Текст книги "Снова в дураках"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 4

– Это прекрасно! – воскликнула Женевьева, осматривая столовую. – Я никогда не видела обои такого сочного оттенка. Это абрикос?

– Что-то в этом роде, – откликнулся Тобиас.

Он следовал за ней с лампой Арганда[8][8]
  Лампа Арганда (Francois-Pierre-Ami Argand) – Век современного освещения начался с изобретения масляных ламп, которые приобрели свою наиболее совершенную форму стараниями швейцарца Ами Арганда (1755-1803), жившего в Лондоне и получившего патент на свое изобретение в 1784 г. Его изобретение заключалось в том, чтобы избежать лишнего горения топлива, приводившего к выделению дыма и сажи. Арганд предложил направить один поток воздуха в центр пламени, а второй – мимо пламени при помощи «лампового стекла, колпака, наконечника, воронки или трубки», которые обеспечивали бы воздушную тягу. Его лампа была снабжена трубчатым фитилем; воздух всасывался с боков сквозь середину трубки, обеспечивая яркое и почти бездымное пламя. Позднее в лампе Арганда начали использовать керосин, что еще повысило качество пламени.
  Лампа Арганда на портрете Джеймса Пила (James Peale) его брата Чарлза Уилсона Пила (Charles Willson Peale), 1822 :


[Закрыть], держа ее так, чтобы Женевьева могла смотреть на стены, а он мог смотреть на нее. Волосы Женевьевы были намного прекраснее, чем обивка стен. Абрикосы и подсолнухи, смешанные с небольшим количеством сливок. Ее лицо оставалось столь же восхитительным, как и в его воспоминаниях, особенно ее серо-зеленые глаза. В них все также пылала страсть, которая в ранней юности дополнялась наивным простодушием. Теперь же эта пылкость чувств смешивалась с соблазнительным намеком на нечто большее.

– Конечно, вам необходима мебель, – продолжила она. – Я знаю одного краснодеревщика, Джорджа Баллока[9][9]
  Джордж Балок – George Bullock (1777 – 1818) – самый влиятельный краснодеревщик начала XIX века. За свою короткую жизнь он сделал блестящую карьеру. Сначала он стал знаменитым художником, а затем выдающимся краснодеревщиком. Особых успехов он добился в усовершенствованной и изящной инкрустации. Начал он свою работу в Ливерпуле, позже переехал в Лондон.
  Столик для игр:
  Кабинет:


[Закрыть], на Тентерден-стрит, у которого можно приобрести красивые вещи.

– У меня уже есть кое-что из мебели, ее скоро доставят из Индии, так же как ковры, чайные принадлежности и некоторые другие мелочи.

– О, это замечательно! У моей подруги Кэролы есть великолепный ковер из Индии таких ярких цветов, как на кашемировой шали[10][10]
  Кашемировая шаль – В Европе шали появились в конце XVIII века и поначалу имели только восточное происхождение, так как вывозились из английских колоний в Индии. Они назывались кашмирскими (или кашемировыми), поскольку изготавливались в долине Кашмира в Индии с XV века из тончайшей шерсти тибетских коз. Говорят, что первую такую шаль привез во Францию Наполеон Бонапарт в подарок для Жозефины Богарне в 1798 году по возвращении из египетского похода. Но в начале XIX столетия обзавестись кашемировыми шалями могли лишь очень богатые люди, ибо стоили они от семи до пятнадцати тысяч франков. Иначе говоря, цена этой детали туалета превышала стоимость всего остального костюма и свидетельствовала о высоком имущественном положении ее носительницы.


[Закрыть].

– Я надеюсь, что моя жена придаст всему этому новый блеск, – сказал Тобиас, входя за Женевьевой в бальный зал.

– Ваша жена? – спросила она. – Но вы должны приобрести хоть какую-то мебель уже сейчас. Вы же знаете, что нельзя найти жену вот так в один день.

"Нельзя?" – подумал Тобиас, любуясь видом ее очаровательной круглой попки, в то время как она подалась вперед и с усилием дернула одно из высоких окон, находящихся в комнате.

– Они открываются? – спросила Женевьева.

– Они выходят в сад, – ответил он, подходя к ней и резко поворачивая ручку окна. Оно распахнулось, и легкий порыв ветра принес с собой ночные ароматы.

– Как восхитительно пахнет! – воскликнула Женевьева.

– Это жимолость[11][11]
  Жимолость – (Lonicera) – названа по имени немецкого ботаника Адама Лоницера, жившего в XVI в. Известно свыше 150 видов.


[Закрыть]. Она распускается по ночам. – Он не стал уточнять, что именно этот сад заставил его купить и весь дом. Ему не хватало буйной красоты индийских цветов.

Женевьева танцующей походкой миновала двери и окунулась в ночь, и в этот самый момент Тобиас понял, что она ни капельки не изменилась за прошедшие годы. Возможно, она и приобрела элегантность tres-grande dame[12][12]
  tres-grande dame – (фр.) весьма знатная дама


[Закрыть], но в ней все еще чувствовался избыток неудержимой жизненной энергии, который и заставил ее сесть с ним в карету в свои восемнадцать лет. Он никогда не забудет тот миг, когда увидел ее впервые. Это случилось на скучнейшем из вечеров, посетить который своих троих сыновей заставил их отец, поскольку был должен отцу Женевьевы достаточно много денег. Дерби Старший задолжал очень существенные суммы всем, кому было возможно в пределах пятидесяти миль от их дома.

– Если один из вас сможет жениться на его девчонке, – напутствовал их отец, – мы схватим удачу за хвост.

Тобиас полагал, что данный комментарий по большей части адресовался Саймону, его старшему брату. Саймон являлся наследником отца и уже был самым безукоризненным и изысканным джентльменом, чем любой другой по их сторону от Лондона. Принимая во внимание, что он и Джайлс слыли известными в округе драчунами, едва ли их можно было заманить в бальные залы. Они всего лишь являлись младшими сыновьями закоренелого игрока, который всегда проигрывал. Какой отец захотел бы такого зятя?

Зато она захотела. Он отправился на вечеринку, приготовившись вынести двадцать минут пустопорожних напыщенных разговоров, и вдруг увидел девушку, стоявшую возле фортепьяно и смотревшую на него. Женевьева оказалась самой красивой из всех когда-либо виденных им женщин. Ему потребовалось ровно две секунды, чтобы пробраться от двери к ней поближе, и как только ее зеленовато-серые глаза улыбнулись ему, он пропал навсегда. На ее лице читались явный интерес, удовольствие и... желание. Возможно, он тогда был очень молод, но совсем не глуп.

Три часа спустя они украдкой покинули дом со всеми его и Джайлса деньгами, лежащими в кармане Тобиаса... Еще час спустя они мчались по дороге в наемном экипаже... А спустя еще шесть часов отец Женевьевы нагнал их. Но до этого...

Да, у него были годы, чтобы вспоминать о том, что произошло за эти шесть часов.

Ему все еще трудно поверить, что он снова видит Женевьеву. Вот она, стоит возле белоснежной жимолости, купающейся в лунном свете. И, похоже, вовсе не жаждет вновь отправиться с ним в Гретна-Грин. Она считает, что влюблена в Фелтона. И этот ублюдок, очевидно, настолько в ней уверен, что даже ни на минуту не задумался, отсылая ее домой с соперником. Но ведь это она целовала его в карете. А теперь Женевьева делает вид, что данного эпизода никогда не существовало, но каждая частичка тела Тобиаса уверяла его в обратном.

– Ваши волосы все также исключительно красивы, – сказал он, протягивая руку, чтобы дотронуться до них. Длинные вьющиеся пряди сбегали вниз по ее спине, переливаясь всеми возможными оттенками от коричневого до золотого, словно бурые камни смешали с золотом.

Она обернулась, ветка жимолости прильнула к ее лицу.

– Этот сад стоит целого дома! – воскликнула она, не обратив никакого внимания на его комплимент. Он помнил, что лесть ее никогда не интересовала.

– Вы знаете, за что жимолость получила свое название? – спросил он.

– Нет, – ответила она, и в ее глазах сверкнул интерес.

Он сорвал один цветок и шагнул к ней ближе.

– За то, что ее цветы имеют сладкий вкус[13][13]
  Жимолость  – по-английски honeysuckle: honey – мед, suckle – кормить (вскармливать грудью), сосать


[Закрыть], – сказал он, слегка касаясь белыми лепестками ее губ.

Она нахмурилась.

– Очень смешно. Это всего лишь цветок. Кому придет в голову есть цветы.

Он перевернул растение и показал ей его самое узкое место.

– Вкусите это, Женевьева.

– Я прошу вас прекратить обращаться ко мне так неофициально! – резко высказалась она, явно полная любопытства, но не желающая никакой интимности.

Тобиас провел узким соцветием по линии ее губ.

– Насладитесь же.

Его голос был таким же низким и густым, как серо-синее небо над ними.

– Я не ем цветов! – упрямо твердила она, отталкивая его руку.

– Это делается так. – Он поместил цветок между своими губами, и капля сладкого нектара скатилась ему в рот. – Вот так, попробуйте. – Он положил свою большую ладонь ей на затылок, на эти великолепные волосы, и подтянул ее к себе. – Ну же, попробуйте!

Его губы коснулись ее, затем приоткрылись, приглашая вкусить цветочный нектар, и она... – о, его Женевьева никогда не станет сопротивляться такому подарку – ее язык с тихим вздохом проскользнул в его рот. Сладость цветка ушла, но сладость губ Женевьевы могла заставить его наслаждаться ею всю ночь. Жимолость оказалась между их телами, зажатая между его грудью и ее. Руки Женевьевы взлетели к волосам Тобиаса и притянули его ближе.

Желание пробежало по его венам, как тягучий мед, как пьянящий аромат смятых цветов. Он обхватил лицо Женевьевы ладонями и поцеловал ее бесконечно долгим поцелуем, молча и страстно задавая вопрос, на который не имел никакого права.

Голова у Женевьевы закружилась, и она снова перестала о чем-либо думать. Здесь и сейчас был только Тобиас, и вкус его рта, и ощущение его рук на лице, держащих ее так нежно и ласково, словно она была некой драгоценностью, в то время как его губы производили разрушающие ее действия. Тело Тобиаса было большим и горячим, через шелк своего платья она чувствовала все выпуклости его железных мускулов, а также... также некие выпуклости, приносящие наслаждение. Ощущения были очень смутными, основанными на поцелуях тех кратких шести часов, закончившихся несколько лет назад. Но память о них неумолимо к ней возвращалась: твердость тела Тобиаса, и нечто похожее на ворчание, рождаемое его горлом, и способ... да, способ, которым он обхватил ее своими руками и затем уложил на сиденье кареты. За исключением того, что вместо жесткого сиденья под ней вдруг оказался мягкий ковер из травы, а вокруг чувствовался запах цветов, и слышалось неясное пение какой-то птицы, забывшей вовремя лечь спать.

Она тоже что-то забыла, но сейчас это не имело значения, не тогда, когда у нее был Тобиас, были его руки, его нога... это ощущение было настолько всепоглощающим, что Женевьева выгнулась к нему, дрожа от тоски по тому чувству, которое едва помнила, но которое охватывало подобно пламени.

Он что-то говорил, и его голос тоже дрожал.

– Сладкая, – говорил он, – ты такая сладкая, Женевьева. Моя Женевьева.

Он провел рукой по ее груди, и туман снова опустился на ее глаза, как раз в то самое время, когда она уже собиралась остановить его, а вместо этого снова притянула его голову к своей. Она вся горела, между ног разлился жар, огонь обжег ее губы прежде, чем она успела потребовать... попросить... но казалось, что он и так все знал. Его рука дразнила ее грудь, его большой палец двигался поверх шелкового лифа, лаская мягкую кожу чуть выше выреза платья. Она извивалась, невнятно протестуя. Он мучил ее, а ей всего лишь хотелось той страсти, того взрыва и вспышки света, того...

Его рука вернулась к ее груди. Томительный стон прорезал вечерний воздух словно музыка, способная конкурировать с соловьем.

– Так ты хочешь вкусить медовой жимолости, Женевьева? – спросил он ее. Его голос прерывался от сильнейшего желания, но был тверд и управляем. Он прочертил цветком дорожку по ее разгоряченной щеке, оставил капли сладкого сока на ее глазах и губах.

Она неохотно открыла глаза, приходя в себя и осознавая, что еще раз сыграла роль развращенной девицы: что в нем такое, в этом Тобиасе Дерби? Почему ему удается заставить ее играть столь развратную роль?

Его глаза потемнели от желания. Он аккуратно взял цветок и нажал на него, выжимая сок прямо возле ее рта. Капля нектара упала ей на язык и стремительно скатилась, оставляя на своем пути медовый вкус.

– Вот видишь, Женевьева, – прокомментировал он свои действия, – каждый цветок готов накормить сладчайшим медом из своей груди.

– Я не могу этого сделать, Тобиас, – прошептала Женевьева.

– Мы ничего и не делаем, – сказал он ей, его густые ресницы прикрыли глаза. – Мы просто целуемся, Женевьева. – Его рука, не двигаясь, совершенно невинно лежала на ее груди, словно он думал, ей удастся забыть о его действиях. – Я же не стянул вниз лиф твоего платья, например.

– Надеюсь, что нет! – воскликнула она, но тут же замолчала, поскольку именно это он сразу же и сделал.

– О, боже, Женевьева, ты еще прекраснее, чем я запомнил, – мгновенно охрипшим голосом произнес он. Ее грудь, полная, не умещающаяся в его руке, светилась в лунном свете так же, как жимолость, ее сосок был подобен нежному бутону.

Женевьева изо всех сил пыталась заставить себя оттолкнуть его. Необходимо подтвердить тот факт, что она является добропорядочной вдовой с... с чувством собственного достоинства. Она вовсе не из тех женщин, что готовы сбежать с мужчиной после трехчасового знакомства, не из тех женщин, которых можно соблазнить в саду.

– Должно быть, вы подумали, что я не что иное, как женщина легкого поведения, – прошептала она. – Вы вернулись, так как посчитали, что можете запросто взять меня снова... везде, где пожелаете? – Ее голос надломился.

Он замер, словно она нанесла ему удар в ребра.

– Нет! – воскликнул он. – Нет!

Она рывком подтянула лиф платья и уже через секунду, вскочив, мчалась к дому, подальше от этого душистого сада и его обещаний земных наслаждений. Он поймал ее уже на входе в бальный зал.

– Женевьева! – потребовал Тобиас. – Не смейте так думать!

Но Женевьева, заметив комнату для леди возле бального зала, выхватила у него лампу и бросилась в том направлении. Все, что оставалось Тобиасу, это прислониться в темноте к стене и проклинать себя. Затем, как только он снова смог мыслить разумно, он сходил за ее сумочкой и предложил ее ей.

В леди, появившейся приблизительно двадцать минут спустя, не было ничего от той перепуганной девчонки, которую пытались зажать в углу. Это была истинная леди: волосы уложены в благородное кольцо, платье точно на своем месте, словно оно никогда не опускалось ниже ватерлинии.

– Мистер Дерби, – сухо произнесла она, – будьте так добры, я хотела бы отправиться домой.

– Женевьева, вы должны выслушать меня. – Злость, прозвучавшая в его голосе, удивила его самого.

Но она коснулась его руки и улыбнулась, бог ты мой, как если бы он допустил какой-то мелкий простительный промах в светском этикете, например, прибыл на встречу чуть позднее назначенного срока.

– Я уже подумала об этом. Я смущена тем, что только что произошло.

– Но я хочу жениться... – попробовал заговорить Тобиас.

Она прервала его.

– Я верю, что вы действительно хотите на мне жениться. Я даже не сомневаюсь, что вы вернулись в надежде успокоить свою совесть и искупить вину за то, что случилось семь лет назад, и я уважаю вас за эту мысль. Кажется, я слишком восприимчива к вашему... вашим дурацким выходкам, – сказала она, и на одну секунду что-то похожее на панику мелькнуло в ее глазах. Но затем это выражение сменилось на спокойную уверенность. – Думаю, что это произошло из-за нашей юношеской истории. В конце концов, я ведь действительно однажды согласилась выйти за вас замуж! – Она рассмеялась, но как подумал Тобиас, смешного в этом было мало.

Он уже открыл рот, когда она махнула рукой, запрещая ему прерывать ее.

– Я хочу высказать вам свое мнение, мистер Дерби, после чего, полагаю, мы не будем больше возвращаться к данной теме. Я бы с уважением отнеслась к вашему намерению жениться на мне, если бы не методы, которыми вы надеетесь добиться своей цели. Поскольку в прошлый раз эти методы оказались успешными, справедливости ради, я должна признать, что вы были вправе попытаться их использовать и теперь. Но меня, мистер Дерби, брак с вами не интересует.

Тобиас смотрел на нее сверху вниз и думал лишь о том, насколько быстро его поцелуй выветрит из ее головки всю эту ерунду.

– Видите ли, я желаю выйти замуж за мистера Фелтона, – сообщила она ему, улыбаясь, от чего на ее щечках появились милые ямочки. – Возможно, увидев вас, я испытала ностальгию, но на самом деле я до смешного увлечена мистером Фелтоном и думаю, что у нас сложится очень счастливый брак.

Теперь Тобиасу стало уже не до смеха.

– По мне, так он очень похож на нечистоплотного дельца, – рявкнул он. – Такова молва о его делвых операциях в Сити.

Она выгнула бровь.

– Он был деловым партнером моего мужа, а если в чем Эразмус и разбирался, так это в бизнесе. – Она не видела смысла сообщать Тобиасу о том, что Эразмус получал истинное удовольстве от теневых сделок.

– Вы не можете выйти замуж за такого человека.

– Осмелюсь иметь совершенно другое мнение, – высокомерно заявила она. – Теперь же я была бы вам очень признательна, если бы вы доставили меня ко мне домой. И я постараюсь присмотреть вам молодую леди, которая занялась бы наведением блеска в вашем новом особняке.

Тобиас заставил себя выпрямиться. Он может играть в эту игру так же прекрасно, как и любой другой. Ему было ясно, что его маленькая возлюбленная в данную минуту решила проявить свое упрямство.

– Могу я сопровождать вас завтра вечером в театр? – спросил он.

– Мне очень жаль, но на завтра у меня уже есть приглашение в другое место. – По ее улыбке любому дураку стало бы ясно, что она чертовски рада иметь данное оправдание.

– Куда? – раздраженно спросил Тобиас.

– Не вижу причин, почему я...

Она уже почти миновала двери, но Тобиас рукой преградил ей дорогу.

– Женевьева? – Таким голосом отдают приказы.

Она вздернула свой милый маленький носик.

– Я буду на музыкальном вечере леди Риклшоу. Вынуждена вас предупредить, этот вечер для очень ограниченного круга.

Тобиас не стал затевать с ней спор. Иначе он мог бы ей рассказать, что предыдущей ночью после пяти минут его первого публичного появления в свете лондонские матроны были совершенно счастливы принять в свои ряды вновь прибывшего неженатого джентльмена с отличным состоянием. В любом случае он не собирался соглашаться с ее отказом.

– Послезавтра? – спросил он.

– Я занята, – не задумываясь, ответила Женевьева, садясь в его карету.

– Еще через день? – он уже начал раздражаться.

– Занята!

– Женевьева, я буду спрашивать вас о каждом вечере, начиная с сегодняшнего и до следующей недели. За время пребывания в Индии я приобрел привычку получать все, что хочу. – Предупреждение в его голосе звучало столь же ясно, как и читалось в его глазах.

– Что ж, теперь вы должны научиться жить по-другому! – огрызнулась Женевьева. – Я не собираюсь снова куда-либо с вами ехать, особенно после того, как вы столь бессовестным образом воспользовались сегодняшними обстоятельствами и привезли меня в ваш дом! Да, я – вдова, но я также могу лишиться своей репутации, если кто-то увидит меня в таком месте без сопровождающей компаньонки. Вы все тот же подлец, что и были, Тобиас Дерби! Я никогда не позволю вам сопровождать меня по вечерам.

Тобиас не сумел бы стать набобом[14][14]
  Набоб  – (англ. nabob, фр. nabab, искаженное от наваб) – титул правителей некоторых провинций Восточной Индии в империи Великих Моголов. После падения этой империи титул набоба сохранили те правители, которые подчинились британскому владычеству, в качестве вассалов. Позже его стали давать богатым и знатным индусам, как почетное звание. В переносном смысле (в Великобритании и Франции со второй половины XVIII в.) набобом стали называть человека, разбогатевшего в колониях, главным образом, в Индии. Позже набобом стали иронически называть любого быстро разбогатевшего человека, выскочку, который ведет праздный, расточительный или экстравагантный образ жизни.
  Деравар – резиденция бахавалпурского набоба:


[Закрыть], если бы не использовал каждую представившуюся возможность.

– Тогда днем, – предложил он. – Вы заняты завтра днем, Женевьева?

– Конечно! – отрезала она.

– И так всю неделю, начиная с сегодняшнего дня?

– У меня нет ни малейшего желания быть замеченной в вашей компании, – ответила она. – Нет, не так. У меня нет ни малейшего желания общаться с вами, мистер Дерби. Если я буду проводить с вами время, это укрепит вас в ошибочном мнении, что брак с вами компенсирует мне ваше подлое поведение семь лет назад.

– Вы так уверены в Фелтоне? – проницательно поинтересовался Тобиас.

Она моргнула.

– Конечно, хотя не могу не заметить, ваш вопрос совершенно бестактен, что для вас достаточно типично.

– Фелтон действительно поцеловал вас на глазах у всего света, – кивнул Тобиас.

– Именно так!

Ему было ненавистно то, как осветилось ее лицо, стоило ей вспомнить этот вялый поцелуй равнодушного поклонника.

– Но после него он совершенно беспечно отослал вас со мной, – заметил Тобиас.

– Фелтон во мне уверен, – надменно заявила она. – И я полагаю, он вряд ли представлял себе всю глубину вероломства, на которую вы способны опуститься.

– Возможно, он в вас чересчур уверен, – предположил Тобиас. – Возможно, было бы правильней заставить мистера Фелтона поволноваться, заставить думать, что у него имеется достойный соперник.

– На самом деле, – сказала Женевьева, слегка ухмыльнувшись, – вы можете этому и не поверить, но мне кажется, я пользуюсь популярностью у лондонских джентльменов, и мне не составит труда найти соперника для Фелтона.

– О, но я-то намного более весомый соперник, чем они, – мягко заметил Тобиас. – Они, в конце концов, всего лишь городские щеголи, тогда как я – ваше прошлое. Если вы, Женевьева, желаете подтолкнуть Фелтона сделать вам предложение, то гораздо быстрее преуспеете в этом, если позволите и мне ухаживать за вами.

– И с чего бы вдруг вы пожелали мне помочь? – подозрительно спросила она, сузив глаза.

Тобиас попытался придать своему лицу вполне невинное выражение, но внезапно она продолжила:

– О, я понимаю! Если бы я вышла замуж за такого достойного человека, как Фелтон, а вы поучаствовали в этом процессе, то ваша совесть успокоилась бы. – В ее голосе прозвучал легкий намек на разочарование, который Тобиас посчитал очень обнадеживающим.

– Верно, я хотел бы видеть вас в счастливом браке, – подтвердил он. – В конце концов, косвенно я чувствую свою вину за ваш брак с лордом Малкастером.

Женевьева глубоко вздохнула.

– Эразмус не был так уж ужасен.

– Я слышал, что он был скрягой и чрезвычайно опасным типом во всех своих деловых предприятиях, – сказал Тобиас, внимательно следя за реакцией Женевьевы.

– Оба утверждения верны, – согласилась она.

Он коснулся ее лица.

– Я сожалею, Женевьева. Я так сожалею.

– В этом нет никакой необходимости, – весело откликнулась она, убирая со своего лица любой намек на печаль. – Если бы я не вышла замуж на Эразмуса, то, возможно, никогда не встретила бы Фелтона! – Казалось, сама мысль об этом встревожила ее.

Тобиас поразился той волне гнева, что на какое-то мгновение затопила его целиком.

– И все же, вероятно, вы правы, – сказала она секунду спустя. – Фелтону, должно быть, хорошо известно, что никаких существенных конкурентов у него нет. – Она слегка покраснела, и Тобиас задумался, что же произошло между ней и ее изысканным бездельником. – Я даю вам день, – закончила она.

Он кивнул.

– Что мы будем делать? – поинтересовалась Женевьева, выглядя восхитительно заинтересованной. – Поедем в Гайд-парк?

По этому вопросу у Тобиаса не было никаких сомнений.

– Ну уж нет, – резко возразил он. – Сегодня днем я сопровождал на прогулке свою невестку. – Они искали Женевьеву, хотя сообщать об этом не было никакой необходимости. – Более нудного занятия я еще не знал. Ничего, кроме медленного кружения в темпе хромой улитки. Я думал, что лошади умрут от скуки прежде, чем мы сделаем полный круг.

Женевьева захихикала. Где-то очень глубоко в своей душе она признавала, что также была весьма разочарована церемонными прогулками в Гайд-парке. Они и близко не были так интересны, как это представлялось на страницах газет со светскими сплетнями.

– Чем же мы тогда займемся? – спросила она.

– Подождите, и вы все увидите, – ответил он.