Текст книги "Снова в дураках"
Автор книги: Элоиза Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
– Идите сюда, – сказал Тобиас, отводя в сторону занавес и связывая его так, чтобы проход был открыт. – У нас имеется прекрасный вид, и мы – одни. – Городская площадь, час или два назад полностью забитая разноцветьем толкающихся людских масс, опустела также быстро, как набежали тучи на прежде синее безоблачное небо.
– Кресло, миледи, – сказал Тобиас, подтаскивая ближе к входу обветшалую кушетку. Женевьева бросила на нее подозрительный взгляд, но затем все же села. Небо утратило свой жемчужно-серый цвет, и теперь более темные синие тучи мчались по нему с такой скоростью, словно и они сами пытались вернуться домой до того, как хлынет дождь. Странный свет сделал место действия еще более интригующим.
Тобиас сел рядом с Женевьевой и вытянул ноги. Через мгновение он открыл купленную бутылку и разлил вино по кружкам, приобретенным вместе с ним. Одну из кружек он вручил Женевьеве так изящно, словно она была из самого тонкого хрусталя, а вовсе не из олова.
Женевьевы сделала глоток. Возможно, ей это было в новинку, но вино оставило на языке чувство легкого взрыва, как если бы это было шампанское, хотя и слегка выдохшееся. Где-то у ее туфель снова начал фыркать и сопеть поросенок, так что Женевьева подтянула ноги на кушетку (леди никогда не сидит ни в каком другом положении, кроме приличного!), искоса из-под ресниц поглядывая на Тобиаса. Он вытащил пирог с бараниной и разломил его пополам. Ни о чем не спрашивая, половинку он вручил ей. Та все еще была теплой, и от нее исходил соблазнительный запах.
Леди никогда не едят на улице! Женевьева откусила кусок. Ах, это было так вкусно, что она откусила еще. Теперь дождь уже сбивал с ног, и единственными людьми, все еще отважно остававшимися на площади, были ребятишки, играющие в энергичную игру, в которой команды, похоже, назывались в честь королевы Марии[19][19]
Возможные Марии:
Мария I Тюдор – (18 февраля 1516 – 17 ноября 1558 г.), королева Англии с 19 июля 1553 г.
Также известная как Мария Кровавая (или Кровавая Мэри), Мария Католичка.
Этой королеве не поставили ни одного памятника на родине, её имя ассоциируется с кровавыми расправами, день её смерти (и одновременно день восшествия на престол Елизаветы I) отмечали в стране как национальный праздник.
Мария II – (англ. Mary II, 30 апреля 1662– 28 декабря 1694) – королева Англии и Шотландии с 1689, из династии Стюартов (соправительница своего мужа Вильгельма III Оранского).
Во время совместного правления Вильгельма и Марии был принят Билль о правах 1689 и проведено усовершенствование правовой системы Британии.
[Закрыть] и лорда Спенсера[20][20]
Возможный Спенсер:
Первое правительство вигов, созданное в 1717 г., возглавил Чарльз Спенсер, граф Сандерленд, быстро оттеснивший своих конкурентов, Роберта Уолпола, Чарльза Таунсенда и Джеймса Стэнхоупа. Однако в 1719 он оказался замешан в афере с Южной Морской компанией, приведшей к экономическому кризису, и ушел в отставку.
[Закрыть]. Мальчишки отбегали на некоторое расстояние и с невероятным энтузиазмом вопили: «Прибыл Спенсер» или «Прибыла Мария», при этом раздуваясь от важности настолько, насколько это вообще было возможно.
Тобиас подтянул Женевьеву к своему плечу. Она услышала слабый негодующий визг, это он отпихнул поросенка подальше от своих ботинок. Кроме этого визга, слышны были только слабеющие выкрики мальчишек и звуки, издаваемые серебристыми струями дождя, наклонно бьющими по земле и отскакивающими в разные стороны.
– Я хочу поцеловать вас, – внезапно произнес Тобиас.
Женевьева положила голову ему на плечо, она подумала о том же, хотя, конечно, все это происходило из-за ностальгии. Ведь она отчаянно влюблена в Фелтона. Но Фелтон и все его изысканные манеры казались сейчас такими далекими. А потому она просто подняла лицо навстречу Тобиасу.
Повторного приглашения Тобиасу не потребовалось. Его голова закрыла собой дождь еще до того, как Женевьева успела прикрыть глаза. Если леди никогда не едят на публике, то они, определенно, и не...
Но мысль уже где-то затерялась. Его греховно сладкие губы коснулись ее, и эта варварская сладость окончательно расплавила ее всю, оставив на поверхности лишь ощущение их близости.
– Тобиас, – выдохнула она, запустив руки в его волосы и притягивая его как можно ближе. Он вовсе не возражал против подобной дерзости, а лишь застонал и посадил ее себе на колени. Тонкий муслин платья Женевьевы позволил ей очень точно определить, что он чувствует. Сила обнимающих ее рук, едва слышный стон, вырвавшийся из его горла, то, как его губы оторвались от ее, чтобы продегустировать ее щечку, ее бровь, ее мочку уха – все это говорило о многом.
Женевьева дрожала. Единственное, что было видно за дверью – занавес серебряного дождя. Их никто не мог увидеть, как и они сами не могли никого рассмотреть. Было похоже, что мир сузился до губ Тобиаса, целующих ее снова и снова, до этих его локонов, скользящих между ее пальцев. В голове Женевьевы появились мысли, вовсе не присущие благовоспитанной леди – вне всяких границ светского благонравного поведения! Прикоснись ко мне? Ни одна леди ни за что не сказала бы подобного. Почему его руки до сих пор находятся на ее плечах, когда ей хочется... ей хочется... Ни одна леди не захочет ничего подобного!
– Тобиас, – услышала Женевьева свой приглушенный шепот.
Ответ был невнятен, больше похож на мурлыканье, чем на слова.
Она схватила его за руку. Он немедленно отстранился и посмотрел вниз, на нее. Его лицо скрывала тень.
– Женевьева? – спросил Тобиас.
Она мгновенно поняла, о чем он подумал: будто она хотела, чтобы он прекратил ее целовать. Рискнул бы выйти под холодный ливень и вернулся с каретой. Ни слова не говоря, только удерживая его взгляд, она медленно, очень медленно прижала его руку к своей груди. Ее щеки горели, но, заглянув в его глаза, она осознала, что всякая благовоспитанность – это всего лишь глупое, никчемное слово.
– Ах, Женевьева, – выдохнул Тобиас где-то возле ее рта, его рука удобнее устроилась на ее груди. Она с трудом дышала прямо ему в рот, чувствуя, как напрягся ее сосок под его ладонью, а вслед за этим горячая слабость разлилась между ног. – Ты меня убиваешь, – произнес он осипшим голосом, в котором чувствовалось безграничное желание.
Она сразу же поняла его, раздвинула ноги, почувствовав влагу, и откинулась назад на его руках, наблюдая за тем, как его глаза с трудом отрываются от ее груди.
Тобиас встал и резко задернул алые занавески, отделив палатку "Заклинателя Змеи" от остальной части мира, утонувшей в дожде. Проникающий сквозь занавески свет окрасился в розовые тона, разливая жар по их одежде. Тобиас скинул жакет. После чего нагнулся, целуя шею Женевьевы. Она откинула голову назад, открывая его взору арку из сливочной кожи, водопад золотистых волос и тело, с напряжением ждущее его прикосновений.
Когда она одевалась, ей и в голову не приходило, что ее простое платье, – о, так просто одеваемое, – столь же легко снять. Ни одной леди не могут прийти в голову такие мысли.
– Ты так на меня смотришь, – сказала она, запинаясь, – так смотришь...
Он поднял голову.
– Словно ты – это все, что я хочу, Женевьева? Словно я готов навсегда преклонить свою голову на твою грудь?
Слова душили ее, не давая вздохнуть.
– Как будто ты – Святая Чаша Грааля, – продолжал он, и его надтреснутый голос не оставлял никаких сомнений. – Чаша блаженства, в поисках которой я прошел многие сотни миль. В первый раз я нашел тебя так легко...
Слова кружили Женевьеве голову. Его губы исследовали изгиб ее груди, а затем... затем он начал посасывать ее сосок, как недавно делал это с цветком жимолости. Из ее горла вырвался тихий стон, и он принялся сосать еще усерднее.
– Моя медовая жимолость, – хрипло прошептал он. – Медовая сладкая Женевьева.
Однажды это уже случилось, целых семь лет назад, и оставило о себе много плачевных воспоминаний, лежащих между... но Женевьева точно знала, что сейчас должно произойти. Он будет ее. Семь лет назад, как только она оказалась в карете рядом с Тобиасом, ее одежда мгновенно исчезла. Конечно, тогда это принесло ей боль. Но сейчас Женевьева совершенно не волновалась об этом. Да здравствует боль! Все что угодно, лишь бы удовлетворить это жгучее желание. Она нетерпеливо потянула Тобиаса.
– Не торопись, помедленнее, – пробормотал он. Но Женевьева не хотела медленнее. Она хотела скорости и жара страсти, всех тех вещей, что помнила до сих пор.
– Нет! – возмутилась она. И тут же смело рванула его белую рубашку. Его кожа горела от ее прикосновений, его мускулы подергивались под ее пальцами, великолепно демонстрируя его силу.
– Я хочу тебя, Женевьева, – прохрипел он, и его рубашка отлетела в сторону...
– Ты стал намного красивее, чем когда был мальчишкой, – прошептала она, с благоговением исследуя его своей рукой. Его кожа имела золотисто-коричневый оттенок, приобретенный под индийским солнцем, тело принадлежало большому и сильному мужчине. Ее прикосновения заставляли его дрожать, а когда ее пальцы добрались до его сосков, он вздрогнул. Женевьева забыла о себе, затерявшись в диком потоке, несущимся по ее венам, как терпкое вино, как ветер, что бил им в лицо, когда они катались на "Летающих Лодках".
Она подалась вперед и прошлась губами по его плоскому соску, пробуя его на вкус кончиком языка, в ответ раздался резкий стон. Она мягко рассмеялась, празднуя одержанную победу. На сей раз она сама была нападающей стороной! Она уже не та чувствительная мисс, погружаемая в счастливое забытье любым касанием его пальца. Она... Она... Она...
Его рука, ласкающая ее ногу, вызвала в ней чувственный шок, заставивший ее тело изгибаться и корчиться; всякие связные мысли вновь покинули ее голову. Она его остановит, конечно, она это сделает! Но возникло одно препятствие: ах, если бы он не пил мед из ее груди, и эта сладость, этот мед, не распространились бы по ее венам, не давая двинуть ногами. Она помнила это. Этот яд, это нездоровое желание, раздвинувшее для него ее ноги, желание неизвестно чего, отринувшее далеко-далеко все правила ее предыдущей жизни и бросившее ее в карету, направляющуюся в Гретна-Грин.
Его рука поднялась выше ее подвязки, коснувшись голой кожи, которая еще никогда не казалась настолько мягкой. Казалось, Женевьева словно ощущала это через Тобиаса, будто это вовсе не его рука, а ее, скользила по коже столь же гладкой, как у младенца, постепенно сдвигаясь на внутренню сторону, погружая один палец в...
Женевьева выгнула спину. Его губы вновь захватили ее, быстро и безжалостно, а его рука все еще находилась там, где никто и никогда не касался ее, кроме него. Все, что ей оставалось, это обхватить руками шею Тобиаса настолько крепко, насколько ей хватило сил, поскольку трепет возбуждения усиливался, почти пугающе разрастаясь и распространяясь вниз по ногам, заставляя сопротивляться его пальцам... Это было гораздо лучше, чем семь лет назад. Это стоило загубленной репутации. Это стоило всего. Даже Эразмуса.
И затем – какое блаженство! – там уже была не рука Тобиаса, а он сам, вошедший в нее со стоном, вырвавшимся из его горла. Она замерла.
– Женевьева? Тебе больно?
Нет, он не причинил ей боли. Просто... просто она почувствовала его – неясное, восхитительное чувство, словно она являлась частью Тобиаса. Женевьева ощутила вкус собственных слез.
– Женевьева? – Его голос был напряжен, похоже, он сжал зубы. И он не двигался.
Тогда она сама начала двигаться под ним: выше и выше, искры наслаждения достигли пальцев ног. Снова вверх, и еще раз. И тут со стоном удовольствия к ней присоединился Тобиас, погружаясь в нее так, словно перестал себя конролировать, перестал ощущать границы между его и ее телами. Жидкое золото прокатилось по ее ногам, подобно вспышке летней молнии. Женевьева последний раз выгнулась под Тобиасом, содрогаясь и дрожа, и успев выкрикнуть его имя прежде...
Взрыв удовольствия накрыл ее с головой, и она утонула в нем, ощущая пульсацию даже в кончиках пальцев. Женевьева вскрикнула, спрятав лицо на груди Тобиаса, и позволила блаженству охватить все ее тело, огненные волны наслаждения накатывали снова и снова, прежде чем окончательно затихнуть.
После она даже не открыла глаз, слишком усталая, слишком слабая и слишком горячая. Казалось, он это понимал. Она лежала, чувствуя, как ее волосы прилипли ко лбу, а к глазам подступают слезы. Он поцеловал ее щеку, ее губы, ее шею. Она все еще не открывала глаз. Тогда он начал застегивать ей платье, очень аккуратно и очень ласково.
Несколько секунд спустя Женевьева услышала, что Тобиас открыл занавески. Похоже, дождь почти прекратился, но она не станет... она не может открыть глаза. Это означало бы возврат к действительности, к необходимости принять горькую правду. Она снова обесчещена.
Как после этого она может выйти замуж за Фелтона? Снова обесчещена. Снова. Возможно, она так бы и продолжала лежать на этой потрепанной кушетке, не желая возвращаться к своей разбитой жизни. Но тут вернулся Тобиас и, приподняв ее, прижал к своей груди явно неподобающим образом. Но, будучи и так обесчещенной, ей казалось бессмысленным умолять его об осмотрительности.
Когда он, наконец, заговорил, его голос все еще срывался – последствия испытанной эйфории.
– В следующий раз, Женевьева, нам лучше найти подходящую кровать. На ней мы могли бы заняться любовью медленно, для разнообразия.
Она откинулась назад и не позволила вырваться замечанию, пришедшему на ум. Насколько медленно они могли бы это проделать? До того, как вообще отказаться от каких-либо попыток, Эразмус опускал все те предварительные ласки, что использовал Тобиас, он лишь пытался сразу же взять его... его инструмент и разместить в ней.
Прошло немного времени, и Женевьева наконец почувствовала, что ее сердце с безумного темпа перешло на более медленный. Тобиас кончиком пальца вычерчивал круги на ее плече.
– У меня такое чувство, что ты не занималась любовью с тех самых пор, как мы путешествовали в Гретна-Грин, – сказал он ей.
– На самом деле Эразмус... – начала она, удивившись, что ее голос все еще тонок и едва слышен.
– Он был неспособен?
– Он пробовал. – Женевьева попыталась его оправдать, чувствуя странную обязанность сделать это. Эразмус хоть и был далеко не замечательным мужем, но все же относился к ней по-доброму ровно настолько, насколько понимал, что такое доброта.
– Хм-м! – отозвался Тобиас и подхватил рукой ее ступню. – У тебя прекрасные, тонкие ступни, Женевьева, – констатировал он. – Пальчики английской леди, в этом не может быть сомнений.
– Леди не ведут себя так, как я, – произнесла она, открывая глаза.
– Те, что нашли свое счастье, ведут, – возразил он, и радостное настроение в его голосе бальзамом пролилось на ее раны.
– Как ты можешь что-то утверждать об английских леди? Ты, много лет проживший в Индии.
– Хорошо, пусть так, я ничего не утверждаю, – согласился он. – Ты – первая и единственная леди, которую я любил, Женевьева.
– Тем не менее, полагаю, ты встречался с сотней индийских принцесс. – В "Таймс" она прочла длинный отчет о визите индийского раджи и его изысканной невесты.
– Ты интересуешся, не содержал ли я гарем? – Он начал щекотать ей ноги. Она подвернула пальцы, сопротивляясь.
– И что?
– Нет, – ответил он, затем добавил: – Гаремы существуют в другой части света, Женевьева, никак не в Индии. И все же я встречал нескольких великолепных женщин. Все они были леди, хотя и не родились в Англии.
Женевьеве расхотелось продолжать этот разговор.
– Сколько сейчас времени, как вы думаете?
– Около восьми, – спокойно ответил он.
– Восемь! – Она села прямо. – Фелтон заезжал за мной в шесть!
– Тебя там не было, – заметил Тобиас.
Она дернула свою ногу, пытаясь освободить ее из его руки, но он не отпустил.
– Теперь ты выйдешь за меня, Женевьева.
Возражение уже было готово было сорваться с ее губ, но тут же умерло. Ну конечно, теперь она должна выйти замуж за Тобиаса. Право стать женой Фелтона она потеряла.
Тобиас посмотрел на нее, и его сердце упало. Совершенно очевидно, Женевьева задумалась, а она не должна была бы этого делать.
– Он же на самом деле тебя не хочет, – попытался объяснить Тобиас как можно мягче. – Женевьева, для Фелтона ты – очередное приобретение, а не женщина, которую следует любить.
– Ерунда! – воскликнула она.
И что-то в ее голосе заставило Тобиаса почувствовать панику, а затем возмутиться.
– Он поместил бы тебя на каминную полку, чтобы все восхищались его покупкой, – настаивал он.
– Нет, он не такой, – ответила Женевьева, в ее голосе было столько грусти, что Тобиас еле сдержался, чтобы не встряхнуть ее. Он поставил ее на ноги и, подведя к двери, стал смотреть на площадь. Страх всегда заставлял Тобиаса сердиться.
– Ты знаешь, что бы тебя ожидало, если бы ты вышла замуж за Фелтона? – не оборачиваясь, спросил он. – Ты стала бы точно такой же вещью, какой являлась все те шесть лет, будучи замужем за Малкастером. Собственность старика. Похоже, Малкастер считал тебя следующим из удачных приобретений после фарфоровой пастушки, также и Фелтон – он стал бы сдувать с тебя пыль и уподобил бы изящной статуэтке.
– Фелтон не старик! Как ты смеешь говорить такие вещи?
– Но его действия говорят об обратном, – проворчал Тобиас. – Он выглядит, по крайней мере, лет на сорок.
– Ему ровно тридцать два, – сообщила Женевьева.
Тобиас обернулся и, прислонясь к дверному проему, наблюдал за безуспешными попытками Женевьевы справиться со своими восхитительными локонами, разметавшимися в полном беспорядке и никак не желавшими укладываться в аккуратный узел на затылке.
– Должна же быть какая-то причина, заставляющая его так усердно прилизывать свои волосы, – злорадно заметил Тобиас. – Похоже, он скрывает лысеющий затылок.
– Да, ты ревнуешь! – воскликнула Женевьева, бросив на него сердитый взгляд.
– Только не к нему, – парировал Тобиас. – Если ты помнишь, я тебя поимел.
– Ты невероятно грубый... пошлый мерзавец! – истерично взвизгнула Женевьева, внезапно бросаясь к нему и с силой ударяя кулаком в грудь.
Тобиас наблюдал, как Женевьева продолжает колотить его, а ее волосы, выбившиеся из узла, свободным потоком струятся по плечам, и понял, что она – вечный источник его желания, которому не суждено иссякнуть.
– Женевьева, – сказал он, хватая ее за руки, чтобы ей пришлось его выслушать. Она продолжала извиваться, пытаясь вырваться, в ее глазах блестели слезы. – Прости меня.
– Что?
– Прости меня, – повторил он, и каждой клеточкой своего сердца он хотел именно этого. – Мы не должны были заниматься любовью. Ты имела полное право выйти замуж за Фелтона.
Она остановилась и подозрительно взглянула на него. Той боли, что затаилась в этих зеленовато-серых глазах, было достаточно, чтобы взреветь от гнева. Но он лишь стоял, держа ее тонкие запястья в своих огромных ручищах.
– Это не только твоя вина. Я могла тебя остановить.
Боль в ее голосе была подобна кинжалу. Он не мог этого вынести.
– Он не достоин тебя, Женевьева! – Эта правда разрывала ему грудь.
– Не говори мне о его сомнительных деловых операциях, – устало произнесла она, отворачиваясь от него. Он позволил ей отойти, не протестуя. – В течение шести лет я была замужем за одним из самых алчных мужчин во всей Англии. И теперь я прекрасно могу распознать любую противозаконную деятельность. Иногда Фелтон может отойти в сторону от буквы закона, но он никогда не опускается до по-настоящему низких методов.
И это было действительно так.
– Но он тебя не хочет.
Женевьева рассмеялась, но смех вышел невеселым.
– Теперь-то уж, конечно, не захочет.
– Я знаю, что говорю, – в отчаянии воскликнул Тобиас. Понимание того, что он допустил наихудшую ошибку в своей жизни, медленно заполняло его мысли. Лишив Женевьеву возможности самой сделать выбор между ним и Фелтоном, он сам разрушил их будущий брак. Теперь, даже выйдя за него замуж, она всегда в самом дальнем уголке своего сердца будет тосковать по этому прилизанному ублюдку. Страх сделал его голос резким. – Я могу тебе показать, – предложил он.
– Что это значит? Что ты мне можешь показать?
Женевьева повернулась спиной к Тобиасу и оперлась о дверной проем. Изгиб ее шеи, едва видный из-под узла волос, заставил его ощутить внезапный прилив желания. Там, за ней, все еще шел дождь, но мелкий и слабый. Мальчишки разбежались по домам, на огромной площади лишь несколько птиц клевали какие-то крошки, не обращая внимания на капли дождя, стекающие по их клювам.
Он не пытался коснуться ее.
– Я могу продемонстрировать тебе, очень ясно продемонстрировать, что Фелтон не любит тебя так, как ты того ожидаешь.
– Как? Доказав мне, что у него есть любовница? – спросила она, не потрудившись посмотреть на Тобиаса. – Это не важно.
– Что это значит – это не важно? – взревел Тобиас, разворачивая ее к себе лицом. – Ты не против иметь мужа, у которого будет любовница? И даже в нашем браке? Мы поженимся, и каждый четверг я смогу проводить ночь с милой маленькой французской распутницей, а ты не разразишься проклятьями? Ты это хотела мне сказать?
Женевьева сузила глаза.
– Если ты уйдешь к некой милой французской распутнице, я совершенно уверена, что смогу развлечься и без тебя! – парировала она.
Тобиас открыл было рот, чтобы взреветь от негодования, но передумал.
– Ты не ответила на мой вопрос. Хочешь ли ты убедиться, что Фелтон не испытывает к тебе надлежащих чувств?
– Он их испытывает, но теперь это не имеет значения, – Женевьева упорно продолжала придерживаться своего мнения. – Просто он не выражает их столь же бурно, как ты. Он – джентльмен.
– Так мы попробуем в этом убедиться или нет? – настаивал Тобиас.
Женевьева прикусила губу. Тобиас явно разгневан, хотя с какой стати он должен сердиться, ведь это она потеряла своего fiancé[21][21]
fiancé – (франц.) жених
[Закрыть], разве нет?
– Я могу доказать тебе, что твоему так называемому джентльмену нет до тебя никакого дела, – отрывисто заявил он.
– Прекрасно, – резко ответила Женевьева. – Отлично! Показывай. Сможешь доказать это сегодня вечером?
– Пожалуй, сегодня проблематично, ведь Фелтон собирается провести вечер с тобой, – ответил Тобиас, пожимая плечами. – Почему бы не договориться на завтра, например, днем в моей гостинице? – Он осмотрел балаган. – Очень сожалею, но наш поросенок не сможет к нам присоединиться, поскольку спасся бегством, пока мы были заняты другими делами.
Женевьева также огляделась.
– О, нет! Что он будет есть?
– Он – свинья, – сказал Тобиас. – Он что-нибудь найдет. Так мы идем? Кажется, дождь почти кончился.
Они обошли площадь. Поросенка нигде не было видно. Ботинки Женевьевы пришли в негодность. Все одно к одному, решила Женевьева – вся ее жизнь разрушена. Изящные, красивые ботиночки погибли, жизнь загублена, и теперь она выходит замуж за огромную грубую скотину вместо изысканного, искушенного Фелтона.
К счастью, ветер продолжал раскачивать дубовые деревья, щедро разбрызгивая вокруг остатки дождя. Теплые капли слез смешались на лице Женевьевы с холодной водой, но вряд ли кому-то удалось бы это понять.
