Текст книги "Не тяни леопарда за хвост"

Автор книги: Элизабет Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Может, все-таки не стоит их брать? Ты не передумал, Эмерсон?

– Не передумал, Пибоди. Рамсес – славный мальчуган... хотел помочь, а я обошелся с ним... Только он немного... Ей-богу, он бывает таким странным! Может быть, слишком много времени проводит со взрослыми? Думаю, ему не повредит пообщаться с нормальными детьми. Поиграть в крикет и... во что они там играют?

– А ты сам когда-нибудь играл в крикет, Эмерсон?

– Я?!! С ума сошла, Пибоди? Чтобы я... я!... гробил время на одно из самых бессмысленных, самых идиотских занятий, придуманных пустоголовыми индивидуумами? Такое у тебя в голове укладывается?!

Нет. Такое у меня в голове не укладывалось.

Глава 4

Надеюсь, вы не думаете, что невероятная просьба Джеймса заставила меня забыть о любопытных эпизодах этого дня и вечера, а особенно – о явлении маскарадного жреца. Поразмышлять же над этими событиями удалось лишь следующим утром.

Как правило, я просыпаюсь раньше Эмерсона. Случается, использую свободные полчаса, чтобы ответить на письма или написать статью в научный журнал; но чаще просто лежу себе тихонько, обдумывая дела предстоящего дня. Присутствие Эмерсона под боком мне нисколько не мешает. Напротив, его ровное дыхание и тепло сильного тела успокаивают и напоминают о том, что я счастливейшая из женщин.

Если память мне не изменяет – дурацкое выражение; мне лично память никогда не изменяет, – тем утром я кое до чего додумалась.

Итак, главное, что мы имеем, – это «египетский жрец». Криминальной истории известен прием так называемого подражания. Преступник, если он неглуп и изобретателен, может использовать цепочку грабежей или убийств, вставив (образно выражаясь) в эту цепочку одно-единственное собственное звено, сходное со всеми остальными. Таким образом легче всего скрыть истинные мотивы, поскольку полиция сочтет все преступления делом рук одного злодея.

Допустим, второй маньяк, не придумав ничего нового, просто-напросто украл идею первого жреца (назовем его подлинным, как бы далеко от истины это ни было)... Маловероятно. Вчерашнее видение, уверена, было тем самым, что бродило по залам Британского музея. Возможно, «жрецу» и впрямь место в клинике для душевнобольных, однако в определенном интеллекте ему не откажешь. Как и любой другой житель Лондона, он запросто мог разузнать адрес наших родственников и возможное время приезда. Любопытство, вынудившее его появиться у нашего дома, вполне объяснимо. Благодаря нахальным заявлениям О'Коннелла и мисс Минтон весь город ждал, что мы начнем расследование дела мумии-убийцы". Лестно было бы сознавать, что моя скромная особа вызвала интерес настоящего маньяка, но... задирать нос не приходится, поскольку убийства не получилось. Эмерсон был прав на все сто процентов. Ну а я... тоже была права. Я ведь ни секунды не сомневалась в том, что злобная мумия – не более чем плод репортерской фантазии. А жаль...

Как следует попереживать по этому поводу не удалось. Дверь скрипнула негромко, приоткрылась, и в спальню заглянула Роза.

– Ш-ш-ш! Не шумите! Профессор еще спит.

– Неужели, мэм? – почти не понижая голоса, отозвалась Роза. – Я пришла узнать, можно ли юному джентльмену выйти из комнаты.

– Не знаю. Наказал Рамсеса профессор; только он и может отменить наказание.

– Ясно, мэм. – Голос служанки взвился до уровня оперной арии. – Могу ли я спросить...

– Не сейчас. Вы разбудите профессора.

– Да, мэм. Прошу прощения, мэм. Благодарю вас, мэм. – Роза хлопнула дверью.

– Вот так всегда, – недовольно пробурчал Эмерсон. – Вечно она за него заступается. – Свернувшись калачиком, он натянул одеяло на голову.

Роза своего добилась. Профессор проснулся, причем явно не в духе. Дольше валяться в постели не было смысла. Эмерсон не дал бы мне подумать, а уж о том, чтобы обсудить проблемы вдвоем, как это часто бывает при более счастливых обстоятельствах, и говорить нечего. Я молча поднялась, молча оделась, благоразумно не прибегая к помощи горничной, и спустилась в гостиную.

Нужно будет как можно быстрее увезти Эмерсона из Лондона... чтобы потом как можно быстрее вернуть его в Лондон. Египет, конечно, обитель моего сердца, и я прекрасно обустраиваю домашний очаг в любой относительно чистой гробнице, но и наше поместье в Кенте тоже очень люблю. Просторный кентский особняк (восемь спален, четыре гостиных, кабинет и прочие необходимые помещения), сложенный из розового кирпича, был построен во времена королевы Анны. Прилегающий к дому парк и фермерские угодья занимают почти двести пятьдесят акров. Купив поместье после рождения Рамсеса, мы переименовали его в Амарна-хаус – в память о месте нашего романтического знакомства – и прожили там безвыездно все время, пока Эмерсон преподавал в университете.

Но остаться в родных пенатах на все лето нам, к сожалению, никак не удастся. Лондон привяжет нас к себе... грязный, сырой, туманный Лондон ждет, когда профессор Эмерсон допишет книгу. Только осчастливив издательство университета, мы сможем вернуться к сочным краскам и сонному покою нашего английского дома.

Я почти закончила приготовления к отъезду, когда внизу наконец объявился профессор. В сопровождении Рамсеса. На лицах обоих Эмерсонов (даже на солидной от природы физиономии младшего) сияли лучезарные улыбки, из чего нетрудно было сделать вывод, что перемирие состоялось.

Однако о скорой встрече с кузенами Рамсес узнал не от папочки. Это радостное известие с болезненным родственным щипком в придачу наш сын получил от дяди Джеймса.

– Ну что, малыш? Разве это не прекрасно? – засюсюкал Джеймс. – Вот здорово будет побегать с ребятишками вроде тебя, верно я говорю? Перси у нас парень хоть куда. Уж он-то прибавит румянцу этим бледным щечкам и нарастит тебе мускулы...

Рамсес снес щипки и тряску со снисходительным терпением, которого я от него не ожидала.

– Позвольте поинтересоваться их возрастом и количеством, дядя Джеймс. Вынужден признать, что не часто приходилось о них вспоминать. Я не владею информацией...

– Помолчи, Рамсес, – вставила я, – иначе дядя Джеймс просто не сможет тебе ответить.

– Э-э-э... – задумался дядя Джеймс. – Ну-ка, ну-ка... Детей у нас двое – Перси и крошка Виолетта. Я зову ее «крошкой», потому что обожаю свою маленькую дочурку. Спрашиваешь, сколько им лет? Ну-ка, ну-ка... дай подумать... Перси, пожалуй, девять. Или десять. Точно. А милой крошке Виолетте... э-э-э...

Эмерсон презрительно скривился, выразив свое отношение к отцу, не способному запомнить возраст единственного наследника и единственной обожаемой «крошки». Рта он, однако, не открыл; напрямую к своему родственнику профессор вообще ни разу не обратился.

Рамсес поднялся с кресла:

– Прощу прощения. Позвольте удалиться. Я позавтракал и должен вернуться к Бастет. Ее поведение вызывает тревогу. Не хотелось бы тебя отвлекать от дел, мамочка, но, думаю, тебе стоило бы осмотреть ее, чтобы убедиться...

– Чуть позже, Рамсес.

Джеймс покачал головой вслед удаляющемуся Рамсесу:

– В жизни не слышал от детей таких выражений. Ну ничего. Перси вернет парнишку в норму. Перси-то мой... Ого! Крепкий такой... Будь здоров! Свежий воздух – вот что детям надо. Перси в вашего заморыша жизнь вдохнет! Положит конец нездоровой семейной склонности к чахотке. Верно я говорю, Амелия?

Джеймс принялся поглощать завтрак, а мне осталось только любоваться этим зрелищем, поскольку аппетит у меня братец отбил напрочь. Откуда он, спрашивается, выудил байку о нездоровой семейной склонности"? Ни на моей памяти, ни на памяти родителей никто из родни не болел чахоткой. До чего же мерзкий тип! На ходу сочинил, лишь бы представить дело так, будто это он нам одолжение делает, а не наоборот!

Благополучно уничтожив все, что было съестного на столе, Джеймс наконец отбыл, вызвав у всех облегченный вздох. Детей он обещал доставить к концу недели. Усаживаясь в кеб, который должен был отвезти его на железнодорожную станцию, Джеймс как-то подозрительно ухмылялся. Откровенно говоря, я усомнилась в мудрости своего решения, когда заметила эту удовлетворенную ухмылку. Но, как говорится, жребий брошен... Амелия Пибоди Эмерсон не из тех, кто бежит от трудностей или отказывается от данного обещания.

С отъездом братца настроение Эмерсона заметно поднялось. Ненадолго, к великому моему сожалению. Утренняя газета преподнесла нам неприятный сюрприз в виде статьи мисс Минтон с отчетом о событиях прошлого вечера. Не стану скрывать – мне понравился уверенный, выразительный слог настырной девицы. Только слог, но никак не точность изложения. Призрак в леопардовой накидке вовсе не выписывал на мостовой танцевальные па, не бормотал на тарабарском языке и не сопровождал свои выкрутасы угрожающими телодвижениями. Профессор вовсе не набрасывался на этого шута с кулаками и не вызывал на поединок. Ну а уж я тем более не хлопалась в обморок от ужаса и не валилась в беспамятстве на мужа, пока он тащил меня к дому. Если меня и трясло немного, то виноват в этом был сам Эмерсон.

Профессор усеял гостиную обрывками газеты, исполнил на останках творения мисс Минтон ритуальный танец, после чего пришел в себя, и мы смогли спокойно обсудить планы на лето. Уолтер и Эвелина настаивали на том, что двери этого дома для нас открыты, пока я не приняла их гостеприимное предложение. У Эмерсона вытянулось лицо. Я было собралась пнуть его тихонько под столом, но он, наученный горьким опытом, вовремя убрал ногу. К счастью, намек оказался излишним. Доброта моего мужа – качество, о котором мало кто догадывается, – победила приступ желчного недовольства, и Эмерсон вслед за мной рассыпался в благодарностях.

По правде говоря, лондонский дом младших Эмерсонов – не самое удобное жилище для людей со скромными запросами, предпочитающих домашний уют парадной вычурности. «Распроклятые катакомбы», как обозвал Эмерсон этот роскошный особняк, смахивают больше на музей, чем на жилье для нормальных людей из плоти и крови. На пятьдесят с лишним комнат здесь слишком мало окон, а потому не хватает ни света, ни воздуха. Один из самых древних особняков на площади, Шалфонт-хаус был построен в начале восемнадцатого столетия, но дедушка Эвелины в шестидесятые годы уже нашего века реконструировал его в попытке, надо заметить тщетной, угнаться за Ротшильдами. Парадную лестницу скопировали с лестницы в одном из пышных римских палаццо, бальный зал обязан своей вычурностью Версальскому дворцу, на арочный потолок и стены в бильярдной ушли целые мили японской шелковой драпировки. Но по крайней мере в одном нынешние владельцы и гости особняка точно могут быть благодарны мистеру Ротшильду. При каждой спальне есть ванная комната.

* * *

На экскурсию в Британский музей нас пригласил Уолтер. Если бы эта идея принадлежала мне, Эмерсон принял бы ее в штыки; Уолтеру же досталась только парочка по-братски добродушных шпилек.

– Надеюсь, ты не собираешься потчевать нас зрелищем злокозненной мумии, Уолтер? Подобного рода сенсации нас не увлекают.

Уолтер скосил глаза на жену. Эвелина примолкла, улыбаясь каким-то своим мыслям.

– Ну что ты, мой дорогой Рэдклифф, мне такое и в голову не приходило. Хотя... любопытство, признаться, гложет. Что поделать, не хватает твоей рассудительности и научного подхода к жизни.

– Вот еще! – расцвел Эмерсон.

– Мне действительно нужно побывать в музее, – объяснил младший брат. – Хочу взглянуть на один занятный папирус. Помнишь, я работал над письменами, найденными в Лейдене? Там встречаются некоторые необычные обороты; хотелось бы сравнить их с текстом из музейного папируса.

– Что ж. В таком случае буду рад составить тебе компанию, – отозвался Эмерсон. – Заодно покажусь идиоту Баджу и справлюсь, не отдал ли он еще кому-нибудь мой кабинет. Кабинет! – презрительно фыркнул профессор. – Слишком большая честь для коробки без окон, куда с трудом втиснули конторку и две книжные этажерки. Пибоди! Надеюсь, ты с нами?

– Надеешься? Не смеши меня, Эмерсон. Разумеется, я с вами. Хотелось бы убедиться, что мистер Бадж перебил не всю утварь, которую мы привезли для музея из прошлой экспедиции.

– Ты несправедлива к нашему хранителю, Пибоди. Наверняка он еще и не прикасался к контейнерам с экспонатами. Так небось и пылятся в кладовой. Поразительно... Зависть этого, с позволения сказать, ученого к собратьям по науке – имен, заметь, я не называл, Пибоди! – выходит за всякие рамки.

Эвелина последовала моему совету и от экскурсии в музей отказалась, пообещав хоть ненадолго прилечь. Но, зная ее слабость к детям, Рамсеса я все-таки решила взять с собой. И мне спокойнее, и шансы на отдых Эвелины стократно увеличатся.

Рамсес был в восторге. Я поняла это не по его лицу, как всегда бесстрастному, а по длиннейшей речи, которую он немедленно произнес, обстоятельно изложив все свои эмоции.

Директора в кабинете не было.

– Эй, Бадж! – Эмерсон затарабанил по двери. – Дьявольщина! Ты куда запропастился? Бадж!!!

Он бушевал до тех пор, пока из-за соседней двери не выскочил на грохот джентльмен в костюме клерка. Накануне туман, темнота и просторное одеяние не позволили мне как следует рассмотреть злосчастного спутника мисс Минтон, но сегодня я узнала его по очкам в тонкой золотой оправе и застенчиво-нерешительным манерам. В свете дня он оказался худощавым юношей среднего роста с длинным лицом и мечтательными светло-карими глазами.

Мистер Уилсон приветствовал нас довольно скованно (молодые люди нередко так мило тушуются!), но Эмерсон быстро нашел с ним общий язык. Одно медвежье профессорское рукопожатие, полновесный хлопок по плечу, несколько грубоватых шуток по поводу египетских жрецов, репортеров в юбках, любительниц приключений – и вот уже стеснения как не бывало, а юноша цветет счастливым румянцем.

– Примите мои извинения, профессор. Со стороны мисс Минтон...

– С какой это стати вы извиняетесь? За действия мисс Минтон вы не в ответе! А хотелось бы? Признавайтесь, Уилсон, не прочь взять такую ответственность? Похвально, похвально. Славная девушка... э-э... отважная...

Пунцовая волна от щек мистера Уилсона разлилась по лбу и шее. Он судорожно поправил очки.

– Вы не так поняли, профессор. Мое уважение к мисс Минтон... мое восхищение... безграничны... Но я никогда не...

– Угу, угу. – Профессор потерял интерес к теме. – А Бадж, значит, играет в прятки? Отлично. Не придется тратить на него время. Через неделю я вернусь в Лондон, Уилбур... э-э... Уилсон. Будьте добры к моему приезду приготовить кабинет. Тот, что в конце коридора с северной стороны. Договорились?

– Да, но... Этот кабинет отдали... – Юноша поперхнулся. – Слушаюсь, профессор. Будет сделано.

Эмерсон с Уолтером отправились изучать папирус, а я, несмотря на бурный протест Рамсеса, повела его в зал древних книг и манускриптов.

– Знаю, Рамсес, знаю. Кроме египетской истории тебя ничто не интересует. Это наша с папой вина. Образованный человек должен быть образован всесторонне. Раз уж подвернулся такой случай, грех им не воспользоваться.

Рамсес для своего возраста маловат ростом – дотянуться до витрин с экспонатами он может только на цыпочках, да и то с трудом. А посмотреть в Британском музее есть на что. Первое издание пьес Шекспира, гутенберговская Библия, англосаксонские летописи, автографы английских венценосных особ (у витрины с автографами я вкратце изложила Рамсесу историю Англии), корабельный журнал «Виктории», флагмана ее величества, заполненный рукой доблестного адмирала Нельсона. К глубочайшему своему стыду должна признаться, что Рамсес впервые услышал о доблестном адмирале Нельсоне! После моей сжатой, но насыщенной лекции о битве при Трафальгаре Рамсес пожаловался на усталость и боль в шее.

– Крайне затруднительно, мамочка, усваивать хронологию исторических событий, если приходится все время задирать голову.

– Согласна, Рамсес. Пожалуй, на сегодня довольно.

– Ты не будешь возражать против посещения Египетской галереи, мамочка? Учитывая мой интерес...

– Хорошо, хорошо, Рамсес. Надеюсь только, что твой папочка не будет возражать.

Откуда Рамсес узнал о пресловутой «мумии-убийце» – выше моего разумения, сама я ни слова не произнесла в его присутствии. Лишнее доказательство того, что способность нашего сына «получать информацию» по любым вопросам, в том числе и тем, которые его не касаются, близка к сверхъестественной. Слух и зрение у него феноменальные, а Эмерсон нередко забывает придержать язык или хотя бы приглушить свой баритон. В свое время мне стоило огромного труда добиться от Рамсеса обещания не подслушивать под дверьми («кроме тех случаев, мамочка, когда в силу вступают высокие этические принципы»), но... толку, как видите, никакого.

На мой вопрос, почему он прошел через всю галерею прямиком в зал, где был выставлен зловредный египетский экспонат, Рамсес честно признался, что ему известно о деле «мумии-убийцы». Отдаю ребенку должное. Он мог бы пуститься в подробные объяснения и заявить, что интересуется мумиями, поскольку начал их изучать еще в Египте, но вместо этого я услышала откровенное:

– Пресса утверждает, мамочка, что странная личность в наряде египетского жреца имеет обыкновение появляться именно в это время.

– Хотелось бы знать, Рамсес, откуда такое внимание к поступкам душевнобольного человека?

– Душевнобольного? Я в этом не уверен.

Глубокая мысль. И ведь не возразишь, поскольку она и мне самой приходила в голову, но обсуждать эту версию с нашим юным философом я не собиралась. По крайней мере не здесь и не сейчас.

«Зал мумий» Британского музея всегда привлекал нездоровое любопытство малообразованной публики. Толпа зрителей заслонила от нас с Рамсесом главный экспонат; с первого же взгляда стало ясно, что здесь полным ходом идет представление. Однако в центре внимания зрителей оказался не «леопардовый» жрец, а пышнотелая дама в свободном одеянии из тонкой летящей ткани, сшитом по моде времен прерафаэлитов. В экстравагантной леди я узнала известного лондонского медиума, чьи спиритические сеансы года три назад вызывали фурор. Мадам Блатановски купалась в славе до тех пор, пока кто-то из членов Общества психологических исследований в пух и прах не разгромил ее неприкрытое жульничество.

Будем великодушны и не станем винить даму в попытке использовать невежество публики для восстановления своей пошатнувшейся репутации. Одно скверно: мадам явно переусердствовала. А хороший лицедей должен уметь вовремя остановиться.

Мы стали свидетелями обычного для спиритических спектаклей диалога между медиумом и вызванным «духом». Собеседник мадам Блатановски носил впечатляющее, но с точки зрения египтологии абсолютно нереальное для древнеегипетского языка имя Фетет-Ра; его баритон поражал сходством с глуховатым низким голосом самого медиума. Трудно сказать, по какой причине, но «дух Фетет-Ра» изъявил желание, чтобы «принцессу» вернули в ее родную гробницу, и настоятельно призывал жертвовать средства для этой цели мадам Блатановски.

Аудитория реагировала по-разному, в зависимости от степени доверчивости. Кто притих в благоговейном почтении, кто скептически посмеивался. В двух шагах от меня сияла самая широкая и язвительная ухмылка.

– Не ты ли сказал, что подобного рода сенсации тебя не увлекают? – поинтересовалась я шепотом, остановившись за спиной насмешливого зрителя.

– А меня Уолтер притащил, – хохотнул Эмерсон. – Привет, Рамсес! Обрати внимание, мой мальчик, зрелище редкое: человеческая глупость во всей красе!

Уолтер приветствовал меня лукавой улыбкой, а вот мистеру Уилсону было не до смеха.

– Боже, боже... – заблеял он. Сравнение тем более уместное, что джентльмен и внешне сильно смахивал на молодую овечку. – Что скажет мистер Бадж?!! Он же приказал мне ни в коем случае не допускать подобных...

– Ну-ну, успокойтесь, – похлопал его по плечу Уолтер. – Считайте, что приносите пользу людям. Глядишь, кто-то из зрителей задержится в музее подольше, узнает побольше.

Уилсон в отчаянии хрустел пальцами.

– Благодарю, мистер Эмерсон. Вы так добры, сэр... Непременно воспользуюсь вашим аргументом при беседе с мистером Баджем... Только он не... Он строго-настрого запретил...

– В кои-то веки я согласен с Баджем, – во всеуслышание объявил мой Эмерсон. – Все это дешевое лицедейство – пустая трата времени. Дамочка понятия не имеет, как заинтересовать публику.

– Твои сеансы изгнания нечистой силы не в пример эффектнее, – согласилась я. – Будь снисходителен, Эмерсон. Природа мало кого одаривает драматическим талантом.

– Точно. Но и эта комедиантка заслуживает вознаграждения.

Остановить профессора я не успела. Побренчав монетами в кармане, он выудил горсть мелочи и ловко швырнул поверх зрительских голов. Серебристые кружочки с мелодичным звоном покатились по мрамору к ногам мадам Блатановски.

Finita la comedia. Толпа разразилась хохотом; многие полезли в карманы, последовав профессорскому примеру, остальные бросились ловить неожиданную финансовую удачу, и поднимать с пола монеты. Эмерсон с благодушной улыбкой любовался результатами своего хулиганства.

– Грубо и непристойно! – пожурила я мужа.

– Извиняюсь, ничего не мог с собой поделать. Дурачье выносить – не моя стихия. Если эта дамочка... Ха! Взгляни-ка, Пибоди... Пролог завершен. Приступаем к основному действию.

Ну и ну! «Жрец» знал, когда выйти на сцену. Лучшего момента не выбрал бы и сам великий трагик профессор Эмерсон. Внимание всех посетителей было приковано к медиуму; никто не заметил, каким образом и в какую именно минуту в зале появилось главное действующее лицо. Создавалось впечатление, что он просто-напросто выбрался из античного саркофага, длинный ряд которых вытянулся вдоль противоположной стены. Там он и замер с высоко поднятой головой и скрещенными на груди руками, неподвижностью черт соперничая с рисованными египетскими ликами... чему, собственно, удивляться не приходилось, поскольку «жрец» нацепил маску. Это была не обычная карнавальная маска – из тех, что прикрывают только лицо, а точная копия сложных сооружений из папье-маше, которые изредка надевали на головы мумий. Мелкие смоляные завитки были выложены башней по моде париков Поздней Династии. Пухлые губы на четко вылепленном лице подкрашены, брови подведены, а вместо глаз зияли черные дыры.

Накидка оказалась настоящей, то бишь из цельной шкуры настоящего леопарда. Понятия не имею, почему меня ошеломила именно эта деталь облачения «жреца». Возможно, виной тому разительный контраст между грозным оскалом животного и жалко повисшими лапами. Накидка была перекинута через плечо и скреплена так, что голова несчастного леопарда покоилась на груди хозяина. Длинный белый балахон довершал облачение.

Сказать, что диковинная фигура произвела впечатление, – значит ничего не сказать. Посетители остолбенели и в ужасе затаили дыхание. Стоило «жрецу» сделать шаг – и толпа отшатнулась. Должно быть, именно так поступали древние язычники, освобождая дорогу какому-нибудь правителю. Вперив взор прямо перед собой, «жрец» пересек зал и остановился перед витриной со знаменитой мумией.

У леди Хенутмехит был неплохой вкус. Гроб она себе выбрала – картинка, да и только. Вместо безвкусных многокрасочных сцен из жизни небожителей и демонов последнее ложе Хенутмехит украшала нежная позолота, словно приглашая зрителей задуматься – а не были ли саркофаги более влиятельных особ сделаны из чистого золота.

К делу это, впрочем, не относится. Уместнее будет отметить тот очевидный факт, что саркофаг принадлежал особе, занимавшей очень скромное положение в обществе. Никаких знаков королевского отличия я не увидела. Цветок лотоса в черных волосах – вот и все, чем удостоили усопшую даму.

«Жрец» изобразил земной поклон и снова надолго застыл, вглядываясь в безмятежное лицо леди Хенутмехит. Мне сцена показалась более чем эффектной, но профессору она скоро наскучила.

– Подумать только! – фыркнул он, обернувшись к Уилсону. – А я-то еще критиковал медиума. Это представление даже примитивнее, чем предыдущее! Что застыли как истукан, Уилбур? Чего ждете? Исполняйте свой долг! Прикажите схватить этого шута, стащите с него маску, выясните, кто он такой, и верните в клинику, где его наверняка уже хватились.

Не тут-то было. Юный Уилсон, впав в прострацию, лишь бормотал что-то нечленораздельное и заламывал руки. Зато отреагировал один из охранников:

– Парень-то безобидный, профессор. Что такого, коли он решил тут постоять? Однако ж могу и вывести – только прикажите.

– Не стоит утруждаться, Смит, – ехидно пророкотал профессор. – Без вас справимся.

Неподвижная персона в маске вдруг развернулась, выбросила вперед руку и забубнила хриплым речитативом:

Сестра его, сестра-заступница...

Та, что уберегает от врагов...

Та, что силой слов своих

Остановит супостата...

– Какого черта! – пробурчал Эмерсон. – Пибоди, это же...

А занавес-то, оказывается, еще не упал. Хриплый голос набирал силу:

Речи ее мудры,

Жало языка ее поражает цель,

Падают ниц... падают ниц ...

Перед...

«Жрец» умолк, не закончив фразу. Зловещую тишину в зале нарушил другой голос – звонкий и чуть дрожащий от возбуждения.

– "Падают ниц"! Вот где заложен главный смысл, – сообщил Рамсес. – Речь, разумеется, идет о богине Исиде. Согласно верованиям древних египтян, она покровительствует...

Лекцию юного египтолога прервал неприлично громкий хохот.

– Богиня Исида?! – надсаживался Эмерсон. – Ну нет! Речь о тебе, Пибоди! Речи ее мудры... Ха-ха-ха!... Жало языка... поражает... Ой, не могу! – Профессор в изнеможении сложился пополам.

– Ты куда? – Я успела схватить сына за руку. – Стой на месте!

– Но он же уходит! – завопил Рамсес.

И впрямь уходит. Шлепая сандалиями, «жрец» с невиданной скоростью буквально перелетел зал и исчез в проходе.

– Пусть себе идет. Тебя это не касается, Рамсес. Эмерсон! Прекрати ломать комедию. Наш фокусник сбежал...

– На здоровье, – задыхаясь, простонал Эмерсон. – Он меня покорил... Парень-то умен... образован... Ой, умора. Силой слов своих... остановит супостата...

– Очень милый комплимент. – У Уолтера губы дрожали от едва сдерживаемого смеха, и неудивительно – Эмерсон кого угодно заразит своим хохотом. – Лучше про тебя не скажешь, дорогая Амелия.

– М-да? Благодарю за поддержку. Возьми себя в руки, Эмерсон! Пора возвращаться, Эвелина уже заждалась.

Остаток дня прошел в домашних хлопотах. Осмотрев Бастет, я успокоилась сама и успокоила Рамсеса. Его любимица явно нервничала, но на ее аппетите это не отразилось, да и температура была нормальной. Видимо, просто сказались долгое морское путешествие и вынужденное заточение: отпускать кошку на улицу в Лондоне – чистое безумие.

На следующее утро гостеприимный дом опустел. Хозяева вернулись в свое йоркширское поместье, а мы ненадолго – как я полагала – отправились к себе в Кент, не подозревая о том кошмаре, что надвигался на нас с неотвратимостью песчаной бури.

* * *

Я часто спрашиваю себя, сколько может быть лет нашему дворецкому Уилкинсу, но ни разу не осмелилась задать ему этот вопрос. В ответ на просьбу сделать что-нибудь, с его точки зрения, неподобающее – а такие просьбы не редкость в нашем доме, – он принимается брюзжать, точно древний старик. Тем не менее за десять лет он ничуть не изменился, и я несколько раз собственными глазами видела, как дворецкий с юношеским проворством бросался на выручку Рамсесу. Не удивлюсь, если узнаю, что его благородные седины – плод парикмахерского искусства.

Уилкинс был искренне рад нашему возвращению. Скатившись с лестницы, он затряс протянутую Эмерсоном руку и только потом вспомнил, что дворецкому не подобает обмениваться рукопожатием с хозяином. Тут же подоспел Джон с улыбкой от уха до уха и с горделивым известием о доставке нашего багажа в целости и сохранности. Настал черед и остальной прислуги. Горничные, лакеи, садовники – все сочли своим долгом засвидетельствовать почтение путешественникам, благополучно вернувшимся в родное гнездо. Жена Джона принесла новорожденного малыша, чтобы мы смогли порадоваться прибавлению в семействе и оценить удивительное сходство младенца со счастливым отцом. (Какое там сходство! Из свертка выглядывали лишь пухлые щеки да недовольно сморщенный лоб.)

Рамсес сломя голову кинулся к себе разбирать вещи. Заглянув к нему чуть позже, я обнаружила в комнате полнейший хаос, чего и следовало ожидать, а самого Рамсеса – склонившимся в задумчивости над ящиком – или саркофагом? – с сомнительной чистоты песком.

– Ты что же, притащил это из Египта? Боже правый, Рамсес! Мало нам своей грязи...

– Это не грязь, мамочка. И не простой песок, а окись натрия! Надеюсь, ты не забыла, что папочка дал согласие на проведение экспериментов с мумифицированием...

– Ф-фу! Ладно, ладно. Только не растаскивай эту гадость по всему дому. Ей-богу, Рамсес, ты заставляешь меня сомневаться...

– Понимаю, мамочка. Со стороны мои опыты выглядят проявлением нездорового интереса к останкам живых существ, но, уверяю тебя, опасения беспочвенны. Я работаю над доказательством последней из своих версий. Убежден, что мистер Бадж с коллегами ошибочно сочли жидкий натрий основной химической средой для мумифицирования. Неверное толкование мистером Петтигрю древнегреческих...

– Неверное толкование, говоришь? Умница, сынок, – произнес у меня за спиной Эмерсон. – В неверном толковании Бадж у нас дока. На создание собственной теории у него мозгов не хватит, вот он и повторил ошибку Петтигрю, не дав себе труда проверить...

Я предпочла удалиться. К мумиям мне не привыкать – насмотрелась на них предостаточно, но к сути моего рассказа теория мумифицирования Рамсеса отношения не имеет.

Как ни странно, скорое знакомство с кузенами, особенно с «крошкой Виолеттой», нисколько не расстроило Рамсеса. Скорее даже воодушевило. Имя двоюродной сестры то и дело слетало с его губ, а от подозрительного блеска черных глазенок мне становилось не по себе.

Прошлой зимой Рамсес неожиданно заинтересовался отношениями между мужчиной и женщиной. На папочке этот допрос отразился самым плачевным образом (он до сих пор в шоке), да и мамочка, признаться, особой радости не испытала. Впрочем, я быстро успокоилась. Если подумать, в любопытстве Рамсеса не было ничего удивительного, ведь общался-то он в основном с египтянами, а они развиваются раньше европейцев и зачастую к пятнадцати годам уже вступают в брак. После долгой и суровой беседы Рамсес обещал впредь не поднимать подобных тем в присутствии посторонних, но... на его обещание я как-то не очень рассчитывала.

Джеймс не заставил себя ждать. Еще не все чемоданы были распакованы, а он уже привез детей и немедленно уехал, как будто был счастлив сбросить этот груз со своих плеч. Даже на обед не остался! (Правда, его никто и не приглашал.)