Текст книги "Опыты любви и одиночества(СИ)"

Автор книги: Елизавета Финеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Ишь, что придумала, – с возмущением говорил он Любе. – Ей еще и двадцати семи лет нет, а уже хочет быть кандидатом наук. Неправильно это, поработать надо, опыта набрать.

– Никакого уважения, – согласилась Люба, – что за дети, никого не слушают, никаких авторитетов у них нет.

****

Через год с профессором случился удар. Во время лекции у него отказала рука, и его отвезли в больницу. Люба ухаживала за ним. Он капризничал и отказывался принимать лекарства. Люба растирала таблетки в порошки и смешивала с его любимым виноградным соком. Профессор плевал приготовленную смесь ей в лицо.

После смерти мужа Люба перестала общаться с его родственниками. Судьба жестоко поступила с красавицей. Из-за болезни тройничного нерва ее лицо навсегда исказила ужасная гримаса.

Профессор был прекрасным преподавателем и умел разглядеть в человеке его талант.

Он предчувствовал, что сына ждет успех и признание, и что Юрий превзойдет своего отца. Если бы не трагическая гибель, Юрий стал бы одним из самых известных авиаконструкторов.

Профессор предвидел, что племянница будет более умной и удачливой, чем ее дядя, и достигнет большего успеха в жизни, чем он. Ляля исполнила мечту профессора и стала заведующей кафедрой.

Часть 2. Семья Шейлы

Проклятие Шейлы

Шейла Евсеевна любила только одного человека – свою дочь Элеонору. Элеонора была умна, красива и играла на фортепьяно. На кончиках ее тонких пальцев, как казалось ее матери, сосредоточилась вся энергия мира.

Уклад жизни семьи Гольденбергов оставался неизменным многие годы. День проходил в пустых хлопотах и заботах, вечером с работы возвращался отец, он накрывал на стол и звал жену и детей ужинать. Летом они проводили месяц на Черном море, а потом отдыхали на даче, потому что Шейла Евсеевна считала, что после юга полезны две-три недели в Подмосковье.

Годы проходили зря, отсчитывая приближение старости, в монотонном вальсе кружились перед глазами бесполезные события, пока Шейла чудесным образом не поняла, для чего она жила все эти годы, страдала, терпела мужа, сыновей, порабощение тяжелой долей замужней еврейской женщины. Смыслом ее жизни стала ее дочь, ее единственная Элеонора, ее пианистка, подарившая ей лучшие мгновения в недостойной ее яркой натуры скудной жизни.

В эти минуты Шейла на даче, под Москвой, вдыхая запах жасмина и липы, представляла себе свой триумф, в огромном зале, Большом зале московской консерватории. Чем больше она думала, тем больше ей хотелось, чтобы это был именно Большой зал консерватории, лучший концертный зал в России, страны, где она так часто чувствовала себя лишней, отверженной, чужой, в этой стране она добьется своего триумфа. На сцену выходит ее дочь, она прекрасна, сказочно одета, на ней нежно-голубое бархатное платье с глубоким декольте и длинной широкой юбкой. Белокурые волосы около ушей чуть-чуть прикрывают огромные бриллиантовые серьги, желтые, старинной работы. Темные глаза распахнуты навстречу залу, который замирает, рукоплещет красавице и долго не позволяет ей начать концерт. Элеонора садится за рояль, кончики пальцев опускаются на клавиши. Дивная музыка разливается вокруг, рождаясь на сцене, потом поднимается выше, к потолку, и, как божество, спускается в зал.

Зрители в восторге, они зачарованы волшебной игрой, они забыли обо всем и хотят только одного – чтобы продолжалась эта музыка, эта чудесная власть прекрасной пианистки над их душами.

Как новогодняя хлопушка, разрывается последний аккорд. Пианистка встает, подходит к краю сцены. Ее щеки раскраснелись от волнения, она простирает руки к залу, казалось, не замечая никого, кроме элегантной дамы в первом ряду.

Зал рукоплещет, он шумит, как море, он требует еще и еще музыки, а Элеонора легко сбегает по ступенькам со сцены, подбегает к даме в первом ряду, целует ее и ведет за собой на сцену.

Авации прерываются, заинтригованные зрители ждут объяснений, кто же эта незнакомка в костюме цвета спелой вишни? Взволнованным голосом Элеонора спешит объявить:

– Своему успеху я обязана одному человеку – моей любимой, дорогой маме Шейле Евсеевне. Спасибо, мама.

Зал аплодирует, зал торжествует, он шумит, как штормящее море. Теперь все видят, что ее дочь не вертихвостка, которая крутит романы с дирижером или директором. Она – честная девушка из хорошей семьи и добилась такого успеха, потому что всегда слушала советы своей мамочки.

Шейла делилась со своей дочерью не только советами. У нее была четко продуманная, строго очерченная линия поведения, целая жизненная стратегия. Шейла Евсеевна всегда знала, как надо делать, а как не надо. В таких случаях она говорила:

– Знаешь, Элечка, а я это делаю так.

Летними вечерами они с Элеонорой любили сидеть на втором этаже дачи у раскрытого окна.

– Послушай, мама, – взволнованным голосом говорила Элеонора, – ночь наполнена звуками. Где-то неподалеку играет прекрасная музыка, ветерок шелестит листьями липы, как будто шепчутся влюбленные, бьется о стекло ночная бабочка, стремясь пробиться к свету, тонкий девичий смех летит с соседнего участка.

Шейла слышала только, как храпит за стеной ее муж, и как капает вода из крана на кухне.

Кочуя с мужем по Германии, затем по Литве, Белоруссии, Шейла узнала множество не только кулинарных рецептов, но и жизненных ценностей. Прожив жизнь мученицы-кочевницы, привязанной к мужу и к трем детям, она считала, что получила, наконец, право на глоток свежего воздуха в этой скучной действительности, наполненной не только рутинной работой, но также вероломством и предательством.

* * *

Лев Абрамович не понимал, как он мог жениться на женщине с душой паучихи и манерами вкрадчивой кошки. Он был, безусловно, благодарен ей за двух сыновей и прелестную дочь. Лев Абрамович не понимал, почему каждая попытка вызвать в ней какие-то человеческие чувства натыкалась на глухую стену. Шейла жила в мире догм, правил, «так надо», «так не надо», «так прилично», «так не прилично», «так будет хорошо», «так будет плохо», «так поступают все приличные евреи». Не зависимо от того, какое у Льва было настроение, как прошел его рабочий день, дома его всегда ждала чопорно-церемонная супруга с одним и тем же вопросом:

– Как вы считаете, Лев Абрамович, а какая завтра будет погода?

Лев так привык к этому вопросу, что отвечал таким же заученным тоном, не задумываясь:

– Думаю, погода будет лучше, чем сегодня, дорогая.

После этого они садились ужинать, потом пить чай.

Лев Абрамович уже давно привык к тому монотонному голосу, каким она отчитывала домработницу, когда та не точно соблюдала рецепт приготовления щей или жареной курицы, к тому набору обычных двух-трех фраз, которыми они с дочерью обменивались во время обеда. В такие моменты он чувствовал себя абсолютно лишним, чужим в собственном доме, в своей семье. Часы на стене тикали мелодично – тик-так, маятник раскачивался из стороны в сторону, и все это происходило как будто совершенно без его участия. Нет, вообще-то, не совсем так, его участие требовалось регулярно, и происходило это с периодичностью примерно раз в неделю. Тогда Шейла говорила ему, поджав губы:

– Лев Абрамович, мне неудобно напоминать вам об этом, но деньги, которые вы давали на расходы на прошлой неделе, уже закончились. Вам, наверное, это непонятно, конечно, ведь вас это не интересует, но продукты опять подорожали. Элеоноре необходимо обновить гардероб к летнему сезону.

Лев отчитывал круглую сумму, каждый раз все большую, и никак не мог понять, как можно за неделю потратить такие деньги. В подобных раздумьях протекали его дни, и он утешался работой, думая, что, видимо, создан для того, чтобы зарабатывать деньги, раз так считает его жена, и работал без отдыха, все больше и больше, забывая обо всем.

Так было, пока он не встретил Розу. Лев удивился, как эта хрупкая, мягкая женщина смогла за несколько месяцев их скоропалительного романа внушить ему такую уверенность в себе, в своих силах, в завтрашнем дне. Ничего не произошло, он остался прежним, но почувствовал себя намного сильнее и счастливее.

С тех пор он старался не замечать заученно-монотонных фраз жены, ее напряженных манер, ее колкостей по поводу его недостаточно быстрого продвижения по службе, ее нервно-истеричного состояния, когда они говорили о чем-либо, касающегося их дочери. Лев понял, что только она, только Элеонора заставляла сильнее биться сердце Шейлы. Когда речь заходила о дочери, ноздри Шейлы начинали трепетать, щеки покрывались странным румянцем, и голос становился необычным – она как будто пришептывала, постоянно мялась и подбирала слова.

«Пусть хотя бы дочь вырастит в любви», – думал Лев. Для сыновей он об этом и не мечтал, с ними Шейла обращалась также, как с мужем, ну, может быть, чуть-чуть помягче, когда дело касалось Элеоноры:

– Семен, отвези Элеонору к преподавателю, Михаил, сходи с Элеонорой к портному, а то он опять сдерет втридорога. Да смотри, чтобы материю на платье взял настоящую французскую, а не из Владимирской губернии, деньги-то не ворованные, каждый рубль на счету.

***

В тот июльский день над городом с утра нависала гроза. Небо налилось свинцовыми тучами, и то спешило разразиться струями ледяного дождя, то опять переставало, и только ветер гулял по опустевшим улицам, поднимая клубы пыли.

Шейла затеяла стирку. Стирка в доме всегда начиналась стремительно, как июльская гроза. Шейла нашла в кармане брюк своего мужа письмо. Написанное мелким почерком, оно повествовало о любви и было подписано именем Роза. «Какой кошмар, ведь они даже не думали скрываться», – подумала Шейла.

Роза, высокая брюнетка с тонкими чертами лица, с длинной шеей, с ласковыми речами, была женой хозяина компании, в которой работал ее муж.

Шейла не устраивала скандалов, не била посуду, не плакала. Она затаила злобу. Злоба поселилась в ней, с каждым днем разрастаясь все сильнее, как огромный спрут, опутывала ее нервы, печень, проникала в желудок и отравляла съеденную пищу. Злоба росла, а вместе с ней росла маленькая Элеонора, ее последний ребенок, ее цветок, на который она не давала упасть ни тени проблем и забот. Ее Элеонора была не такая, как они все, она была возвышенным существом высшего порядка. Это чувствовалось во всем: в ее плавных, неторопливых движениях, в изгибе ее тонких рук, когда они падали на клавиши фортепьяно, в изнеженности ее речей.

Шейла была уверена, что Элеонора никогда не повторит ее судьбу. Шейла рано вышла замуж, скиталась с мужем и маленькими детьми, терпела нужду и тяготы постоянных переездов, грубость этого человека, ее мужа, и получила за это предательство, обман, нож в спину.

Потом грянула революция с ее хаосом, неразберихой, отрицанием всего, что казалось раньше непреложной истиной. Хозяин вызвал его и сказал, что собирается уехать в Англию, предложил ехать вместе с ним. Лев и сам понимал, что оставаться в России рискованно.

Вечером он получил записку от Розы. Роза умоляла ехать в Англию, писала, что жить без него не может, что в Англии можно быстро разбогатеть.

Лев решился поговорить с Шейлой.

– Хозяин предлагает мне ехать с ним в Англию. Оставаться в России опасно. Посмотри, что происходит вокруг. Неизвестно, что будет дальше. Подумай о детях.

Как раз о детях Шейла и думала. Вернее, не обо всех, а о дочери. О ней, Элеоноре. Англия. Одно звено из цепи ее успеха выпадает. В мечтах о будущем Шейла стояла именно на сцене Большого зала Московской консерватории. Перспективы в Англии не просматривались. В Лондоне Шейла никогда не была, поэтому ей трудно было представить себе там блестящее будущее ее гениальной дочери.

Зачем он хочет ехать туда? Понятно, зачем. Не хочет разлучаться со своей Розой. Как бы не так, они никогда не будут вместе.

Наутро Шейла сказала мужу:

– Я все обдумала, Лев. Мы никуда не поедем. В Лондоне нет консерватории, соответствующей редкому таланту твоей дочери. Подумай об Элеоноре, Лев.

С тех пор Лев только и думал, что об Элеоноре. Элеоноре нужны были лучшие учителя по фортепьяно, лучшие ноты, новые платья, модные украшения. Элеонора всегда должна была блистать, сиять, она должна была быть лучшей во всем, и, прежде всего, конечно, в музыке.

Льву всегда казалось, что многочасовые упражнения за фортепьяно подорвут здоровье молодой девушки. Вместо того, чтобы двигаться, гулять, общаться со сверстниками, Элеонора, бледная, худая, по десять часов в день сидела за инструментом.

Медленные аккорды, наполнявшие дом с утра до вечера, наводили на Льва невыносимую тоску. Лев объяснял это тем надрывом, который произошел у него в душе после отъезда Розы. Музыка, которая, казалось, должна была вдохновлять и радовать, у Элеоноры была не такой. Музыка Элеоноры была вымученной, тоскливой, это был плод не окрыляющего вдохновения, а каких-то титанических, неимоверных усилий, предпринимаемых усталой девушкой, запертой в душной комнате своей властной матерью.

Лев не знал, как не знал никто, как долгими тоскливыми часами за роялем его дочь молила судьбу сжалиться над ней и сделать так, чтобы ей не надо было больше играть.

Иногда вечером, усталая, не в силах выдавить из рояля ни звука, Элеонора грустно перелистывала ноты невыученных произведений. Мать подходила к ней и умоляла продолжить усилия, ласково гладя по уставшим пальцам.

– Еще немного, моя девочка, и все получится. Нужно только еще чуть-чуть постараться.

От этих слов у Элеоноры вырастали крылья.

– Конечно, мамочка, – шептала она и вновь садилась за рояль.

Льва, безусловно, радовали успехи Элеоноры, но иногда он ловил себя на мысли, что лучше бы его дочь стала обычной учительницей музыки и женой приличного еврея. Элеоноре исполнилось восемнадцать, она посещала занятия в консерватории, брала частные уроки у нескольких ведущих педагогов и проводила все свободное время в изнурительных, долгих упражнениях за фортепьяно.

Когда он заговорил с женой о возможном замужестве Элеоноры и предложил подыскать ей подходящую партию, с Шейлой случилась истерика. Привычное самообладание изменило ей, и Лев впервые услышал, как наружу вырвался ее истинный, властный и непримиримый голос:

– Никогда! – закричала она. – Ни за что! Ты хочешь сломать жизнь дочери, лишить ее великого будущего, променять ее великолепную жизнь на жалкую участь домохозяйки, такой, как я! Этого не будет никогда!

С этого дня ненависть Шейлы ко Льву стала еще больше. Шейла утвердилась в мысли, что Лев хочет помешать ее планам, сломать ее будущее, надругаться над ее мечтой.

Как и предчувствовал Лев Абрамович, после революции настали тяжелые времена. Все сложнее становилось достать продукты, не говоря уже о других вещах, к которым привыкла его семья. Шейла безропотно терпела все ради будущего триумфа дочери.

* * *

Диагноз врачей прогремел, как гром среди ясного неба: рассеянный склероз. Врачи сказали, что болезнь нельзя вылечить, но успокаивали родных Элеоноры, повторяя, что больная проживет еще несколько десятков лет. В периоды между обострениями она может вести совершенно нормальный образ жизни. К сожалению, говорили врачи, нарушенная координация движений не позволит девушке продолжить карьеру пианистки. Однако, при благоприятном течении болезни она сможет иметь семью и детей и выполнять работу, не требующую хорошей координации движений. Элеоноре был прописан спокойный образ жизни и щадящий режим.

«Почему именно она, ее Элеонора?» – напряженно думала Шейла. Среди знакомых Шейлы было много молодых девушек, которые жили, радовались жизни, танцевали, пели на радость родителям. А ее орхидея увядала у нее на глазах. В Шейле зрело решение: она не потерпит этого. Никогда. Она не смирится с этой горькой участью ее дочери, чего бы ей этого не стоило.

С началом болезни Элеоноры в доме Гольденбергов наступила тишина. Запах лекарств наполнил комнаты. Все ходили на цыпочках, боясь потревожить больную. Музыка, наполнявшая дом с утра до вечера, стихла, и умолкла музыка в душе Элеоноры. Предписания различных врачей, российских и из Германии, с которыми Шейла вела активную переписку, исключали друг друга.

– Шейла, нельзя давать девочке сразу столько таблеток, – твердил Лев. Это может ей навредить. Врачи же сказали, что эта болезнь не лечится.

Но Шейла не слушала его. Она была уверена, что если следовать всем режимам всех врачей одновременно, то болезнь удастся вылечить быстрее. Старший сын, Михаил, оставил работу, чтобы помогать матери ухаживать за больной Элеонорой.

Шейла чувствовала, как постепенно безумная, страстная любовь к Элеоноре перерастает в ненависть, жестокую и непримиримую. Ненависть к той, которая убила ее мечту, ее прекрасное, светлое будущее. Ее девочка, ее необыкновенная Элеонора, оказалась такой же, как все.

Элеонора стала одной из тех многих, которые ежедневно вторгались в ее тонкий душевный мир со своими будничными проблемами: лекарства, которые надо принимать по часам, диетическое питание, консультации у врачей.

Элеонора слабела с каждым днем, захлебываясь очередной порцией сильнодействующих лекарств. Она, безусловно, не могла не замечать, что от лечения Шейлы ей часто становится намного хуже, и в эти редкие минуты здравый смысл подсказывал ей, что она могла бы сопротивляться матери. Но за годы страданий за роялем, в ее тяжелой схватке с музыкой мать была единственным существом, внушавшем ей силы и веру в себя, которых ей так недоставало. Ослабленное болезнью сердце Элеоноры не хотело понимать перемену, произошедшую в отношении матери. Острый ум девушки давно понял ее, но сердце не желало принять. Сердце матери принадлежало Элеоноре – будущей великой пианистке, подающей большие надежды музыкантке. В нем не было места для Элеоноры – живой девушки, простой смертной из крови и плоти, которая заболела смертельной болезнью, не выдержав марафона блестящей пианистки. Элеонора умирала с именем любимой мамочки на устах, отгороженная от окружающей жизни невидимой паутиной, сплетенной ее матерью.

Жалкое подобие жизни вместо рукоплещущего концертного зала, сияющего триумфа, закончилось через два года. «Пусть лучше смерть, чем такая жизнь», – думала Шейла.

Шейла никогда не забудет, какой красивой в гробу была ее девочка. Самая прекрасная покойница, которую когда-либо хоронили на Востряковском кладбище, она была, как спящая принцесса из сказки. Трудно было даже поверить, что она мертва, настолько свежей и естественной она казалась в гробу. Шейла с восторгом смотрела на красавицу-дочь. Ей показалось, что даже румянец алыми розами проступает на ее щеках, как воспоминание о несостоявшемся триумфе. Элеонора была чиста и непорочна, и навсегда осталась такой в памяти своих братьев, отца и матери, которая заказала на белом мраморном надгробии на могиле дочери надпись:

Любимая, единственная доченька,

Нет жизни без тебя.

Несчастные родители и братья.

Мужчина для Флорины

Людям свойственно играть роли. Кто-то играет их на сцене, кто-то время от времени, а есть люди, для которых жизнь превращается в сцену, в одну большую роль навсегда. Флорина была актрисой. Она заставляла верить в придуманный образ, сочувствовать ей, переживать. У нее был редкий дар располагать людей к себе и использовать их слабости против них.

В молодости Флорина была очень обаятельной женщиной. Родом с юга Украины, прекрасная еврейка напоминала восточную красавицу из «Тысяча и одной ночи». Когда в ее родной город Днепропетровск вошли белогвардейцы, Флоре было девять месяцев. Во время еврейского погрома солдаты чуть не убили девочку, но в последний момент передумали. Вскоре семья переехала в Москву.

Бедная девушка ютилась с родителями и двумя сестрами в небольшой комнатке в старинном переулке около Кремля. Многие ее одноклассники жили в Кремле, и Флора часто ходила к ним в гости.

Ночами, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить родных, она часто думала о том, что привлекает к ней людей. Тонкая сигарета в изящных пальцах, ямочки на круглых щечках, бархатные черные глаза, ослепительно белая кожа в глубоком вырезе платья, вкрадчивый голос, грациозные движения притягивали взгляды. Каждая черта ее прелестного лица таила в себе загадку, которую пытались разгадать многие мужчины. Ей ничего не стоило влюбить их в себя. Но люди ей были глубоко безразличны. Возможно, в этом и был секрет ее притягательности. Молодые люди выбивались из сил, чтобы ей понравиться, желая разбудить в ней чувства, а ей было все равно. Флорина была самодостаточным человеком. Чем больше поклонники пытались добиться взаимности, тем вернее они попадали в расставленные сети. Каждый из них ломал голову в поисках верной тактики завоевания красавицы, а ее не существовало. Флорина была недоступна и холодна для всех. В ее ловушки попадались самые искушенные ловеласы и богатые женихи Москвы.

Зимой Флорина любила кататься на лыжах по Москве-реке. Она вставала в шесть утра, еще было темно, и пробегала несколько километров. Утренняя прогулка неизменно прибавляла ей сил, снег хрустел под лыжами, и было чисто и красиво на Москве-реке и во всем городе. Этот белый цвет казался ей спасением. Он был залогом идеального порядка, снежного мира, где все подчинено строгой структуре кристаллов, и нет той чудовищной несправедливости, которая свойственна миру людей.

Флорина думала, что после лыж ее здоровью не повредят даже кофе с сигаретами, которые она употребляла натощак с семнадцатилетнего возраста. Время шло, и делить жизненное пространство с родителями и сестрами в небольшой комнатке становилось невыносимым. У нее был единственный шанс стать свободной, ведь Флорина думала, что свобода – это деньги.

Но как сделать выбор, когда сердце молчит, интуиция спит, а на разум в неполные двадцать лет рассчитывать не приходится? Флорине осталось воспользоваться простейшим арифметическим действием по сравнению имеющихся у ее поклонников и их родителей средств, выраженных в основном в виде недвижимого имущества. Кандидаты в женихи были молоды, и не занимали значительных постов и должностей.

Михаил оказался первым в списке. Но это был его выигрыш. Флорина всю жизнь посвятила заботам о нем и его семье. Это был ее проигрыш. Семья Михаила постепенно обеднела, и ей всю жизнь пришлось тяжело работать. Красавица стремилась к свободе, но стала пленницей, заложницей кастрюль и сковородок.

Молодая жена попала в странную семью, в ее новом богатом доме все было пронизано трауром и тоской. Элеонора, сестра ее мужа, была талантливой пианисткой, но трагически ушла из жизни в юном возрасте. Прошло уже много лет после смерти, а в семье продолжали говорить шепотом, когда речь шла о покойной и о загадочной болезни, от которой она умерла. Свекровь Флорины, Шейла, приглашала к дочери самых известных врачей, и применяла различные схемы лечения, прописанные ими, одновременно. Михаил оставил работу, чтобы ухаживать за больной сестрой. По указаниям матери он покупал сильнодействующие порошки, и давал лекарства сестре, строго по часам. Но от множества различных сомнительных пилюль девушке становилось только хуже, и она таяла на глазах.

Лечение не помогло, и Элеонора через два года умерла. Шейла, казалось, со смертью единственной дочери потеряла смысл в жизни. Она никогда ничего не делала сама, а только давала указания Флорине и Михаилу.

Через много лет после свадьбы в поле зрения Флорины попал один из ее бывших кандидатов в женихи, получивший известность ученый К. Его карьера стремительно набрала рост, и он получил престижную международную премию. «Все могло бы сложиться иначе, если бы я выбрала К.», – думала Флорина. – «Я могла бы сейчас быть на приеме в Кремле, блистать, улыбаться, ловить восхищенные взгляды».

Флорина обвела взглядом свою кухню, с видом на Елоховский собор. Из окна спальни можно было разглядеть Бауманский институт. Муж был на работе, а дети в школе. Флорина открыла дверцу холодильника. Кастрюля со свекольником и сковородка с жареной курицей были единственными свидетелями ее несчастья и провала. Никто ее не слышит. И Флорина многого не слышит. После тяжелого отита, перенесенного сразу после свадьбы, она потеряла слух в правом ухе.

А зачем ей слышать? Какими звуками был наполнен этот мир? Грубыми, бестактными словами соседей и знакомых. Они завидуют ей, завидуют, что она красива, обаятельна, что у нее прекрасный муж, прелестные дети. У Флорины не было друзей, она общалась только с многочисленными родственниками, среди которых близкими людьми считала мужа и младшую сестру. О знакомых отзывалась всегда резко, доверительно говоря собеседнику загадочным шепотом, например, о сыне соседей: «Он, знаете, дебил», делая ударение на первом слоге.

У Флорины было оружие против окружающих. Она знала, что может наказать любого из обидчиков, если захочет. В ранней юности Флорина поняла, что стоит ей посмотреть на человека, который неподобающим образом обошелся с ней, своими красивыми черными глазами, и подумать о нем, как обязательно что-нибудь происходило. Флорина проверяла много раз и была уверена, что тот, кто за ней стоит, защитит ее от недоброжелателей. Она радовалась, когда узнавала, что сосед, который вместо одной любезно предложенной ему сигареты взял у нее целую пачку, попал в аварию. Флорина улыбалась, услышав, что дальняя родственница, нелестно отозвавшаяся об ее утке с яблоками, попала в больницу с тяжелым переломом. Люди, нанесшие ей более серьезное оскорбление, обычно отправлялись на тот свет.

За Флориной потянулась череда болезней, смертей и несчастных случаев. Некоторые соседи стали избегать ее общества. Над домом повисла дурная слава, как облако свинцового тумана.

Флорина думала, что этот редкий талант поможет ей, но продолжала беспорядочно палить по ложным мишеням, пропустив самую главную цель своей жизни.

Роковая ошибка не давала ей покоя. Флорина постоянно думала о своем неправильном выборе. Воздух на подмосковной даче, где она проводила летние месяцы в свои последние годы, был пропитан тоской об упущенной удаче, о несбывшемся чуде.

Ее мечта об очень богатом замужестве осталась невоплощенной. Она порхала в сосновом дачном воздухе, как прекрасная бабочка. Нереализованная мечта витала над старым домиком в поисках столь необходимого для приземления парашюта.

***

Наташа приехала на дачу неожиданно для Флорины. Хозяйка в тот день, как обычно, встала в пять утра. Утренняя чашка кофе была приготовлена по ее любимому рецепту, в котором половину чашки занимал растворимый порошок, а половину кипяток. После кофе Флорина выкурила сигарету, сидя на полуразвалившемся крыльце, и занялась ежедневной домашней каторгой, то есть готовкой и уборкой. Потом она топила печь в старом душе, который состоял из наполовину прогнивших досок.

Небольшой участок при дачном домике зарос жасмином и малиной. Утренний воздух был наполнен прекрасными цветочными ароматами. Трудовое утро Флорины было длинным, но работа не приносила ей радости. Она ждала того сладкого момента, когда могла забраться на свой чердак и погрузиться в созерцание печатных страниц. Флорина брала в библиотеке толстые журналы, но смотрела также и газеты, и юмористические издания. Она любила похохотать над журналом «Крокодил».

Флорина просматривала страницу за страницей, но в голове у нее не оставалось ничего. «Только бы не вставать», – думала она.

В это время внучка Кристина позвала ее к столу:

– Бабушка, ко мне одноклассница Наташа приехала, пойдем чай пить!

– Кто такая эта Наташа? Вот если бы жених приехал, тогда игра стоила бы свеч...

Флорина встала, натянув поверх клетчатой байковой рубашки шерстяную красную кофту с дырками на рукавах, подарок мужа. Когда-то, много лет назад, муж отвел ее в магазин одежды и упрашивал купить эту кофту. Флорина отчаянно отбивалась:

– Мне не нужно, ах, отставь, мне ничего не нужно.

Флорине не было нужно ничего. Ей было нужно все. Она должна была получить все от жизни, а не эти жалкие подачки, недостойные ее прекрасной натуры.

Красная кофта сильно сносилась, но Флорина надевала ее каждый день, за неимением другой одежды.

На террасе летнего дачного домика гостья и хозяева пили чай с шоколадными конфетами. Кристине было душно, и скучно, и почему-то хотелось, чтобы Наташа поскорее уехала. Подруга, пышный бюст которой горделиво выглядывал из глубокого выреза пестрого летнего платья, вела светские беседы с Флориной.

– Знаете, что я вам скажу, Наташенька, – доверительно обращалась к гостье Флорина, слегка растягивая слова, продукты здесь всеш – таки подешевле, чем в Москве. Она всегда говорила всеш-таки, а не все-таки. – Стакан красной смородины за пятнадцать копеек в Москве вы не купите. И молоко здесь очень дешевое, из совхоза привозят, и сметана недорогая. На станции хлеб свежий продают местной выпечки.

« А еще на станции можно купить мороженое» – подумала Кристина, которой было очень жарко, – «и газировку, одну копейку стоит стакан воды без сиропа и три копейки с сиропом». Внучка, как и ее бабушка, очень не любила жару.

– Я так устала, – сказала Наташа. – Так надоело всем настроение создавать, сестре, и маме, и отцу. Хорошо, что я к вам приехала, отдохну душой с близкими людьми.

У Наташиных родителей не было дачи. Девушка жила с родителями и сестрой в тесной квартире. «Они не знают, что такое томиться летом в душной Москве», – думала она про Кристину и ее бабушку. – « А у меня будет все лучшее. Большой дом, красивая машина. Не здесь, конечно же, а где-нибудь в Нью-Йорке. Другая жизнь.»

После отъезда Наташи Кристина обратилась к бабушке:

– Вот видишь, ты поболтала с гостьей, развеялась немного.

– Мне никогда не бывает скучно! – резко заявила Флорина и ушла на свой чердаке, где в ее крохотной комнатке паук свил в углу свою паутину. Слово «никогда» она употребляла часто. Впрочем, как и слово «низачто», в котором она четко произносила букву "ч".

***

На старости лет Флорина влюбилась, страстно, безумно, как влюбляются люди, с которыми это происходит впервые в столь позднем возрасте. Она влюбилась совершенно безответно в своего единственного внука Алешу. Он рос болезненным, слабым мальчиком, редко спорил и полностью зависел от Флорины. Алеша был готов исполнить любой ее каприз, и властная натура Флорины неосторожно раскрылась перед мягкими чарами взрослеющего принца. Худенькие плечики, большие глаза с длинными ресницами, обходительные манеры сделали его похожим на девочку. Был у него замечательный дар входить в доверие к людям.

Умирать тяжело, но жить с такой ношей еще тяжелее. Флорина, лежа на больничной койке, созерцала когда-то бывший белым потолок и, тоже когда-то бывший белым, зимний городской пейзаж за окном. Она думала о том, что жизнь – это краткий миг, который моментально проходит. Черная бездна уже разверзлась перед ней и готова принять ее в свои объятия. Флорина жила, подгоняя день за днем, и не заметила, как приблизилась к своему смертному часу. Она очень мало болела, и впервые лежала в больнице. Флорина всю свою жизнь ухаживала сначала за родителями, и за сестрами, потом за детьми, мужем, свекровью, внуками.