355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эльвира Барякина » Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае » Текст книги (страница 4)
Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 04:52

Текст книги "Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае"


Автор книги: Эльвира Барякина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

3

Редакция «Ежедневных новостей Северного Китая» изумила Эдну: в ней не было и намека на шумную вольницу университетских изданий. Здесь ценили талант, но к нему полагались профессионализм, знание теории и истории журналистики, умение подавать конфликт, выстраивать композицию, составлять заголовки. Целая наука!

– Я думала, у вас здесь что-то вроде провинциальной доски объявлений, – призналась Эдна мистеру Грину, главному редактору.

Он засмеялся:

– Мы – лучшее издание в этой части света.

Ему льстил восторг Эдны.

– Начните с заметок в рубрику «События и происшествия», – посоветовал он. – Не хватайтесь сразу за аналитику. Если пианист не может играть гаммы, то ему и с серьезной пьесой не справиться. А если двигаться постепенно, шаг за шагом, то со временем выйдет толк.

Эдна внутренне сопротивлялась: ей не хотелось писать о тайфунах и залитых подвалах ткацких фабрик. Политика, дипломатия, общественные пороки и скрытые механизмы управления колониальным миром – вот что ее увлекало. Но мистер Грин был прав: любому искусству надо учиться с азов.

Эдна остро завидовала лучшему журналисту Шанхая – Майклу Весборо. Они вместе играли в теннис.

– У меня есть хобби, – как-то сказал он после очередного сета. – Я коллекционирую статьи, перепечатанные без моего разрешения в туземной прессе. Это верный признак успеха: если удачный материал – тут же передерут.

Эдна отправляла матери денежные переводы и рассказывала ей о своих планах: «Вот увидите, мама, однажды я получу Пулицеровскую премию. Дорогу осилит идущий, но я надеюсь найти короткий путь, чтобы первой прийти к финишу».

Чтобы добыть материал для одной статьи, Эдне приходилось целый день носиться по городу. Она работала медленно, тщательно взвешивая фразы даже в пустяковой заметке о драке нищих. Она училась играть словами, и ей было страшно жаль времени, потраченного на беготню.

Клим Рогов подвернулся ей очень кстати. Он знал русский и испанский в совершенстве. Английский – достаточно, шанхайский диалект – прилично. У него был опыт репортерской работы – как раз то, что требуется. Если он будет поставлять материалы, а Эдна – писать, она продвинется наверх гораздо быстрее.

Клим ей понравился – обаятельный, остроумный. Когда Эдна принялась его поучать, как устроена ее газета и какие материалы ей требуются, оказалось, что Клим разбирается в этом не хуже мистера Грина. Кроме того, он знал все и о других изданиях в Шанхае: каким тиражом они выходят, где печатаются, кто главные редакторы и ведущие колумнисты, кто кому конкурент.

Все это не вязалось с его потрепанным видом и явным безденежьем. Эдна подумала, что, если бы он мог хорошо писать по-английски и имел рекомендации, он и дня не просидел бы без работы.

– Меня в вашей газете на порог не пустили, – признался Клим. – Впрочем, в других редакциях тоже.

– Принесите мне материалы о русских, а там посмотрим, что можно сделать, – сказала Эдна.

Ей захотелось помочь ему.

Глава 8

1

Хозяин антикварной лавки на улице Эдуарда VII рассказал Климу что шанхайские содержатели ломбардов озолотились на русских. Беженцы приносили камни, меха, даже иконы.

– Плохи у них дела, – качал головой старый антиквар. – У соседа-кондитера женщина витрину разбила, он полицию вызвал, чтоб разобрались. Оказалось, у этой дамы двое маленьких детей. Они три дня ничего не ели. Мать увидела пирожные и за кирпич схватилась.

У Богоявленской церкви [14]14
  Богоявленская церковь в Шанхае была построена в 1905 году на деньги русских купцов. В 1932 году она была разрушена японцами.


[Закрыть]
– грязь, шум, теснота. Заросший солдат, член Православной дружины, разливал суп из бадьи. Очередь с мисками тянулась через двор, конец ее исчезал на улице.

– Нас тут уже шесть тысяч, – сказал пожилой ротмистр. Достал из сапога ложку, отер полой. – Поезда каждый день подвозят народ с севера.

Обедать садились прямо на землю.

– Говорят, в Австралию телеграмму послали – чтоб нас туда отправить.

– Держи карман шире. У них специальный закон о переселенцах есть: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд воспрещен.

Мыло для стирки взвешивали на аптечных весах.

– По одному куску в руки!

Очередь за ведром – воды принести. Очередь на веревку – белье посушить.

К ограде подкатила телега. Добротно одетый человек спрыгнул на мостовую:

– Десять человек на бойню – кишки таскать. Есть желающие?

Толпа всколыхнулась, кинулась к благодетелю.

– Я! Я! Я готов!

2

В русском консульстве все то же самое: усталые казаки, раненые в грязных бинтах, мамочки с детьми.

Клим поймал на лестнице растрепанную секретаршу.

– Консульство закрыто! Нам денег не перечисляют с семнадцатого года. Чем можем, тем помогаем. Куда?! – рявкнула она, увидев, как двое солдат вошли в уборную. – Не сметь портянки в раковине полоскать! Замок повешу!

Те стояли понурясь.

– Да мы руки помыть…

– Не сметь руки мыть! Здесь вам не баня!

Секретарша убежала.

– Вот злыдня какая, – покачал головой батюшка, сидевший на подоконнике. – Воды ей для православных жалко.

– Отец Серафим? – удивился Клим. – И ты здесь?

Батюшка встал – мятый подрясник, дырявые сапоги.

– Беда нам в этом Шанхае. Сходил к епископу нашему, Симону: дайте, говорю, службу – пропадаю ведь. А он: «Могу только за штатом оставить». Мне хоть куда – хоть механиком, хоть электриком: я все умею, – лишь бы деньжат чуть-чуть заработать. – Отец Серафим закашлялся. – Лихорадит меня. Давеча пошел доски пилить – без благословения. Сказали, что булку с чаем дадут. А там дождь как из ведра. Просквозило…

– Матушка твоя как? – спросил Клим.

– Здорова. Нянькой устроилась. Дом чистый, хороший. Детки двух и трех лет. Ладно хоть Наташенька моя пристроена: жалованье платят и кормят. У ней даже комната своя под лестницей есть.

– А ты где ночуешь?

Отец Серафим только рукой махнул:

– Тут типография недалече. У них на заднем дворе макулатура свалена – вот в нее и зарываюсь. – Он опять закашлялся.

– Пойдем со мной, – сказал Клим. – Тебе переболеть надо.

3

Ада вбила каблуком два гвоздя, протянула проволоку и повесила оранжевую занавеску – отделиться от Клима. У нее свой мир: книги, хлебцы на листе из тетради, подушка с портретом аргентинского певца Карлоса Гарделя – нашла такое чудо на китайском рынке, потратила все чаевые.

Письмо тете Клэр в Техас отправлено, надо дождаться ответа. Она подтвердит, что Ада Маршалл действительно американка по отцу. Пригласит в гости и вышлет денег. А Клим будет вечно сидеть в этой дыре.

Люк в полу откинулся. Голос Клима:

– Залезай сюда, батюшка. Сейчас я самовар поставлю.

Ада отдернула занавеску:

– Вы что, гостей решили пригласить?

Отец Серафим – грязный, борода спутанная:

– Здравствуй, девочка…

Клим усадил его на циновку:

– Ничего, отлежишься, выздоровеешь. Ада, он здесь переночует.

Ада не могла выгнать Клима – он не уходил. Он распоряжался ее жизнью, ее деньгами. Он приводил в дом посторонних, ни о чем не спрашивая. Ада – пустое место для него.

– Я плачу за комнату! Давайте всех приведем! Всю улицу!

Отец Серафим шмыгнул носом:

– Пойду я…

– Сиди, батюшка! – Клим сжал его плечо. – Куда ты пойдешь с температурой? Ада, прекрати! Что ты как маленькая?

– Я не позволю с собой так обращаться! Я вас кормлю за свой счет, а вы…

Входной люк подпрыгнул от удара: Чэнь опять стучал снизу метлой.

– Господин Клим, побейте вашу женщину! Ее крики мешают соседям!

Ада задернула занавеску. Наплакалась, умылась, переоделась в танцевальное платье.

– Не провожайте меня! – рявкнула, когда Клим принялся собираться. – Одна дойду!

– Не валяй дурака.

Шли как чужие. Ада молчала – руки в карманах. Первой не выдержала:

– Ваш батюшка ест как слон! Кто кормить его будет?

– Я работу нашел. Завтра принесу денег.

– Вы хоть подумали, где будете спать? Батюшка полкомнаты занимает…

– Слушай сказку, – перебил Клим. – Жил-был богатый купец. Половину дохода он тратил на соседей: кому избу построит, кому лошадь купит. Царь вызвал купца к себе. «Зачем, – спрашивает, – ты деньги раздаешь? Ведь тебе от этого один убыток». А купец ему: «Если я один буду богат, так у меня соседи воровать начнут. Если же всякий вокруг будет сыт и доволен, воровать ни к чему. И потом, государь, с богатым я дело могу завести, он мне при случае поможет. А с убогого что взять?»

– Теперь я понимаю, почему от вас жена ушла, – зло фыркнула Ада. – Вам чужие всегда дороже своих.

– По лбу получишь, – пообещал Клим.

Лицо у него было растерянное. Будто застали его за неприличным.

Глава 9

1

Феликс Семенов Родионов – кадет восемнадцати лет, русский, православный, сирота на попечении корпуса, – отбывал наказание в карцере.

По распоряжению властей Хабаровский и Сибирский корпуса втиснули в особняк на Синза-роуд. Спали вповалку – даже на лестницах; под карцер выделили стенной шкап.

Егорыч, дежурный дядька, разрешил Феликсу открыть дверь – чтоб не в темноте сидеть.

– Эх, кадети, кадети, куды бы вас дети, – ворчал он, пришивая пуговицу к гимнастерке.

Феликс вертел в руках оторванный шпингалет и передергивал его как винтовочный затвор.

Его отправили в карцер за оскорбление дамы. Во время сидения на кораблях на борт поднялась супруга бывшего российского консула Гроссе – воздушная Элла Павловна.

– Вам лучше вернуться в Россию, – сказала она. – Мы уже телеграфировали советскому правительству, чтобы вас приняли назад.

Розовая, холеная, сроду не жравшая тухлой солонины и американских галет в намертво приставшей обертке, Гроссе всю войну просидела в Шанхае. Феликс нарушил строй и сказал непотребное: пусть она сама едет к большевикам, раз не понимает, что творится сейчас в России.

Элла Павловна оскорбилась, нажаловалась директору.

– Родионов, извинитесь, – потребовал тот.

Феликс посмотрел ему прямо в глаза:

– Нет.

На корабельной гауптвахте ютилась купчиха с детьми, и наказание перенесли на потом. Когда корпуса сошли на берег, Феликс сам явился к директору:

– Сажайте в карцер.

Директор распорядился, но на прощание сжал руку кадета:

– Молодец!

2

Феликс не помнил матери – она умерла, когда ему было два года. Говорили, что он очень похож на нее: смуглый, зеленоглазый, длинношеий. От отца ему достались горбатый нос и длинные кривые ноги.

Отец сгинул во время наступления 1915 года, и сироту определили в Иркутский кадетский корпус – во второй класс.

– Бить тебя будут, как бубен, – сказал дядька Егорыч.

Феликс испугался:

– За что?

– А так… Чтобы кадета из тебя сделать. Тут, голубчик, шпаков не любят.

Феликс помнил свой первый день в корпусе: гром барабанов, лавина мальчишек на лестнице. После занятий строем пошли в столовую. Хор ахнул молитву, зазвенела посуда.

В классе Феликс чувствовал себя зверьком, брошенным на съедение. Шея чесалась – то ли от несмытых после бритья волосков, то ли от настороженных взглядов.

– За двести лет существования кадетские корпуса дали России бесчисленное множество героев и выдающихся на всех поприщах государственных деятелей… – говорил офицер-преподаватель.

Вечером в умывальне Феликс подрался с Башкировым – белобрысым сильным мальчиком из того же отделения. Они ринулись к одному крану, и никто не желал уступать. Сцепились, покатились по кафельному полу. Кадеты радостно улюлюкали.

На следующий день воспитатель отправил обоих мыть окна во втором этаже (денег у корпуса не было, приходилось самим справляться):

– Один моет – второй его за пояс держит. Плохо будете мыть – заставлю переделывать. Плохо будете держать – уроните товарища на мостовую. И потом вам с этим грехом жить.

С этого дня Феликс и Башкиров стали друзьями. Жадно читали фронтовые сводки, по ночам шептались: вырастем и покажем проклятым немцам почем фунт лиха.

Революция, смерть Государя. Советы решили сделать из корпуса «красную пролетарскую военную гимназию»: погоны спороть, знамена убрать, иконы – в печь. На общем собрании кадеты постановили: не подчиняться. Башкиров размазывал слезы по лицу:

– Сволочи! Мы им покажем!

Старшие удрали к белым партизанам, а малышню оставили на попечение семинаристов. Постепенно в город подтягивались кадеты из Омска, Ташкента, Оренбурга. Всех вместе теперь называли Сибирский корпус. В конце 1919 года офицеры-воспитатели решили эвакуировать кадетов и прибившихся к ним воспитанниц женских институтов. Тиф, вши, голод. На станции Слюдянка большевики организовали забастовку железнодорожников. На улице мороз – птицы дохли на лету, а в неподвижных вагонах – сотни детей, без топлива и продовольствия. У Феликса началось воспаление легких. Если бы рабочие не дали паровоз и уголь, не довезли бы до города – все, конец.

Во время сибирского отхода Феликс убил человека. Красные разобрали пути и обстреляли поезд. Кадеты приняли бой. Пленных было пятьдесят три человека, их заставили починить полотно, а потом ликвидировали. Феликс целился комиссару между глаз. Попал.

Добрались до Владивостока, разместились в казармах на острове Русский. Союзники подкармливали и одевали: японцы дали ботинки, французы – штаны, американцы – френчи.

За каждую малость – тетрадки, карандаши, чернила – приходилось сражаться. Но было весело; когда в казармах отключали свет, пели на несколько голосов «Из-за леса копий и мечей» и «Ревела буря, дождь шумел». Летом катались на лодках, ходили на экскурсии по округе, собирали камни и гербарии для музея естественной истории. Во время каникул семиклассники отправлялись повоевать во всевозможные отряды, а потом возвращались. Их уважали.

При эвакуации из Владивостока почти все кадеты-иркутцы оказались на «Лейтенанте Дыдымове». Туда же погрузили имущество корпуса и библиотеку. Только Феликса, Башкирова и дядьку Егорыча перевели на «Байкал» вместе с арсеналом.

Феликс видел, как «Лейтенант Дыдымов» шел ко дну. «Байкал» потерял управление и не мог прийти на помощь. На «Дыдымове» плыли друзья, учителя – все, что было у Феликса дорогого.

3

– Выходи, арестант, – сказал Башкиров.

Феликс вылез из шкапа, потянулся:

– Что нового?

– Приезжал французский консул. Он не знает, как нас прокормить. Русские купцы пообещали создать Комитет помощи сиротам. Первой роте дали по доллару, я за тебя расписался.

Феликс посмотрел на монету с головой толстого китайца:

– Небось дают деньги, а сами кривятся: явились, дармоеды.

– Пусть думают что хотят, – беспечно отозвался Башкиров. – Ты что со своими деньгами сделаешь?

– Пожру.

– Дурак! Надо костюм выправить. Я все придумал: узнаем получше город, а потом будем ходить к океанским кораблям встречать туристов: «Мистер-дристер, хотите гида? Сувениры на любой вкус». Что скажешь?

– Да ну к черту – противно унижаться.

Башкиров насупился:

– Придумай что-нибудь получше. Я на улице видел: некоторые из русских подрядились рикши таскать, так их китайцы бьют – не хотят терпеть конкурентов. По мне, лучше гидом у богатых иностранцев служить.

– А язык?

– Да знаем мы их язык. Si vivis Romae, romano vivito more! [15]15
  Если живешь в Риме, живи по римским обычаям (лат.).


[Закрыть]

– Это латынь.

– Без разницы. Консул обещал нам учителей прислать, чтобы мы в английском и французском поднаторели. О, смотри, смотри – девушка!

Феликс выглянул в окно:

– Где?

– На скамейке. Небось англичанка или француженка. Стой здесь, я сейчас.

Башкиров сходил, познакомился. Феликсу из окна было видно, как девушка убежала.

– Вот дуреха, – сказал Башкиров, вернувшись. – Ну ничего, мы возьмем наши доллары, вложим в коммерцию – через год все девочки Шанхая будут нашими.

4

Занятия в кадетском корпусе продолжались, но по урезанной программе – не было ни тетрадей, ни учебников. Гимнастику проводили во дворе, иногда устраивали загородные прогулки. Кадеты, идущие строем, с песнями, наводили панику на жителей деревень: военных китайцы боялись. «Хорошее железо не идет на гвозди, хороший человек не идет в солдаты» – вот как о собственной армии отзывались. Местные бандюги набирали войско – голодных оборванцев, раздавали им купленные по случаю ружья и шли грабить. В города не совались, а деревни дочиста выметали.

Постепенно кадеты обжились: один из купцов дал доски – в комнатах сделали нары в три яруса, теперь не приходилось спать по очереди. Мылись в китайских публичных банях. Первый этаж – для простого люда, второй этаж – для богатых. Слуги с бамбуковыми палками вешали одежду клиентов под потолок – чтоб карманники не достали.

Начальство, благотворители и власти Французской концессии все пытались придумать, что делать с сотнями неприкаянных мальчишек. Кадетский корпус городу не нужен – слишком дорого содержать. Директор начал рассылать письма к европейским державам: корпус уже сформирован, преподаватели отличные, моральный дух высок. Как только в России вспыхнет восстание и большевиков скинут, кадеты вернутся на родину.

Куда нас? К датчанам? Или, может, в Болгарию? Говорят, во Франции есть Иностранный легион – может, они захотят?

– Только бы не туда! – говорил Башкиров. – Отправят нас по контракту в Африку – а ну как в это время красных погонят? В России наши будут кровь проливать, а мы – на солнышке греться?

С продовольствием было туго. Первым ротам разрешили искать заработок. Но пока дело шло только у оркестра – их звали играть на свадьбы и в синематограф.

Башкиров придумал, как нажиться на долларе. Серебряную монету обменять на медную мелочь, а потом – опять на серебро или бумажку, но с доплатой. Если знать, в каких лавках лучше курс, то всегда выиграешь центов двадцать. Только бегать надо по всему городу.

Двадцать центов – уже богатство. Можно купить лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба, а то торговцы добавляют в еду песок для весу.

Пять медяков – крошки от булок, продаются с черного хода кондитерской «Da Bing». Там же дают стакан чая. Семь медяков – два соленых огурца. А можно подойти к уличному библиотекарю и за цент почитать учебник английского или французского, привязанный бечевкой к стойке, чтобы не унесли.

– Мне тут еще отличный способ подсказали, – похвалялся Башкиров, – переодеться монахами и ходить в пять утра по дворам – звенеть в цимбалы. В два счета денег наберем, а если не дадут, мы и спеть можем.

Феликса смешила его наивность – разбогатеет он, как же! Весь Шанхай так жил – случайными центами, беготней и мечтами. Если кто зарабатывал больше доллара в день, так преступлением. Кто квартиры обчищал, кто гонял мелких торговцев: платите, а то худо будет. А некоторые привозили детишек из деревень и продавали в рабство на фабрику. Мальчик стоил пять долларов, девочка – два.

5

Если особенно везло, Феликс с Башкировым выручали по сорок центов. Тогда они шли через железный мост в район текстильных фабрик и складов. Там, на берегу речки-вонючки, стоял кабак «Три удовольствия».

Башкиров узнал о нем от пьяного матроса.

– Это биржа наемников, – сказал тот. – Там любой может найти работу с приключениями.

В «Трех удовольствиях» продавали не только выпивку, но и оружие. К вечеру за изрезанными столами собирался темный народ – военные моряки всех званий и национальностей, китайские милитаристы без армий, портовая шпана. Индийцы, греки, португальцы, монголы – дикий табор, вавилонское столпотворение.

Феликс и Башкиров садились в дальний угол, заказывали пива и жадно прислушивались к разговорам. Благодаря урокам в корпусе, по-английски и французски понимали если не все, то многое.

Иногда к ним подходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени.

– Вон пошли, сучки! – шипел на них Феликс.

Они кричали что-то обидное – каждая на своем языке.

Из темноты появлялся карлик малаец и предлагал трубку опиума. Если молодые господа не хотят трубку, то можно купить опиумную воду за пять медяков. Ее очень просто делать: несгоревшие остатки опиума вычищаются из трубок и кипятятся в воде. Пробирает лучше кокаина.

Шлепали карты, стучали кости маджонга. [16]16
  Китайская азартная игра с использованием фишек и игральных костей.


[Закрыть]
За соседним столом немцы через переводчика торговались с китайским офицером.

– Что они говорят? – спросил Феликс, плохо знавший немецкий.

Башкиров отмахнулся:

– Погоди, дай разобрать…

Феликс заметил невдалеке угрюмого человека в сером плаще и клетчатой кепке. Белый, надо лбом курчавые вихры, уши как от другого приставленные.

– Странный тип, – сказал Феликс. – Его тут раньше не было.

В дверь ввалился маньчжур со стеклянным глазом, покрутил башкой. За ним, опираясь на палку, вошел его господин.

– Кого я вижу! – заорал хозяин. – Месье Лемуан!

Приветствия, гогот, приглашения выпить со старыми друзьями. Этого субъекта Феликс уже видел: канадец Лемуан был известным на весь порт механиком, химиком и спецом по стрелковому оружию.

Лемуан подошел к столу, где сидели немцы. Не обращая на них внимания, протянул руку китайскому офицеру.

– Ну что, берешь мои маузеры? – спросил по-английски.

Китаец отодвинулся:

– Генерал Фэн Юйсян [17]17
  Фэн Юйсян (1882–1948) – военный губернатор провинции Шэньси.


[Закрыть]
недоволен прошлой партией.

– Ба! А в чем дело?

– Пистолет не должен выворачивать руку стрелка.

Все уставились на них, ожидая скандала. На всякий случай Феликс нащупал в кармане кастет.

Лемуан поскучнел.

– Эта мразь косорылая намекает, что я продаю некачественный товар. Что мы будем с ним делать? – обратился он к маньчжуру. Тот недобро усмехнулся. – Придется бить морду.

Дверь снова распахнулась. Феликс подумал, что это дружки Лемуана, но в зал вошла женщина ослепительной красоты. Голоса стихли. Башкиров уронил папиросу себе на штаны.

Дама – в белом костюме, в голубой шляпке, с сумочкой – подошла к Лемуану.

– Нам надо поговорить, – произнесла она по-французски.

Позабыв о китайском офицере, Лемуан развернулся к ней:

– Мадам, да вас не узнать! Эй, хозяин, нам нужен отдельный кабинет!

Они направились в задние комнаты.

– Слушай, я ведь ее знаю, – сказал Феликс Башкирову. – Она была с нами в лагерях в Гензане. Гляди, как устроилась, даже туфли на каблуках!

Башкиров заерзал на стуле:

– Может, познакомимся? Как-никак соотечественники…

Феликс отвел взгляд в сторону:

– Если она разбогатела – это ее дело. И видать, нечестным путем: сюда порядочные не заглядывают.

– Это связи! Ну как нам службу предложат?

Феликс вытащил медяки, кинул на стол и направился к двери. И тут заметил на себе пристальный взгляд человека в плаще.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю