Текст книги "Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае"

Автор книги: Эльвира Барякина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

3

Поезд шел на юг.

Клим выволок Иржи из вагона-ресторана в последний тамбур, привалил к стене.

– Я гений – вот в чем недоразумение… – бормотал пан Лабуда и стучал гипсом в грудь.

Клим приоткрыл окошко. Банный ветер пахнул в лицо.

– Мне было семь лет, – объяснял Иржи, – в ратуше человек играл на виолончели. Сердце мое на последней нитке держалось… Я потом всю жизнь старался – чтоб как тот музыкант, чтобы сердце в небо… Это пища моя… понимаешь? Только ее не купить в ресторане – надо самому готовить… – Иржи вытащил из кармана беспалую руку, прижал к губам. – А теперь я могу надеяться только на угощение.

Клим смотрел, как рельсы убегают вдаль. В азбуке Морзе «ноль» – пять тире подряд. Рельсы – бесконечные слившиеся в два ряда ноли.

У Нины новое чешское увлеченьице: пан Бернар. Этот вождь краснокожий сидит с ней в купе первого класса, беседует об инфляции в Германии: немцы деньгами печи топят – исторический анекдот.

Любовь Клима тоже не имеет цены. Каждый день печатаешь ее, ставишь подпись, остерегайтесь подделки, говоришь… А ее используют на самокрутки – когда нет настоящих папирос.

Нина процедила: «Ты получил свое». Он смотрел ей в лицо, в одну точку – между бровей. «Получил свое» – по заслугам. На что надеялся? Что она бросится за… А она бросила на…

Иржи улыбался сочувственно, звал в вагон-ресторан виски пить.

– Я тоже ее ненавистник, – сказал он, смущенно улыбаясь. – Никакой надежды теперь: нет музыки, нет Праги. Повесят меня по Нининой причине.

Клим нахмурился:

– Ты о чем?

Иржи долго смеялся, стучал беспалой ладонью по скатерти.

– Все вранье: я не консул, бумаги фальшивые, Олманы нас используют, чтобы нас – в тюрьму, а они – чистые. Лемуан-негодяй – тоже…

Он рассказал, что Нина заставила его притвориться чехословацким консулом, а сама втихую дурила таможню.

Клим молча смотрел себе в стакан. Господи, родная моя, ну завралась ты! Раз уж впуталась в эту историю, так сидела бы тихо, а тебе надо у Эдны мужа увести… Ты ведь это затеяла, правда?

Рельсы тянулись среди холмов. «Где же вы, господа бандиты? В этом поезде много богатых людей… Я даже присоединюсь к вам, чтобы всласть поубивать и пограбить».

Или лучше сразу крушение – чтобы все взорвать к чертовой матери.

Глава 16

1

Клим подготовил статью о захвате поезда – с комментариями Роя Андерсена, военных советников и рассказом очевидца, Даниэля Бернара.

За шоколадку секретарь исправила мелкие огрехи, и Клим отнес рукопись мистеру Грину. Тот пробежался глазами, поднял очки на лоб:

– Эдна писала?

Клим покачал головой. Мистер Грин скосил губы на сторону, побарабанил пальцами по столу.

– Стало быть, вы сами?

Клим кивнул.

– И вы можете завтра сделать репортаж с американского крейсера – и он будет ничуть не хуже?

– Скорее всего.

– Вы или гений, или мошенник. Я жду вас сегодня на планерке. Боюсь, миссис Бернар придется искать себе другого курьера.

Первый раз он пожал Климу руку.

2

Отец Серафим подсунул Аде обтрепанную брошюру:

– На, ты же любишь читать.

Ада надела пенсне, посмотрела на заглавие: «Об укрощении женами нрава своего и христианском смирении». Сказала батюшке, что она думает и о нем самом, и о его дурацких книжонках.

Отец Серафим начал зачитывать вслух:

– От чего рождается у жены недовольство своей участью? От неумеренных ожиданий, от неблагоразумного сравнения своей участи с участью других. Самолюбие жены, излишнее к самой себе уважение возрастает в душе при внимании к льстивым похвалам от людей; корень его – гордость, свойственная нашей поврежденной природе.

– Да вы с ума спятили! – начала Ада, и тут в комнату поднялся Клим. Постоял, послушал отца Серафима.

– Под таинственным и страшным влиянием дьявола все в женщине приняло превратный вид: деятельность сделалась суетливостью, наблюдательность перешла в любопытство, ум – в лукавство, проницательность – в дерзость, быстрота взгляда – в ветреность, нежность – в кокетство. И вот она уже не сомневается в своих познаниях и не терпит противоречий, переходя на путь гордости.

– В точку, – сказал Клим. – Адочка, заучи это наизусть и повторяй три раза в день натощак.

Ада швырнула в Клима подушкой с Карлосом Гарделем:

– Вон! Оба! Ненавижу!

Клим положил подушку на свою постель:

– Вот что, отче Серафим, мне дуры бабы надоели. Меня повысили по службе – пошли обмывать событие.

– Остынь головой, Ада, а потом вернемся к предмету, – сказал батюшка, поднимаясь.

– Вон! – закричала она.

Ада задернула оранжевую занавеску и заплакала. Что за жизнь? В «Гавану» повадились ходить молодые полукровки. Раньше охрана их шугала, а теперь Марта приказала принимать их, если они с деньгами.

– Класс заведения падает, – сказала Бэтти и наотрез отказалась танцевать с ублюдками.

Она была примадонной, и ей такие выходки позволялись. Остальным девочкам Марта велела не строить из себя английских графинь.

Чаще всего полукровки выбирали Аду – брали ее за талию жесткими руками, не смотрели в глаза. Некоторые хорошо танцевали, но как бы не с ней. И постоянно оглядывались на своих дружков.

Бэтти окрестила их грачами: за черную глянцевитость волос, за тщательно пошитые европейские костюмы. Они жадно присматривались к белым, копировали их во всем, но в то же время держались особняком.

– Их никто не принимает, – говорила Аннетт, самая старшая из танцовщиц. – Полукровки всегда впитывают самое худшее от родительской расы: от китайских матерей-шлюх и пьяных белых матросов.

У нее было что-то с ногой: несколько месяцев назад французский солдат в шутку подрезал ее ножом. Аннетт работала лишь два раза в неделю – чаще не получалось: у нее были боли.

Ада боялась полукровок. Была в них какая-то затаенность – не разберешь, что у них на уме. Но отвратительней всего было то, что полукровки не уважали Аду. Они хлопали ее по спине и называли «курочка».

Впрочем, ее никто не уважал, даже рикши норовили поизмываться. Наглые потные китайцы то везли ее кружным путем – специально, чтобы содрать еще несколько медяков, – то останавливались на полпути и говорили, что все, приехали. Если мисси надо дальше, пусть доплачивает.

Ада могла сколько угодно кричать – они только посмеивались. У нее как на лбу было написано, что всякому дозволено ее обидеть. Один кули заявил, что она дала ему фальшивую монету, собрал вокруг толпу. Пришлось дать денег, иначе не пускал, хватал за край платья и подносил к лицу страшные кулаки с разбитыми костяшками.

Тетя Клэр не отвечала на письма. То ли сменила адрес, то ли не пожелала связываться с племянницей. Морские пехотинцы, стоявшие у американского консульства, по-прежнему не пропускали Аду, хотя она знала их по именам: они приходили в «Гавану» и иногда танцевали с ней.

– Мисс Ада, ну что ты врешь, что ты американка? – говорил лейтенант Маттисон. – Зачем тебе в США? Оставайся здесь, с нами. Разве тебе плохо в Шанхае?

Аде было плохо.

3

Ада встала поздно – когда Клим и батюшка уже ушли. Умылась, поела и принялась наводить чистоту. В люк постучали.

– Мисси Ада, записка для вас! – Это была китайская девочка, прислуживающая Марте. – Моя мадам говорить, вас срочно-срочно ждут в борделе. Очень надо бежать туда.

На обратной стороне карточки, рекламировавшей «самых чистых девочек Шанхая», рукой Марты было написано: «Есть дело».

Марта любила Аду. Иногда под настроение она платила ей за всю ночь и брала к себе наверх, в кабинет с расписными тарелками. Ада до утра сидела в парчовом кресле, пила холодный кофе и слушала рассуждения Марты о старых грымзах, засевших в Лиге морального благоденствия. Почтенные леди требовали от своих мужей, чтобы Совет налогоплательщиков запретил бордели.

Временами Марта принималась за старое и уговаривала Аду перейти на верхний этаж:

– Думаешь, ты найдешь себе принца? Допустим. Но он каждый день будет напоминать тебе, что взял тебя из кабака и ты по гроб жизни обязана ему за приставку «миссис» к имени. А когда тебе будет тридцать, он бросит тебя без средств к существованию и переметнется к семнадцатилетней потаскушке. Замуж выходить глупо! Я со своих девочек три шкуры не деру – сама была на вашем месте и понимаю, как важно скопить на старость. Выйдешь в отставку, откроешь собственное заведение или магазин. А замуж – это верный путь к самоубийству. Знаешь сколько я этого перевидала?

Марио по секрету рассказал Аде, что мадам в молодости тоже «сходила замуж».

– Он был джентльмен таких кровей, что нам и не снилось. Бросил ее. Потом мадам в газетах прочла – женился на графине. Она хотела судить его за двоеженство, да он откупился. Вот откуда у нее денежки на «Гавану» появились.

При одной мысли о «верхнем этаже» Аде делалось дурно.

– Я тебя понимаю, – кивала Марта. – Сейчас не лучшие времена для нашего дела. Раньше я как рекламировалась? Катала девушек в открытом авто или водила в дорогие рестораны. Дамы из Лиги морального благоденствия их ругали на чем свет стоит, пасквили в церковных листках печатали, а сами наши наряды в книжечки перерисовывали, чтобы своим портнихам заказать. Сейчас все не то: цены падают, конкуренток понаехало… Сейчас справку от доктора надо представить, плати ему, дармоеду, за еженедельный осмотр.

Ада не понимала: как можно быть такой циничной? Ни на что не надеяться? Ни во что не верить?

– Неужели вам не хотелось чего-то большего? – не удержавшись, спросила она.

– Конечно хотелось! – отозвалась Марта. – Знаешь мисс Квэй? Такую карьеру женщина сделала – загляденье. Раньше имела бордель в Сучжоу, а сейчас живет во дворце, и в любовниках у нее – Рябой Хуан, глава китайских детективов Французской концессии. Она не дура за него выходить. Держит Хуана на крючке: он с ней во всем советуется.

– Но она все-таки нашла себе мужчину, – возразила Ада.

– Да я не про то! У нее свое дело – непотопляемое. Видела золотарей с бочками на красных колесах? Это ее люди. Они мешают дерьмо пополам с водой и продают крестьянам на удобрения. Шанхайское дерьмо – самое лучшее в Китае, потому что жратва тут богатая. Мисс Квэй собирает деньги и с крестьян, и с горожан. Вот это коммерция! Я поздновато начала: все, как ты, любовью грезила. Мне таких высот уже не достичь, а у тебя все впереди. Бросай Клима и переходи наверх.

Ада в сотый раз объясняла, что между ней и Климом ничего нет, но Марта не слушала:

– Зря ты за него цепляешься. Он актер – самая ненадежная порода. Когда он с тобой танцует, он в тебя влюблен, а потом смотришь – уж упорхнул куда-то. У него все – маска и нет своего лица.

4

В парчовом кресле сидел толстый белокурый человек, не принадлежащий этому миру: светлый костюм, шляпа-федора, трость с серебряным набалдашником в виде крокодильей головы. Он курил трубку, и клубы дыма – сладкого, дорогого – наполняли комнату.

– У моей жены удар будет, если она узнает, что наша гувернантка – из публичного дома, – хохотал он, показывая два ряда золотых зубов.

Мадам посмеивалась в ответ:

– Не преувеличивай. Она честная девушка. – Заметив Аду, Марта поманила ее: – Иди сюда, дорогуша. Мы нашли тебе работу. Это мистер Уайер. Ему нужна порядочная, образованная барышня, чтобы присматривать за его дочерью. Ей пять лет.

Ада глядела на нее, не зная, что сказать.

– Сколько платить будут? – наконец вымолвила она.

Мистер Уайер снова засмеялся:

– Не беспокойтесь, не обидим. Два доллара в день и стол. Но спальни не будет – моя супруга не любит, чтобы в доме ночевали посторонние.

Он поднялся – высокий, толстый, загораживающий собой полкомнаты.

– Едем, я представлю вас жене. Если вы ей понравитесь, мы вас возьмем.

Мистер Уайер направился к лестнице.

– Он что, с ума сошел? – проговорила Ада.

Марта подтолкнула ее к выходу:

– Иди-иди, не проворонь свое счастье. И помни, что ты мне должна.

У тротуара стоял большой красный «бьюик» с серебристыми фарами. Из него выскочил юркий, как обезьянка, шофер и открыл дверцу.

Мистер Уайер тяжело повалился на сиденье.

– Залезайте! – похлопал он по месту рядом с собой.

«А вдруг украдет? – в страхе подумала Ада. – Завезет куда-нибудь и изнасилует?»

Трепеща, она села рядом с ним. Мотор взревел.

– Домой, – сказал мистер Уайер шоферу.

Никакой дочери у него нет. Люди не нанимают гувернанток из заведений с сомнительной репутацией. Марта продала Аду с потрохами – а еще называла себя другом! Выпрыгнуть на ходу? Ада незаметно потрогала ручку двери, но та не поддалась.

А если действительно будут платить по два доллара в день, да еще с кормежкой? Прибавить к ним заработки в «Гаване», и можно скопить на билет до Америки.

Мистер Уайер сидел надвинув шляпу на глаза – может, дремал, может, притворялся. Ада не была уверена, но ей показалось, что шофер как-то недобро смотрел на нее в зеркальце заднего вида. Проклятая близорукость – ничего толком не разберешь!

На всякий случай она нащупала в сумке мамины маникюрные ножницы. Бэтти рассказывала, что однажды ее изнасиловали пятеро мужчин. Поймали на улице и затащили в сарай. С тех пор Ада носила с собой «оружие».

5

Дом – огромный, розовый, как сливочный торт из детства. Вокруг стриженые кипарисы в виде лошадок и оленей. Дверь – как крепостные ворота, а внутри – добро, добро… В каждом углу – статуи, на стенах – картины, на полу – мозаики.

Ада, прикусив губу, следовала за мистером Уайером по мягким коврам. За что людям такое богатство?

Из дальней комнаты доносились звуки мандолины.

– Дорогая, я дома! – заревел мистер Уайер.

Мелодия прервалась.

– Почему ты не в конторе?

– Я привел тебе подарок.

Мистер Уайер схватил Аду за локоть и втащил в налитую солнцем комнату. Все стены были увешаны акварелями – явно любительскими, но очень недурными. На диване лежала молодая черноволосая женщина изумительной красоты. Мама называла такие лица «яблоневый цвет» – что-то нежное, бело-розовое…

Миссис Уайер отложила в сторону мандолину:

– Это кто?

– Гувернантка для Бриттани.

Брови красавицы поднялись.

– Да? Хорошо, ты ее выбрал без меня – тебе и карты в руки. Бриттани, иди сюда, детка! Вот тебе новая девушка… Как вас зовут?

– Ада.

– Иди поиграй с мисс Адой.

Из-под дивана показалось пухлое личико ребенка: черные, как у матери, волосы, а лицо – вылитый папаша.

– А мисс Ада не будет драться?

– Если будет, уволь ее к чертям, – сказала миссис Уайер и снова взялась за мандолину. – Роберт, ты слышал? Даниэль вернулся из плена – живой и невредимый, если не считать солнечного ожога. А остальных пленников не отпустили. Моя сестрица примчалась из Кантона, решила в честь Даниэля банкет устроить.

– Так Эдна взяла интервью у доктора Сунь Ятсена? – перебил мистер Уайер.

Жена не ответила на его вопрос.

– Я была сегодня у Бернаров: Даниэль выглядит так, будто его наждачной бумагой начистили.

В этой семейке не слушали друг друга.

Бриттани дернула Аду за рукав:

– Пошли, я тебе кое-что покажу!

6

За целый день родители ни разу не зашли в детскую. Иногда из дальних комнат доносился звук мандолины или патефона. Бриттани прикладывала палец к губам:

– Тихо! У мамочки вдохновение.

Тут же забывала обо всем и вновь начинала прыгать по диванам, громыхать дверцами шкафов и петь.

Под конец дня Ада валилась с ног: Бриттани ни на секунду не могла угомониться. Даже за ужином (куриное филе с розмарином, запеченная спаржа и вишневый компот) она требовала рисовать тигра из «Книги джунглей» и сердилась, что у Ады Шерхан походил на уличного кота.

– Теперь играем в Белоснежку! – крикнула Бриттани, вскакивая из-за стола. – Ты будешь злой мачехой. Вели мне прясть!

Ада растерянно моргала:

– Что прясть?

– Ну как ты не понимаешь?! Ты должна понимать! Ты должна! Должна!

Слезы, крик… У Ады душа ушла в пятки: «Сейчас мать прибежит и выгонит меня».

– Надо перематывать нитки с катушки на карандаш! – всхлипывая, объяснила Бриттани. – Ты что, не знаешь?

Ада отправилась искать катушку, а когда вернулась, девчонка уже передумала играть.

– Смотри, что у меня есть – сережка! Это мамина. Давай ее спрячем, а когда мама будет искать, скажем ей: «Пять долларов!»

Ада была готова убить ее.

В детскую вошла няня – странная женщина в европейском платье и с забинтованными ногами-копытцами:

– Мисс Бриттани, пора спать.

– Не хочу, не хочу, не хочу!

– Шлепка дам, – пообещала няня.

Ада остолбенела: так разговаривать с господскими детьми?! Но Бриттани ничуть не оскорбилась.

– Я тебя очень-очень люблю! – закричала она и кинулась обнимать няньку. – Ты видела мою новую мисс Аду? Я ее уже замучила.

Нянька мягко улыбнулась:

– Меня зовут Хобу.

От нее сильно пахло табаком, но она была аккуратной, маленькой и ладной, как китайская куколка-сувенир. Возраст не определить – то ли тридцать лет, то ли сорок.

– Вы, мисс Ада, не стесняйтесь: если надо – накажите ее, – сказала Хобу.

– А то я на голову сяду! – радостно подтвердила девчонка.

Нянька поцеловала ее:

– Идите, мисс Ада, к хозяйке: она вас зовет. А мою птичку я сама спатеньки уложу.

Миссис Уайер – Лиззи, как она велела себя называть, – подробно расспросила Аду, кто она и откуда.

– У меня три главных правила, – сказала она. – Первое: вы все дезинфицируете. В Шанхае дикая антисанитария. Средняя продолжительность жизни китайца – двадцать семь лет. То же самое было в Европе в Средние века. Второе: каждый день вы будете отводить Бриттани в парк. Моя дочь – непростой ребенок, и ей надо перебеситься. И третье: вы будете ее учить. Она до сих пор не знает букв. Ее папаша думает, что у нее плохая память. Ничего подобного! Стоит ему чертыхнуться, и она все за ним повторяет. К школе она должна уметь читать, писать и считать.

Лиззи не потребовала рекомендательных писем. Ее не интересовало, работала ли Ада учительницей, знает ли, как обращаться с детьми.

– Можете быть свободной, – сказала Лиззи. – Жалованье будете получать раз в неделю у меня.

Ада добралась до дома. Она не спала предыдущую ночь, и сейчас ей опять нужно было собираться в «Гавану». Клима с батюшкой не было, на столе осталась грязная посуда.

«Вот свиньи!» – подумала Ада. Тарелки мыть не стала: пускай все засохнет – сами будут отскребать.

Глава 17

1

По пятницам американские морпехи – сама щедрость: у них получка. Высадившись на берег, они растекались по кабакам, угощали выпивкой, давали чаевые, танцевальные билеты скупали пачками. Но при этом были уверены: за деньги девушки готовы на все. Ага, как же!

Американские матросы, а уж тем более солдаты-«пельмешки» – классом пониже. Они никогда не кричали: «Все пьют за мой счет!» С ними можно было работать только по четвергам, когда морпехи сидели на кораблях.

Британцы все скупые, французы, говорят, поголовно имеют «болезни любви». Их недавно перевели из Тонкина, [26]26
  Тонкин – французская колония на территории современного Вьетнама.


[Закрыть]а там сифилис и гонорея чуть ли не у каждой второй проститутки.

По мнению Бэтти, самыми шикарными «ящерами» были итальянцы.

– У них недавно к власти Муссолини пришел, – сказала она Аде. – Дуче не скупится на военных – у них и форма, и вид. А лучше всех – офицеры в этих шапочках набекрень.

Всезнающий Марио сообщил Аде, что раньше Бэтти служила буфетчицей на мексиканском пароходе, но ее выгнали за приставание к пассажирам. Сойдя на берег, она сразу пошла искать самый богатый публичный дом. Явилась к Марте, грохнула чемоданом об пол: «Я буду лучшей девушкой в вашем заведении. Где моя ванная?»

Марта посмеялась и отправила ее учиться к китаянкам. Сказала, что не собирается вкладываться в нее до тех пор, пока Бэтти не докажет, что она может продавать себя. Та обиделась и в первый же день буквально разорила двух голландских коммерсантов.

Гибкая, веселая, драчливая, умеющая задирать ноги выше головы, Бэтти была королевой всей Киансе-роуд.

– Моя маменька – прачка при монастыре, а отец – возчик, – говорила она. – Все сестры и братья – прачки и возчики. А я, глянь-ка, коньяк из чашек пью. Фарфор тонюсенький – сломать страшно. Верно, меня все-таки подкинули.

Бэтти сдружилась с Адой, потому что та пересказывала ей вычитанные в книгах истории великих куртизанок.

– Вот видишь, видишь! – хохотала она. – Я тоже найду себе итальянского «ящера».

Итальянцы подтягивались ближе к полуночи, и, если дело происходило в пятницу, обстановка в «Гаване» становилась взрывоопасной. Американцы бросали на итальянских моряков дикие взгляды и бормотали под нос ругательства. Те, правда, не отвечали: по-английски из них никто не понимал.

Аду подцепил бледный, заикающийся паренек – мял ее руку, заглядывал в глаза. Слава богу, танцевать он не умел и потому больше сидел за столом и что-то объяснял другим «огурцам» – то ли по-датски, то ли по-шведски.

В середине зала Бэтти танцевала наимоднейший, только что появившийся в Шанхае танец чарльстон. Итальянский офицер крутил ее, длинная бисерная бахрома на платье разлеталась словно брызги. Сегодня Бэтти была темная, как негритянка, – перед работой два часа пролежала в ванне с йодом. Глаза у нее были подведены «по-египетски».

Ада медленно цедила виски с содовой (чтобы выпить как можно меньше) и все поглядывала на американского капрала, развалившегося за соседним столиком. Он выбрал Бэтти в начале вечера, но, когда пришли итальянцы, она упорхнула к ним. Капрал был пьян, курил одну папиросу за другой и, если кто-нибудь обращался к нему, огрызался, как старый бульдог. Морпехи хохотали: верно, дразнили его из-за Бэтти.

«Надо сказать управляющему, пусть охрана выпроводит его», – думала Ада.

Сон слетел с нее, она сидела на краешке стула и всем сердцем желала, чтобы капрал куда-нибудь делся. Она чуяла беду.

Официант пытался пройти между столами и нечаянно задел его локтем. Капрал вскочил, схватил беднягу за грудки и что есть силы толкнул к итальянцу. Девки завизжали, музыка оборвалась.

Итальянский офицер оставил Бэтти и от души вмазал обидчику по роже. Морпехи кинулись их разнимать. С улицы прибежали еще несколько итальянцев. Кто-то пальнул из револьвера.

Пригнувшись, Ада бросилась в задние комнаты. В гримерку уже набился десяток перепуганных девушек.

– Надо загородить дверь! – тяжело дыша, проговорила Бэтти.

Они сообща подвинули тяжелый шкап.

– Дура ты! Все из-за тебя! – крикнула Аннетт.

Бэтти отмахнулась:

– Ничего, они не смогут сюда ворваться – окон-то нет.

Снаружи доносились звуки битвы. Кто-то ударил в дверь кулаком.

– Откройте! – крикнули по-английски.

Бэтти подбоченилась:

– Пошли вон, идиоты!

Ругательства, пинки. Хлипкая дверь дрожала. Ада сидела в углу, обхватив голову руками.

– Открой, сучка!

– Только суньтесь – я буду стрелять! У меня револьвер!

Голоса за дверью стихли. Потом послышался звук, будто волокли что-то тяжелое.

– Ну так и не выйдешь отсюда, поняла?

Девушки испуганно переглянулись:

– Они что, забаррикадировали нас?

Вдруг кто-то крикнул:

– Пожар!

Из щелей вокруг двери повалил дым. Девушки завизжали, заметались. Сознание Ады начало меркнуть. Последнее, что она видела, – Аннетт изо всех сил ударила Бэтти по лицу.