Текст книги "Смятение сердца"
Автор книги: Эми Фетцер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
Однако каким-то образом он снова оказался у костра. В руке он судорожно сжимал жестяную кастрюлю с водой. Хантер заставил себя найти сушеное мясо, нарезать его и бросить в воду, греющуюся на камне у самого огня. Кусочки плавали на поверхности, как щепки, нечаянно попавшие в суп. Выглядело это на редкость неаппетитно, но ни на что лучшее не было сил. Более приличное варево можно было съесть и потом, когда станет ясно, что Сэйбл выживет.
После этого он снова выскочил наружу и осел прямо на мокрую землю, мало что сознавая.
Прошло некоторое время. Хантер встрепенулся, озаренный неожиданной идеей, и начал рыться в мешках. В одном из них нашлась неизменная бутылка виски, уже полупустая. Когда он откупорил ее и поднес к губам, рука дрожала так сильно, что часть спиртного пролилась на грудь. Он начал пить. Кадык судорожно дергался, огненная влага лилась в горло, но вкуса он не чувствовал. Тем не менее Хантер оторвался от бутылки, только когда она была опустошена. Глядя перед собой стеклянными глазами, он отбросил бутылку в сторону. Он даже не вздрогнул, когда она разлетелась вдребезги о скалу, засыпав осколками все вокруг.
Выпитое виски неудержимо рвалось назад, ужаснейший спазм стиснул пустой желудок, обожженный алкоголем. Хантер впился пальцами в грудь, царапая кожу. Ослепительная молния полоснула небо, и почти сразу, как выстрел из чудовищной пушки, ударил гром. Ливень превратился в сплошной поток такой силы, что мелкий гравий подскакивал высоко вверх с поверхности площадки.
Однако какофония звуков не помешала Хантеру услышать шорох внутри. Он бросился к костру. Оказывается, одеяло сползло от конвульсивной дрожи, сотрясавшей Сэйбл, и она слепо шарила вокруг, бессознательно пытаясь укрыться. Зубы ее стучали так громко, словно рядом расположились игроки в кости и раз за разом встряхивали свой стаканчик. Глаза Сэйбл бессмысленно блуждали то по стенам пещеры, то по собственному блестящему от пота телу.
«У нее кризис! Сделай же что-нибудь, ничтожество!»
Поколебавшись, Хантер хрипло выругался и сбросил оставшуюся одежду. Сам трясясь, как в лихорадке, он повернул Сэйбл на бок, спиной к пламени, и обвился вокруг ее ледяного тела своим, огненно-горячим. Руки его сводила судорога, но он изо всех сил прижал ее к груди, рискуя задушить. Ее кожа казалась ему более ледяной, чем объятия реки. Груди, такие шелковые и податливые утром, сейчас были больше похожи на мрамор статуи, соски впились в него, как два округлых кусочка гравия. Ноги, по-прежнему гладкие и стройные, леденили ему пах и бедра. Проклятие! Хантер надеялся, что не сможет думать ни о чем другом, кроме состояния Сэйбл.
Он набросил поверх их тел одеяло, подоткнул его с боков, как сумел, и замер в ужасающем напряжении.
«Расслабься, не то будет только хуже.
Думай о Сэйбл».
– Все будет хорошо, любовь моя… Все будет хорошо, – шептал он, чувствуя слабую тень удовлетворения от того, что волосы ее и вправду почти высохли.
На этот раз близость Сэйбл не вызывала в нем возбуждения – слишком велика была власть пещеры с ее каменным сводом и стенами, с запахом земли и плесени, с таящейся в глубине тьмой. Все это напоминало его кошмары и – что еще хуже – реальное прошлое. Машинально растирая спину Сэйбл, Хантер водил глазами из стороны в сторону, с минуты на минуту ожидая, что вокруг возникнут неясные тени. Отблески пламени метались по стенам, заставляя их менять цвет, словно отражая неожиданно возникший источник света. Где-то в самой дальней части пещеры внутрь просачивалась вода, капая размеренно, с ужасной неизбежностью, и каждый стук капли о камень заставлял Хантера вздрагивать. Он дышал чаще, чем бегущий человек, и гораздо более шумно.
«Это начинается снова, и я ничего не могу поделать».
Зажмурившись, Хантер сделал нервное глотательное движение, но во рту не было и намека на слюну, только ворочался сухой шершавый язык. Запах усиливался. Это был запах тухлой влаги, запах нечистот, запах гниения и смерти. Воображение заставило неровный свод пещеры стать ниже, превратиться в потолок тюремной камеры.
Он уже не чувствовал, что руки Сэйбл шевельнулись, что тело ее расслабилось и прижалось к нему в сознательной попытке улечься поудобнее. Он был далеко от нее. Вокруг стояла удушливая жара, шуршали крысы, то и дело натыкаясь на его босые ноги и касаясь их своими отвратительными хвостами. Где-то рядом воняла переполненная параша. Крики, то громкие, то совсем слабые, раздавались в темноте: просьба позвать врача, выпустить на свободу, подать воды, пристрелить – все, что мог породить измученный человеческий мозг. Камера была набита телами, словно бочка – сельдью. Некоторые едва могли шевельнуться, полупридавленные соседями, мертвыми или умирающими. Дизентерия царствовала здесь во всей красе, превращая некогда крепких солдат в скелеты. Но хуже всего был этот невыносимый запах – запах гниения, запах страдающей человеческой плоти, запах близкой смерти. Это был настоящий ад, еще более кромешный потому, что в нем находился он, Хантер Мак-Кракен.
Бряцанье связки ключей за дверью. Скрежет железа о железо.
«Небось жрать охота, а, синебрюхие?»
Все, что угодно, за глоток воды или кусок пищи, не кишащие личинками мух! Свист бича, на одно бесконечное мгновение прикипающего к голой коже, острый кусок металла на его конце прорезает очередную глубокую царапину.
«Вот как мы поступаем со шпионами!»
Легкие напрягаются в попытке втянуть побольше затхлого воздуха. Голод гложет внутренности, как обезумевший зверь.
«Я никому никогда не расскажу, капитан. Верьте мне». «Я верю, лейтенант».
«Не говорите им ничего, капитан! Держитесь до последнего».
«Дело не во мне. Они уморят всех вас голодом, лейтенант».
«Если вы заговорите, умрем не только мы, но и многие другие».
Бряцанье ключей.
«Ты будешь говорить, синебрюхий?»
…Сэйбл попробовала высвободиться из душащего кольца рук, но не сумела.
– Хантер! Ты слишком крепко обнимаешь меня. Мне трудно дышать.
Ни единый мускул не дрогнул на его теле, как если бы он попросту не слышал ее слов. С усилием откинув голову, Сэйбл заглянула Хантеру в лицо.
У него был до жути бессмысленный взгляд. Дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые оскаленные зубы, отдавало алкоголем. Веки тоже были стиснуты с такой силой, что наружные их уголки сморщились и побелели. Хантер казался глыбой железа, тяжелой и раскаленной, пот катился с него ручьями, и чудилось, что он вот-вот зашипит. Происходило что-то очень странное и опасное. Он был как бы в параличе, безжизненный и полный чуждой злой силы.
«Кошмары! Когда он пьет, он всегда видит их».
Она позвала Хантера по имени, еще и еще раз, но безрезультатно. Тщетно пытаясь ослабить железную хватку, Сэйбл огляделась и поняла, что находится в пещере. Очевидно, они укрылись здесь от дождя, который продолжал водопадом низвергаться снаружи. Вода уже успела прилично промочить пол.
А Хантер все глубже погружался в свой персональный ад. На какое-то время покинув братскую могилу тюремной камеры, он оказался в странном месте, наполненном полуразложившимися трупами его жертв, убитых во славу Бога, свободы и Отечества. Они тянулись к нему, что-то лопотали, потрясали остатками рук, и он бежал изо всех сил… только для того, чтобы наткнуться на широкоплечую фигуру в грязной серой форме и обнаружить, что снова вернулся в тюрьму.
«Что, янки, надумал говорить?»
Смех звучит, как раскаты грома, отражаясь от стен, оглушая. Поднятый фонарь освещает откормленное, довольно красивое лицо. Тюремщик.
«Как только заговоришь, им всем принесут жрать».
«Раньше ты сгоришь в аду!»
Мясистые руки тянутся вперед, нащупывают чье-то тело, слишком слабое, чтобы сопротивляться.
«Ну не хочешь говорить – и не надо».
Еще один из подчиненных Хантера исчезает за дверью камеры, чтобы уже не вернуться. Некоторое время спустя где-то далеко звучит выворачивающий наизнанку душу крик…
…Сэйбл удалось высвободить руки, зажатые между двумя телами и почти онемевшие. Дышать стало немного легче. Пару минут она сжимала и разжимала пальцы, чтобы восстановить кровообращение, потом соединила их за спиной Хантера, дав себе время передохнуть.
– Мне больно, Хантер! Прошу тебя, отпусти меня.
Он сжимал ее плечи с такой сокрушительной силой, что, казалось, еще немного – и раздастся треск костей. Сэйбл попробовала погладить его. Вместо того чтобы расслабиться, он сдавил ее еще сильнее.
– Хантер!
Он начал задыхаться. Отдельные судорожные вдохи были так сильны, что сотрясали также и ее тело. Сэйбл сдалась и опустила руки. Кончики ее пальцев скользнули по каменно-напряженным мышцам Хантера. Тот дернулся, точно обожженный, и отшвырнул ее почти в самый костер. Потом он завыл, как воет истязаемое животное, закинув голову и царапая себя ногтями. Сэйбл не сразу удалось подняться на ноги, и к тому моменту Хантер уже полз вон из пещеры на локтях и коленях. При всей невероятной силе его мышц он вел себя, как человек изнуренный, едва способный двигаться. Свалившись под дождь, прямо в холодную лужу, он приподнялся только для того, чтобы его вывернуло наизнанку. Дождь хлестал по его обнаженной спине, он содрогался и подергивался в новых и новых рвотных спазмах.
Сэйбл смотрела, не зная, что предпринять, ошеломленная и испуганная.
Хантер прополз еще несколько шагов и остался лежать в луже, погрузившись в нее лицом и перебирая пальцами размякшую глину. Потом рывком вскинул голову и зашелся в приступе кашля, выплевывая грязную воду. Пальцы зарылись в насквозь промокшие волосы. Не сразу, но ему удалось сесть. Все его тело было в грязи, вода ручьями стекала по груди и бокам, быстрое неглубокое дыхание вырывалось все так же сквозь зубы.
Он не чувствовал дождя и холода.
Тела движутся, шевелятся вокруг, источая болезненный жар, и он не может выпутаться из переплетенных конечностей, как ни старается. «Потом его рывком выдергивают на свободное пространство, волокут куда-то, грубо дергают за цепи, закрепляя их в скобах на стене, стаскивая то немногое, что на нем надето. Он рвется, но может только тыкаться лицом в осклизлую стену.
– Не прикасайся ко мне! – кричит он снова и снова. – Мне противно это, слышишь, противно! Ты же человек все-таки, прошу тебя, умоляю! Я больше не могу этого выносить!
Он дергает цепи, ненадолго обнаруживая в себе силу отчаяния, он рвется до тех пор, пока из запястий не начинает сочиться кровь. Все тщетно. Тяжело дышащее тело наваливается сзади, распластывая его по стене. Шуршит, расстегиваясь, ремень брюк.
« Назови пароль и место встречи, синебрюхий!»
Голое тело трется и трется, отвратительно влажное и горячее, между ягодиц тычется твердое. Хантер давится, сухие рвотные спазмы напрасно сотрясают пустой желудок.
« А может, ему нравится, а, ребята? То-то он молчит!»
« Говори! Или, может, повторить?»
И откуда-то из бесконечной дали доносится слабый голос лейтенанта:
« Вы дали клятву, капитан. Молчите!»
« Ну, щенок, ты мне надоел!»
« Не трогайте его, – кричит Хантер, – он еще совсем ребенок!»
Ужасный крик звучит в полумраке темницы – крик, который будет звучать в его ушах годы и годы. Он, Хантер, повернут теперь лицом к происходящему. Он не хочет смотреть – но не может закрыть глаз.
Единственная вина молоденького лейтенанта – то, что он молится на своего капитана.
Есть ли мера чувству вины? Есть ли предел чувству ужаса и стыда? Хантер хотел умереть, жил ожиданием смерти, но никогда еще он не призывал ее так отчаянно, как в эти минуты.
« Лучше бы ты заговорил, шпион «.
Худенькие плечи лейтенанта, содрогающиеся от рыданий.
« Не делай этого! Мы выкарабкаемся, лейтенант!»
« Не вините себя ни в чем, капитан «.
« Остановись! Это приказ!»
« Прощайте, капитан. Не вините себя ни в чем «.
Он не может помешать, он может только наблюдать в беспомощном отчаянии, как цепь затягивается вокруг горла лейтенанта. Нужно быть доведенным до крайности, чтобы повеситься вот так, стоя на коленях под крюком, торчащим из стены камеры.
У мальчишки хватает сил только для одного рывка, но этого вполне достаточно. Хруст ломающегося позвонка, наверное, негромок, но для Хантера он звучит раскатом грома.
Потом наступает тишина…
…Молния полоснула небо неистово, с внятным шипением, грохот раскатился эхом внутри пещеры. Хантер не слышал. В его памяти снова и снова повторялся отвратительный хруст ломающейся шеи, и он мог только раз за разом давиться желчью….
«…Мне нет прощения, лейтенант «.
И наконец жестокая кульминация кошмара – появление родителей и братьев. Они ожидают у ворот тюрьмы, молчаливые и бледные, опустив глаза. Его позор пал на семью, и каждый знает об этом. Никогда уже отец и мать не посмеют посмотреть в глаза соседям. Их сын вывалян в грязи, имя его обесчещено…
…Сэйбл притаилась, прижавшись к стене у самого устья пещеры. Выражение лица Хантера было настолько ужасным, что она не смела вмешаться, боясь толкнуть его на какой-нибудь непоправимый шаг. Ей случалось просыпаться ночами от его отчаянных криков, но даже то, что случилось в гостинице, не шло ни в какое сравнение с происходящим на ее глазах сейчас.
Она вышла из столбняка, когда в руке Хантера оказался револьвер.
Сначала Сэйбл решила, что это мерещится ей от пережитого потрясения, что это бред, вызванный высокой температурой. Но она чувствовала себя гораздо лучше, несмотря на общую слабость и замедленность реакции.
Хантер поднял голову, огляделся. У него был бессмысленный взгляд лунатика, но черты лица разгладились. В них читалась ужасающая решимость. Неторопливо и уверенно он проверил, заряжен ли револьвер, взвел курок и приставил дуло к виску.
– Не-е-ет! – закричала Сэйбл и бросилась вперед.
Ей удалось дотянуться до револьвера. От толчка дуло отклонилось, и пуля ушла в ветреную тьму ночи.
– Не мешай! – рявкнул Хантер и отшвырнул ее с такой силой, что она больно ударилась спиной о выступ скалы.
Он снова поднес револьвер к виску.
Морщась от боли, Сэйбл поднялась и сделала еще один отчаянный рывок, вцепившись обеими руками в руку, сжимающую оружие. Всех ее сил едва хватило на то, чтобы на несколько минут отвести револьвер от головы Хантера.
Он боролся, как безумный. Красные распухшие глаза смотрели куда-то поверх ее головы, ужасный оскал напоминал улыбку скелета.
– Пожалуйста, Хантер, отдай мне револьвер! – умоляла она, стараясь пробиться сквозь кошмар, в котором он пребывал.
Он был гораздо сильнее даже в обыденной жизни, а теперь, приведенный в неистовство, стал и вовсе слепой машиной убийства. Ноги Сэйбл разъезжались в вязкой грязи, мышцы, измученные недавней борьбой с течением, стонали от боли. Было ясно, что ей не продержаться больше минуты.
– Отпусти револьвер, Хантер! Прошу тебя, отдай мне этот чертов револьвер!
Она начала терять равновесие и с отчаянием обреченности ударила Хантера коленом в живот. Тот даже не заметил этого, она же сильно ушибла ногу о каменно напряженные мышцы. Тогда она положила указательный палец поверх пальца Хантера, окаменевшего на курке, и нажала изо всех сил столько раз, сколько пуль оставалось в магазине.
Выстрелы один за другим ненадолго осветили мокрую арку входа.
Эхо откликнулось множественным, быстро стихающим раскатом. Пороховой дым, очень белый на черном фоне, скоро был смыт дождем. Хантер стоял, тупо глядя на револьвер, по-прежнему конвульсивно зажатый в ладони.
Все было кончено. Сэйбл начала сползать в грязь. Руки и ноги ее тряслись, и пришлось ухватиться за плечи Хантера, чтобы не упасть. Впервые за много дней она позволила себе заплакать от усталости и горечи.
С несвойственной ему медлительностью Хантер перевел взгляд с оружия на прижавшуюся к его груди женскую фигуру. Казалось, это простое движение далось ему с колоссальным трудом. Он не мог понять, что происходит, почему он стоит под дождем совершенно голый и до крайности измученный, почему сжимает в руке револьвер и чего ради Сэйбл заливается слезами у него на груди. Кромешную тьму рассеивал только слабый маяк костра, догорающего внутри пещеры.
И вдруг он понял, что собирался сделать и как случилось, что он все еще жив.
Он долго-долго шевелил губами, пока удалось произнести единственное, хриплое слово:
– Сэйбл…
– С возвращением… – прошептала та, даже не пытаясь скрыть слезы.
Он вздохнул, тяжело и печально, – человек, душа которого продолжала томиться в тюрьме конфедератов, – и Сэйбл возблагодарила Бога за то, что успела вмешаться.
А Хантер думал о том, что в долгу перед ней.
Он привык отдавать свои долги.
Глава 29
Он пошевелился и чуть было не застонал: каждая мышца, кость и сухожилие отзывались мучительной болью, словно он работал несколько дней кряду, не имея ни минуты отдыха. Даже дышать было трудно, каждый вдох и выдох отдавались в голове болезненным эхом. Ломило в груди, виски буравил невидимый вертел. С громадным трудом Хантер заставил себя дышать глубоко и размеренно. Он был все еще жив.
Дождь продолжался. Сэйбл уже успела промокнуть заново, капли одна за другой соскальзывали с волос, облепивших лицо.
« Я люблю тебя, – хотел он сказать. – Я люблю тебя за каждое насмешливое слово, за каждый упрек, которые ты успела бросить мне за то время, пока мы вместе. За глупые слезы над убитыми кроликами. За то, что ты так упряма, так бессмысленно щепетильна порой. За то, что ты тонула на моих глазах и позволила мне спасти тебя. За то, что спасла жизнь мне и крохотному индейскому мальчишке. За то, что ты отказалась от всего ради цели, которую считала единственно правильной.
Я люблю тебя, потому что ты оставалась со мной тогда, когда мне было труднее всего.
Я люблю тебя, Сэйбл «.
Но он продолжал стоять молча. Невозможно было признаться в любви после всего, что только что случилось.
Сознавать это было больно, очень больно.
Боль была в сердце и в душе.
И еще было страшно. Страшно подумать, что пуля, предназначенная ему, могла достаться Сэйбл. Теперь он знал, что психически болен. Пять лет, прожитых вдали ото всех и всего, не помогли обрести здравый рассудок.
– Скажи, я… – это прозвучало, как скрип несмазанной дверной петли. Хантер откашлялся, облизнул сухие губы, – я не обидел тебя?
– Нет. Конечно, нет.
Как уверенно прозвучал голос Сэйбл! Она все еще верила в него. Разве он заслуживал такой веры?
Наконец Хантер достаточно собрался с силами для того, чтобы расправить судорожно ссутуленные плечи. Сэйбл почувствовала это и отодвинулась. За прошедшие несколько часов ветер поменял направление, теперь ливень почти не падал внутрь пещеры. Там, где стояли Хантер и Сэйбл, он больше напоминал назойливую холодную изморось.
– Тебе нужно высохнуть, – прохрипел Хантер, неуклюже отбрасывая револьвер подальше.
Было слышно, как где-то ниже по склону сталь ударилась о камень, – и все стихло, остался только звук падающего дождя. Даже ветер не шумел больше, неистовствуя где-то за обрывом.
– Пойдем со мной. – Сэйбл попробовала потянуть Хантера внутрь пещеры, но тот молча вырвал руку.
– Иди туда!
Он глянул в сторону входа только однажды, на несколько мгновений, и сразу же отвел глаза, но она успела заметить в них страх. Неужели все случилось только потому, что Хантер вынужден был провести какое-то время в пещере? Это казалось странным, но по крайней мере объясняло недавние события.
Она стояла в нерешительности, изнывая от желания помочь и не зная, как это сделать. Весь вид Хантера недвусмысленно говорил о том, что уговоры ни к чему не приведут. Сэйбл прошла в пещеру, подобрала одеяло, отброшенное к стене во время борьбы, и закуталась в него поплотнее. Поворошив догорающий костер, она подбросила в него побольше дров, стараясь не смотреть на Хантера, так и сидевшего под дождем, как насквозь промокшая и больная птица. Она напрягала воображение, придумывая способ как-то заманить его внутрь.
Она пыталась утешить себя тем, что он жив, что он по крайней мере дышит, но каждую минуту ожидала поворота ситуации к худшему. Она насторожилась, когда Хантер поднялся (его движения были так скованны, что казалось: стоит напрячь слух, и можно будет уловить скрип суставов). Но ничего страшного не случилось. Он просто ступил под арку и скорчился там, глядя наружу, в темноту. Некоторое время длилось молчание, только огонь весело потрескивал, создавая тревожный контраст с повисшим в пещере напряжением.
Теперь Сэйбл была уверена, что именно каменный мешок вызвал в Хантере очередной приступ безумия.
Она была бы рада присесть возле него, укутать его потеплее и держать в объятиях, как он делал много раз, когда ей бывало холодно или она была без сил. Но интуиция подсказывала, что сочувствие будет воспринято как жалость, и Сэйбл продолжала бездумно помешивать палкой костер, едва ли замечая пляшущие языки пламени. У огня было так горячо, а там, почти под дождем, так холодно. И ему, конечно же, было стыдно, стыдно и больно.
В ее ли силах было облегчить эту боль, если бы даже ей стало известно, что породило ее?
Сэйбл казалось, что она провела долгие часы в уюте, согреваемая теплом огня, попивая кофе, приготовленный Хантером, пока она была без сознания. Она уже решила, что он уснул, в полном опустошении не сознавая ни холода, ни своей наготы, когда тот вдруг передернул плечами и провел ладонью по лицу, как бы стирая с него паутину тягостных воспоминаний. Он был совсем мокрым и, должно быть, продрог до костей. Даже такой крепкий человек не мог безнаказанно проводить столько времени под холодным дождем. Тепло и еда – вот то, в чем он сейчас особенно нуждался. Но как заставить его подчиниться? Как уговорить принять ее заботы? Хитростью? Но что за уловку придумать?
К этому времени вещи, разложенные у костра, успели просохнуть (в том числе одежда Хантера). Ощупывая их, Сэйбл косилась в сторону входа. Ее активность осталась для Хантера незамеченной, и это заставило ее еще сильнее опасаться за его рассудок. Наконец у нее родилась более или менее подходящая идея: соорудить грелку из одеяла и горячих камней. Для начала она загнала несколько штук в костер при помощи самодельной кочерги, а когда они достаточно нагрелись, замотала в одеяло. Шерсть скоро стала теплой. Сэйбл отнесла горячий сверток ко входу.
Хантер не шевельнулся, когда она приблизилась. Он как будто даже не заметил ее присутствия. Его сильно трясло. Сэйбл расстелила рядом с ним одеяло, положила сверток поверх и демонстративно уселась поудобнее.
– Иди сюда, поближе ко мне, – начала она уговоры, словно имела дело с упрямым ребенком. – Ты можешь не заходить в пещеру, просто отодвинься подальше от дождя.
Хантер повернулся к ней с усталым вздохом.
– Нет, правда, иди сюда! Посмотри, какая у меня есть грелка.
Она поглаживала ладонью сверток, от которого распространялось тепло. Тихий, вкрадчивый голос манил, как дружеская рука, протянутая в тумане. Волей-неволей Хантер потянулся на звук ее голоса. Он не был уверен, откуда исходит тепло, и в своем полубреду верил, что оно исходит от Сэйбл. Только сейчас он заметил, что промерз насквозь.
– А т-ты сам-ма не з-замерзнешь?
Она отрицательно помотала головой, заставив гриву рыже-каштановых волос качнуться на плечах, как роскошная шаль. В его глазах она как бы парила в воздухе, не касаясь каменного пола пещеры, белое пятно лица светилось и мерцало, окруженное, как нимбом, отсветом костра. Сам того не замечая, Хантер двинулся к маяку ее лица, к манящему звуку ее голоса. Теплый бок грелки коснулся его колен, на плечи опустилось успевшее нагреться одеяло. Сэйбл протянула ему кружку с кофе, над которой поднимался ароматный парок, и Хантер покорно ее принял. Он сидел и глотал горячую жидкость, согреваясь снаружи и изнутри, и Сэйбл прильнула к нему, и все это было, как первое чудо, случившееся с ним в жизни.
Хантер думал о том, что встретил, наверное, самую упрямую женщину в мире, самую упрямую и самую храбрую. Сам того не замечая, он сползал все ниже по стене, устраивался все удобнее и уютнее, согреваемый сразу с трех сторон. Кофе, грелка и Сэйбл втроем боролись с промозглым холодом, и они побеждали. Хантер потерялся в своих мыслях, не сознавая окружающего, уже не во власти кошмаров или бреда, но в изнеможении от тройного жара, отдыхая, приходя в себя, возвращаясь к жизни. Он протянул руки. Сэйбл с готовностью прильнула еще ближе.
Ему было все еще стыдно, и этот стыд требовал выхода, требовал исповеди. Хантер заговорил. Он шептал сбивчиво, невнятно, рассказывая все, что случилось и чего никогда не случалось, кроме как в его кошмарах, он исповедовался в грехах и просил их отпущения. Он не слышал ответа и не ждал его.
Не только за последние пять лет, но и никогда в жизни он не испытывал такого облегчения. С ним происходило нечто правильное, очень чистое, и – о Господи! – это было прекрасно.
Хантера разбудил упоительный аромат жареного мяса. Он лежал, уютно свернувшись под одеялом, другое одеяло было под ним, а третье – свернуто в виде подушки. Он чувствовал себя, как человек, которого сбила и проволокла по земле упряжка лошадей. Каждая клеточка тела отчаянно ныла.
Вначале он просто наслаждался теплом, потом разом вспомнил все и рывком сел в своей импровизированной постели.
– Нет уж, лежи, – раздалось рядом, и рука, протянувшись, толкнула Хантера в плечо, заставив опрокинуться.
Он был слаб, как ребенок.
Сэйбл присела на край одеяла и улыбнулась краешками губ. Хантер помнил теперь, как они лежали совсем рядом с промозглой тьмой, откуда доносился близкий шум дождя и далекий звук беснующегося ветра. Он сознавал, что она заманила его внутрь, мало-помалу. В этом заговоре участвовала и кружка с горячим кофе, и желание высохнуть, и тепло, идущее отовсюду, и обещание долгого крепкого сна. Сон. Хантер думал, что способен проспать неделю.
Однако, еще не успев вновь задремать, он вдруг сообразил, что находится внутри пещеры. Каменный свод нависал над головой.
Чувства счастья как не бывало. Тотчас это почувствовав, Сэйбл положила ладони ему на плечи и начала растирать их медленно, ласково. Она шептала что-то невнятное, но очень доброе, щекотно перебирая на шее завитки волос, и постепенно, к великому удивлению Хантера, он начал дремать вопреки всем своим страхам. Вокруг была всего лишь небольшая пещера на склоне горы, а не тюремная камера. Здесь не было ни тюремщиков, ни решеток, ни параши. Здесь никогда не стоял на коленях труп лейтенанта, повесившегося на собственных цепях. Здесь была только Сэйбл, нежная, любящая Сэйбл.
Веки становились все тяжелее и тяжелее, по всему телу расходилось тепло приближающегося сна. Жир от жарящегося зайца капал в огонь, угли шипели, источая в воздух упоительно пахнущий синий дымок. Хантер приоткрыл слипающиеся глаза, посмотрел в том направлении и заметил, что самодельный вертел пристроен на двух седлах над выровненными по всем правилам угольями. Размышляя над тем, как Сэйбл ухитрилась добыть грызуна, он не сразу сообразил, что костер передвинут к самому выходу – поближе к его постели. Возле очага, выложенного из камней, лежала кучка дров, стопка аккуратно сложенной одежды, стоял котелок с кофе. Все это она устроила в одиночку, чтобы он мог отдыхать, и о чем не беспокоясь.
Хантер поймал руку, блуждающую по его шее, плечам и груди, и прижался к ней щекой, заставив Сэйбл склониться к нему. Она не противилась – наоборот, она прилегла рядом, уютно свернувшись под боком у Хантера. И впервые за много лет он забылся сном – крепким, здоровым сном без сновидений.
Он не знал, долго ли спал. Глаза отекли и припухли и не хотели открываться. С трудом их продрав, Хантер не обнаружил Сэйбл у костра и повернулся к устью пещеры. Судя по тому, что солнце едва показалось над горизонтом, он проспал целый день и ночь. Дождь, похоже, кончился давно, земля успела подсохнуть.
Оглядевшись, Хантер заметил Сэйбл в небольшой нише в самом дальнем углу пещеры. Она стояла на коленях, вполоборота к нему, покрытая мыльной пеной с головы до ног, и энергично намыливала голову. Движение заставляло тяжелую грудь колыхаться, отливающие радугой пузыри лопались и надувались снова. Не открывая глаз, она нащупала стоящий рядом котелок, от которого поднимался в холодном утреннем воздухе густой пар, попробовала воду рукой и опрокинула на себя. Несколько мгновений тело ее казалось покрытым прозрачной глазурью. Хантер подавил восторженный возглас, не желая нарушать того, что Сэйбл считала уединением. Это было невероятно чувственное зрелище, и он подумал, что достаточно пришел в себя, чтобы вновь желать.
Вода пролилась на каменный пол пещеры, разлетаясь грязными брызгами прямо на ноги Сэйбл. Сполоснув волосы еще раз, она смыла грязь остатком воды, отставила пустой котелок и потянулась за полотенцем.
Хантер лежал затаив дыхание и наблюдал из-под ресниц, чувствуя себя подростком, впервые в жизни увидевшим обнаженную женщину. Это было удивительное ощущение. Он и помыслить не мог, что способен на такую свежесть восприятия.
Как следует растеревшись, Сэйбл повернулась туда, где аккуратной стопкой лежала чистая одежда. Судя по всему, она обнаружила сверток с запасной одеждой, купленной еще в форте Макферсон. Она одевалась медленно, с удовольствием, явно наслаждаясь тем, что к коже прикасается ткань более деликатная, чем та, что приходилось носить все последнее время. Тонкая шелковая сорочка облепила слегка влажную кожу, обрисовав высокую грудь и бесстыдно просвечивая на сосках. Корсет приподнял все это великолепие, заставив казаться еще более округлым и полным, и Хантер спросил себя, как долго сможет симулировать крепкий сон. Однако вид одевающейся Сэйбл был так прекрасен, что он не шевельнулся даже тогда, когда она надевала чулки и подвязки (хотя это было воистину испытанием терпения).
За бельем последовала простая темная рубаха, но затем в руках Сэйбл оказались мужские брюки. Она озадаченно повертела их, разглядывая со всех сторон, словно никогда не видела подобного предмета.
– Что это на него нашло? – пробормотала она в изумлении и решительно отложила брюки.
Увы, очень скоро ей снова пришлось взяться за них: в платье, опрометчиво оставленном сушиться слишком близко от огня, прогорела солидная дыра. Хантеру надоело притворяться. Он приподнялся на локте. Сэйбл услышала шорох и посмотрела в его направлении.
– Доброе утро, – сказала она не без иронии. – Почему-то мне кажется, что ты проснулся несколько раньше.
– Правильно кажется, – усмехнулся он, продолжая разглядывать ее с ног до головы.
– Мне бы следовало догадаться. У меня к тебе вопрос, Хантер. Что заставило тебя сделать такую странную покупку? Неужели ты думаешь, что я надену на себя это сугубо мужское одеяние?
– А почему бы и нет? – Он уселся, не обращая внимания на то, что одеяло сползло почти на самые бедра.
