал мальчик.
– Не надо, Исахар, лежи смирно.
Пленники не шевелились. Спят, молчат или притворяются, что спят?..
Звуки множились. Шорохи приближались. Кольцо вооружённых людей смыкалось вокруг пещеры.
Вдруг резкий крик, плачущий голос прорезал тишину предрассветного часа.
– Это Хуан!.. Его пытают!.. Нас предали!.. – закричал де Гарсия.
– Нас предали! – повскакали все с мест. – Сейчас придут сюда!..
– Нас предали! Нас заманили! – подступали все к Сервантесу.
– Молчите! – сказал Мигель. – Не двигайтесь с места. Слушайте меня! Я собрал вас сюда, чтобы спасти. И я отвечу за неудачу. Вы все останетесь целы. Только слушайтесь меня. Говорите только правду: вы здесь ни при чём, вас заманили. Всё сделал я, уговорил я, подготовил я!
И, широко шагнув к выходу, Мигель рукой остановил бросившихся за ним и вышел из пещеры.
Двадцать четыре конных и больше сорока пеших янычар толпились в саду. В зеленоватом полумраке предрассветного часа сам ага-баши, офицер паши, в белой чалме с султаном, шёл, согнувшись, ко входу в пещеру.
Сервантес остановил офицера.
– Не ходи туда, ага. Там невинные люди. Я один виноват во всём. Я уговорил их, обманул, собрал в пещеру. Бери меня!
Ага-баши, чуть-чуть удивлённый, сделал движение рукой, и восемь янычар бросились на Мигеля.
– Куда вести, господин? – угодливо спросил один, связывая Мигелю руки.
– К паше, в Эль-Джезайр, на Двор пыток.
Глава двадцатая
Допрос
День был такой, что сами сторожа, бросив посты, толпились на улице и ждали событий. Сторожа даже не останавливали пленников, без спросу выскакивавших из ворот.
Ренегаты, мавры, вольноотпущенники прибегали ежеминутно из квартала Джезайра и сообщали последние вести.
С утра шёл допрос. Перед наместником турецкого султана стоял худой, связанный по рукам и ногам испанский пленник.
Больше всего хотел бы паша услыхать от Сервантеса имя какого-нибудь купца, который снабжал деньгами заговорщиков. Снарядить целое судно – тут не обошлось без богатых соучастников! Надо только добраться до них и до их кошельков!
Допрос длился, и Сервантес не уступал. Паша не вырвал у него ни одного указания, ни имени, ни намёка.
– Я один виноват во всём, – бескровными губами повторял Сервантес. – У меня не было соучастников.
Пленники из пещеры не знали, что им думать: им ничего не сделали, только отвели из сада обратно в тюрьму. И сейчас они стояли вместе с другими у ворот, выглядывали и ждали новостей.
С базара прибегали мальчишки и приносили вести.
Старика Хуана повесили за ногу на базарной площади. Он висел вниз головой, хрипел, наливаясь синей кровью, звал смерть и долго не умирал.
Так какая же казнь ожидала Сервантеса, зачинщика и исполнителя всей затеи?
Весь город был заинтересован исходом допроса.
В три часа разнеслась весть, что паша велел дать Сервантесу две тысячи палочных ударов.
Две тысячи! Это была смерть! Редкие выдерживали триста – четыреста, а после пятисот не оставался в живых никто.
У ворот Эль-Джезайра стояли люди и ждали, когда вынесут Сервантеса.
Не раз выносили из этих ворот прямо на европейское кладбище распухшие, изуродованные трупы в кровавых полосах и кровоподтёках.
Уже закатилось солнце, и в мечети, разостлав коврики, длиннобородые арабы прочитали могреб – вечернюю молитву.
Сервантеса не выносили.
Слуги паши начинали шептаться о том, что паша отменил казнь, чтобы назначить другую, более жестокую.
Ни одного звука не доносилось со Двора пыток.
– Я знаю Сервантеса, он умрёт молча. Они замучили его! – глухо сказал Бельтран де Сальто.
– Серванти умер, а он был мне отцом и матерью! Серванти умер, а он был мне воем на свете!.. – плакал под воротами мальчишка Исахар.
Настала ночь.
Сервантес не вернулся и ночью.
Наутро паша призвал к себе Дали-Мами, хозяина Мигеля.
– Какой назначен у тебя выкуп за этого упрямого кастильца? – опросил паша.
– Пятьсот червонцев, – испуганно ответил Мами.
– Я мог бы просто казнить его или забрать у тебя, не заплатив ни гроша, – милостиво сказал паша. – Но ты и так ничего не награбил в эту весну, и я не хочу разорять тебя, Мами. Я беру твоего пленника и плачу деньги сполна.
– Аллах да наградит тебя, господин! – обрадовался Мами. – Поверь мне, он стоит этих денег. Он – главный советник адмирала Хуана Австрийского. Ты выручишь за него шестьсот или семьсот, не меньше.
– Тысячу! – сказал паша. – Я назначу за него ровно вдвое: тысячу червонцев.
И, удвоив выкуп за Сервантеса, паша велел бросить его в подземелье.
«Вчера здесь все ожидали казни Сервантеса, зачинщика бегства на судне. Но день прошёл, и он остался жив», записал в тот день в своих «Воспоминаниях» доктор Антонио Соза.
Глава двадцать первая
Бунт в порту
Узкое окошечко без стекла, железная решётка, каменный пол, полусвет, кувшин с водой и связка сухарей в углу – арабская мазморра надолго стала жилищем Сервантеса.
Окошко упиралось в высокую стену. Сложенная из больших неровных камней, она завершала собой горную террасу, одну из тех, на которых стоял весь Алжир. За стеной был обрыв, такой крутой, что паша даже не считал нужным держать в этом месте стражу. Никто не мог рискнуть вскарабкаться по отвесному склону.
Проворные ноги и руки Исахара нашли, за что зацепиться на отвесном скате, и скоро узник мазморры смог вступить в связь с остальными пленниками паши.
Через три дня у него был клочок венецианской бумаги и перо, а через шесть дней Ибрагим, испытанный мавр, приятель Наваррета, уже шагал с письмом, написанным Мигелем, по алжирским степям, на запад, к Орану.
Письмо было к коменданту Оранской крепости с просьбой о присылке проводников и военной охраны для большой партии испанских беглецов.
Теперь оставалось ждать, и Мигель ждал терпеливо. Сидя в своём углу, он считал отсветы восходов и заходов солнца на стене.
Через восемнадцать дней, – не раньше и не позже, – по тюрьмам паши, ночью, пойдёт тревога, – забьют трещотки, залают псы, забегают люди. В темноте из незапертых кладовых исчезнут молотки и ключи от кандалов, упадут цепи с закованных рук и ног, и осторожные тени заскользят по крутым отвесам, с крыши на крышу, к городской стене. А там, за стеной, в условленном месте – надёжный конвой, и через семь дней пути – Оран, испанская крепость.
Но через десять дней к решётке окна приполз Исахар. Он едва мог говорить, и его чёрное лицо было серо от ужаса.
Ибрагима поймали за два дня пути до Орана. Его привели обратно в Алжир, к паше, на Двор пыток. Ему выворачивали руки и ноги на дыбе, поджигали смолой ладони, били по груди и по животу, но мавр не сказал ничего: не сказал, кто дал ему письмо, не сказал ни имени, ни слова… Наскучив пытать, паша велел посадить Ибрагима на кол.
План сорвался. Погибла ещё одна надежда. Чего ещё оставалось ждать, какого исхода?
Для узников общей тюрьмы были ещё какие-то надежды. Месяц-другой примерного поведения – и тяжёлую цепь меняли на лёгкую или совсем снимали; несколько аспр в ладонь сторожа – и открывался выход на улицу, в соседнюю христианскую таверну, на базар. Для узников мазморры не было надежд. Даже когда набирали гребцов на галеры, и тогда не открывались тяжёлые двери подземелий.
Мигель перестал считать отсветы на стене. Когда же конец или если не конец, то перемена?..
Перемена пришла извне, когда Сервантес уже перестал надеяться.
К концу зимы в Алжире распространились слухи, что Филипп, король испанский, собирается идти войной на корсарское гнездо. Купцы, пираты и перебежчики с европейских берегов рассказывали: Филипп назначает командующих, вооружает корабли; большая армия стягивается к южным портам полуострова.
Паша Гассан струсил и начал сгонять всех пленников в порт на работы по укреплению подступов с моря.
Несколько тысяч человек согнал он и из своих и из чужих тюрем. Для такого случая раскрылись даже двери мазморр, и Сервантес вышел с другими.
Пленников поднимали в пять утра и палками гнали в порт. Здесь они таскали огромные камни, складывали стены, копали рвы.
В полдень раздавали тухлый рис и позволяли полчаса отдохнуть в тени. Потом опять становились на работу, до первых звёзд.
Сервантеса уже знали все. Его называли «героем пещеры». К нему приходили поделиться, рассказать о своих бедах, попросить совета.
Здесь, в порту, у Мигеля была возможность познакомиться с пленниками всех тюрем.
С французами и итальянцами он сговаривался на «франкском» языке – смеси итальянского, французского и испанского. На этом языке говорили все пленники, и его понимали все арабы и турки в Алжире.
И новый план, гораздо более широкий и смелый, чем прежние, начал складываться в голове Мигеля.
Как-то в дневной перерыв Мигель с Исахаром не пошли отдыхать, а бродили по берегу.
Небольшая пиратская галера стояла недалеко от мола. Она только что подошла к берегу, и надсмотрщик обходил гребцов, отбирая вёсла.
Исахар с Мигелем подошли совсем близко к галере.
У ближнего борта сидел рослый негр, прикованный к скамейке. Он поднял голову и тупо посмотрел на мальчика.
Вдруг что-то мелькнуло у негра в глазах. Он приподнялся на скамье.
– Ньянго! – глухо сказал негр.
Исахар вздрогнул и побежал к самому краю, к воде.
– Аттай! – отчаянно закричал Исахар, протягивая руки. – Аттай!
Исахар узнал отца и звал его на своём родном языке.
– Ньянго! – повторил негр, привстав. Это было имя Исахара на языке его родного племени. – Ньянго!
Негр натянул цепь, приковывавшую его к скамейке, точно пробуя порвать её.
Надсмотрщик подошёл к негру, хлеснул его бичом по плечам и нагнулся, чтобы взять весло.
Но негр поднялся и выпрямился во весь рост. Как бык, нагнув голову, он размахнулся веслом, и надсмотрщик отскочил.
На турецких галерах все три гребца на скамейке гребут одним громадным веслом. Оно так велико, что три человека с трудом поворачивают его в воде.
Тяжёлое весло стало грозным оружием в чёрных жилистых руках.
– Ринго! – рычал негр, свирепо замахиваясь на надсмотрщика.
Вёсла, точно по команде, поднялись на обоих бортах.
Рыча, как псы, люди вставали, разбивали цепи, перепрыгивали через борт и плыли к берегу.
Это был бунт. Растерявшаяся команда сбилась на корме.
На помощь команде пришла береговая стража. Янычары, на ходу вытаскивая свои кривые кинжалы, бежали наперерез гребцам.
– Бейте чёрных собак. Бейте нечистых! – кричали янычары.
– Не допускать дальше! Перерезать путь! Изловить по одному! – командовал прибежавший откуда-то начальник.
Негр, отец Исахара, продолжал гоняться за надсмотрщиком. Надсмотрщик метался по палубе, убегая от настигающего его весла. Но кто-то из команды навёл на негра мушкет.
– Аттай! – отчаянно закричал Исахар, порываясь броситься вплавь. – Аттай, скорее сюда!
Отец повернулся к берегу, подскочил к борту, но в эту секунду грянул выстрел, и негр с простреленной головой свалился в воду.
Мигель потащил кричавшего Исахара подальше от галеры. Стража на берегу сгоняла пленников, чтобы они помогли перерезать путь взбунтовавшимся гребцам и не пустить их дальше в город.
Но пленники с тяжёлыми молотами, кирками, ломами и просто камнями в руках начали перебегать к гребцам; осмелев, толпа уже напирала на янычар и захватывала выходы из порта.
Сам, не зная как, Мигель через минуту, потеряв где-то в толпе Исахара, уже кричал вместе со всеми, бегал, распоряжался, носил камни, таскал брёвна и заваливал устье одного из узких переулков, ведущих в порт.
Пленники захватили весь порт. Они облили смолой наваленные у выходов брёвна и подожгли их. Они обезоружили команду на нескольких галерах, стоявших у пристани, а некоторые, подогадливее, уже бежали к арсеналу, где было сложено оружие.
Это был уже не бунт. Это начиналось восстание.
Но начальник опомнился и вовремя вызвал подкрепление. Несколько полков подоспело из города. Пленников заперли в порту, усмирили, развели по тюрьмам.
Бунт не привёл ни к чему. Но этот случай показал Сервантесу, какую силу могли бы представить собой те же пленники, если бы их всех подготовить, организовать, сплотить.
Готовившееся наступление Филиппа само собой диктовало план восстания.
Когда испанский флот обложит Алжир с моря и начнёт обстрел, на всех турецких галерах гребцы разом положат вёсла, а на суше вооружённые и подготовленные пленники ударят в тыл своим хозяевам.
