Текст книги "Паутина Шарлотты"

Автор книги: Элвин Брукс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава V
ШАРЛОТТА

Ночь, казалось, никогда не кончится. В животе Уилбура было пусто, но зато ум был переполнен всякими мыслями, а когда в животе пусто, а в голове полно – всласть не выспишься.

Раз десять среди ночи Уилбур просыпался и упирался взглядом в чёрную тьму, прислушиваясь к звукам и стараясь понять, который час. В хлеву никогда не бывало совсем тихо, и даже среди ночи что-то где-то шевелилось.

Проснувшись в первый раз, он услышал, как Темплтон прогрызает дырку в ларе с зерном. Зубы Темплтона громко, чуть не с треском, скребли дерево. "Дурная крыса!" – подумал Уилбур. – Чего это он суетится всю ночь, грызёт что ни попадя и портит людское добро? Спал бы как все порядочные звери!"

Проснувшись во второй раз, Уилбур услышал, как гусыня ворочается в своём гнезде и гогочет сама с собой.

– Который час? – спросил Уилбур гусыню.

– На-на-на-верно полдвенадцатого. – ответила гусыня. – Почему тебе не спится.

Уилбур?

– Столько всякого в голове, – ответил Уилбур.

– Ну, – сказала гусыня, – таких бед у меня нет. У меня в голове совсем пусто, зато много всякого у меня под брюхом. Попробовал бы ты посидеть на восьми яичках!

– Надо думать, не очень удобно. А сколько нужно времени, чтобы вылупились гусята?

– Всего-всего кругом-бегом дней-дней тридцать, – ответила гусыня. – Только я немножко хитрю. В тёплые дни я накидываю на яйца соломы и иду гулять.

Уилбур зевнул и снова задремал. Сквозь дрёму он слышал голос: "Я буду твоим другом. Спи, а утром ты увидишь меня."

Примерно за час до рассвета Уилбур проснулся и прислушался. В хлеву было ещё темно. Овцы лежали не шелохнувшись, и даже гусыня успокоилась. Наверху тоже было тихо: коровы отдыхали, а лошади подрёмывали. Темплтон бросил работу и побежал по каким-то делам, и лишь с крыши, где на самом верху то вправо, то влево поворачивался флюгер, доносился лёгкий скрип.

"День близится", – подумал Уилбур.

В окошко забрезжил слабый свет. Одна за другой гасли звёзды. В нескольких шагах от себя он увидел гусыню: она сидела, спрятав голову под крыло. Потом он разглядел овец и ягнят. Небо светлело.

– О прекрасный день, наконец ты наступил. Сегодня я встречу друга!

Уилбур осмотрелся. Прежде всего она тщательно обыскал свой загончик, потом подоконник и уставился на потолок, но ничего нового там не нашёл. Тогда он решил, что ему нужно заговорить первым. Ему не хотелось нарушать восхитительную предрассветную тишину, но как иначе было обнаружить таинственного друга, который нигде не показывался. Уилбур прочистил горло.

– Внимание! – произнёс он громким и твёрдым голосом. – Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, обнаружить себя, подав надлежащий знак.

Уилбур остановился и прислушался. Все животные подняли головы и уставились на него. Уилбур покраснел, но твёрдо решил вступить в контакт с неизвестным другом.

– Внимание! – сказал он. – Повторяю объявление. Прошу лицо, обратившееся ко мне вчера вечером, назвать себя, если оно действительно является моим другом!

Овцы с негодованием переглянулись.

– Не говори глупостей, Уилбур, – сказала овца-бабушка. – Если у тебя появился новый друг, ты, наверно, мешаешь ему отдыхать, а самый верный способ разрушить всякую дружбу, это разбудить своего друга рано утром, когда у него самый крепкий сон. Ты уверен, что твой друг встаёт спозаранку?

– Простите все меня, пожалуйста, – прошептал Уилбур, – я не хотел никому мешать.

Как побитый, он улёгся в навоз мордой к двери, не догадываясь, что его друг совсем близко, а овца-бабушка была права: он ещё не проснулся.

Вскоре появился Лэрви с пойлом на завтрак. Уилбур выскочил, жадно и быстро всё выхлебал и вылизал лохань. Овцы двинулись вниз по лугу, а за ними вперевалку шествовал гусак, пощипывая траву. И вот, когда Уилбур приготовился уже было к утренней дрёме, он вновь услышал тот самый голосок, который обратился к нему накануне вечером.

– Привечай, друг!

– Что за чай вдруг? – встрепенулся со сна Уилбур. – Ты где?

– "Привечай"– значит "встречай гостя", – я так люблю говорить вместо «здравствуй» или "с добрым утром". Глупое, вообще говоря, словечко, сама не знаю, как оно ко мне прилипло. А где я нахожусь, так это совсем просто. Посмотри вверх на угол двери. Я здесь. Видишь, я пряду!

Наконец, Уилбур заметил созданьице, так мило обратившееся к нему. Прямо над верхом двери была растянута большая паутина, а в ней вниз головой в верхнем углу висела громадная серая паучиха. Размером она была с каплю смолы. У неё было восемь ног, и одной из них она помахивала Уилбуру в знак дружеского приветствия.

– Теперь ты видишь меня? – спросила она.

– Ну да! – воскликнул Уилбур. – Как поживаешь? С добрым утром! Привечаю! Рад тебя видеть! Как тебя зовут? Не могла бы ты сообщить мне своё имя?

– Я – Шар-лотта, – сказала паучиха.

– Чей ты шар? – удивился Уилбур.

– Не шар, а Шарлотта А. Каватика, но для тебя – я – просто Шарлотта.

– Ты, наверно, очень красивая, – сказал Уилбур.

– Ещё какая! – согласилась паучиха. – В чём в чём, а в этом мне не откажешь.

Пауки вообще все такие милые. Я, пожалуй, не такая дородная, как некоторые, но с меня хватит. Ах, если бы я могла видеть тебя, Уилбур, так ясно, как ты видишь меня!

– А почему ты меня не видишь? Я весь тут.

– Да, ты весь тут, только я очень близорукая. Я всю жизнь была близорукой.

Иногда это хорошо, а иногда – очень плохо. Смотри, как я сейчас запеленаю эту муху.

Муха, тихо ползавшая по лоханке Уилбура, вдруг взлетела и запуталась с маху в липких нитях паутины. Она яростно била крыльями, пытаясь освободиться.

– Сперва, – сказала Шарлотта, – я на неё спикирую.

И она бросилась вниз головой прямо на муху, а пока Шарлотта падала, сзади у неё разматывалась тоненькая ниточка.

– Теперь я её закутаю. – И она ухватила муху, обмотала вокруг неё несколько витков шелка и перевернула несколько раз, чтобы та совсем не могла двигаться.

Уилбур с ужасом наблюдал эту сцену. Он едва верил своим глазам, и хотя мух он, вообще-то, недолюбливал, ему было жаль застрявшую бедняжку.

– Ну, – сказала Шарлотта, – сейчас я выпущу из неё дух, что бы ей было спокойнее, – и она укусила муху. – Теперь она уже больше ничего не почувствует.

Чудный какой у меня завтрак! И аппетит сегодня отменный!

– Ты что, ешь мух? – раскрыл пасть от удивления Уилбур.

– А как же! И мух, и жучков, и кузнечиков, моль и бабочек, таракашечек и козявочек, долгоносиков, клопов, комариков и сверчков, сороконожек и мошек-крошек – всех, кто по неосторожности запутается в мой паутине. Должна же я как-то добывать себе пропитание?

– Конечно, – согласился Уилбур. – А они вкусные?

– Восхитительные! Я, конечно, на самом деле их не ем: я их выпиваю. Я пью их кровь. Какая она вкусная! – сказала Шарлотта, и её милый голосок стал ещё тоньше и милее.

– Не смей говорить такие вещи! – простонал Уилбур. – Пожалуйста, больше не говори такого никогда!

– А почему? Это правда, и я должна говорить правду. Не то чтобы я была очень счастлива от того, что питаюсь мухами и мошками, но такой меня сделала природа.

Должен ведь паук как-то существовать: я вот – ткачиха-круглопрялка. Я плету паутину и охочусь на мух и других насекомых. И моя мама была охотницей. И мама её мамы. И всё наше семейство этим промышляет. Тысячи тысяч лет мы, пауки, ставим ловушки мошками и мушкам.

– Несчастная наследственность, – мрачно сказал Уилбур. На сердце у него было тяжело, потому что его новая подруга оказалась такой кровожадной.

– Да, так оно и есть, – согласилась Шарлотта. – А что я могу поделать? Я не знаю, как первому пауку в первые дни творения пришло в голову прясть паутину, но он занялся этим и поступил очень разумно. С тех пор все пауки должны делать то же самое. Впрочем, не так уж плоха эта доля.

– Это жестоко! – не сдавался Уилбур.

– Хорошо тебе рассуждать! – возмутилась Шарлотта. – Тебе-то еду приносят в ведёрке, а меня никто не кормит. Я сама себя обеспечиваю и живу своим умом. Я быстро соображаю, а то померла бы с голоду. Я сама должна всё рассчитывать, ловить, что ловится и хватать, что попадается. И такая уж моя судьба, дружок, что попадаются мне мушки и мошки. А, кроме того, – выразительно подчеркнула она. – разве ты не понимаешь, что если бы я не ловила мух, они расплодились бы так, что сожрали бы на земле всё живое и саму землю в придачу?

– Да? – удивился Уилбур. – Лучше б такого не случилось. От твоей паутины, пожалуй, есть польза.

Гусыня слушала всё это и гоготала про себя. "Уилбур многого не понимает в этой жизни, – думала она. – Он очень наивный поросёнок. Он даже не догадывается, что случится с ним самим поближе к Рождеству, он не знает, что Закерман и Лэрви замыслили убить его". Гусыня приподнялась и подгребла яички ещё глубже под себя, чтобы передать им всё тепло своих мягких перьев.

Шарлотта тихо постояла над мухой, готовясь полакомиться ею, а Уилбур лёг и закрыл глаза. Он устал от бессонной ночи и от волнения первой встречи с другом.

Ветерок принёс запах клевера – сладкий запах мира за забором. "Да, – подумал он.

– Теперь у меня есть друг. Но что за коварство таится в дружбе! Ведь Шарлотта безжалостна, груба, хитра и кровожадна – в ней все те черты, которые мне ненавистны. Как же мне научиться любить её, даже если она красива и умна?"

Уилбур переживал те сомнения и страхи, которые часто одолевают нас с появлением нового друга. Через какое-то время он обнаружит, что ошибался насчёт.

Шарлотты, потому что её дерзкая и безжалостная внешность скрывала доброе сердце, и до самого конца она оставалась ему преданным и верным другом.

Глава VI
ЛЕТНИЕ ДНИ

Первые летние дни на ферме – счастливейшее и благодатнейшее время года.

Расцветает сирень, наполняет воздух сладостью и увядает. Яблоневый цвет приходит вместе с сиреневым, и пчёлы снуют между яблонь. Дни становятся всё теплее и мягче. Начинаются каникулы, и у ребятишек появляется время поиграть и половить форель в ручьях. Эвери часто приносил форелек прямо в кармане: тёплых и тугих, готовых сразу на сковородку.

Занятия в школе закончились, и Ферн приходила в хлев почти каждый день, чтобы тихо посидеть на стульчике. Животные относились к ней как к своей, и овцы ложились у её ног.

В начале июля рабочих лошадей запрягли в косилку. Закерман забрался на сидение и покатил в поле. Всё утро доносилось тарахтение машины, объезжавшей луг круг за кругом, а высокая трава ложилась под ножами длинными зелёными прокосами.

На другой день, если только не случалось грозы, все выходили в поле с граблями и вилами ворошить сено, сгребать его в копны и грузить на высокий воз, а Ферн и Эвери восседали на самом его верху. Потом тёплое пахучее сено поднимали на просторный сеновал, и весь хлев превращался в волшебное ложе, устланное тимофеевкой и клевером. На нём можно было весело прыгать и спрятаться так, что никогда не найдут. Иногда Эвери попадалась травяная змейка, и он прятал её в карман с другими занятными штуковинами.

Первые летние дни – время птичьих праздников. В полях, вокруг дома, в хлеву, в лесу, на болоте – всё полно любви, песен, гнезд с яичками. На опушке леса воробей с белым горлышком (прилетел, видать, из-под самого Бостона) выкрикивает:

"Би-би-би-ди!", а на яблоне раскачивается и машет хвостом чибис:

"Чи-чи-чи-бис-бис!". И певчий дрозд, ведающий, сколь коротка и восхитительна жизнь, высвистывает: "Сви-сви-сви-сви-свей-скорей!", а в хлеву высовывались из гнезд и переругивались ласточки: "Чтоб тебя! Чтоб тебя!"

В начале лета чего только не отыщет детвора погрызть и пожевать! Налились молоком стебли одуванчиков, головки клевера клонятся от нектара, а в холодильнике полно ледяных напитков. И повсюду жизнь: даже если разорвать липкий шарик со стебля сорняка, вы найдете внутри зелёную личинку, а на нижней стороне листьев картофельной ботвы обнаружите ярко-оранжевые яички черепашки.

В один из первых дней лета вылупились из яиц гусята. В подвале хлева это стало очень важным событием. Когда оно случилось, Ферн сидела на своём стульчике.

Кроме самой гусыни, первой об этом узнала Шарлотта, а гусыня знала о том, что они появятся, ещё за день: она слышала их тонкие голосочки изнутри яичек. Детки пищали, что им ужасно тесно внутри скорлупы, и что они ждут не дождутся, когда уже можно будет пробить её и выбраться наружу. Поэтому она сидела очень тихо и болтала меньше обычного.

Когда первый гусёнок протолкался своей серо-зелёной головкой сквозь перья гусыни и высунулся наружу, Шарлотта подглядела это и тут же выступила с сообщением.

– Я уверена, – сказала она, – каждый из присутствующих будет рад узнать о том, что четыре недели неустанных трудов и терпения нашего дорогого друга, гусыни, увенчались тем результатом, который она сейчас предъявит нам. На свет появились её гусята, и я искренне поздравляю её с этим событием.

– Спа-спа-спа-сибо! – ответила гусыня, кивая и кланяясь безо всякой скромности.

– Спасибо! – сказал гусак.

– Прими мои поздравления! – выкрикнул Уилбур. – Сколько там гусят – я вижу только одного.

– Семь, – ответила гусыня.

– Здорово! – воскликнула Шарлотта. – Семь – счастливое число.

– Удача тут ни при чём, – возразила гусыня. – Всё дело в упорном труде и порядке.

Тут из своего укрытия под лоханкой Уилбура высунул нос Темплтон. Он взглянул на Ферн, а потом стал осторожно подкрадываться к гусыне, держась поближе к стенке. Все следили за ним, потому что его недолюбливали и не доверяли ему.

– Смотрите, – начал он резким голосом, – ты говоришь, что у тебя семь гусят, а ведь было восемь яичек. Что стало с восьмым? Почему из него не вылупился гусёнок?

– Наверно, в нём не было гусёнка, – предположила гусыня.

– Что ты собираешься с ним делать? – спросил Темплтон, уставясь на гусыню глазками-бусинками.

– Можешь взять его себе, – ответила гусыня. – Можешь добавить его к своей коллекции мерзостей. (У Темплтона была привычка подбирать во дворе что ни попадется и хранить это у себя дома. А подбирал он только всякую дрянь и хлам).

– Бери-бери-бери, – сказал гусак. – Кати яйцо. Только слушай, Темплтон, если ты-ты-ты-ты тут-тут-тут-тут сунешь к гусятам свою крысиную голову, я тебя, га-га-га-дина, крыльями измолочу!

Тут он распахнул свои мощные крылья и стал бить ими воздух, чтобы показать, какая в них сила. Гусь был сильный и бравый, но, сказать по правде, и ему и гусыне от присутствия Темплтона стало не по себе. Опасались они вполне резонно: ведь у крысы не было ни чести, ни совести, ни милости, ни жалости, ни дружеских чувств, ни вообще ничего возвышенного. Темплтон был способен убить гусёнка, если бы только знал, что такое сойдёт ему с лап. Все это понимали.

Широким клювом гусыня вытолкнула бесплодное яйцо из гнезда, и всё общество с отвращением смотрело, как мистер-крыс покатил его к себе. Даже Уилбур, который ел почти всё, отпрянул в ужасе: можно ли вообразить себе, чтобы кому-нибудь захотелось съесть тухлое гусиное яйцо!

– Крыса – это крыса, что с неё взять, – сказала Шарлотта и рассмеялась тоненьким звенящим смешком. – Только помните, друзья мои, если это яйцо разобьётся, мы здесь в хлеву не выдержим.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Уилбур.

– Что никто не сможет усидеть здесь из-за вони, потому что тухлое яйцо – это бомба-вонючка.

– Я не стану его разбивать, – проворчал Темплтон. – Я знаю, что делаю – я всё время занимаюсь такими вещами.

Он исчез в туннеле, подталкивая яйцо перед собой, пока не закатил его в свою нору под лоханью.

Днём, когда ветер уснул, а во дворе стало тихо и тепло, серая гусыня вывела семерых гусят в большой мир. Закерман заметил их, когда нёс обед Уилбуру.

– Привет, ребятки, – сказал он, широко улыбаясь. – Сколько тут вас – смотри-ка: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь гусят! Вот это да!

Глава VII
ДУРНЫЕ ВЕСТИ

С каждым днём Шарлотта всё больше нравилась Уилбуру. Её война с насекомыми была, как оказалось, разумной и полезной. Никто ведь на целой ферме не замолвил бы за мух доброго слова: они вечно всем досаждали. Коровы их ненавидели, а лошади – презирали, овцы же испытывали омерзение. Даже мистер и миссис Закерман постоянно на них жаловались и завешивали окна сетками.

Уилбура восхищало, как Шарлотта справлялась с делами, и особенно, что она усыпляла свою жертву перед тем, как съесть.

– Ты такая предупредительная, – сказал он ей.

– Да, – отвечала она милым музыкальным голоском, – я всегда даю им обезболивающее: это небольшая дополнительная услуга.

Шло время, и Уилбур подрастал. Теперь его основательно кормили три раза в день. Долгие часы он лежал на боку в полусне, предаваясь радужным видениям. Он был здоров и хорошо прибавлял в весе. Однажды днём, когда Ферн сидела рядом на стульчике, в хлев зашла самая старшая из овец и нанесла Уилбуру визит.

– Здравствуй! – сказала она. – Ты, кажется, неплохо поправился.

– Что есть, то есть, – согласился Уилбур. – В моём возрасте нужно набирать вес.

– А я тебе не завидую, – сказала овца. – Ты разве не догадываешься, зачем тебя откармливают?

– Нет, – ответил Уилбур.

– Не хотелось бы мне быть глашатаем недоброй вести, – сказала овца, – но тебя откармливают, чтобы зарезать. Только поэтому.

– Чтобы что?! – взвизгнул Уилбур, а Ферн окаменела на стульчике. – Зарезать.

И сделать из тебя копчёное мясо и окорок, – добавила овца. – Фермеры режут почти всех молодых кабанчиков, как только приходят настоящие холода. И созрел целый заговор, чтобы заколоть тебя к Рождеству. Все в нём участвуют: и Лэрви, и Закерман, и Джон Арабл.

– Как, и мистер Арабл? – всхлипнул Уилбур. – Папа Ферн!

– И он, конечно. Ведь когда режут свинью, все приходят на помощь. Я старуха, и что ни год, повторяется одно и то же. Мистер Арабл приходит со своим ружьём и стреляет…

– Не надо! – завизжал Уилбур. – Я не хочу умирать! Помогите! Спасите меня!

Ферн чуть не подпрыгнула, когда послышался голос.

– Успокойся, Уилбур, – сказала Шарлотта, прислушивавшаяся к этом жуткому разговору.

– Я не могу успокоиться, – визжал Уилбур, бегая по загончику. – Я не хочу, чтобы меня зарезали. Я не хочу умирать. Шарлотта, это правда, всё, что рассказала старая овца? Правда, что когда наступят холода, меня зарежут?

– Ну, – сказала паучиха, – задумчиво подтягивая свои сети, – старая овца живёт здесь давно. Она много раз видела, как появляются и как уходят весенние поросята. И если она говорит, что тебя зарежут, ей надо верить. Это самое низкое коварство, о котором я слышала. Чего только не творят люди!

Уилбур разрыдался.

– Я не хочу умирать, – стенал он, – я хочу жить здесь всегда, у этой уютной навозной кучи в кругу моих друзей. Я хочу вдыхать этот упоительный воздух и лежать на чудном солнышке.

– И, конечно, издавать свой самый очаровательный визг, – заметила старая овца.

– Я не хочу умирать! – визжал Уилбур, бросаясь на землю.

– Ты не погибнешь, – вдруг заявила Шарлотта.

– В самом деле? – воскликнул Уилбур. – Кто же спасёт меня?

– Я, – ответила Шарлотта.

– Как?

– Поживём – увидим. Только я тебя спасу, и успокойся сейчас же. Ты ревёшь, как ребёнок. Прекрати немедленно! Терпеть не могу плакс.

Глава VIII
ДОМАШНИЙ РАЗГОВОР

В воскресенье утром Ферн сидела с папой и мамой на кухне за завтраком.

Эвери уже кончил есть и пошел наверх искать свою рогатку.

– Ты знаешь, что у дяди Гомера вывелись гусята? – сказала Ферн.

– Сколько? – спросил папа.

– Семь, – ответила Ферн. – А всего было восемь яиц, но одно не проклюнулось, и гусыня сказала, что оно ей не нужно, и пусть Темплтон его заберёт.

– Что сделала гусыня? – переспросила мама, удивлённо и обеспокоено посмотрев на дочку.

– Сказала Темплтону, что ей это яйцо больше не нужно, – повторила Ферн.

– А кто такой Темплтон? – спросила мама.

– Мистер-крыс. Его у нас никто не любит.

– У вас? А кто это – "вы"? – удивилась мама.

– Ну, все, кто живёт в подвале хлева. Уилбур, и овцы, и ягнята, и гусыня, и гусь, и гусята, и Шарлотта, и я.

– Шарлотта? – ещё больше удивилась мама. – Кто такая Шарлотта?

– Лучший друг Уилбура. Страшно умная!

– А какая она из себя?

– Ну-у, – задумалась Ферн, – у неё восемь ног. Как у всех пауков, наверно.

– Шарлотта – паучиха? – удивилась мама.

Ферн кивнула:

– Большая серая паучиха. Она сплела паутину над дверью Уилбура, ловит в неё мух и высасывает из них кровь. Уилбур обожает её.

– В самом деле? – спросила мама рассеянно.

Она пристально и с беспокойством разглядывала Ферн.

– Конечно, Уилбур обожает Шарлотту, – подтвердила Ферн. – А ты знаешь, что сказала Шарлотта, когда вылупились гусята?

– Понятия не имею, расскажи нам.

– Ну, когда первый гусёнок высунул головку из-под гусыни, я сидела на стульчике в углу, а Шарлотта была в своей паутине. Так она выступила с речью.

Знаешь, как она сказала: "Я уверена, каждый из присутствующих будет рад узнать о том, что четыре недели неустанных трудов и терпения нашего дорогого друга, гусыни, увенчались тем результатом, который она сейчас предъявит нам?" Правда ведь, она нашла очень верные слова?

– Лучше не скажешь, – согласилась мама. – А теперь, Ферн, пора собираться в воскресную школу. Поторопи Эвери, а после обеда ты мне расскажешь обо всём, что делается в хлеву у дяди Гомера. Ты ведь там бываешь очень часто – почти каждый день?

– Мне там нравится, – ответила Шарлотта, вытерла рот и побежала наверх.

Когда она ушла, миссис Арабл тихо обратилась к мужу:

– Я боюсь за Ферн: ты слышал, какую чушь она плела о животных, будто они говорят?

Мистер Арабл усмехнулся:

– А может, и вправду говорят. Мне иногда самому так кажется. Не бойся за Ферн – просто у неё живое воображение. Дети многое слышат.

– Всё равно мне за неё страшно. Я посоветуюсь с доктором Дорианом. Он любит Ферн почти как мы, и он должен знать, как странно она ведёт себя из-за поросёнка и всего этого. Мне кажется, это ненормально. Ты сам прекрасно знаешь, что животные не разговаривают.

– А, может быть, у нашей Ферн просто ушки лучше? – опять усмехнулся папа.