Текст книги "Карта Творца"

Автор книги: Эмилио Кальдерон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

23

Только я двинулся в путь по улице Гарибальди, как услышал за спиной шум автомобильного мотора: приближаясь, он постепенно становился все тише, пока наконец не превратился в глухое рычание.

– Все действительно так серьезно? – произнес голос, показавшийся мне знакомым.

Это был Юнио. Он сидел на заднем сиденье «италы», опустив стекло, несмотря на зимний холод.

– Похоже, да, – ответил я лаконично.

– Дуче всегда говорит: «Molti nemici, molto onore» [40]40
  Чем больше врагов, тем больше чести (ит.).


[Закрыть].

– Мои единственные враги – секретарь Оларра и сеньор Фабрегас.

– Хочешь, я поговорю с Оларрой?

– Нет, спасибо. Скажем так: у нас с ним диаметрально противоположные взгляды на жизнь. Мне уже давно следовало уйти.

– Ты должен был активнее сопротивляться неприятелю.

Мне начинало надоедать, что все вокруг пытаются дать оценку моему поведению. Кстати, я заметил, что он перешел на ты и решил последовать его примеру.

– Оставь меня в покое. Мне надоели проповеди.

– Садись. Я тебя подвезу.

– И куда ты хочешь меня подвезти?

– Глядя на эти чемоданы, полагаю, первым делом надо подыскать тебе ночлег. Я знаю одно подходящее место. Квартиру на другом берегу реки, на виа Джулия. Давай, залезай.

Не знаю, потому ли, что чувствовал себя слабым и напуганным, или просто от усталости, но я в конце концов согласился:

– Ладно.

Габор нажал на газ, и машина оказалась передо мной. Притормозив, он вышел и открыл багажник. Я знал, чем он занимался в последнее время, и мне показалось, что он улыбается как закоренелый развратник.

Густой аромат туалетной воды или одеколона, ощущавшийся внутри салона, напомнил мне выражение Рубиньоса: «надушенные итальянцы».

– Если тебе мешает запах одеколона, опусти стекло, – сказал принц. – Я часто им злоупотребляю. Иногда настолько, что и сам начинаю задыхаться. Один мой друг говорит, что я делаю так, потому что у меня совесть нечиста. И он прав. Даже такому человеку, как я, есть что скрывать.

У меня возникло искушение признаться, что я в курсе его преступных дел, и что для очистки совести ему нужно несколько литров одеколона, но сдержался.

– Выходит, мы сражаемся за одну и ту же женщину, и, как ни парадоксально, чтобы сохранить ее расположение, я вынужден тебе помогать. Это несправедливо, верно? – добавил он.

– Прикажи своему шоферу остановить машину! – разозлился я.

– Да ладно, не горячись. Это была всего лишь шутка! – и, взяв меня под руку, прошептал: – Montse prova grande affetto per te [41]41
  Монтсе испытывает к тебе сильную привязанность (ит.).


[Закрыть]. Она все время о тебе говорит.

На какое-то мгновение слова Юнио подействовали на меня как болеутоляющее средство, но моя душа тут же заныла снова.

– Глупости, – ответил я.

– Поверь мне. Дело в том, что ты всегда был рядом с ней. Вы столько времени прожили вместе… почти как брат с сестрой.

Я боялся, что он сейчас сообщит мне о своем намерении отказаться от Монтсе, чтобы не стоять между нами. Я не мог ему этого позволить и поэтому постарался сделать вид, что она не слишком меня интересует.

– Я даже не уверен, что она мне нравится. Кроме того, со мной она говорит только о тебе, – слукавил я.

Кажется, мой ответ понравился принцу, словно я разрешил какое-то его сомнение.

– Значит, она говорит о нас обоих, – заключил он.

– Похоже.

– Говорить – говорит, но одинаково ли она к нам относится? – спросил он, глядя в пол.

– Что ты имеешь в виду?

– Ни одна женщина не относится к двум мужчинам одинаково – разве в том случае, если ни один из них ее не интересует.

– Такая вероятность тоже существует, – признал я.

– Женщины – большая загадка, ты так не считаешь? Они руководствуются иными соображениями, чем мы. И хотя нам кажется, что мы с ними живем в одном и том же мире, это не так. Они презирают то, что ценим мы, и любят то, что мы неспособны любить. Для нас на первом месте стоит инстинкт, а они, прежде чем сделать шаг, думают о последствиях.

Слова Юнио звучали торжественно, словно его действительно волновала эта тема.

– Полагаю, ты прав.

– Знаешь, что мне больше всего нравится в Монтсе?

– Нет.

– Она, несмотря на то что прошла через войну и изгнание, знает жизнь только по книгам. Она продолжает верить книгам больше, чем собственному опыту, и оттого становится уязвимой. Она считает, что только книги могут принести пользу обществу. Например, она думает, что правосудие должно быть верно букве закона. Как будто это осуществимо. Монтсе – из тех, кто не понимает, почему существуют преступления, если они запрещены законом. Она плохо знает человеческую природу. Но она так очаровательна, прямо как сказочная принцесса. В наше время это такая редкость.

Слова Юнио о Монтсе заставили меня задуматься, и я замолчал. Ясно было, что Монтсе более дорога ему, чем могло показаться стороннему наблюдателю. По крайней мере об этом свидетельствовали его мечтательный взгляд и тоскливая улыбка. Я даже подумал: а вдруг это действительно его истинные чувства? Но тогда почему же несколько минут назад он пытался отдать ее мне?

– А теперь скажи: пока мы не найдем тебе работу в архитектурной мастерской, ты согласен заняться чем-нибудь другим?

– Да, если только речь идет о честном и благопристойном занятии.

– Разумеется, речь идет о честной работе. И простой к тому же. Подробности я сообщу тебе позже.

Свернув в переулок, машина начала трястись на выбоинах мостовой. Я посмотрел налево и увидел очертания академии, башни которой, казалось, висели в воздухе над Трастевере.

Мы проехали под мостом, соединявшим дворец Фарнезе с берегом Тибра, и тут Габор спросил:

– Какой номер дома по виа Джулия, принц?

– Восемьдесят пять, – ответил Юнио.

А потом, обернувшись ко мне, добавил:

– В этом доме жил Рафаэль Санти, по крайней мере так утверждает легенда. Его хозяйка – обедневшая римская аристократка. Она – друг нашей семьи. И сдает квартиры проверенным людям.

Должен признаться, я был удивлен. Если бы мне самому пришлось искать себе жилище, я тоже выбрал бы это скромное здание эпохи Возрождения. Каждый раз, отправляясь на прогулку, я неизменно приходил на эту красивую улицу: сначала останавливался у фонтана Маскероне, одного из самых прекрасных в Риме, и опускал руки в гранитный резервуар, держа их там до тех пор, пока пальцы не начинало сводить от ледяной воды; оттуда я шел к чугунной ограде, стоявшей позади дворца Фарнезе, и сквозь ее вязь рассматривал сад и внушительных размеров балкон. Потом проходил под мостом, соединявшим дворец с набережной Тибра, присаживался на минутку на так называемые «диваны» виа Джулия – каменные глыбы, относящиеся к комплексу дворца Правосудия, спроектированного Браманте для папы Юлия II (здание осталось незавершенным из-за смерти понтифика); потом двигался по прямой, до дворца Сакетти, и оканчивал свой маршрут у церкви Сан-Джованни-деи-Фьорентини.

Моя новая хозяйка оказалась весьма необычной дамой: высокой, долговязой, с глубокими черными глазами, выражение которых невозможно было понять, жестким характером и резким голосом, звучавшим так, словно у нее в горле был перекрыт какой-то клапан. Позже я узнал, что у нее легочная недостаточность – болезнь, как-то связанная с плеврой. Женщина представилась донной Джованной и сообщила мне, что в доме существует единственное правило: чтобы жильцы как можно меньше шумели – не только чтобы не мешать друг другу, но и потому, что хозяйка страдает от сильных мигреней и иногда «звук падающей на пол булавки способен убить меня».

– Хосе Мария будет вести себя тихо, как мертвец, – пообещал Юнио.

Я кивнул. На мгновение мне захотелось действительно умереть, сбежать из этого дома, из Рима, из мира.

– Я люблю жить одна, но не могу себе этого позволить из-за недостатка средств. Полагаю, принц уже рассказал вам о моем положении. Мне не очень нравится жить под одной крышей с чужими людьми: они бывают грязны и неряшливы, но я надеюсь, что вы постараетесь соблюдать чистоту с таким же рвением, с каким святой ищет мистического экстаза.

Услышав эту метафору, я лишился дара речи. И посмотрел на Юнио с немым вопросом в глазах: «Какого черта я здесь делаю?»

– Донна Джованна – женщина серьезная и любит порядок, но зато она не имеет привычки вмешиваться в жизнь своих постояльцев. Она даст тебе ключ – и ты сможешь входить и выходить, когда тебе вздумается, – добавил Юнио, пытаясь хоть чем-то реабилитировать характер хозяйки.

И наконец она добросовестно заполнила длинную анкету, предварительно осыпав меня градом вопросов.

– Этого требует полиция, – извинилась она.

Что до комнаты, она оказалась столь же своеобразной, как и хозяйка: дверь из отполированного стекла, пол посыпан тонким слоем опилок – служанка каждое утро выметала их и насыпала новые; в полдень та же служанка окуривала помещение лавандовым маслом, которое благоухало в спальне весь оставшийся день; простыни и полотенца пахли камфарой; стены покрывала какая-то старая переливчатая материя цвета серы. Железный остов кровати скрипел, словно тормоза поезда. Рядом стояла жаровня, а под кроватью – ночной горшок и мешок с мелким древесным углем. Постояльцы должны были самостоятельно выносить за собой горшок и менять уголь в жаровне. Кроме того, в комнате имелись кувшин и фарфоровый таз для умывания. Из единственного окна, выходившего в открытый внутренний дворик, был виден квадратик неба, освещаемый последними лучами уходящего дня.

– Ну как тебе? – спросил Юнио.

– Удручающе. Но с этим я как-нибудь справлюсь.

– А теперь поговорим о работе. Завтра ты отправишься в аптеку на корсо дель Ринашименто и спросишь аптекаря, дона Оресте, а потом скажешь ему, что пришел забрать заказ принца Чимы Виварини, и отнесешь то, что он тебе даст, на третий этаж дома двадцать три по виа деи Коронари. Ты не должен разговаривать с человеком, который откроет тебе дверь. Просто вручи ему в руки пакет. Пока что это все.

– Но это не работа! – удивился я.

– Нет, работа, учитывая, что ты получишь за нее деньги.

– Ты собираешься платить мне за то, что я буду курьером?

– Нет. Я заплачу тебе потому, что мне нужен надежный человек, чтобы доставить посылку.

Зная о том, что случилось с людьми, державшими в руках Карту Творца, я не хотел рисковать и спросил:

– Что в пакете?

– Это не важно.

– А если речь идет об опасном веществе и пакет упадет на пол? – возразил я.

– Тебе нечего бояться. Если пакет упадет, ты ничем не рискуешь. А теперь довольно вопросов.

Я подумал, что работать одновременно на Смита, падре Сансовино и принца – слишком рискованно. Особенно потому, что сотрудничать с Юнио – все равно что сотрудничать с нацистами, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но с другой стороны, разве это не возможность узнать о его планах из первых рук?

Наконец я разобрал свои чемоданы и стал развешивать одежду в шкафу. В ящике ночного столика я обнаружил старую Библию. Открыв ее наугад, я прочел строки, относящиеся к Исходу: «Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтобы быть свидетелем неправды. Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды» [42]42
  Исход, 23:1, 23:2.


[Закрыть]. Потом я ощутил легкое урчание в животе. И вспомнил, что ничего не ел сегодня, не считая завтрака.

24

На следующее утро я проснулся в том же состоянии, в каком ложился спать: мне было не по себе. Меня не оставляло ощущение, что я нахожусь не в Риме, а в каком-то чужом городе, и от этого мне становилось страшно. Ночью я помочился в горшок, чтобы не ходить в туалет, общий для всех постояльцев, и теперь мне предстояло его вынести. Мысль о том, что я предстану в пижаме перед незнакомыми людьми, меня тоже не слишком радовала, так что я долго выжидал, прежде чем выйти из комнаты.

Следуя совету Смита номер два, я отправился в Ватиканскую библиотеку навестить падре Сансовино. История с ядом не давала мне покоя, я боялся, что Юнио может отомстить. Падре Сансовино меня не принял. Он ограничился тем, что передал мне через одного из скрипторов записку, гласившую: «Увидимся сегодня днем, в четыре часа, в крипте собора Святой Цецилии. Если вы не сможете прийти, сообщите об этом подателю сей записки».

Поскольку остаток утра у меня был свободен, я решил выполнить поручение принца как можно раньше. Взяв курс на Борго, я перешел через Тибр по мосту Сант-Анджело, свернул налево, чтобы попасть на виа деи Коронари и добрался до дома номер 23, того самого, куда мне предстояло передать посылку, полученную в аптеке. Это было обычное здание, такое же, как и все, расположенные по соседству. Я продолжил путь и двинулся на корсо дель Ринашименто.

Аптека находилась напротив книжного магазина, так что я задержался, разглядывая витрину, прежде чем решился войти. Я сделал это для того, чтобы дождаться, пока в магазинчике не останется посетителей.

– Che cosa desidera? [43]43
  Что вам угодно? (ит.).


[Закрыть]– услужливо спросил помощник.

– Я ищу дона Оресте.

– Un attimo [44]44
  Минуточку (ит.).


[Закрыть], – ответил он, не скрывая своего разочарования.

Он отправился в подсобное помещение. Через мгновение оттуда вышел мужчина средних лет, плотного телосложения, казавшийся скорее спортсменом, нежели аптекарем, несмотря на белоснежный халат.

– Вы меня звали?

– Я пришел забрать заказ принца Чимы Виварини, – сказал я.

– Я ждал вас, – проговорил он, доставая из кармана халата маленький пакет, размером не более пяти сантиметров в длину и двух с половиной в ширину, завернутый в упаковочную бумагу. – Вот.

– Это все?

– Положите в карман пиджака, – ответил он.

Когда я очутился на улице, у меня возникло искушение открыть сверток, но я сдержался, опасаясь, что мой поступок откроется. Потом я снова отправился на виа деи Коронари. Оказавшись перед домом, я на мгновение остановился, рассматривая его. Я хотел удостовериться, что мне не уготована ловушка. Устав ждать, пока что-нибудь произойдет, я вошел внутрь и с максимальной предосторожностью поднялся на третий этаж. Звонка не было, и я постучал в дверь костяшками пальцев. Ответа не последовало, и я снова постучал, на сей раз громче. Через минуту открылся глазок, через него я рассмотрел прозрачный женский глаз с накрашенными ресницами. Потом глазок закрылся, и дверь приоткрылась настолько, что женщина смогла просунуть в щель руку, в которую я вложил сверток. Рука уползла обратно, словно змея, и дверь захлопнулась. Тогда я услышал в квартире мужской голос, несколько раз повторивший одну и ту же фразу на иностранном языке, быть может, на немецком. Мне показалось, я разобрал слова «Mein Gott». На этом все кончилось.

Я некоторое время бесцельно бродил по пьяцца Навона и виа дель Говерно Веккьо, потом решил отправиться в кафе. Моя изначальная энергия уступила место какому-то оцепенению, и я долго сидел над чашкой капуччино, не притрагиваясь к нему. Я не понимал, что происходит, и не мог представить, что находилось в пакете, полученном мной в аптеке. Быть может, в том доме живет немец, по неизвестной причине вынужденный прятаться? Или речь идет о больном? И какое отношение ко всему этому имеет принц? Я решил при первой же возможности поделиться своими сомнениями как с Монтсе, так и со Смитом номер два.

Наконец я перекусил и отправился в Трастевере, держась берега реки, напоминавшей бурую веревку, которой кто-то пытался задушить город.

Прежде чем спуститься в крипту церкви Святой Цецилии, я остановился, разглядывая статую святой работы Стефано Мадерно. Это capolavoro [45]45
  Шедевр (ит.).


[Закрыть]удивительной красоты; по традиции, мученица запечатлена в той позе, в какой ее нашел в могиле кардинал Сфрондати во времена правления папы Клемента VIII. При взгляде на нее наибольшее внимание привлекают руки с тремя вытянутыми вперед пальцами, символизирующими таинство святой неделимой Троицы. Я подумал, что благодаря войне в Испании и Гитлеру в Европе снова настало время мучеников.

Когда я наконец спустился по лестнице в крипту, то с удивлением обнаружил перед собой римский домус [46]46
  Древнеримский особняк на одну семью.


[Закрыть]3 века до н. э., над которым во 2 веке н. э. надстроили инсулу [47]47
  Многоквартирный дом в Древнем Риме.


[Закрыть]. На какое-то мгновение мне показалось, будто я попал на одну из гравюр Пиранези, висевших в кабинете синьора Тассо. Я пошел вперед по широкому коридору, который освещали небольшие слуховые окна, выходившие в церковь; по сторонам от него темнели помещения, источавшие затхлый и неприятный запах. В одном из них я разглядел семь резервуаров из необработанного кирпича, служивших для окрашивания тканей, и нишу с барельефом Минервы, богини-покровительницы дома; в другом находились пять римских саркофагов редкой красоты; в третьем были свалены колонны и остатки первоначального пола. Справа, во мраке, угадывались контуры котла, в котором святая на протяжении трех дней терпела муки, прежде чем ее обезглавили. В глубине коридора, под алтарем церкви, находилась комната, превосходившая размером остальные – неоготический стиль, полы в стиле Космати и дюжина нарядных колонн, где покоились урны с прахом святой Цецилии и ее супруга, святого Валериана. Я словно бы перепрыгнул с гравюры Пиранези в декорации к опере Рихарда Вагнера. На решетке, ограждавшей помещение, виднелась надпись: «Работа Дж. Б. Джовенале, по поручению кардинала Мариано Рамполлы-дель-Тиндаро. 1902 год».

Падре Сансовино опоздал и, как и в тот день, когда он явился в академию, интересуясь местонахождением Юнио, с трудом переводил дыхание.

– Простите, что заставил вас ждать, Хосе Мария, но, полагаю, за мной уже несколько дней следят, поэтому мне пришлось воспользоваться circolare rossa [48]48
  Красной кольцевой линией (ит.).


[Закрыть].

Священник имел в виду трамвай, ходивший в пригороде Рима. Я решил, что за падре Сансовино шпионят люди Смита, как мы и договаривались, и не придал этому ни малейшего значения.

– Ну как, есть новости о нашем друге? – спросил он, когда отдышался.

– Случилось нечто ужасное, – начал я. – Немецкие ученые, занимавшиеся поисками способа развернуть Карту Творца, мертвы. Кажется, папирус был отравлен микробами антракса.

Выражение лица падре Сансовино внезапно изменилось.

– Когда же мы, люди, поймем, что ответы на наши вопросы нельзя найти во мраке? Когда мы осознаем, что убийством не успокоим своих тревог? Когда же мы сообразим, что враг находится у нас внутри и что именно с самим собой нужно вести ожесточенную борьбу? Боже, пожалей нас! – Это был крик души опечаленного священника.

– Юнио считает, что за отравлением стоите вы, – добавил я.

– Принц ошибается, хотя сейчас это и не важно, – заметил падре Сансовино. – Вы помните скриптора, продавшего Карту Творца Юнио? У него в кармане нашли лист бумаги с изображением восьмиугольника, на каждой из сторон которого значилось имя Иисуса, с надписью: «Я готов принять боль и муку во имя Господа». Это девиз средневекового католического кружка, носившего название «Общество восьмиугольника». В него входили фанатики, готовые защищать католическую религию любой ценой, даже путем насилия, их всегда было восемь. Истоки этой секты следует искать в эпохе религиозных войн, шедших во Франции в конце шестнадцатого – начале семнадцатого века. Вы слышали о монахе по имени Равальяк?

– Нет, – ответил я.

– Он убил Генриха Четвертого Французского, несколько раз пронзив его кинжалом, 14 мая 1610 года. Равальяка всегда считали членом этой зловещей организации, на протяжении истории то появлявшейся, то исчезавшей, так что никто даже не мог убедительно доказать сам факт ее существования и определить, кто в нее входит. В последний раз эти сектанты подали признаки жизни в наполеоновскую эпоху. Разумеется, враги церкви всегда утверждали, что «Общество восьмиугольника» тесно связано со «Священным союзом». Но, уверяю вас, убитый скриптор не имел никакого отношения к шпионским службам Ватикана.

– Вы намекаете на то, что этот человек добровольно принес себя в жертву, зная, что после передачи карты его убьют?

– Да, скриптор, похитивший карту, действительно знал, что ему грозит.

– Стало быть, именно по этой причине «Оссерваторе романо» и радио Ватикана не сообщили о его смерти. Предать дело огласке значило бы признать существование в лоне церкви секты убийц, – размышлял я вслух.

– Мы хотели уничтожить зло на корню. Церковь ничто так не угнетало, как сознание, что ее именем прикрывается шайка убийц, хоть они и объявляли себя католиками. Позиция его святейшества по отношению к Гитлеру хорошо известна во всем мире, но это не значит, что папа желает или тем более потворствует осуществлению актов насилия, ставящих под угрозу жизнь немецкого канцлера.

Я не сказал этого падре Сансовино, но его речь навела меня на мысль о том, что тех, кто выступает от имени Господа, понять так же трудно, как и нацистов.

– И что же будет теперь?

– Теперь, когда мы знаем, что за продажей Карты Творца скрывался план совершения преступления, мы приложим все усилия к тому, чтобы сорвать маску с членов «Общества восьмиугольника».

– Проблема в том, что Юнио понятия не имеет о существовании этой шайки фанатиков и, как я уже говорил вам, считает организатором преступления вас. Может быть, он собирается отомстить.

– Я готов принять боль и муку во имя Господа, – ответил он твердо.

– Но ведь у преступной организации, о которой вы только что мне рассказали, такой же девиз, – сказал я, не скрывая недоумения.

– В определенный момент его можно применить к любому человеку, намеревающемуся стать мучеником. Священник всегда должен быть готов принести себя в жертву по примеру Господа нашего Иисуса Христа, – ответил он.

Именно тогда я понял, что он не случайно избрал для нашей встречи крипту собора Святой Цецилии: ведь святая жила и приняла муку в ее стенах. Пригласив меня туда, он хотел продемонстрировать мне, что за оружие церковь использует для борьбы со своими врагами: веру и упорство, хитрость и решимость. И уверенность в том, что мученики проливали свою кровь не напрасно.

* * *

Монтсе ждала меня у двери моего нового дома. Она быстрыми шагами расхаживала взад-вперед около подъезда, окоченев от холода, и, несмотря на это, излучала покой, которого мне так не хватало. На какое-то мгновение у меня возникло ощущение, что она движется по строго определенному маршруту, очерченному изломанными границами тени, отбрасываемой зданием. В луже у ее ног отражались последние отблески уходящего дня. Я спросил себя, когда это, интересно, успел пройти дождь и о чем я в этот момент думал, раз не заметил его.

– Почему ты не поднялась наверх? Почему ты не подождала меня внутри? – сказал я с упреком.

– Я пыталась, но твоя хозяйка сообщила, что постояльцам запрещается приглашать в гости женщин, и захлопнула дверь у меня перед носом.

– Эта ведьма еще хуже, чем секретарь Оларра, – посетовал я.

– Такого быть не может. Теперь Оларра мне не доверяет. Я вижу это по его стальным глазам. Мне пришлось устроить свидание с Юнио, чтобы он за мной не следил. Мы выпили кофе, а потом Габор привез меня сюда на машине. Через час он вернется за мной и отвезет обратно в академию. Боюсь, чтобы видеться с тобой, мне придется возобновить свои отношения с принцем.

Я вспомнил свой разговор с Юнио, когда он спросил меня, одинаково ли относится к нам Монтсе.

– Вижу, в академии ничего не изменилось.

– Донья Хулия говорит, что война закончится в апреле, а когда Оларра спросил ее, не скрывает ли она от нас тот факт, что работает на правительственные спецслужбы, эта замечательная дама сообщила, что ее источник информации – призрак Беатриче Ченчи, который, долгие годы блуждая по территории академии, наконец заинтересовался происходящим на нашей родине. Тогда Оларра решил дать ход этой шутке и поинтересовался у доньи Хулии, не передал ли ей призрак Беатриче Ченчи еще какие-нибудь важные новости. И она ответила: «Его святейшество умрет десятого февраля следующего года». Можешь себе представить, какой поднялся переполох? Некоторые даже стали делать ставки. А ты что по этому поводу думаешь?

– Ничего я не думаю, у меня и своих забот хватает, – буркнул я.

– Юнио сказал мне, что ты будешь работать на него, по крайней мере до тех пор, пока тебя не примут в архитектурную мастерскую.

– Он намерен использовать меня в качестве курьера. Сегодня утром он поручил мне забрать в аптеке посылку и отнести ее на виа деи Коронари. Он запретил мне задавать вопросы, но, кажется, в том доме живет немец: он был так рад, когда пакет оказался у него в руках. Он несколько раз произнес: «Mein Gott!»

– Может быть, это больной, возблагодаривший Бога за то, что получил лекарство.

– Я тоже так подумал, но болезнью, пусть даже опасной или смертельной, не объяснишь того факта, что доставить сверток не доверили посыльному аптеки. Да и секретность, с которой все это сопровождалось… Юнио уверяет, что для выполнения данной работы ему нужен был надежный человек, но именно это и странно: ведь если он кому и не доверяет, то именно мне.

– Может быть, он изменил мнение о тебе, – предположила Монтсе.

– Не думаю, ведь он продолжает считать, что ты слишком много обо мне говоришь.

– Так он тебе сказал?

– Не беспокойся, я ответил ему, что в моем присутствии ты говоришь только о нем.

Монтсе довольно улыбнулась:

– Вы – два спесивых идиота. Ты угостишь меня чем-нибудь горячим?

– Я думал, ты пила кофе с принцем.

– Так и есть, но я полчаса прождала тебя на холоде и просто обледенела.

– Хочешь, я схожу наверх и принесу тебе пальто?

– Лучше обними меня, – попросила она.

Прижимая ее к себе, я заметил, как ее тело дрожит от слабости и беззащитности, чего я не мог в ней даже заподозрить; мне показалось, что этот озноб объясняется не столько холодом, сколько ее напряженным состоянием. Тогда я прикоснулся к ее щеке. Мне стало ясно, что Монтсе решила предоставить инициативу мне. Я увлек ее в сторону, туда, где уже сгустились вечерние сумерки, и нашел губами ее губы. Это был страстный поцелуй; у нас пресеклось дыхание, и мы почувствовали себя совершенно раскованными. Думаю, что это испугало Монтсе. Она не любила терять контроль над своими поступками, способность управлять собой, потому что, по ее мнению, «проявления любви усыпляют сознание, позволяя реальности одержать над женщиной верх». Но может, наш поцелуй и не принадлежал реальности? Впрочем, я чувствовал себя так, словно только что выиграл великую битву.

– А сейчас мы можем сходить куда-нибудь и выпить кофе, – сказал я, дрожа не то от холода, не то от охватившего меня волнения.

И мысленно пожелал, чтобы где-нибудь здесь, в сгущавшейся темноте, постепенно заполнявшей собой углы и закоулки, находился принц Чима Виварини и наблюдал за этой сценой. Теперь я был совершенно уверен: Монтсе говорила о нас двоих, но целовала она меня.