Текст книги "Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)"
Автор книги: Эмма Выгодская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Глава одиннадцатая
Лепантский бой
Галера шла под командой генуэзца Дориа.
Все генуэзцы на галере задирали носы и рассказывали об удивительных подвигах своего славного флота.
– Мы били Венецию, били португальцев, побьём и турок, – хвастали генуэзцы.
Но сам Дориа ходил мрачный или сидел запершись в кормовой башне с Диего де Урбиной, командиром испанской терции.
Турок били на суше, и не раз, но ещё ни одно европейское судно не одержало победы над турками в морском бою.
У султанских морских командиров была своя особая тактика – они наступали одной сомкнутой цепью, соединив галеры. Турки кидались в атаку, как одержимые, и, сколько бы их ни убивали и ни скидывали в море, на смену упавшим янычарам тотчас являлись другие, точно сама пучина морская выбрасывала их обратно.
На море неверные непобедимы – такая слава шла о султанских галерах по берегам Италии и Испании.
Мавры, пленники итальянского флота, прикованные цепью к полу, молча закидывали в воду тяжёлые вёсла. Они гребли и слушали разговоры христиан.
– Четырнадцать тысяч пленных испанцев и итальянцев гребут на турецких галерах, – бодрились генуэзцы. – Едва начнётся бой, все христиане на турецких судах разом положат вёсла и ударят неверным в тыл!
Неожиданно в самом начале октября настали холодные дни, задул северо-восточный ветер и на море поднялось волнение.
Что-то непонятное творилось с Мигелем со дня отплытия: каждый вечер на закате у него начинался озноб, ужасная боль сверлила виски, в ушах шумело. Ночью он не мог уснуть, а наутро вставал с трудом, перемогая себя: плохо держали ноги.
Качка усиливалась, и настроение на «Маркезе» падало.
– Нет, на море турок не сломить – галеры с полумесяцем закляты дьяволом. Сам нечистый ворожит своим сынам!
Ветер дул неблагоприятный для союзного флота.
Родриго Сервантес, слегка закидывая вбок всё ещё плохо гнущуюся ногу, бродил вдоль бортов и вступал в разговоры.
– Наш добрый король Филипп не допустит, – уверял Родриго, – чтобы неверные измывались над святым крестом… Ещё тридцать галер стоят наготове в испанских портах, и две большие каравеллы снаряжают нам на подмогу в Валенсии.
Мигель не вмешивался в разговоры. Он лежал у себя в кормовом помещении и только изредка выходил на палубу. Его трясла лихорадка.
У кефалонских берегов вахтенный глухим голосом крикнул из бочки, привязанной к мачте:
– Судно с бакборта!..
Итальянский бриг салютовал передовому союзному фрегату. Разбитый, со сломанной бизань-мачтой и пробитой кормой, он с трудом прорвался сквозь цепь турецких судов. Неприятельский флот был близок.
Но ветер дул неблагоприятный, и только через шесть дней, 7 октября, недалеко от Лепанто, впереди показались чужие паруса. На адмиральском судне грянул пушечный выстрел, и боевое знамя взвилось над флотом.
Это было сигналом к битве, но она ещё не начиналась. Дул противный ветер и не давал судам наступать одной сомкнутой линией.
Когда же, наконец, начался бой, Мигель лежал пластом на своей койке.
Три недели на море, качка, переменный ветер, лихорадочное ожидание встречи с неприятелем сделали своё дело: Мигеля трясла жестокая нервная лихорадка. Родриго и товарищи Мигеля торопливо затягивали пояса, проверяли мушкеты и шли наверх получать распоряжения от капитана. А Мигель лежал без сил, прикованный к койке.
Дымные облачка первых пушечных выстрелов уже поднялись над морем, и с «Маркезы» спускали девятую вооружённую шлюпку, когда на палубу, шатаясь, вышел Мигель Сервантес.
– Капитан! – сказал Мигель. – Дайте мне людей и шлюпку.
– Вы больны, идите вниз! – ответил Диего де Урбина.
– Мои товарищи идут в бой, я пойду с ними! – резко сказал Мигель. – Я достаточно здоров, чтобы драться, капитан!
– Он бредит! – крикнул Родриго. – Отправьте его вниз!..
Диего де Урбина, старый испанский воин, внимательно посмотрел в лицо Мигелю.
– Дайте ему шлюпку! – неожиданно распорядился Диего.
Мигелю дали шлюпку и двенадцать человек команды.
Ветер благоприятствовал туркам, но утреннее солнце било им прямо в глаза. Турецкие галеры наступали сомкнутой цепью, связавшись канатами и соединив вёсла, чтобы враг не мог прорваться сквозь них. Такая наступающая цепь судов казалась непобедимой.
Смелому турецкому генералу Эулдж-Али удалось сразу отрезать и окружить левое крыло союзного флота, и «Маркеза» оказалась в самом жарком месте боя. Мигель видел, как соседняя неаполитанская галера, получив два ядра в корму и одно в центр, разом раскололась и ушла под воду. На «Маркезе» запылал настил на носу. Люди успели потушить огонь, но новое ядро пробило левый борт. Галеры одна за другой загорались. Выбив из строя артиллерийским обстрелом почти половину союзных судов, Эулдж-Али скомандовал атаку.
Туча вражеских лодок устремилась на испанские суда. Теперь бой шёл уже вплотную. Бились на бортах кораблей, бились на узких сходнях, переброшенных на вражеское судно, бились на лодках. Тёмная вода, окрашенная кровью, кипела у бортов. Канониры, оставив уже не нужные пушки, поливали нападающих жидким мылом, негашёной известью; в сумятице, в дыму, оглушённые, ослеплённые, люди срывались со скользких бортов, падали в воду, цеплялись и лезли снова.
Большая египетская галера подступала к «Маркезе». Шлюпка Мигеля Сервантеса покачивалась вместе с другими на канате у своего судна. «Вперёд!» – скомандовал Диего де Урбина. Высокий вал поднял на гребень неприятельскую лодку, и Мигель увидел над собой, совсем близко, белые и полосатые тюрбаны и тёмные лица турок. «Вперёд!» – крикнул Мигель. Шлюпка двинулась на всю длину каната, и Мигель встал, чтобы первым прыгнуть в неприятельскую лодку. Пуля ударила его в плечо, но он не почувствовал боли. Он видел, как свалился солдат на носу, и подскочил, чтобы взять весло из рук убитого. Ещё одна пуля скользнула по его кожаной безрукавке, потом третья с силой ударила в грудь, и Мигель, потеряв сознание, упал на дно шлюпки.
Ветер переменился и подул в другую сторону. Теперь он дул с северо-запада и гнал союзные корабли прямо на турецкую цепь. Подоспели сильные резервы под командой маркиза де ла Крус. Сомкнутая цепь турецких судов дрогнула и подалась. Крепнущий противный ветер сбил их в беспорядочный полукруг. Тактика сомкнутого наступления была хороша для движения вперёд, но не для лавирования под ветром. Сцепленные суда загорались одно за другим. Союзный флот пошёл в контратаку, и турецкие корабли, разбитые, обезлюдевшие, один за другим начали сдаваться в плен.
Мигель ничего не видел. Его перенесли на «Маркезу», и он лежал на палубе в полузабытьи, с раной в груди, с пробитым плечом. Лихорадки, трясшая его с утра, сменилась слабостью. Он слышал торжествующие крики. Союзный флот праздновал победу. Четырнадцать тысяч невольников, гребцов турецкого флота, получили в этот день свободу. Мигель услышал, как несколько пушек разом выстрелили в воздух, раздался ликующий крик, и, с трудом приподнявшись на локте, он увидел впереди, на мачте адмиральского судна, отрубленную голову Али-паши, турецкого командующего.
Это было последнее, что видел и помнил Мигель Сервантес о знаменитой Лепантской битве.
В кормовую башню его отнесли уже в бессознательном состоянии. Раны были тяжёлые, скоро вернулась лихорадка. Мигель бредил в жару, никого не узнавал. Позднее товарищи рассказали ему, что сам главнокомандующий союзным флотом, дон Хуан Австрийский, побочный брат короля, подходил к его койке. Дон Хуан похвалил Мигеля Сервантеса за храбрость.
За полученные в бою раны светлейший дон Хуан велел выдать Мигелю сверх жалованья четыре дуката прибавки.
Полгода провалялся Мигель на госпитальной койке в Мессине. Пулю вынули, рана в груди затянулась. Но связки плечевого сустава были повреждены непоправимо, и рука повисла навсегда.
Лепантская победа стоила Сервантесу левой руки.
Глава двенадцатая
Галера «Солнце»
Мирная галера «Солнце» шла из Неаполя в Барселону.
В кормовой части, под навесом, сидели два солдата: Родриго Сервантес и его брат Мигель, с подвязанной рукой.
Два драгоценных письма к маркизу де ла Крус лежали у Мигеля в сумке: от герцога де Сеса и от самого дона Хуана Австрийского.
Светлейший дон Хуан и неаполитанский герцог рекомендовали Мигеля Сервантеса маркизу как опытного воина и храброго кабальеро.
– Клянусь, на этот раз маркиз де ла Крус даст тебе чин капитана, – говорил Родриго Мигелю.
Стоял сентябрь – прозрачные солнечные дни, тёплые ночи. Попутный ветер подгонял судно, которое везло братьев к берегам родины.
Почётные раны – «звёзды, ведущие к славе» – украшали грудь Мигеля. Он ехал на родину заслуженным воином, героем Лепанто.
В первый раз за долгий промежуток Мигель сидел на борту мирного судна. Пять с лишним лет он провёл в боях на Средиземном море.
Он бился под Наварином, на Корфу, в Тунисе. Он защищал крепость Голету и форт возле неё, на африканском берегу. Он пережил всю осаду крепости, жестокие обстрелы, тревожные ночи. Он видел и последнюю атаку, когда из семисот оставшихся в живых защитников крепости не было ни одного, не получившего ран.
– Я много видел, – сказал Мигель брату. – Теперь я буду писать.
Они сидели с Родриго на палубе «Солнца» и глядели в ночную темноту.
– Я буду писать, Родриго, – сказал Мигель. – Я потерял левую руку, зато смогу прославить правую.
Оба брата смотрели в темноту ночи и не видели, какая опасность подстерегает их.
Турецкие пираты, потушив огни, всю ночь гнались за «Солнцем» по морю. Мирная галера с грузом шёлковых тканей обещала хорошую добычу. Наутро пятнадцать турецких галеотов окружили «Солнце».
«Галера называлась «Солнце», и оборотной стороной этого солнца была моя чёрная судьба», – писал Мигель Сервантес несколько лет спустя, уже в Алжире.
Будь сильный восточный ветер, галера могла бы ещё уйти, но за ночь ветер стих.
Люди на «Солнце» с трепетом считали пиратские суда. Принимать бой было безумием – одному против пятнадцати!
На ближнем галеоте спустили шлюпку. Несколько пиратов подплыли на шлюпке для переговоров.
– Сдавайтесь без боя, трусы!..
Капитан «Солнца», старый испанец из Гвадалахары, выбежал на корму.
– Огонь! – закричал капитан. – Принимаю бой!..
Единственная пушка галеры повернулась против самого большого из пиратских судов, и начался бой.
И ещё раз, как уже много раз прежде, пришлось Мигелю Сервантесу стать рядом с товарищами на узкую доску на носу галеры.
Но силы были слишком неравны. Шесть галеотов с обеих сторон подошли вплотную к бортам галеры и перекинули сходни на палубу. После отчаянной борьбы оставшихся в живых испанцев связали и перевели с галеры на пиратское судно.
Их бросили в тесную клетку в подводной части галеота, недалеко от кормы. Здесь помещали людей и скот, захваченный на европейском побережье.
Одиннадцать дней провалялся Мигель на полу, в грязи и навозе, почти без пищи, рядом с больными и ранеными пленниками.
Раз до них донёсся шум битвы, выстрелы, проклятия. Потом началась лихорадочная гонка. Вёсла били по воде, вздрагивал и трясся корпус галеота.
Это пираты уходили от неудачного столкновения с каким-то судном.
На двенадцатый день открыли подъёмную дверцу. Свет и солёный морской воздух проникли сверху, сквозь отверстие. Турки палками растолкали пленных.
Сервантес вышел вслед за другими. Утренний свет ослепил его. По палубе бегал, распоряжаясь, невысокий человек с широкой бородой и глазами навыкате. Он ругался сразу на трёх языках: итальянском, греческом и турецком.
– Берегись Хромого! – шепнул Сервантесу один из пленников.
Мигель вздрогнул. «Хромой», Эль-Кохо, был знаменитый на Средиземном море пират, грек, бежавший к туркам.
Пленных обыскали. У Сервантеса забрали его письма. Хромой, или Дали-Мами, как называли его турки, окинул Сервантеса острым взглядом и велел отвести в сторону с тремя другими. Только потом, на суше, Мигель узнал, что это значит.
– Ведите следующих! – сказал Дали-Мами.
На палубе раздались крики.
Сервантес огляделся. Гребцы глядели все в одну сторону. Галера шла тихо, точно опасаясь береговых камней. Сервантес посмотрел туда, куда смотрели все.
Сквозь утренний туман белели разбросанные по каменным уступам дома большого восточного города.
Это был Алжир, гнездо турецких пиратов.
Глава тринадцатая
В плену
Широкий двор обнесён каменной стеной. Под навесом лежат больные, там тяжёлый воздух, стоны, духота, насекомые. Это баньо, общая тюрьма для европейских рабов.
Сюда привели новую партию пленников. Юсуф, громадный турок в полосатой чалме, с серебряными кольцами в ушах, надел одним наручники, другим ножные кандалы.
Дали-Мами, хозяин, пришёл для окончательного осмотра и распределения.
Хромой злился. Последняя поездка была так неудачна! Два десятка рабов, да и те худые, больные, истощённые. Никто не купит их и на женскую работу – толочь маисовые зёрна в деревянной ступке.
– Кем ты был на родине? Капитаном? Командиром полка? – угрюмо подошёл он к Мигелю.
– Простым солдатом, – ответил тот.
– Ты начинаешь со лжи! – вскипел Хромой. – Простому солдату сам адмирал не стал бы давать писем!
– И всё же я только солдат, – повторил Мигель.
– Все вы лжецы и собаки, притворяетесь бедняками, простыми солдатами! Вы хотите, чтобы за вас назначили самый низкий выкуп. Но меня ещё никто не обманул! Юсуф! – крикнул Дали-Мами сторожу, указывая на Сервантеса. – Это важный, человек в своей стране, большой командир и приближённый самого короля! Отведи его в королевское баньо.
И Сервантеса с двумя другими отвели на соседний двор, поменьше, в королевскую тюрьму. В королевской тюрьме томились особенно важные, особенно тщательно охраняемые пленники. В королевской тюрьме или дожидались выкупа, или умирали.
Первые несколько дней Мигель провёл в оцепенении. Он лежал на камнях, в теневом углу двора, ничего не ел и тупо смотрел в стену. Какой страшный конец после всего, что обещала судьба: плен в диком африканском городе, рабство в Алжире! Он лежал и перебирал в памяти годы после Лепантской битвы: Наварин, Тунис, Оран…
Оран! Последнее название остановило чем-то его.
Оран! Единственный пункт на африканском берегу, оставшийся за испанцами после разгрома испанской армии! В Оране сорок семь пушек и тысяча восемьсот человек гарнизона! В Оране половина населения – испанцы. Из Орана в тихую погоду можно за двое суток на простом баркасе добраться до берега Испании!
С этого дня одна мысль – мысль о побеге – целиком завладела Сервантесом и не оставляла его.
Оцепенение прошло.
Теперь он уже не лежал, а шагал, лихорадочно шагал взад и вперёд по двору тюрьмы.
Прежде всего ему нужны были сообщники. Он начал присматриваться к пленникам. Были здесь и испанцы. Победители мира, они даже здесь, в плену, держались особняком и, в цепях и лохмотьях проходя по тюремному двору, церемонно здоровались друг с другом.
Это была группа старых, отчаявшихся пленников. Надежда на возвращение была слишком слаба, и они всеми силами держались здесь друг за друга. Выброшенные из жизни, они жили интересами старой Испании, той Испании, которую они покинули много лет тому назад. По вечерам они садились в углу двора и, завернувшись в обрывки плащей, спорили о причинах отречения от престола короля Карла или ругали трусливого и жестокого Филиппа.
– Филипп льёт испанскую кровь на землю христианской Фландрии, – толковали испанцы. – А сюда, в Алжир, где томятся тысячи несчастных христиан, не хочет послать и малой армии.
– Алжир так плохо укреплён – пяти тысяч добрых испанцев довольно, чтобы взять город и форты, низложить пашу, освободить двадцать тысяч христиан, томящихся в неволе…
– Покойный король наш, счастливейшей памяти непобедимый Карл Пятый, давно уничтожил бы это корсарское гнездо.
Сервантес решился. Он рассказал соотечественникам о своём плане.
– Вы хотите бежать? – спросил самый старый пленник, Бельтран де Сальто, поднимая на Мигеля поблекшие от чужого солнца глаза. – Я сам хотел бежать, когда был молод.
Он откинул прядь седых волос и показал Мигелю безобразный стянутый рубец на месте уха.
– Вы хотите бежать в Оран? – сказал другой пленник, Осорио. – Четыре испанца пытались бежать в Оран полтора года тому назад. Их вернули и посадили на кол.
– Две дороги ведут в Оран: одна сушей, другая морем, – сказал третий, Наваррет. – Берег охраняют янычары и сторожевые суда, а сушей…
Но кто же решится двинуться сушей – семьдесят лег,[13]13
Около трёхсот километров.
[Закрыть] десять дней пути по незнакомым местам, по безводной степи…
– Всё дело в проводнике, – сказал Сервантес. – Я найду его!
Пищу пленникам разносил Исахар, мальчишка-негр, с курчавой головой и белыми, как сахар, зубами. Ещё совсем маленьким Исахара привезли вместе с отцом арабы после одного из своих разбойничьих налётов внутрь страны. Отца продали на галеры в гребцы, а Исахара насильно обратили в мусульманство и заставили помогать сторожам при королевской тюрьме. Мусульмане чуждались негра, как «нечистого». Мальчик жил не в общем помещении со стражей, а в крохотной каменной сторожке в углу двора, с единственной дырой для двери и окна.
В печальных коричневых глазах негритёнка Сервантес прочёл тоску и желание убежать. Ночью он прокрался к конуре Исахара. Тот молча выполз, и оба прошли треугольник чёрной тени позади сторожки.
– Исахар, – сказал Сервантес, – ты слыхал об Оране?
– Оран? Я знаю Оран, Серванти, – ответил Исахар. – Десять франкских[14]14
Франками в Алжире называли всех европейцев.
[Закрыть] рабов два года тому назад бежали в Оран и не вернулись. Кости их потом нашли в пустыне.
– А дорогу пустыней в Оран ты знаешь, Исахар?
– Пустыня! – сказал Исахар, и глаза его расширились от страха. – Пустыня! Там красные пески, и жёлтые пески, и серые пески, пески смерти. Никто ещё из франкских рабов не вернулся оттуда, Серванти. Только здешние люди знают дорогу в Оран.
Мигель взял мальчика за руку.
– Исахар, ты хочешь быть свободным? – спросил Мигель.
– Хочу, Серванти.
– Приведи мне такого человека, и я возьму тебя с собой.
– Я завтра приведу его к тебе, Серванти!
Глава четырнадцатая
Оран
Алим, молодой араб с круглым добродушным лицом, очень быстро согласился отвести пленников в Оран, только запросил много денег – семьдесят червонцев. Испанцы, заразившиеся энтузиазмом Сервантеса, быстро собрали деньги.
Всего шло девять человек: Сервантес, Исахар, Риос, Наваррет, Бельтран де Сальто, Осорио, Менесес, Родриго и Габриэль Кастаньеда, старый товарищ по морским походам, вместе с братьями попавший в плен. С Родриго и Кастаньедой, оставшимися на общем дворе, связь держал Исахар.
Старый Бельтран де Сальто только в вечер накануне бегства подошёл к Сервантесу.
– Возьмите и меня, кабальеро, – глухо сказал Бельтран. – Мне недолго осталось жить, а смерть в неволе страшнее пустыни.
Пленники-старожилы давно уже пользовались правом в дневные часы уходить из тюрьмы в город. За несколько аспр[15]15
Аспра – мелкая монета.
[Закрыть] такое же разрешение получил и Сервантес. Сторожа были спокойны: пустыня вокруг Алжира стерегла пленников лучше, чем высокие каменные стены.
Они вышли днём, в разные часы, чтобы не возбудить подозрений. На рынке они запаслись сухарями, вяленым мясом, лепёшками. Алим добыл два меха с водой. В условленный час, к вечеру, все собрались у Баб-эль-Уэдских ворот, в самой высокой нагорной части города. Не пришёл только Исахар. Его подождали с полчаса. Алим торопил пленников, и пришлось двинуться без мальчика.
– Кого ведёшь? – крикнул Алиму янычар, дремавший у ворот.
– Партию невольников, закупленную мною по поручению моего господина, благочестивого Али-Марада, для постройки его нового дома в Эль-Адаре, – быстро ответил Алим и опустил серебряную монету в руку янычара.
Тот закивал головой и пропустил пленников.
Они шли сначала мимо мусульманского кладбища, белевшего в темноте треугольными надгробными камнями, потом свернули налево и начали подыматься в гору. Все молчали. Только изредка в тишине хрустели камешки или шуршал крупный песок, осыпавшийся под чьей-либо ногой.
Вдруг быстрые шаги послышались сзади, и худенькая рука коснулась локтя Сервантеса.
– Исахар! – едва не вскрикнул Мигель, быстро обернувшись.
– Да, это я, Серванта… Я ждал, когда заснёт Юсуф. Смотри, что я стащил у него!
Мальчик совал ему что-то в руку. В темноте Мигель нащупал холодный ствол мушкета.
Алим шёл впереди и указывал дорогу. Скоро он нырнул в узкое ущелье. Все шли за ним по крутой тропинке у самого края горы. Небо наверху казалось узкой полоской, усеянной яркими точками неравной величины.
К рассвету они начали спускаться, и на восходе солнца медно-жёлтое алжирское плоскогорье, прорезанное кое-где невысокими грядами красноватых скал, открылось перед ними.
Почти триста километров предстояло им пройти по каменистой, сожжённой солнцем, безлюдной стране.
Они шли не быстро, сберегая силы, и самый тяжёлый груз, воду, несли по очереди. Часов в одиннадцать сделали привал и переждали самые жаркие часы. Все были молчаливы, пытался болтать только Алим, но ему никто не отвечал. К вечеру Алим сделался беспокоен. Он начал настойчиво озираться по сторонам.
– Чего ты ищешь? – спросил у него Кастаньеда.
– Удобного места для привала, – неохотно ответил араб, отводя взгляд в сторону.
Солнце зашло, и ночь настала сразу, словно чёрная крышка опустилась над пустыней. Путники выбрали место в небольшой котловине с песчаным дном, заросшим алоэ, и расположились на ночь.
Исахар и Осорио пошли за кустарником для костра. Сервантес с Кастаньедой распределили припасы. Всем досталось по куску вяленой баранины, по две лепёшки и по нескольку глотков воды.
Кругом бродили хищные звери, огонь надо было поддерживать всю ночь. Измученные трудным переходом, все скоро свалились и уснули. Только Сервантес и проводник остались у костра.
Мигель подбрасывал сухие ветви в огонь. Алим не спал и смотрел на него.
Шакалы выли далеко в пустыне. Свинцовой усталостью наливалась голова Мигеля.
– Поди спать, я посижу у огня, – предложил Алим.
– Нет, я не устал и не хочу спать, – сказал Мигель, встряхивая тлеющие угольки костра.
«Что он задумал? – гадал Мигель, глядя на беспокойные чёрные глаза проводника. – Что он хочет сделать? Выдать нас хозяину и получить деньги? Или продать в пустыне кочевым арабам?»
Мигель проверил мушкет и положил его возле себя.
По тлеющим угольям переливались огоньки и плели странный узор. В нём Мигель видел знакомые фигуры, корабли, оружие… Антонио де Сигура с криком выхватывал блестящую шпагу и кидался на него. Морские волны рассыпались серебряной пылью перед носом галеры «Солнце». Неприятельский фрегат поворачивался боком, и по всей линии борта пушки разом выбрасывали красное пламя…
Сервантес вздрогнул и проснулся. Предрассветный ветерок бежал по верхушкам алоэ. Ночное небо точно отодвинулось выше и посветлело.
Все спали, как убитые, кругом костра. Алима не было.
Проводник и не думал выдавать пленников Хромому или продавать кочевым арабам. Алим попросту ни одной минуты не верил в выполнимость затеи Сервантеса. Получив деньги, он убежал, забрав часть провизии и один из мехов с водой. Араб надеялся, что пленники сами как-нибудь уж доберутся обратно в Алжир.
Мигель разбудил всех и поднял тревогу.
Надо было решать: поворачивать обратно или идти вперёд.
– Идти вперёд, – сказал де Сальто.
– Мы не знаем дороги! – сказал Осорио.
– Мы одинаково не знаем её и назад, – возразил Кастаньеда.
Единственный человек, который в общих чертах знал прибрежную полосу пустыни, был Франциско де Менесес.
– Если мы будем идти в этом же направлении, на запад, параллельно берегу моря, – объяснил он, – то меньше чем через три дня доберёмся до реки Хелифа. А на три дня воды нам хватит.
Решили идти вперёд.
Хелиф – многоводная река, единственная река на алжирском плоскогорье, которая не теряется в песках, а добегает до моря. За ней лежат лесистые высоты Уарсениса, где много воды, где есть селения мирных арабов. Может быть, арабы помогут им и укажут путь дальше в Оран.
Они шли весь день, сберегая силы и воду, и на ночь расположились у костра.
Всю ночь неподалёку выла бродячая пантера, жалобно кричали шакалы, и тяжёлое беспокойство томило Мигеля.
Утро настало раскалённое. Душное солнце поднялось и повисло в неподвижном небе. Путники шли вперёд всё в том же направлении. Родриго нёс драгоценный груз – воду. В полдень каждый получал по два глотка мутной тепловатой жидкости.
После полудня поднялся ветер. Он дул из глубин материка, душный, иссушающий ветер, дыхание Сахары. Ветер – симун – нёс с собой пыль пустыни и заволакивал этой пылью всё вокруг. Небо окрасилось в серый цвет, солнце заволоклось и потускнело, все краски поблекли, только мёртвая свинцовая степь виднелась вокруг.
Они с трудом прошли так несколько километров, и вдруг Сервантес остановился.
Симун, ветер с юга, дул им прямо в лоб. Значит, они в облаках пыли незаметно свернули с правильного пути и движутся не на запад, как предполагали, а на юг, в глубь материка. Бог знает, сколько они уже так прошли и в каком расстоянии от них Оран!
Снова начался совет: как найти дорогу, куда теперь повернуть?
– В прямо противоположном направлении, – решительно сказал Франциско де Менесес. – Мы не найдём пути в этой мёртвой пустыне. Нам надо идти прямо на север и выходить к морю. Мы почти всю дорогу шли параллельно морю и не могли ещё уйти далеко от него.
Повернули на север. Шли вереницей, один за другим. Оглядываясь, Сервантес видел посеревшее лицо Исахара, едва переставлявшего ноги.
«Если кто-нибудь из нас упадёт, мы погибли», – подумал Мигель.
Бельтран де Сальто шагал впереди, прикрыв голову и плечи обрывком плаща, – прямой, худой и спокойный, как на улицах Толедо. Осорио брёл сзади и всё время жалобно просил пить. Родриго отрицательно качал головой: воды на дне меха оставалось слишком мало, меньше, чем они рассчитывали.
На заходе солнца Родриго заметил муфлона на склоне холма. Лёгкими прыжками добравшись до вершины, горный козёл остановился и поднял голову. Его большие круглые рога отчётливо выделялись на фоне багрового неба. Родриго выстрелил. Муфлон вскинул голову и упал на передние ноги, но потом поднялся и побежал прочь, всё время припадая на передние ноги.
В этот вечер на привале Мигель роздал всем по последнему глотку воды.
Ему казалось, что утра не будет. Он потерял счёт времени. Но утро встало сухое и раскалённое, и они опять зашагали вперёд.
Бельтран де Сальто опять шёл впереди, такой же прямой и невозмутимый, но его воспалённые глаза и синие, пересохшие губы были страшны.
Осорио плёлся позади и жалобно стонал. Сервантес уже не оглядывался на него.
Исахар шёл рядом, полузакрыв глаза, и молча жевал краешек своего бурнуса.
Только сейчас заметил Мигель, как медленно они идут. Они тратили столько усилий, что казалось, будто прошли десятки километров, в действительности же два – три, не больше.
Вдруг Исахар вздрогнул и протянул руки.
– Вода! – крикнул Исахар и, пошатываясь, неровными шагами побежал вперёд.
«Потерял рассудок… Бредит…» – с тревогой подумал Мигель.
Но через полминуты все увидели впереди то, что первыми разглядели зоркие глаза мальчика: голубовато-серую полоску степного уэда.
Люди добежали, доползли до него по вязкой почве и надолго припали к солоноватой, тёплой от солнца воде.
Потом они наполнили мехи и весь день провели на берегу уэда.
К вечеру вдали, из-за гряды скал, потянулись, спускаясь в котловину, горбатые спины верблюдов, люди в белых и жёлтых бурнусах с чёрными каймами…
Беглецы не хотели встречи с разбойничьими кочевыми арабами. Склон зарос густым кустарником. Они залегли в нём и наблюдали.
Караван спустился к воде. Арабы, видимо, возвращались из «гаррамы» – разбойничьего набега на негритянские деревни. Тяжёлые тюки со слоновьими клыками, связки растений и цветные циновки висели по обеим сторонам верблюжьих горбов. Сверху, на тюках, связанные попарно, лежали, едва живые, чёрные женщины и дети. Мужчин гнали пешком; исхлёстанные в кровь спины, закованные в цепи ноги яснее слов говорили о том пути, который людям приходилось проделывать из родной деревни в приморский город на невольничий рынок.
Арабы поили верблюдов и варили кофе; до поздней ночи не смолкали их гортанный говор и крики; потом затихли, а рано утром, почти ночью, двинулись дальше в путь.
Едва исчез первый, из-за гряды скал показался второй караван.
– Мы на караванной тропе! – сказал Франциско де Менесес. – Здесь должен лежать путь к какому-нибудь большому городу: Богару, Мостаганему. Надо идти за ними вслед.
Второй караван скрылся в том же направлении, что и первый. Беглецы пошли по следам каравана. Они шли так до полудня. Скалы громоздились всё чаще и выше; на уступах горного хребта справа виднелись белые шатры арабов и карабкающиеся по камням чёрные козы. Тропа постепенно превращалась в дорогу; всё чаще виднелись на ней всадники и группы всадников; она обегала группу высоких скал и дальше подымалась высоко в гору. Бельтран де Сальто бежал впереди. Он раньше других взобрался на скалу, господствующую над местностью, и взглянул вперёд. Взглянул и застыл, и медленно повернул к товарищам лицо, похожее на белую маску.
В несколько прыжков Сервантес был на вершине скалы.
Он увидел море, синий овал знакомой бухты, мол, все семь фортов и двенадцать мечетей и лестницей подымающиеся в гору белые кровли домов приморского города Алжира.
