Текст книги "Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)"

Автор книги: Эмма Выгодская

Эмма Иосифовна Выгодская
(1899—1949)
Алжирский пленник
(Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)

Глава первая
Бродячие актёры

Ещё с вечера Мигель заметил странный возок. Возок проехал боковыми улицами и остановился не на постоялом дворе, а прямо на пустыре, за церковью. Полотняный навес был натянут на возке, как на цыганской телеге, но возница не походил на цыгана, и из-под сиденья не виднелось тюков товара.

«Не цыгане и не торговцы, – подумал Мигель. – Кто же?»

Весь вечер он вертелся на пустыре, а когда стало совсем темно и у странных гостей засветилась свеча, Мигель не утерпел и подошёл поближе.

Под навесом незнакомые люди вынимали из большого мешка пёстрые куртки и золочёные палки, примеряли маски и подклеивали пучки овечьей шерсти к фальшивой бороде.

«Бродячие актёры!» – догадался Мигель.

Наутро актёр в полосатой фуфайке пошёл с барабаном по улицам.

Из домов, мастерских и церквей сбегался народ.

– Актёры! Бродячие актёры! Лопе де Руэда приехал!

Все спешили на просторную рыночную площадь, где на сдвинутых четырёхугольником скамейках уже набивали помост для сцены.

Ровно в полдень актёры отдёрнули старое одеяло, натянутое на верёвке, собрали деньги, по кварте с человека, и представление началось.

– Добрые христиане! – Сам Лопе, без бороды и грима, вышел на сцену. – Добрые христиане славного города Алькала! Если вы хотите увидеть настоящего бискайца, вам не нужно покупать мулов, служить мессу и пускаться в далёкий путь. Вот он сам, только что приехавший из Бискайи!

Толстый бискаец в красных штанах и широкой жёлтой куртке с огромными пуговицами, выпячивая живот, прошёлся по сцене.

За бискайцем вышел севильский плут. Плут украл у простака из заднего кармана серебряную цепь и эту же самую цепь, отчаянно торгуясь, продал ему за пятьдесят реалов.

Они ушли, и на сцену вкатили бочку. Из бочки вылез дьявол с длинным красным языком и приставными когтями. Дьявол искушал монаха. Потом оба спустились в преисподнюю по толстой верёвке. Под сценою гремели камни на железном листе, а сверху громко каркала ворона.

Потом занавес задёрнули. Старый кастильский крестьянин с длинной бородой, в белой куртке с цветной оторочкой появился перед занавесом. За крестьянином бежала жена – переодетый актёр в широкой женской юбке.

– Старый дурак! – басом кричала жена. – Разве можно спрашивать за оливки такую дешёвую цену?..

– Погоди, жена, погоди! – отступал крестьянин. – Дай раньше оливки на рынок отвезти…

– Два реала! – кричала жена. – Разве это цена? Ты нас разоришь, Торувио!..

– Погоди, жена, дай их раньше собрать, оливки…

– По четыре надо брать, по четыре!..

– Молчи, Агеда, дай раньше посадить оливки, а там поговорим о цене…

– Браво! – зашумели зрители. – Браво! Браво!..

Крестьянин в куртке раскланялся и снял длинную бороду. Все увидели смуглое немолодое лицо и голый подбородок актёра.

– Да это Лопе!.. Браво, Лопе, браво!..

Орехи, цветы, апельсины полетели в актёра. Толпа хлопала и шумела.

Лопе де Руэда! Это он, Лопе, золотых дел мастер из Севильи, который бросил своё ремесло, чтобы сочинять комедии и интермедии и веселить народ на улицах и площадях. Браво, Лопе, браво!

Два дня, пока давались представления, пропадал Мигель на рыночной площади. На третий день он пошёл к актёрскому привалу, на пустырь.

Актёры уже собирались в путь. Два шута, Бенито и Пабло, уминали ногами в мешок несложные костюмы труппы. Третий взобрался на самый верх телеги и, скрестив ноги, обгладывал уже довольно чисто объеденную кость от бараньей ноги.

– Можно ли видеть дона Лопе? – спросил Мигель.

– А зачем тебе?

– Хочу просить, чтобы он взял меня в труппу, – смело сказал Мигель.

Бенито внимательно оглядел Мигеля и улыбнулся.

– Хозяин, к нам тут какой-то молодой идальго[1]1
  Идальго – мелкий дворянин.


[Закрыть] просится! – крикнул Бенито.

Лопе де Руэда стоял пригнувшись у костра. Он обернулся, и Мигель в первый раз увидел близко его лицо.

Без грима и фальшивой бороды актёр казался старше и серьёзней. Мелкие морщинки бежали от его глаз к вискам и смешно собирались над переносицей.

– Ты хочешь поступить к нам в труппу? – строго спросил Лопе. – А что ты умеешь?

– Всё, что окажется нужным.

– Хорошо, прочти мне что-нибудь.

Мигель знал много отрывков из интермедий наизусть. Но сейчас от волнения он ничего не мог вспомнить и молчал, растерянно глядя на Лопе.

– Мы возьмём его на немые роли! – обрадовался Бенито.

– Что ты умеешь? Ходить на руках умеешь? – весело спросил Пабло и прошёлся по земле колесом.

– Я умею писать стихи, – сердито сказал Мигель.

– Стихи? – оживился Лопе. – Прочти нам стихи, это хорошо.

Мигель прочёл. Лопе задумался.

– Я никогда не умел так складно построить размер и рифму, – сказал Лопе. – Ты учился, это видно, и это нам нужно. То, что ты прочёл, можно бы прекрасно разыграть в виде сцены между пастухами и пастушками…

Лопе де Руэда помолчал. Морщинки разбежались от носа, лотом опять собрались.

– Можно будет взять тебя, – решительно сказал Лопе. – Только в телеге у нас места нет. Как тебя зовут?

– Мигель Сервантес, сын Родриго Сервантеса.

– Так вот, Мигель, поезжай с нами, но только сам найди, на чём тебе ехать.

– На осле! – пискнул Пабло.

– Я достану коня, – сказал Мигель, обращаясь к Лопе.

– Ого! – обрадовался Бенито. – Слышишь, Пабло? Да это настоящий дворянин, кабальеро.[2]2
  Кабальеро – конный воин, рыцарь.


[Закрыть] Наденем ему настоящие доспехи! Шлем и латы!

– Оставьте его в покое! – сказал Лопе. – А ты, Мигель, помни: если хочешь ехать с нами, привыкай ко всему. Знай, что бродячему актёру часто приходится мёрзнуть без плаща, спать на сене, обедать на лошадиной попоне. Вино ему мерят драхмами, хлеб – унциями, а голод – четвертями. Мы выступаем завтра, в шесть утра. Подумай ещё раз, и если решишься, ищи нас завтра на восходе солнца за южными воротами, на втором повороте Толедской дороги. А теперь ступай, занимайся своими делами, а мы займёмся своими.

Глава вторая
Письмо из Саламанки

– Как сказать отцу? – Мигель долго ворочался без сна на постели. – Бедный отец! Придётся уйти, ничего не сказав.

Мигель вскочил. Кое-как одевшись, он тихонько прошёл в конюшню. Худой отцовский конь Лардо, точно понимая, посмотрел на него влажными глазами. Мигель осторожно вывел коня, вздрагивая от постукивания копыт по плитам двора. Так, неосёдланным, он провёл Пардо по сонным улицам до пустынного переулка за церковкой Санта-Крус, здесь наскоро оседлал его и, не оглядываясь, поскакал к Капуцинским воротам и дальше, за ворота, по Толедской дороге.

В это утро старый Родриго Сервантес долго натягивал вытертый камзол, оправлял пожелтевший от стирки сборчатый воротник. Он витиевато, крупными буквами, писал прошение ректору, отцу Онофрио.

В девять часов, не спрашивая о Мигеле, Родриго Сервантес надел плащ и степенным шагом направился в университет.

В сонном, старом городе Алькала все знали высокую, слегка сутулую фигуру бедного идальго. Каждый день, около полудня, в тщательно вычищенном порыжевшем плаще, в старинной широкополой чёрной шляпе, с чётками и шпагой у пояса, дон Родриго медленно проходил по Калье-Майор, главной улице города. Церемонно и вежливо кланяясь знакомым, иногда останавливаясь для неторопливой беседы, дон Родриго гулял по теневой стороне до двух часов.

Если дома был обед, ровно в два дон Родриго шёл домой подкрепиться. Если обеда не было, дон Родриго и так, с пустым желудком, отправлялся на обход своих немногочисленных больных. У постели больного он не спеша садился, вынимал табакерку и выслушивал жалобы. Потом смотрел язык, качал головой, ставил баяки и пускал кровь. Если пациент был серьёзно болен, дон Родриго давал ему кусочек гренадского чудодейственного корня. Если совсем плох, он посылал к нему духовника.

Родриго Сервантес был горд и беден – так же горд и так же беден, как другие нищие идальго старого города Алькала. Но дон Родриго не гнушался работой – у него была большая семья.

Донья Леонора и дочери, Андреа и Луиса, целый день работали дома и на огороде, стирали, шили, сажали капусту, пололи гряды.

Но, выходя на солнце, донья Леонора прикрывалась вуалью – жене идальго неприлично было загореть, как простой крестьянке.

Когда дону Родриго удавалось вылечить кого-нибудь из своих больных, у его семьи была говядина. Но чаще они ели пустую похлёбку, без мяса.

И всё же, гуляя вечером по Калье-Майор, дон Родриго ковырял зубочисткой во рту, словно после сытного обеда, и, медленно – идальго не подобает торопиться – проходя по площади, приветливо и церемонно раскланивался с друзьями.

Сегодня старый идальго был особенно серьёзен.

Старший сын его, Родриго, уехал во Фландрию биться в войсках его величества. Младший, Мигель, должен остаться с ним, в Алькала. Мигель любит книги и поэзию. С ранних лет он жадно читает каждый печатный лоскуток, подобранный на улице. Сеньор Лопес де Ойос, первый его учитель, постоянно твердил, что у Мигеля необыкновенные способности к наукам. Он будет учёным, знаменитым теологом[3]3
  Теология – богословие.


[Закрыть] или стихотворцем.

В приёмной старого Алькалского университета было пусто. На белых лепных стенах висели портреты отличившихся студентов – безбородые лица, похожие одно на другое. В приоткрытую дверь виднелся тёмный лощёный пол длинного коридора. Там было тихо, как и в приёмной: день был предпраздничный, занятий в университете не было, и все его семь тысяч студентов слонялись по улицам.

Осторожные, мягкие шаги послышались за дверью, и в приёмную вошёл немолодой, полный, красивый человек в богатой тёмно-лиловой сутане.

– Преподобный отец! – шагнул вперёд дон Родриго. – Осмеливаюсь явиться к вашей милости с просьбой о сыне моём, Мигеле Сервантесе…

Ректор снисходительно наклонил голову.

– С ранних лет сын мой проявляет великую склонность к наукам, изучает творения отцов церкви и латинских поэтов и сам сочиняет эклоги и поэмы. Но по бедственному положению моему я не могу оплатить его пребывание в стенах благочестивого, вверенного вашему преподобию университета…

Лицо ректора приняло выражение вежливой скуки.

– Прошу, считаясь с подвигами древнего рода нашего, Сааведра, и неоценимыми услугами, оказанными предками нашими отечеству при изгнании неверных, осаде Гренады, Севильи и Лохи…

Он протягивал ректору свою бумагу. Отец Онофрио не слушал.

– Бумага? – перебил он. – От кого?

– Я сам, ваше преподобие, – смутился дон Родриго, – сам изложил главнейшие заслуги и причины…

Ректор скользнул глазами по начальным строчкам, потом перевёл их на самого дона Родриго. Дон Родриго весь съёжился. Ему казалось, что ректор видит каждую заплатку на его плаще, вытертые нитки на камзоле, рыжие пятна на шляпе, вздрагивающей в его руке.

– Дорогой сеньор! – учтиво сказал ректор. – Отечество и святая церковь наша, покровительствующие всякой учёности, рады были бы оценить заслуги вашего достойного рода и принять его отпрыск под своё крыло. Но, увы, университет беден! – Ректор развёл холёными руками. – Наш прославленный университет беден! Стены его неспособны вместить потомков всех испанских воинов, даже наиболее отличившихся в борьбе с неверными. Попытайтесь направить вашего сына по другой стезе, не менее приличествующей вашей гордости и более соответствующей, – голос ректора дрогнул насмешкой, – более соответствующей вашим доходам.

– Сыновья разбогатевших торговцев, – резко сказал дон Родриго, сворачивая измятую бумагу, – попадают в университет. Я полагал, что для потомка Сааведры…

Но отец Онофрио уже кивал головой в знак окончания беседы, служитель шёл к дверям и распахивал их перед доном Родриго.

Растерянный идальго вышел из сумрачного вестибюля на ослепительно белую под солнцем улицу, но тут выпрямился и обычным медленным, полным достоинства шагом повернул домой.

С угла улицы, ещё издали, он увидел перед своим домом незнакомого всадника. Донья Леонора махала ему в окно большим конвертом.

– Письмо! – кричала донья Леонора. – Письмо с нарочным из Саламанки!

Дон Родриго взял письмо и прошёл в дом. Донья Леонора обеспокоенно следила за его лицом.

– Хорошие вести, неожиданные вести! – радостно сказал дон Родриго, дочитав письмо. – Сеньор Лопес де Ойос, прежний учитель Мигеля, вызван ко двору и переезжает из Саламанки в Мадрид. Он вспомнил о нашем сыне и зовёт его к себе.

Дон Родриго встал и прошёлся по комнате.

– Или море, или церковь, или двор короля, – взволнованно сказал он, останавливаясь перед женой. – Так, по нашей старой кастильской пословице, должен выбирать свою судьбу юноша из благородной семьи. Море – это путешествие, опасности, битвы. Их выбрал Родриго. Церковь в наше время открывает доступ только детям влиятельных и имущих. Сама судьба с этим письмом посылает нашему сыну возможность третьего пути. Где Мигель? Позови ко мне Мигеля.

– Его не видно сутра, – с тревогой сказала мать. – Луиса и Андреа давно уже пошли его искать.

– Мигеля нет нигде! – вбежала минуту спустя старшая, Луиса. – Я обегала все улицы, площади, спрашивала всех товарищей. Сегодня его не видел никто.

– И Пардо нет! – влетела за нею младшая, кудрявая и смешливая Андреа. – Пардо нет на месте; видно, Мигель ещё ночью ускакал из города неизвестно куда!..

– Пресвятая дева, он убежал от нас! – закрыла лицо руками донья Леонора.

– Господи, что же… что же я теперь отвечу сеньору де Ойосу? – сказал дон Родриго и растерянно опустился на стул.

Глава третья
Роланд

Сеньор Лопес де Ойос, профессор риторики[4]4
  Риторика – наука о поэтическом красноречии.


[Закрыть] и гуманитарных наук, терпеть не мог путешествий. В дороге драгоценные рукописи сеньора, вместо того чтобы лежать в порядке на полках шкафа, тряслись, кое-как уложенные, под сиденьем кареты; мулы, переходя вброд реку, легко могли подмочить тюки с латинскими и греческими книгами, а этот вор Хосе, его слуга, в любой деревне готов был редкое издание евангелия с серебряными застёжками обменять на кусок гнилого козьего сыра. Уже вторую неделю, отдыхая подолгу на всех постоялых дворах, ехал дон Лопес из Саламанки в Мадрид.

В деревушке Кабрерос он сидел третий день. Хозяин гостиницы оказался человеком тонким, знатоком пасторальной поэзии, и дон Лопес по вечерам читал ему итальянских поэтов. Только к концу третьего дня он вспомнил, что пора ехать, и велел Хосе укладываться.

Перед заходом солнца в ворота въехал небольшой крытый возок, за возком юноша на поджаром вороном коне. Жена и дочки хозяина и вся прислуга в доме – скотницы, судомойки, поварята, – точно их ветром сдунуло, побежали вниз во двор, смотреть на приехавших.

– Это Лопе де Руэда со своими актёрами, – объяснил дону Лопесу хозяин. – Он всегда останавливается у меня, когда приезжает.

До позднего вечера дон Лопес слышал возгласы и хохот внизу: это актёры, поужинав, наскоро устроили представление тут же, на дворе, чтобы отблагодарить хозяина за угощение.

Не утерпев, старик тоже сошёл вниз. Представление уже окончилось. Один из актёров, юноша, невысокий, худой, горбоносый, шёл по рядам со шляпой.

Дон Лопес уже хотел уходить, но вдруг остановился.

– Сплю я или сошёл с ума? – почти вслух сказал дон Лопес, посмотрев на мальчика.

Как мог попасть сюда, к странствующим комедиантам, Мигель, его бывший ученик, сын его друга, лекаря Сервантеса?

«Должно быть, у меня от дорожной тряски помутились мозги», – с тревогой подумал старик.

Он пошёл к себе, но, едва запер дверь, к нему постучался слуга Хосе.

– Письмо вашей милости из Алькала, – сказал Хосе. – Ещё в Саламанку послано, нарочный догнал нас, передал мне у ворот.

Дон Лопес распечатал письмо, прочёл и начал усиленно поглаживать свои тонкие седые волосы, лёгким пухом окружающие лысинку на макушке.

– Дурные вести, сеньор? – спросил Хосе.

– Нет, хорошие, – неожиданно ответил дон Лопес. – Вести такие, что, значит, я, старик, видно, ещё не совсем выжил из ума. Раскладывай вещи, Хосе: мы сегодня не едем.

Он долго шептался о чём-то с хозяином, потом отдал какие-то распоряжения Хосе. Через полчаса он опять сошёл вниз. Двор был уже пуст. Юноша, собиравший деньги за представление, один стоял у ворот и смотрел на улицу.

– Мигель! – тихонько окликнул его сзади дон Лопес.

Юноша быстро обернулся и с недоумением поглядел на старика.

– Однако я узнал тебя быстрее, чем ты меня! – рассмеялся дон Лопес и подошёл ближе.

– Это вы, дон Лопес?! – воскликнул Мигель и обнял учителя. – Как вы попали сюда?

– Вот этот самый вопрос я как раз хотел задать и тебе, мой друг.

Мигель покраснел.

– Пойдём со мной, Мигель, мне надо с тобой поговорить, – серьёзно сказал старик.

– Я знаю, о чём, и… не надо, дон Лопес, – смешался Мигель. – Мне надо идти к своим, мы сегодня на рассвете едем дальше.

– Идём, идём, – настойчиво сказал старик и взял Мигеля за локоть.

Он молча провёл юношу через двор, взял свечу у хозяина и по внутренней деревянной лестнице повёл его куда-то наверх, во второй этаж, потом выше.

– Куда вы меня ведёте? – испугался Мигель. – Неужели вам отвели комнату на самом чердаке?

Не отвечая, дон Лопес ввёл юношу в тесную комнатушку под самой крышей, с узким слуховым оконцем, заколоченным досками.

Мигель с удивлением посмотрел на две широкие резные деревянные кровати, застланные шерстяными одеялами, и неловко сел на одну из них.

– Вот так, – одобрительно кивнул дон Лопес. – А теперь мы сделаем вот что.

Он подошёл к двери, накинул засов, запер на внутренний замок и спрятал ключ на груди. Мигель вскочил с постели.

– Ты ведь не станешь нападать на меня, твоего старого учителя?

Дон Лопес стал на самом пороге и плотно прижался спиной к двери.

Мигель бросился к окну и затряс доски, набитые на раму.

– Пустите меня! – отчаянно закричал Мигель.

– Кричи, дёргай, сколько хочешь, – ничего не поможет. Через дверь ты не выйдешь, для этого тебе придётся поднять руку на меня. А через окно тебя никто не услышит… Никто!.. – повторил старик, подступая ближе к Мигелю. – Все в доме предупреждены, твоих актёров устроили на дальнем сеновале, все слуги будут глухи в эту ночь… Кричи, сколько хочешь, тебя никто не услышит.

Мигель повалился на постель вниз лицом.

– Ты молод и глуп, Мигель, и потому приходится так поступать с тобой. Садись на кровать, поговорим. Вот так.

Дон Лопес вздохнул и сел на постели рядом.

– Тебе девятнадцать лет, Мигель, и ты думаешь, что знаешь всё. Но ты не знаешь ничего. Ты думаешь, что у бродячих комедиантов ты научишься большему, чем из книг?

– Выпустите меня! – Глухо сказал Мигель.

– Послушай, Мигелито, ведь я хочу тебе только добра. Скажи по совести, тебе хорошо было с актёрами?

– Хорошо, – сказал Мигель. – Мы ночевали в открытом поле или на сене у крестьян и играли на постоялых дворах… Нас везде хорошо принимали, а если хозяин был скуп и плохо платил за представление, Бенито днём примечал, где у него висит копчёная свинина, а ночью приносил целые окорока…

– Святая монсерратская дева, помилуй нас! – схватился за голову дон Лопес. – Если бы твой отец знал!

– Выпустите меня отсюда, дон Лопес!

– Завтра выпущу, Мигелито.

– Завтра будет поздно. Рано утром актёры уйдут.

– Прекрасно! – обрадовался старик. – Ты поедешь со мною.

Дон Лопес выдвинул из-под кровати деревянный дорожный сундучок, раскрыл его, вынул толстую коричневую книгу. Он приготовил свой последний довод.

– Ты ещё не забыл моих уроков итальянского, Мигель? Слушай! – сказал дон Лопес.

Особенным ритмическим напевом, взмахивая в такт рукой, дон Лопес произнёс первую строфу:

 
Героев ли тебе напоминать,
Пред очи вывесть славной вереницей
Дерзающих свой славный род венчать
Бессмертия лучистой багряницей?..
 

Мигель затих. Это был Роланд, великий Роланд, Роланд неистовый, странствующий по свету рыцарь.

 
Скользит ладья по зыби голубой,
Вращает кормчий опытно ветрила.
Зеландия мелькнула над волной,
На третий день к Голландии приплыла
Ладья. Сошёл Роланд на брег чужой…
 

Дон Лопес читал дальше. Роланд освобождал шотландского графа и спасал девицу Олимпию. Он бился с сарацином и уходил от козней Брюнеля. Прекрасная Анжелика блуждала по диким местам.

Где ж милая? Где ночь тебя застала? Где, одинокая, блуждаешь ты? Или без верного Роланда пала Добычей робкой злого волка ты?..

Мигель слушал с увлечением. Они оба не слыхали, как актёры запрягали лошадей, как звали Мигеля и, не дождавшись, съехали со двора. Утренний свет уже проник в щели между досками, когда дон Лопес отложил книгу.

– Песня девятая. Не довольно ли на сегодня, Мигель?

Мигель вскочил.

– А Роланд? Дон Лопес, что же Роланд?

– Роланд? – Дон Лопес потянул к себе книгу.

 
Никем не узнанный, в ночном походе, —
Вы помните, Альмонтов шлем он скрыл, —
До врат дошёл Роланд и воеводе,
Что те врата тем часом сторожил,
Шепнул: «Я – граф», а пропуск на свободе
Ему везде, как паладину, был.
Вот едет прямо в вражий стан проклятый.
Что дальше, в песне вам скажу девятой.
 

Дон Лопес захлопнул книгу и спрятал её в сундучок.

– Вот так. А теперь, Мигель, можешь ехать со своими актёрами.

– Я поеду с вами, дон Лопес, – сказал Мигель.