Текст книги "Другой путь. Часть 1"

Автор книги: Эльмар Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

его бесконечных разговорах, в которых он выворачивал напоказ перед людьми все дела Арви Сайтури. Но это

ничего не меняло. Разговоры на Арви Сайтури не действовали.

Я выждал немного, чтобы Илмари отошел от меня подальше, и тоже выбрался на дорогу. К тому времени

его уже заслонили от меня деревья, и я мог не бояться, что он увидит меня и примется угощать своими речами,

в которых даже взрослые не все понимали. Дорога все время шла лесом, росшим почти на голых камнях, и

только перед Кивилааксо открылись обработанные поля. Здесь дорогу пересекла поперек другая дорога,

соединявшая деревни Метсякюля и Матин-Сауна. А за перекрестком показались первые два хозяйства

Кивилааксо, прилегающие к продолговатой каменистой лощине, по которой наша деревня и получила, надо

думать, свое название 1.

Они занимали правый скат лощины, эти первые два хозяйства, которыми владели крестьяне по фамилии

Пуро и Элоранта, имевшие в числе своих детей двух мальчиков – Ууно и Оскари. Весь левый скат лощины

занимал молодой Арви Сайтури. Он же владел дном лощины, где не все было покрыто камнем. Часть лощины

заплыла торфом и глиной, и эта часть давала ему сена на целый сарай. Остальная часть лощины до самого озера

Ахнеярви состояла из мелкого голого камня, украшенного только папоротником и иван-чаем.

Дорога, по которой я пришел в свою деревню, сворачивала на левый скат лощины и заканчивалась возле

усадьбы Сайтури. Это была главная точка жизни Кивилааксо. Ни у кого вокруг не было таких богатых огородов

и такого крупного сада, какой достался молодому Арви от покойного отца. Его дом окружали крупные березы и

сосны. И сам он за четыре года самостоятельного хозяйствования успел прибавить к ним еще молодые ели,

высадив их плотным рядом вдоль края дороги по обе стороны от своих ворот.

Эти ели были теперь почти вдвое выше меня, отгородив его усадьбу от дороги сплошным живым

забором, дополнявшим забор из жердей. Я прошел мимо его усадьбы. Дальше дорога вдоль левого ската

лощины была едва намечена и походила больше на тропинку, чем на дорогу. Она вела к домику тети Асты, а от

нее – к озеру, возле которого стоял мой родной дом. Вот какой была она, моя деревня Кивилааксо, за

пределами которой я впервые в жизни прожил целый год. Жили в ней еще два торпаря 2, занимавшие участок

земли Сайтури еще со времен его отца. Но их дома находились позади усадьбы Сайтури, прилегая к

отдаленному заболоченному лесу, и не были видны из каменистой лощины.

Подходя к домику Асты-Ирмы, я ожидал услышать плач детей. Так была устроена ее жизнь, что

знаменовалась она больше плачем детей, чем смехом. Но на этот раз я не услышал почему-то их плача. И ее

сердитых окриков я тоже не услышал. В домике было так тихо, словно его обитатели заснули среди бела дня. Но

по двору бродили две курицы с петухом, а от маленького сарайчика, где обычно стояла корова, доносилось

хрюканье поросенка. Значит, она все же была дома, тетя Аста, так быстро сбывшая меня с рук год назад.

Я несмело подошел к ее домику, не имевшему сеней, и открыл дверь прямо в комнату, ожидая услышать

знакомый окрик или получить затрещину. Но окрика не было, хотя тетя Аста сидела за столом и занималась

шитьем белья. Но как она изменилась за этот год! Я всматривался в ее лицо и с трудом различал в нем знакомое:

так оно пополнело и разрумянилось. И она тоже смотрела на меня с удивлением. Должно быть, и я изменился не

меньше. А когда она спросила, что мне нужно, я еще больше удивился, потому что даже голос ее стал другим,

приобретя доброту и ласковость, которых в нем не было прежде. Это было так удивительно, что я не знал, что

ей ответить, и с трудом выдавил только два слова:

– Тетя Аста…

Но она сразу же сказала:

– Нет здесь тети Асты. Разве ты не знаешь? Ты чей?

– Я Турханен…

– А-а, так ты Аксель? Ты в приюте живешь? И ты ничего не знаешь?

– Знаю. Мне уже говорили, что эно умер.

– Что эно умер? Вот о чем вспомнил! Это еще когда было! Уже два месяца прошло, как его зарезали.

– Зарезали?

– Так ты ничего не знаешь? Бедный мальчик. Садись вот сюда. Хочешь, я тебе кофе налью?

Отказаться от кофе было трудно, потому что я не пробовал его уже целый год. Она очистила мне уголок

стола, отодвинув немного в сторону свои выкройки и шитье, и поставила передо мной маленькую белую чашку

горячего кофе с молоком, прибавив к нему кусочек серой домашней булки с маслом. Глотая вкусный, сладкий

кофе с булкой, я смотрел на ее большой, подвижной рот, из которого постепенно вышли все сведения насчет

брата моей матери и тети Асты.

– Его ночью зарезали. Они вдвоем с Илмари шли из Алавеси, и оба пьяные. Илмари такой умный, такой

красивый – и вдруг тоже пьяный. Но это понятно: он холостой. А холостым скучно иногда, если нет близко

хорошей девушки, умеющей поговорить и развлечь. Это Арви их угостил. Он выгодно продал партию кожи

1 К и в и л а а к с о – Каменистая долина.

2 Т о р п а р ь – арендатор.

русскому военному скупщику. А эту кожу они обработали. Вот он и устроил им выпивку. Сам он потом уехал в

Корппила, а они пошли домой. Илмари всегда дома ночует. Он такой умный, порядочный. Он даже с господами

разговаривает как равный. Мне он всегда говорит: “Здравствуй, Каарина-толстушка”. Я действительно

толстовата немного. Ты уже выпил? Нет еще? Ну пей, пей.

Я мог бы одним духом опустошить ее чашку, в которую вмещалось не более двух глотков, но неудобно

было это сделать, и я тянул кофе очень медленно. А она продолжала говорить, перебирая на столе свое шитье:

– Да, ночью его зарезали, твоего эно, беднягу. Они уже подходили к перекрестку, когда на них напали

двое. И один из нападавших ударил твоего эно ножом в спину. Говорят, что это Арви их подослал. Он будто бы

хотел избавиться от Илмари, потому что это такой насмешник, такой насмешник. Но ударили они по ошибке не

того, кого хотели. А Илмари поймал их за шеи да как стукнет лбами. Он такой сильный, если бы ты знал! Я

думаю, что если он обнимет когда-нибудь девушку, то она от него уже не вырвется. Но здесь мало хороших

девушек. И мне понятно, почему он до сих пор остается холостым. Я бы никогда сюда не переехала, но мне

жалко видеть, как молодой человек скучает. Ты выпил? Постой, я тебе еще налью.

Она добавила в мою крохотную чашку еще два глотка кофе и опять подсела к своему шитью, продолжая

рассказ. А я смотрел на нее и старался понять, почему она похожа на тетю Асту, хотя ничего похожего в ее лице

как будто и не было. У тети Асты сильно выступали скулы и нос и почти совсем не было щек. А у этой главное

место на лице занимали щеки да еще рот. Скулы и нос у нее, возможно, и были такого же размера, как у Асты,

но величина щек делала их маленькими. Они же, то есть ее щеки, делали маленькими ее светлые глаза,

окруженные почти совсем белыми ресницами, и верхнюю часть ее головы, покрытую тонким слоем волос, тоже

очень светлых, собранных сзади в небольшую тонкую косичку. И, напоминая мне своим видом тетю Асту, она

продолжала говорить, обращаясь больше к своему шитью, чем ко мне:

– Да, зарезали его, если ты это хотел знать. А Илмари стукнул их головами и отбросил в канавы по обе

стороны дороги. Но они потом пришли в себя и уползли. Если бы они не уползли, то дело было бы раскрыто

сразу. Но Илмари был очень пьян и упустил их. Он сам с трудом пришел домой и заснул не раздеваясь. Ему

показалось, что твой эно убежал в самом начале драки. А эно не убежал. Он только несколько шагов сделал

поперек дороги и упал в канаву мертвый. Там его утром нашли в луже крови. А Илмари утром хотели

арестовать. Он проснулся и видит: в комнате полисмен сидит. Шевельнул руками, а на них наручники. Он сел на

постели и стал вспоминать и думать о том, что было ночью. И когда вспомнил, рванул наручники так, что они

разлетелись надвое. Полисмен выхватил револьвер, но Илмари сказал ему: “Идем к ленсману!”. У ленсмана он

настоял, чтобы внимательнее осмотрели то место. Осмотрели и нашли позади канавы нож. Человек выронил

его, когда летел в канаву, и в темноте не нашел. По этому ножу теперь уже подозревают одного парня из

Метсякюля. Но видно, что замнут это дело. А Илмари оставили в покое. Вот он какой. Теперь он один работает

у Арви в кожевенной мастерской. И Арви уже не старается от него избавиться. Еще бы! Такого работника

поискать. На нем одном все дело держится. Ты уже покушал? На здоровье. Дай-ка я уберу.

Она убрала чашку со стола и сразу же вымыла ее у плиты и вытерла полотенцем. Вернувшись к столу,

она повторила:

– Да, зарезали его. А ты думал, что так умер? Нет, зарезали. Бедная Аста. Она целый день стирала его

суконный костюм после того, как его самого уже закопали на кладбище в Алавеси. Она стирала в корыте, а вода

все краснела и краснела. Она говорит: “Пропал хороший костюм” – и заплакала. На следующий день она

пошла с утра стирать костюм на озеро. Дети одни сидели дома и плакали, а она все стирала. Вечером она

пришла и говорит: “Нет, не отстирать. Все идет и идет кровь. Скоро все озеро будет красное. А какой хороший

был костюм”. И наутро она опять пошла с ним на озеро… Ее потом на аукцион отвезли в Алавеси. Детей отдали

в одно место, а ее – в другое. Потом сообщили из Питкяниеми о ее смерти. Она обварилась там, в

сумасшедшем доме, горячей водой, когда принимала ванну. А дети ее сейчас в приюте для малолетних в

Хельсинки. Бедная Аста. Бедные дети. Ты уже уходишь? Ну, ну.

Она встала, чтобы открыть мне дверь, а у двери еще раз вспомнила, зачем я пришел, и сказала с

жалостью в голосе:

– Да, зарезали его. Зарезали. Не просто так он умер. Но что ж делать? Уж такое это несчастное место. Я

бы тоже не стала тут жить. Но Арви приехал ко мне и говорит: “Иди получай наследство сестры”. А какое тут

наследство? Только домик один и сарай. Корову ее он забрал. Говорит, что за долги. Я знала, что ему работница

нужна в доме и в коровнике вместо Асты, но я бы ни за что не согласилась уйти от прежних хозяев, если бы не

было здесь других достойных людей. Ну, будь здоров, малютка. Приходи опять, когда захочешь вспомнить

твоего эно. Ведь больше тебе и некуда приходить теперь, бедный мальчик.

5

Но у меня было куда еще идти. Это мой родной дом. Я уже видел его крышу, когда сворачивал к домику

Асты, и теперь направился прямо к нему.

Ничего не изменилось вокруг моего дома, стоявшего в десяти шагах от озера. По-прежнему с одной

стороны к нему подступали голые рассыпные камни из лощины, а с другой – широкий наплыв из песка,

превращенный когда-то стараниями моих родителей в небольшое картофельное поле. На нем и теперь почему-

то росла картошка, такая же пышная и в таких же широких бороздах. Это было любопытно. Как видно, кто-то

понял, что грешно оставлять без внимания песок, поглотивший сотни корзин ила и торфа, натасканных двумя

парами человеческих рук в течение многих лет.

Это крохотное картофельное поле было самым большим зеленым пятном возле моего дома. Другими

пятнами были отдельные пучки травы и кусты ивы, которые умудрились кое-где вцепиться своими корнями в

камни и песок. Я заглянул под дощатый навес для сетей. Вместо сетей там хранились чьи-то дрова, и даже

топор был воткнут в чурбан, на котором их кололи. Я подошел к дому и остановился перед открытыми сенями,

не решаясь войти внутрь. Дом тоже изменился. Крыша у него была заново покрыта струганными досками, уже

успевшими немного потускнеть, а в сенях виднелся сколоченный из новых досок шкаф. Кто-то жил в моем

доме, и жил давно. Мне тут нечего было больше делать. И я уже собрался тронуться в обратный путь, как вдруг

одно окно приоткрылось и густой голос Илмари сказал изнутри:

– Заходи.

Я даже вздрогнул – так это было неожиданно. И, конечно, я первым долгом приготовился бежать без

оглядки, но он повторил еще раз:

– Заходи, заходи. Не бойся.

Пришлось зайти. Как не зайти, если тебя приглашают в тот самый дом, в котором ты родился и прожил

первые восемь лет своей жизни? Я вошел внутрь и остановился у порога, не узнавая комнаты, превращенной

как бы в хранилище для газет, журналов и книг. А он сказал мне:

– Проходи. Садись вот тут. Рассказывай.

Я уселся на кончик скамейки, но не знал, о чем ему рассказывать. А он сидел за столом в расстегнутом

жилете и записывал что-то чернилами в тетрадь, заглядывая временами в большую газету, которая перед ним

лежала. Кончив записывать, он закрыл тетрадь и просмотрел газету до конца. Взявшись после этого за другую

газету, он сказал:

– Так. Очень подробный и обстоятельный рассказ. Где ты выучился такому красноречию?

Я не понял, к чему он это сказал, и продолжал молчать. А он просмотрел несколько страниц в другой

газете и вдруг сказал, зажимая уши:

– Да перестань ты болтать. Все уши прожужжал!

На этот раз я понял и засмеялся. Он тоже улыбнулся и, отложив газету, повернулся ко мне.

– Тебя как звать?

– Аксель.

– Ты куда шел, Аксель?

– Домой.

– Домой? Хм… Домой. А что, пожалуй, это и неплохо – домой, а? Может быть, это самое верное

направление, какого надо держаться в жизни? Как ты думаешь, Аксель? На других путях долго ли сбиться? А

потом сиди и гадай: на ту ли дорогу вышел? Своим ли делом занялся? Свое ли место занял?

– Там папа сидел.

– Что?

– Мой папа там занимал место, где вы сидите.

Он близко придвинул ко мне свое лицо и начал вглядываться в меня. Я немного отстранился, потому что

голова у него была, наверно, величиной с мое туловище. А на такой голове и все остальное выглядело крупно.

Она вверху была шире, чем внизу. И все-таки, должно быть, немало уходило времени, пока бритва огибала

такой подбородок и все другое обширное пространство, окружающее рот, из которого гудел его голос.

Расширялась она кверху примерно с того уровня, где нос разделял своим далеко выступающим вперед хребтом

два крупных темно-серых глаза, смотревших на меня с таким вниманием. И шире всего она была на уровне лба,

который выглядел настоящим полем по своей обширности, хотя на него и налезали сверху поваленные набок,

подобно спелым колосьям ржи, густые русые волосы.

Так он смотрел на меня некоторое время и потом прогудел задумчиво:

– Так вот оно что. Ты сын Матти Турханена? Бедняга. Ты шел домой, не зная, что нет у тебя дома и

никогда не было. И у твоего отца его не было. Арви Сайтури – хозяин этого дома, в котором мы сейчас так

оживленно беседуем. Этот дом помог Арви превратить твоего отца в бесплатного поставщика рыбы для своего

высокого двора. И пусть мы с тобой отлично знаем, что отец твой полностью выплатил его стоимость, но Арви

уверяет, что не продавал ему дом, а сдавал в аренду и даже недополучил с него за три последних года сколько-то

арендной платы, в счет чего он забрал себе его старую лодку, снасти и все пышное внутреннее убранство сего

великолепного замка. И если верить этому Арви – от чего избави тебя бог, – то отец твой остался ему должен

еще за муку, дрова и керосин. Так обстоят дела с твоим домом, мой мальчик. Ты понял?

– Да.

– И никому ничего не докажешь. Бумаг нет. Арви не любит вести бумажных дел. Вот второй дом у него

действительно сдавался в аренду. Но он объявил его собственностью Асты. А почему? Потому что этой

хитростью он заполучил себе новую дешевую работницу. Но если понадобится, он живо докажет, что и тот дом

его собственность. За этим у него дело не станет. Вот каковы наши с тобой дела, Аксель-Матти Турханен.

Я потихоньку спустил ноги со скамейки на пол и направился к двери. Но он остановил меня:

– Куда же ты? А вежливость где? Я тебе уже в течение четверти часа рассказываю такие веселые вещи,

от которых смеяться можно до слез, а ты еще ни слова не сказал о том, как ты там живешь, в приюте. Прежде

всего скажи, надолго ли тебя отпустили?

– До вечера.

– Очень хорошо. До вечера еще два часа. Мы с тобой сейчас поедим. Ты обедал сегодня?

– Я у тети… Каарины выпил две чашки кофе.

– У Каарины? Да у нее же вот такие чашки.

Он показал мне один сустав своего большого пальца, и это было так похоже, что я засмеялся. А он сказал:

– Вот мы уже имеем с тобой одинаковое мнение по одному пункту. Попытаемся сойтись и на другом

пункте. Возьми эту корзину и отправляйся на огород. Там же увидишь лопату. Выкопай кустика три-четыре

картошки, вымой ее на озере и тащи сюда. Будем пировать. Пусть крыша над нами чужая, но жизнь у нас своя.

Надо ее поддержать.

Я сделал как он велел, и когда вернулся, у него уже топилась плита, а на плите стоял кофейник и

жарилась свинина. Пока он крошил на сковороду картошку, я пристроился к его журналам, разглядывая в них

картинки. Скоро кофе вскипел, и в комнате запахло еще вкуснее. Переворачивая ножом картошку, Илмари

спросил меня:

– Ты в котором классе теперь?

– Во втором.

– А учителем у вас кто? Такой лохматый, рыжий? Угадал я?

Я засмеялся:

– Не угадали. У нас нет никаких лохматых и рыжих. У нас учительница.

– А-а, знаю! Такая старушка сердитая. Угадал?

– А вот и нет! У нас молодая учительница – Вера Павловна.

– Вера Павловна?

– Да. Вы ее знаете. В прошлом году на торгах видели.

– Видел?

– Ну да! И она вас видела.

– И она меня видела?

– Да. Она даже спрашивала меня однажды: “Откуда этот большой шутник?”

– Большой шутник! Это она так спросила?

– Да.

– А ты что сказал?

– Я сказал: “Он у Арви Сайтури кожи выделывает”.

– А она?

– А она ничего.

– Больше не спрашивала?

– Нет.

– А ты что там шепчешь про себя?

– Я читаю.

– Разве ты по-фински тоже умеешь читать?

– Умею.

– Кто тебя научил?

– Вера Павловна.

– Вот как!

– Да. Она сказала: “Каждый человек должен прежде всего знать свой родной язык” – и дала мне

финскую азбуку, по которой спрашивает меня каждый день.

– А тебе нравится Вера Павловна?

– Да.

– Почему?

– Она добрая и красивая.

– И умная?

– И умная.

Он отодвинул на столе в сторону журналы с газетами, и мы принялись, как он сказал, поддерживать нашу

жизнь жареным картофелем и сладким кофе с булкой из пекарни Линдблума. Поддержав ее сколько было

нужно, мы еще немного поговорили о разных вещах, а потом он сказал:

– Вот и вечер. Пора тебе назад. Пойдем, я тебя на лошади довезу.

Он взял меня за руку, и мы пошли вдоль края каменистой лощины к усадьбе Арви Сайтури. Каарина

выглянула из своего домика, когда мы проходили мимо, и постояла некоторое время на пороге, глядя нам вслед.

На дворе усадьбы Сайтури на меня залаяла собака, сидевшая на цепи. Но Илмари прикрикнул на нее, и

она умолкла. Он провел меня прямо через двор в сад. Еще издали увидел я в отдаленной части этого сада

небольшой турник с повисшим на нем человеком. Человек быстро повернулся несколько раз вокруг турника,

потом спрыгнул и прошелся кувырком по земле, касаясь ее поочередно то руками, то ногами. Напоследок он

высоко подпрыгнул и перевернулся в воздухе. Илмари сказал мне:

– Вот он какой, наш Сайтури. Как блоха скачет. Впрочем, и всеми другими свойствами блохи обладает

не в меньшей степени, не говоря уж о способности впиваться в живое тело. Ты не видел, как он бегает. Ого,

брат! Пришли к нему мальчики из Матин-Сауна горох воровать. Он погнался за ними, а они в разные стороны

разбежались. Думаешь, убежали? Нет. Он одного догнал, надрал ему уши, а потом еще двоих успел догнать.

Когда мы подошли поближе к Арви, тот уже стоял на ногах и приколачивал планку к жердям, протянутым

горизонтально между врытыми в землю столбами. Когда-то, видимо, это был самый отдаленный уголок сада.

Здесь кончались ряды старых яблонь, охваченных забором. Но теперь задняя часть старого забора была

разрушена, а боковые стороны протянуты дальше. Пока еще это были только очищенные от коры

остроконечные столбы, врытые в землю, и даже не полностью соединенные жердями, но они уже точно

обозначали новые границы сада, делая его, по крайней мере, вдвое обширнее против прежнего. Арви Сайтури

не мог жить без того, чтобы не разрастаться во все стороны.

Заново огороженная часть еще не была похожа на сад. В ней только местами виднелись недавно

высаженные молодые деревца и первые побеги ягодных кустов, выращенные за одно лето. Но уже были

подготовлены очень большие ямы для более крупных деревьев. Эти ямы тянулись двумя рядами вдоль столбов

будущего забора и чернели также в разных других местах нового участка сада. Незнакомый мне мальчик принес

небольшую связку деревянных планок и разложил их на траве между двумя столбами так, что самые длинные

планки оказались в середине, а самые короткие – ближе к столбам. Он приносил их и раскладывал, а Сайтури

набивал их стоймя на протянутые между столбами жерди. Илмари сказал ему:

– Арви, я Шалуна возьму на час.

Арви ничего не ответил, но выпрямился и обернулся в нашу сторону. Его глаза щурились точно так же,

как тогда в церкви, и не понять было, на кого он смотрит – на меня или на Илмари. Но вот он сказал:

– А-а, новый рюсся объявился! Неплохо, видно, его там кормят. Ишь как щеки округлились. И даже

подрос немного. Это хорошо. Это нам пригодится.

Он подпрыгнул и сел на верхнюю жердь забора в той части, где еще не были набиты вертикальные

планки. В таком положении его голова оказалась на одном уровне с головой Илмари. И с этой высоты он

спросил меня:

– Понравился тебе русский хлеб? А? Молчишь? Русского духу понабрался? Ничего. Мы из тебя этот дух

выколотим. Погоди.

Илмари положил мне на голову ладонь, закрывшую ее всю от глаз до затылка, и сказал:

– Не бойся. Это он так. Пугает. Он сам очень любит русский хлеб и тоже никогда не упустил бы случая

отрезать от него ломоть побольше.

Арви сказал:

– Почему бы и не отрезать, если каравай велик?

А Илмари спросил:

– У кого отрезать? Не у того ли русского мужика, который несет сейчас на своем горбу основную

тяжесть этой огромной войны, охватившей весь мир?

– Для меня все рюсси одинаковы.

– Но у него каравай пополам с мякиной.

– Не думаю. А если и так, бедному не приходится разбираться.

– Бедному? Какому бедному? Такому, как ты или как я?

– Мы все бедны, весь финский народ.

– Все? Даже те миллионеры, которых у нас развелось больше пятисот и которые получают в год сотни

тысяч дохода? И даже те столичные кутилы, которые выбросили в день весеннего праздника на увеселение

четверть миллиона марок? Сам, наверно, слыхал об этом празднике. Одних только бумажек в виде конфетти

было разбросано по улицам на десяток тысяч марок. Возами пришлось потом увозить эти бумажки. На

автомобили и извозчиков затрачено около полусотни тысяч марок. А рестораны, а пароходы сколько взяли?

Хороша бедность. Не отказались бы и многие русские от такой бедности.

– Все равно их надо гнать вон из Суоми.

– Кого из них гнать: генералов или рабочих?

– Всех.

– Что так строго?

– Хватит нам их терпеть. Сам знаешь, какова им цена рядом с нами.

Илмари снял руку с моей головы и потрогал жердь, на которой сидел Арви. Стиснув ее пальцами, он

сказал:

– Хотел бы я знать, чья пьяная пасть первая изрыгнула эту глупость вместе со своей блевотиной в

Иванову ночь.

Арви сказал:

– Это весь народ говорит.

– Нет. Никогда наш народ не опозорит себя беспричинным оскорблением другого народа.

– Так то другого народа, а то рюссей.

– Чем они тебе так насолили?

– А тем, что мы бедны, а они богаты и не умеют по-хозяйски распорядиться своим богатством.

– А ты бы распорядился?

– Еще бы!

– Так я беру Шалуна.

– Берешь или просишь?

– Беру.

Арви помолчал немного, глядя неизвестно куда своими глазными щелями, и потом сказал:

– Бери. Но имей в виду, что и это я тебе припомню, когда буду резать тебя на куски.

– Ладно.

Илмари привел меня на конюшню Сайтури. Там запряг одну из лошадей в двуколку, посадил меня рядом

с собой и поехал через Алавеси в Суолохко, где стоял наш приют. К приюту он подъехал уже в полной темноте.

Навстречу нам вышла Вера Павловна. Одна из женщин посветила ей фонарем с крыльца. Илмари снял меня с

двуколки и поставил перед Верой Павловной, сказав ей по-русски:

– Получайте своего питомца.

Она удивилась.

– Как! Вы говорите по-русски?

– Как и вы по-фински.

– Но я из уважения к народу, среди которого живу.

– А я из уважения к вам.

Это была шутка, на которую она собиралась ответить строгостью. Но, всмотревшись внимательнее при

свете фонаря в его серьезное лицо, она подавила в себе строгость и сказала:

– Спасибо вам за мальчика. Мы уже тревожились. Большое спасибо.

Он молча поклонился, сел в двуколку и уехал.

6

И еще прошел год, в течение которого ничего не изменилось в жизни приюта, если не считать, что

выпала из нашего обихода одна молитва, содержавшая в себе желание победы благоверному императору

нашему Николаю Александровичу. По-прежнему пахал Иван землю, на которой стоял наш приют. По-прежнему

работала с ним наравне его жена. И мы тоже по-прежнему помогали им все лето как умели. А в конце лета,

когда опять вернулась из Петрограда Вера Павловна, я еще раз отпросился у нее в Кивилааксо. Она спросила:

– Ты опять к этому большому пойдешь?

– Да.

– Хорошо. Можешь даже заночевать у него, если засидишься.

И я пошел опять к большому Илмари Мурто. Но на этот раз я его дома не застал, потому что день был

субботний. Пришлось вернуться в усадьбу Сайтури и разыскать его там. Он работал в кожевенной мастерской,

которая была поставлена в стороне от других хозяйственных построек, чтобы не отравлять их своим запахом. И

действительно, запах от нее давал о себе знать за двадцать шагов. А внутри мастерской запах был настолько

густ, что можно было задохнуться. Несмотря на это, там спокойно работали двое: Илмари Мурто и сам Арви

Сайтури. Илмари скоблил костяной пластинкой раскисшую, вонючую конскую шкуру, разложенную на косо

поставленной толстой доске, а Сайтури стоял на возвышении и помешивал что-то палкой в большом чане,

откуда несло особенно кислым запахом. При моем появлении он направил на меня щели своих глаз и сказал:

– А-а, рюсся пришел! Не забывает нас. Знает, что не минует в жизни этого места.

Слова вырывались из его сухого рта коротко и быстро, как выстрелы. На них он тоже не любил тратить

лишнего времени. Илмари сказал мне, не переставая соскабливать мездру с вонючей конской шкуры:

– Ты иди погуляй пока. Я приду через два часа.

Арви обернулся к нему:

– Почему через два?

– Я уже сказал.

– Перешел на восемь часов?

– Да.

– Да? Ты целую неделю прошлялся неведомо где и теперь вернулся, чтобы заводить у меня свои

порядки?

– Да.

Арви помолчал немного, продолжая ворочать палкой прокисающие в растворе из коры бычьи и конские

шкуры, потом сказал:

– И это я тебе припомню. Ты у меня волком будешь выть. Погоди.

Илмари сказал мне: “Иди, иди”, – и я вышел из мастерской. Дойдя до озера, я свернул от своего домика

влево. Здесь вдоль берега тянулся невысокий обрыв, ниже которого у самой воды шла узкая песчаная полоса. К

обрыву подступали хлебные поля Сайтури. Но между краем хлебов и краем обрыва пролегала узкая

травянистая полоса с тропинкой посредине. В летнее время она всегда была полна цветов и благоухала

земляникой. Но и теперь, в первых числах сентября, позднее теплое солнце придавало ей совсем летний вид.

Правда, многие цветы уже перезрели, рассыпав вокруг себя семена, но трава оставалась молодой и зеленой.

Большое поле медленно дозревающего овса, подступая к ней вплотную, сделало ее недосягаемой для скота. И

даже листья земляники сохранились целыми вдоль всей засоренной мелкими камнями межи, приобретя

багровый цвет.

Я прошел по тропинке до того места, где строилась новая дача Арви Сайтури. Обрыв над рекой не везде

был крут. Местами он успел осыпаться. Эти пологие места густо поросли ольхой, ивой и березой. Напротив

одного из таких мест и строилась дача. Пока еще это были одни лишь бревенчатые стены с голыми стропилами

вместо крыши. Но уже наметились вокруг стен балконы, веранда и два крыльца.

Я постоял немного возле стройки, захватившей край овсяного поля, которое было предварительно

выкошено в этой части. Из разговоров плотников я понял, что Арви собирается застроить дачами весь этот

красивый обрывистый берег, чтобы привлечь сюда богатых господ не только из Корппила, но даже из Виипури

и Хельсинки. Потом я прошел по краю берега дальше, до самого леса, хозяином его был тот же Арви.

К лесу прилегали две маленькие торпы, но я миновал их, пройдя прямо в лес, где нашел много спелой

брусники. Набрав ее полную кепку, я тем же путем вернулся домой. В ожидании Илмари я побегал немного

босиком по мелководью и покидал в озеро мелкие камешки. Ближе к вечеру пришел Илмари. Увидав ягоды, он

сказал:

– Молодец. А теперь возьми вот этот кувшин и попроси у Каарины свежего молока к ягодам.

Я пошел к ней, боясь, что она не даст. Она сама пила из очень маленьких чашечек. Я помнил ее

прошлогоднее кофе и не был уверен, что получу от нее больше той порции. Но я ошибся. Она словно бы даже

обрадовалась, когда я передал ей просьбу Илмари, и сразу же наполнила молоком кувшин. Сделав это, она

сказала:

– Может быть, ему еще что-нибудь нужно? Может быть, он просил, а ты забыл? У меня сметана есть и

яйца. Скажи ему. Я всегда ему все предлагаю и не прошу никаких денег. А он постоянно отказывается и

покупает в Алавеси. Я могла бы даже хлебы ему печь в его же печке. У него хорошая печка. А он покупает хлеб

в лавке Линдблума. Но это хорошо, что он попросил. Он как сказал?

Я повторил ей слова Илмари. Она выслушала их внимательно и сказала:

– Вот и хорошо, что ему понадобилось молоко. Это потому, что ты к нему пришел. А ты теперь часто к

нему будешь ходить?

– Да.

– Это хорошо. Ты скажи ему, что если нужно, у меня еще найдется. Я даже сама могу принести. Не

забудешь сказать?

– Не забуду.

– А он что делал в то время, когда тебе это сказал?

– Он сердитый был или ласковый? Он сидел или стоял?

– Стоял.

– Как стоял?

– Вот так у плиты.

– И не сердито он сказал: “Попроси у Каарины”?

– Не сердито?

– Нет, не сердито.

– Не сердито. Ну, дай бог ему здоровья и всякой удачи в жизни. Это такой человек… такой человек…

Это великий человек!

В ее глазах заблестели слезы, когда она это сказала, но их можно было не заметить, эти слезы, оттого что

снизу ее глаза подпирались толстыми щеками, делавшими глаза совсем крохотными. Но когда между этими

щеками, пропитанными насквозь летним загаром и румянцем, очень странно запрыгал и задергался ее большой

рот, я понял, что она хочет заплакать, и пошел потихоньку прочь. А она сказала мне вдогонку:

– Осторожнее иди. Не урони кувшин. И скажи ему, что если еще что нужно, я всегда… все, что он

захочет…

Придя к Илмари, я передал ему слова Каарины. Он сказал: “Ладно” – и принялся готовить ужин. Меня

он заставил чистить картошку. Это не совсем удачно у меня получалось, и ему пришлось потом ее перечистить.

Но зато я сам вымыл ее на озере. А он тем временем нарезал на мелкие куски копченую свинину. Картошку он