355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Джордж » В присутствии врага » Текст книги (страница 2)
В присутствии врага
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 19:15

Текст книги "В присутствии врага"


Автор книги: Элизабет Джордж



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

2

Подготовив зрителей, Дебора Сент-Джеймс выложила в ряд на одном из рабочих столов в лаборатории своего мужа три больших черно-белых фотографии. Она направила на них флюоресцентные лампы и отступила назад, ожидая суждений мужа и его напарницы, леди Хелен Клайд. Дебора уже четыре месяца экспериментировала с этой новой серией фотографий, и хотя результатами была очень довольна, в последнее время она ощущала все более настоятельную необходимость внести настоящий финансовый вклад в бюджет семьи. Ей хотелось, чтобы этот вклад был регулярным, чтобы он не сводился к случайным заказам, которые она перехватывала, обивая пороги рекламных агентств, агентств по поиску талантов, редакций журналов, телеграфных агентств и издательств. В последние несколько лет после завершения учебы у Деборы начало создаваться впечатление, что большую часть свободного от сна времени она проводит, таская свое портфолио из одного конца Лондона в другой, тогда как ей-то хотелось заниматься фотографией как чистым искусством. Другим людям – от Штиглица до Мэпплторпа[7]7
  Альфред Штиглиц (Стиглиц) (1864—1946) – известный американский фотограф, художник; Роберт Мэпплторп (1946—1989) – один из крупнейших американских фотографов XX века.


[Закрыть]
– это удавалось. Почему же не ей?

Сложив ладони, Дебора ждала, чтобы заговорили ее муж или Хелен Клайд. Они как раз пересматривали копию экспертного заключения, которое Саймон подготовил две недели назад, по действию водно-гелевых взрывчатых веществ, и намеревались перейти от него к анализу отметин, оставленных отмычками на металле вокруг дверной ручки – и всё ради попытки обосновать версию защиты в предстоящем слушании об убийстве. Но они с готовностью прервались, поскольку занимались этим с девяти утра, выходя только на обед и на ужин, и поэтому сейчас, насколько догадывалась Дебора, в половине десятого вечера, Хелен по крайней мере готова была завершить работу.

Саймон наклонился к фотографии бритоголового парня из Национального фронта. Хелен рассматривала девочку из Вест-Индии, которая стояла с огромным, развевавшимся у нее в руках флагом Великобритании. И бритоголовый и девочка позировали на фоне переносного задника, который Дебора соорудила из больших треугольников однотонного холста.

Поскольку Саймон и Хелен молчали, заговорила она:

– Понимаете, я хочу, чтобы фотографии отражали индивидуальность человека. Я не хочу, как прежде, типизировать личность. Я не размываю задник – тот холст, над которым я работала в саду в феврале прошлого года, помнишь, Саймон? – но главное здесь – индивидуальность. Личности негде спрятаться. Он – или она, разумеется, – не может сфальшивить, потому что не в состоянии сохранять искусственное выражение лица в течение всего времени, необходимого для съемки с такой большой выдержкой. Вот. Ваше мнение?

Она сказала себе: их мнение не имеет значения. Она нащупала для себя нечто новое и не собиралась от этого отказываться. Но ее ободрило бы искреннее подтверждение того, что работа действительно хороша. Пусть даже оценщиком выступит ее муж, меньше других склонный выискивать недостатки в творениях Деборы.

Он закончил с бритоголовым, обошел Хелен, которая все еще рассматривала девочку с флагом, и склонился над фотографией растамана в густо расшитой бисером шали, накинутой поверх изрешеченной дырками футболки. Саймон спросил:

– Где ты его сняла, Дебора?

– В Ковент-Гардене, – ответила она. – Рядом с театральным музеем. Теперь я хочу поработать у церкви святого Ботолфа. Там много бездомных. Ты знаешь. – Она наблюдала, как Хелен переходит к следующей фотографии, борясь с желанием вгрызться зубами себе в ноготь.

Наконец Хелен подняла глаза.

– По-моему, они чудесны.

– Правда? Ты действительно так думаешь? В смысле, ты считаешь… Понимаешь, они не такие, как раньше, верно? Я хотела… то есть… Я снимаю крупноформатной камерой и оставляю на фотографии следы перфорации и подтеки от реактивов, потому что хочу, чтобы они как бы объявляли, что это – картинки, то есть искусственно созданная реальность, в то время как лица неподдельны. По крайней мере… мне бы хотелось так думать… – Дебора отвела назад густые пряди волос цвета меди. Она запуталась в словах. Как обычно. Она вздохнула. – Вот что я пытаюсь… Муж обнял Дебору за плечи и звучно поцеловал в висок.

– Отличная работа, – сказал он. – И сколько их у тебя?

– О, десятки. Сотни. Ну, возможно, не сотни, но очень много. Я только что приступила к печати на больших листах. Я очень надеюсь, что их примут для показа… в галерее, я хочу сказать. Как произведения искусства. Потому что они все-таки произведения искусства, и…

Она умолкла, так как краем глаза заметила какое-то движение. Обернулась к двери лаборатории и увидела, что ее отец – давний домочадец Сент-Джеймсов – тихо поднялся на верхний этаж особнячка на Чейн-роу.

– Мистер Сент-Джеймс, – произнес Джозеф Коттер, придерживаясь традиции никогда не называть Саймона по имени. Несмотря на продолжительность брака своей дочери с Саймоном, он так до конца и не привык к тому, что она вышла замуж за его молодого господина. – К вам посетители. Я провел их в кабинет.

– Посетители? – переспросила Дебора. – Я не слышала… звонок звонил, папа?

– Этим посетителям звонок без надобности, – ответил Коттер. Он вошел в лабораторию и, нахмурившись, посмотрел на фотографии Деборы. – Противный тип, – заметил он о головорезе из Национального фронта. – И обратился к мужу Деборы: – Это Дэвид. А с ним какой-то его приятель – в немыслимых подтяжках и сияющих туфлях.

– Дэвид? – удивилась Дебора. – Дэвид Сент-Джеймс? Здесь? В Лондоне?

– Здесь – в этом доме, – заметил Коттер. – И одет, как всегда, чудовищно. Для меня загадка, где этот парень покупает себе одежду. Видимо, в ОКСФАМе[8]8
  ОКСФАМ – Оксфордский комитет помощи голодающим.


[Закрыть]
. Вы все будете пить кофе? Тем двоим он, кажется, не помешает.

Дебора уже спускалась вниз, зовя Дэвида по имени, а ее муж ответил:

– Да, кофе. И, зная моего братца, принесите-ка остатки шоколадного торта. – Хелен он сказал: – Давай отложим все это до завтра. Ты, наверное, сейчас уйдешь?

– Позволь только сначала поздороваться с Дэвидом.

Хелен выключила флюоресцентные лампы и следом за Сент-Джеймсом спустилась по лестнице, которую он одолевал медленно из-за своей искалеченной левой ноги. Замыкал шествие Коттер.

Дверь в кабинет была открыта. В комнате слышался голос Деборы:

– Что ты здесь делаешь, Дэвид? Почему не позвонил? Надеюсь, с Сильвией и детьми все в порядке?

Коснувшись поцелуем щеки невестки, Дэвид отвечал:

– У них все хорошо, Деб. У всех все хорошо. Я в городе в связи с конференцией по евроторговле. Деннис нашел меня там. А-а, вот и Саймон. Деннис Лаксфорд, мой брат Саймон. Моя невестка. И Хелен Клайд. Хелен, как ты? Мы ведь лет пять не виделись, да?

– Мы же вместе встречали Рождество, – ответила Хелен. – В доме твоих родителей. Но там было такое столпотворение, что тебе простительно не помнить.

– Большую часть дня я, без сомнения, провел у праздничного стола.

Дэвид похлопал себя обеими ладонями по заметному брюшку, единственному, что отличало его от младшего брата. В остальном они с Сент-Джеймсом походили на всех прочих отпрысков своей семьи, имевших одинаковые вьющиеся черные волосы, одинаковый рост, одинаковые резкие черты лица и одинаковые глаза, цвет которых колебался между серым и голубым. И действительно, одет он был, как сказал Коттер – чудовищно. От биркенстокских сандалий и носков в ромбик до твидового пиджака и рубашки-поло Дэвид был воплощением эклектизма и «кутюрным» горем семьи. В бизнесе он выказал себя настоящим гением, в четыре раза увеличив доходы семейной транспортной компании с тех пор, как отец ушел на покой. Но по внешнему виду никто бы этого о нем не сказал.

– Мне нужна твоя помощь. – Дэвид выбрал одно из кожаных кресел у камина. С уверенностью человека, который командует легионом подчиненных, он жестом предложил всем сесть. – Точнее, твоя помощь нужна Деннису. Поэтому мы и пришли.

– Какого рода помощь?

Сент-Джеймс окинул взглядом человека, которого привел его брат. Он стоял не совсем на свету, у стены, на которой Дебора регулярно меняла экспозицию из своих фотографий. Лаксфорд, как заметил Сент-Джеймс, был необыкновенно подтянутым, худошавым мужчиной средних лет, чей модный синий блейзер, шелковый галстук и бежевые брюки выдавали щеголя, но на чьем лице застыло выражение легкого беспокойства, к которому в настоящий момент, судя по всему, примешивалась значительная доля недоверия. Сент-Джеймс понимал причину этого последнего чувства, однако до сих пор не приучился воспринимать его спокойно. Деннис Лаксфорд нуждался в той или иной помощи, но не надеялся получить ее от явного калеки. «У меня повреждена нога, мистер Лаксфорд, – хотелось сказать Сент-Джеймсу, – а не мозги». Вместо этого он ждал слов гостя, пока Хелен и Дебора занимали места на диване и кушетке.

Лаксфорду, похоже, не понравилось, что женщины недвусмысленно устраивались на все время беседы. Он сказал:

– Это личное дело. В высшей степени конфиденциальное. Я не хотел бы…

– Если кто из наших сограждан и способен продать твою историю прессе, то только не эти трое, Деннис, – перебил его Дэвид Сент-Джеймс. – Осмелюсь сказать, они даже не знают, кто ты такой. – И затем обратился к остальным: – А, кстати, знаете. Да нет, не важно. По вашим лицам вижу, что нет.

И продолжил объяснение. Они с Лаксфордом вместе учились в Ланкастерском университете, были оппонентами в дискуссионном клубе и собутыльниками после экзаменов. По окончании университета они не теряли связи, следя за успешной карьерой друг друга.

– Деннис писатель, – сказал Дэвид. – Сказать по правде, лучший из всех, кого я знаю.

По словам Дэвида, он приехал в Лондон, чтобы сделать литературную карьеру, но его занесло в журналистику, где он и решил остаться. Он начинал политическим корреспондентом в «Гардиан». Теперь он главный редактор.

– «Гардиан»? – спросил Сент-Джеймс.

– «Осведомителя».

Во взгляде ответившего Лаксфорда сквозил вызов любому, кто пожелал бы высказаться. Начать в «Гардиан» и закончить в «Осведомителе» – такое восхождение нельзя было считать слишком блистательным, но Лаксфорд, как видно, не терпел, чтоб его судили.

Дэвид, кажется, не заметил его взгляда. Он сказал, кивнув в сторону друга:

– Он пришел в «Осведомитель» полгода назад, Саймон, после того, как «Глобус» стал изданием номер один. Он был самым молодым главным редактором за всю историю Флит-стрит, когда возглавлял «Глобус», не говоря уже о том, что самым успешным. Каким и остается. Даже «Санди тайме» это признала. Они дали о нем приличный материал. Когда это было, Деннис?

Лаксфорд проигнорировал вопрос, а панегирик Дэвида, похоже, вызвал у него раздражение. Минуту он как будто размышлял.

– Нет, – обратился он наконец к Дэвиду. – Ничего не выйдет. Риск слишком велик. Мне не следовало приходить.

Дебора шевельнулась.

– Мы уйдем, – сказала она. – Хелен. Идем?

Но Сент-Джеймс наблюдал за главным редактором газеты, и что-то в нем – не умение ли манипулировать ситуацией? – заставило его произнести:

– Хелен работает со мной, мистер Лаксфорд. Если вам нужна моя помощь, в конце концов вам придется воспользоваться и ее услугами, даже если сейчас так не кажется. И со своей женой я делюсь большей частью своих профессиональных проблем.

– Значит, решено, – сказал Лаксфорд и сделал движение, чтобы уйти.

Дэвид Сент-Джеймс жестом пригласил его вернуться.

– Тебе все равно придется кому-то довериться, – сказал он и продолжал, обращаясь к брату: – Штука в том, что на волоске карьера одного тори.

– По-моему, это должно вас радовать, – сказал Сент-Джеймс Лаксфорду. – «Осведомитель» никогда не делал секрета из своих политических пристрастий.

– Это карьера не простого тори, – сказал Дэвид. – Расскажи ему, Деннис. Он сможет тебе помочь. Или ему, или чужому человеку, не обладающему этическими принципами Саймона. Или можешь обратиться в полицию. Но ты знаешь, к чему это приведет.

Пока Деннис Лаксфорд перебирал возможные варианты, Коттер принес кофе и шоколадный торт. Он поставил большой поднос на кофейный столик перед Хелен и посмотрел на дверь, где на пороге маленькая длинношерстая такса с надеждой смотрела на оживленное собрание.

– Это ты, – произнес Коттер. – Персик. Разве я не велел тебе оставаться на кухне? – Пес вильнул хвостом и тявкнул. – Любит шоколад, – объяснил Коттер.

– Много что любит, – поправила Дебора и приняла чашку от Хелен, взявшейся разливать кофе.

Коттер подхватил собаку и направился в заднюю часть дома. Через мгновение они услышали, как он поднимается по лестнице.

– Молоко и сахар, мистер Лаксфорд? – дружелюбно спросила Дебора, как будто несколькими минутами раньше издатель и не ставил под сомнение ее порядочность. – А торт не попробуете? Его пек мой отец. Он замечательный кондитер.

Вид у Лаксфорда был такой, словно он знал: преломление хлеба с ними – или, в данном случае, торта – ознаменует переход рубежа, который он предпочел бы не переходить. Тем не менее он согласился. Подошел к дивану, сел на краешек и размышлял, пока Дебора и Хелен раздавали кофе и торт. Наконец он заговорил:

– Хорошо. Я вижу, что, по сути, у меня нет выбора.

Он полез во внутренний карман блейзера, невольно показав подтяжки с индийским узором, которые произвели такое впечатление на Коттера, достал конверт и передал его Сент-Джеймсу, пояснив, что письмо принесли с дневной почтой.

Прежде чем познакомиться с содержимым, Сент-Джеймс осмотрел конверт. Прочел короткое послание. Тут же прошел к письменному столу и, недолго покопавшись в боковом ящике, извлек пластиковый файл, в который и опустил листок бумаги.

– Кто-нибудь еще прикасался к письму? – спросил он.

– Только вы и я.

– Хорошо. – Сент-Джеймс передал файл Хелен и обратился к Лаксфорду: – Шарлотта. Кто это? И кто ваш первенец?

– Она. Шарлотта. Ее похитили.

– В полицию вы не звонили?

– Мы не можем привлечь полицию, если вы об этом. Любая огласка нам нежелательна.

– Огласки не будет, – заметил Сент-Джеймс. – Согласно процедуре, случаи похищения сохраняются в тайне. Вы прекрасно об этом знаете, не так ли? Полагаю, как газетчик…

– Я прекрасно знаю, что полиция держит журналистов в курсе текущих событий, когда расследует похищения, – резко ответил Лаксфорд. – При условии, что ничего не просочится в печать, пока жертва не будет возвращена семье.

– Так в чем же проблема, мистер Лаксфорд?

– В том, кто эта жертва.

– Ваша дочь.

– Да. И дочь Ив Боуэн.

Хелен встретилась взглядом с Сент-Джеймсом, возвращая ему письмо похитителя. Саймон увидел, что она подняла брови. Дебора спрашивала:

– Ив Боуэн? Я не совсем знакома с… Саймон? Ты знаешь?..

Ив Боуэн, объяснил ей Дэвид, являлась заместителем министра внутренних дел, одним из самых видных младших министров правительства консерваторов. Она была перспективным политиком, с поразительной скоростью поднимавшимся по карьерной лестнице и обещавшим стать второй Маргарет Тэтчер. Она была членом парламента от Мэрилебона, и, видимо, в этом округе исчезла ее дочь.

– Когда я получил это с почтой, – Лаксфорд указал на письмо, – я сразу же позвонил Ив. Честно говоря, я посчитал его блефом. Я подумал, что кто-то догадался о нашей связи. Что кто-то пытается спровоцировать меня на поступок, который подтвердил бы эту догадку. Я решил, что кто-то нуждается в доказательствах того, что нас с Ив связывает Шарлотта, и выдумка, будто Шарлотта похищена, – плюс моя реакция на эту выдумку, – станет требуемым доказательством.

– Зачем кому-то понадобились доказательства вашей связи с Ив Боуэн? – спросила Хелен.

– Чтобы продать эту историю средствам массовой информации. Нет нужды говорить вам, как разгуляется пресса, если выйдет наружу, что именно я – со всего-то леса – отец единственного ребенка Ив Боуэн. Особенно после того, каким образом она… – Он, похоже, искал эвфемизм, но тщетно.

Сент-Джеймс закончил его мысль, не смягчая ее:

– После того, как она к своей выгоде использовала свое положение матери-одиночки?

– Она сделала его своим знаменем, – признал Лаксфорд. – Можете себе представить, какой праздник будет у прессы в тот день, когда выяснится, что предмет великой запретной страсти Ив Боуэн – такая личность, как я.

Сент-Джеймс прекрасно это представлял. Во время своей избирательной кампании депутатша от Мэрилебона изображала из себя оступившуюся женщину, которой удалось подняться, которая отказалась сделать аборт, сочтя это безнравственным, и совершила подвиг, родив ребенка вне брака. Незаконное рождение ее дочери – как и тот факт, что Ив Боуэн благородно не назвала отца девочки, – стало едва ли не главной причиной, по которой ее выбрали в парламент. Ив Боуэн публично отстаивала мораль, религию, основополагающие ценности, прочность семьи, преданность монархии и стране. Она выступала за все, над чем применительно к политикам-консерваторам издевался «Осведомитель».

– Ее история сослужила ей хорошую службу, – заметил Сент-Джеймс. – Политик, который в открытую признается в своих недостатках. Трудно за такого не проголосовать. Не говоря уже о том, что премьер-министр мечтает разбавить свое правительство женщинами. Кстати, он знает, что ребенок похищен?

– Никому в правительстве не сообщили.

– И вы уверены, что ее похитили? – Сент-Джеймс указал на лежавшее у него на коленях письмо. – Написано печатными буквами. Такое вполне мог написать ребенок. Есть ли малейшая вероятность, что за этим стоит сама Шарлотта? Она о вас знает? Не может ли это быть попыткой давления на мать?

– Конечно нет. Господи боже, ей же всего десять лет. Ив никогда ей не говорила.

– Вы уверены в этом?

– Разумеется, я не могу быть уверен. Я опираюсь только на то, что сказала мне Ив.

– А вы ни с кем не делились? Вы женаты? Жене не рассказывали?

– Я ни с кем, – твердо ответил газетчик, проигнорировав два других вопроса. – Ив утверждает, что она тоже никому ни словом не обмолвилась, но она могла обронить какой-то намек. Должно быть, она что-то сказала человеку, который имеет на нее зуб.

– А на вас никто зуба не имеет?

Бесхитростный взгляд темных глаз Хелен и невозмутимое выражение лица говорили об ее абсолютном незнании главной цели «Осведомителя» – быстро накопать грязи и раньше других ее опубликовать.

– Да, пожалуй, полстраны, – признал Лаксфорд. – Но вряд ли моей профессиональной карьере придет конец, если станет известно, что я отец незаконного ребенка Ив Боуэн. Некоторое время надо мной посмеются, учитывая мои политические взгляды, но и только. В уязвимом положении находится Ив, а не я.

– Тогда зачем посылать письмо вам? – спросил Сент-Джеймс.

– Мы оба получили по письму. Мое пришло с почтой. Письмо Ив дожидалось ее дома, принесенное, по словам домработницы, каким-то человеком утром.

Сент-Джеймс еще раз осмотрел конверт. На штемпеле стояла дата двухдневной давности.

– Когда исчезла Шарлотта? – спросил он.

– Сегодня днем. Где-то между Блэндфорд-стрит и Девоншир-Плейс-мьюз.

– Денег не требовали?

– Только публичного признания моего отцовства.

– Чего вам делать не хотелось бы.

– Я готов признаться. Без большого желания, поскольку это повлечет за собой некоторые осложнения, но я готов. Это Ив не желает и слышать об этом.

– Вы с ней виделись?

– Разговаривал с ней. После этого я позвонил Дэвиду. Вспомнил, что у него есть брат… Я знал, что вы как-то связаны с уголовными расследованиями, ну или хотя бы были связаны. Я подумал, что вы сможете помочь.

Сент-Джеймс покачал головой и вернул Лаксфорду письмо и конверт.

– Это дело не для меня. Его нужно вести осмотрительно…

– Послушайте меня. – Лаксфорд не прикоснулся ни к торту, ни к кофе, но сейчас взял чашку. Сделал глоток и вернул чашку на блюдце. Кофе выплеснулся, замочив ему пальцы. Лаксфорд не сделал попытки вытереть их. – Вы не знаете, как на самом деле работают газеты. Первым делом полицейские отправятся домой к Ив, и об этом никто не узнает, верно. Но им потребуется побеседовать с ней не один раз. и они не захотят дожидаться ее отбытия в Мэрилебон. Они приедут повидаться с ней в министерство, потому что оно недалеко от Скотленд-Ярда, и, видит Бог, дело о похищении девочки попадет в Скотленд-Ярд, если мы сейчас этому не помешаем.

– Скотленд-Ярд и Министерство внутренних дел поневоле связаны друг с другом, – заметил Сент-Джеймс. – Вам это известно. В любом случае следователи не пойдут на встречу с ней в форме.

– Вы действительно считаете, что дело в форме? – спросил Лаксфорд. – Да нет такого журналиста, который при взгляде на полицейского не определил бы, кто он такой. Итак, полицейский появляется в министерстве и спрашивает заместителя министра. Корреспондент одной из газет видит его. Кто-то в министерстве готов слить информацию – секретарь, делопроизводитель, хозяйственник, гражданский клерк пятого ранга, обремененный слишком большими долгами и слишком заинтересованный в деньгах. Так или иначе, это происходит. Кто-то говорит с корреспондентом. И внимание его газеты теперь приковано к Ив Боуэн. «Кто эта женщина?» – начинает задаваться вопросом газета. «Почему приходили из полиции? А кстати, кто отец ее ребенка?» И днем раньше, днем позже они выйдут на меня.

– Если вы никому не говорили, то вряд ли, – сказал Сент-Джеймс.

– Не важно, что я говорил или не говорил, – ответил Лаксфорд. – Важно то, что Ив проговорилась. Она утверждает, что нет, но, видимо, да. Кто-то знает. Кто-то затаился. Обращение в полицию – а именно этого от нас ждет похититель – послужит сигналом для оповещения газет. Если это произойдет, с Ив будет покончено. Ей придется оставить пост заместителя министра, и, боюсь, свое место в парламенте она тоже потеряет. Если не теперь, то на следующих выборах.

– Если только она не станет объектом всеобщего сочувствия, что сыграет ей на руку.

– А вот это, – произнес Лаксфорд, – особенно гнусное замечание. Что вы хотите этим сказать? Она же мать Шарлотты.

Дебора повернулась к мужу. Она сидела на кушетке перед его креслом и, легко дотронувшись до его ноги, встала.

– Мы можем переговорить, Саймон? – спросила она у него.

Сент-Джеймс видел, как она взволнована. И сразу же пожалел, что позволил ей присутствовать при разговоре. Только услышав, что речь пойдет о ребенке, он должен был выслать ее из комнаты под любым предлогом. Дети – и ее невозможность выносить ребенка – были самой большой болью Деборы.

Он прошел за ней в столовую. Дебора встала у стола, опершись сложенными за спиной руками о его полированную столешницу, и сказала:

– Я знаю, о чем ты думаешь, но ты ошибаешься. Тебе не нужно меня оберегать.

– Я не хочу ввязываться в это дело, Дебора. Слишком велик риск. Если с девочкой что-то случится, вина ляжет на меня.

– Но ведь это не обычное похищение, не так ли? Денег не требуют, требуют лишь публичного признания отцовства. И смертью не угрожают. Ты знаешь, что если они от тебя не получат помощи, то пойдут к кому-нибудь другому.

– Или в полицию, куда им и следовало пойти первым делом.

– Но ты уже занимался подобными делами. И Хелен тоже. Давно, конечно, но в прошлом у тебя был подобный опыт. И у тебя хорошо получалось.

Сент-Джеймс ничего не ответил. Он знал, что ему следовало сделать: отказать Лаксфорду. Но Дебора смотрела на него, ее лицо отражало абсолютную и неизменную веру в мужа. В его умение всегда поступать правильно.

– Ты можешь ограничить время, – рассудительно предложила она. – Ты можешь… Скажи ему, что ты отводишь на это… сколько? Один день? Два? Чтобы взять след. Опросить ее ближайшее окружение. Чтобы… начать что-то делать. Потому что тогда ты хотя бы будешь уверен, что расследование ведется как надо. А для тебя ведь это важно, правда? Знать, что все делается как надо.

Сент-Джеймс коснулся щеки Деборы. Ее кожа была горячей. Глаза казались слишком большими.

Несмотря на свои двадцать пять лет, она сама походила на ребенка. Прежде всего, не надо было позволять ей слушать историю Лаксфорда, снова подумал он. Нужно было отправить ее заниматься своими фотографиями. Следовало настоять. Следовало… Сент-Джеймс резко одернул себя. Дебора права. Ему постоянно хочется ее защитить. У него страсть ее защищать. А все потому, что он на одиннадцать лет старше и знает Дебору со дня ее рождения.

– Ты им нужен, – сказала она. – Мне кажется, ты должен помочь. Хотя бы поговори с матерью. Послушай, что она скажет. Это можно сделать сегодня же вечером. Поезжай к ней с Хелен. Прямо сейчас. – Она дотронулась до ладони Саймона, все еще поглаживавшей ее щеку.

– Я не могу выделить два дня, – сказал он.

– Это не важно, главное, возьмись. Ну что, берешься? Я знаю, ты об этом не пожалеешь.

Я уже жалею, подумал Сент-Джеймс. Но кивнул, соглашаясь.

У Денниса Лаксфорда было достаточно времени, чтобы привести в порядок свой духовный дом до возвращения в дом материальный. Он жил в Хайгейте, на значительном расстоянии от особняка Сент-Джеймса, стоявшего у реки в Челси, и, ведя свой «порше» в транспортном потоке, Лаксфорд собирался с мыслями и сооружал фасад, за который, как он надеялся, его жена заглянуть не сможет.

После разговора с Ив он позвонил ей и сказал, что вернется позже, чем рассчитывал. Извини, дорогая, возникли некоторые обстоятельства, в связи с делом Ларнси нужно за стольким проследить. Ты же знаешь, мы до последнего не отдаем в набор утренний выпуск. Мне придется задержаться. Я не слишком нарушил твои планы на вечер?

Нет, ответила Фиона. Когда зазвонил телефон, она как раз читала малышу Лео, точнее, читала вместе с малышом Лео, потому что никто не читает малышу Лео, когда он хочет читать сам. Лео выбрал Джотто, со вздохом сообщила Фиона. Опять. Жаль, что его не интересует никакой другой период живописи. Чтение о картинах на религиозные сюжеты вгоняет ее в сон.

Это полезно для души, сказал Лаксфорд, попытавшись придать своему тону ироничность, а сам подумал: «Разве не про динозавров он должен в этом возрасте читать? Не про созвездия? Знаменитых охотников? Змей и лягушек? Какого черта восьмилетний мальчик читает о художнике, жившем в четырнадцатом веке? И почему его мать поощряет подобное стремление?

Они слишком близки, подумал, и не в первый раз, Лаксфорд. Лео и его мать слишком близки по духу. Когда мальчик наконец-то водворится в Беверстоке на весь осенний семестр, он окажется в мальчишеском мире. Лео от этого не в восторге. Фиона в еще меньшем восторге, но Лаксфорд знал, что им обоим это пойдет на пользу. Разве он сам не обязан всем Беверстоку? Разве не там сделали из него мужчину? Сориентировали в жизни? Разве находился бы он сегодня там, где нахоится, если бы его не послали в частную школу?

Лаксфорд постарался вытравить из сознания память о событиях этого вечера. Нужно позабыть о письме и обо всем, что последовало за его получением. Это единственный способ соорудить фасад.

Однако мысли, подобно маленьким волнам, бились о барьеры, которые он воздвиг, чтобы сдержать их, и главными были мысли о его разговоре с Ив.

Он не разговаривал с ней целую вечность, с тех пор как она сообщила ему о своей беременности ровно через пять месяцев после конференции консерваторов, на которой они познакомились. Ну, не совсем познакомились, потому что он знал Ив по университету, потом сталкивался с ней в коридорах газеты и считал ее привлекательной, даже несмотря на то, что находил отвратительными ее политические взгляды. Когда он увидел Ив в Блэкпуле[9]9
  Блэкпул – один из наиболее популярных приморских курортов Великобритании, место проведения ежегодной конференции консервативной партии.


[Закрыть]
среди дельцов от власти из партии консерваторов – в стальных костюмах, со стальными волосами и со стальными лицами, – притяжение оказалось прежним, равно как и отталкивание. Но в тот момент они были товарищами-журналистами – он уже два года как возглавлял «Глобус», а она была политическим корреспондентом в «Дейли телеграф», – и у них имелась возможность, ужиная и выпивая с коллегами, помериться интеллектами в яростных спорах из-за явно затянувшегося пребывания консерваторов у власти. Словесная схватка перешла в схватку тел. И не единственную. Для одного раза можно было бы найти оправдание: ну перебрали, ну похоть удовлетворили, и до свиданья. Но их лихорадочные отношения продолжались во все время конференции. В результате появилась Шарлотта.

И о чем только он тогда думал? – спросил себя Лаксфорд. Он уже год ухаживал за Фионой, уже определенно решил на ней жениться, завоевать ее доверие и сердце, не говоря уже о роскошном теле, и при первой же возможности все испортил. Однако не совсем, потому что Ив не только не собиралась за него замуж, но и слышать не захотела о браке, когда, узнав о ее беременности, он сделал ей неискреннее предложение. Она сосредоточила свои устремления на политической карьере. Брак с Деннисом Лаксфордом не входил в ее планы по достижению поставленной цели.

– Бог мой, – сказала тогда она, – неужели ты действительно думаешь, что я свяжу свою жизнь с королем бульварной прессы только ради того, чтобы в свидетельстве о рождении моего ребенка стояла фамилия мужчины? Ты, должно быть, еще более чокнутый, чем можно судить по твоей газете.

Итак, они расстались. И в последующие годы, пока она поднималась по карьерной лестнице, он иногда говорил себе, что Ив успешно проделала то, что не получилось у него: она, как хирург, удалила из своей памяти никчемный придаток своего прошлого.

Что оказалось иллюзией, как он обнаружил, позвонив ей. Существование Шарлотты не позволило бы.

– Что тебе надо? – спросила она, когда он наконец добрался до нее в офисе главного организатора фракции в палате общин. – Зачем ты мне звонишь? – Говорила она негромко и отрывисто. На заднем плане слышались чьи-то голоса.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он.

– Честно говоря, у меня такого желания нет.

– Это насчет Шарлотты.

Он услышал, как она со свистом втянула в себя воздух. Голос ее не изменился.

– Она не имеет к тебе никакого отношения, и ты это знаешь.

– Ивлин, – торопливо произнес он. – Я знаю, что позвонил неожиданно.

– Прекрасно выбрав момент.

– Извини. Я слышу, что ты не одна. Ты можешь найти отдельный телефон?

– Я не намерена…

– Я получил обличающее письмо.

– Вряд ли это тебя удивило. По-моему, ты должен регулярно получать письма, обличающие тебя в чем-то.

– Кто-то знает.

– О чем?

– О нас. О Шарлотте.

Похоже, это ее потрясло, пусть и на мгновение. Ответа долго не было. Лаксфорду показалось, что он слышит, как барабанят пальцы по мембране телефонной трубки. Затем она резко произнесла:

– Чушь.

– Послушай. Только послушай. – Он зачитал короткое послание. Прослушав его, Ив ничего не сказала. Где-то в офисе раздался мужской смех. – В нем говорится: первенца, – нарушил молчание Лаксфорд. – Кто-то в курсе. Ты никому не говорила?

– Освобождена? – переспросила она. – Шарлотта будет освобождена? – Снова последовало молчание, в продолжение которого Лаксфорд, казалось, слышал: вот работает мозг Ив, прикидывая, как это ударит по ее престижу и насколько глубок будет общеполитический ущерб. – Дай мне свой номер, – наконец произнесла она. – Я тебе перезвоню.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю