Текст книги "Воин и чародей"

Автор книги: Элизабет Бойе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Элизабет Бойе
Воин и чародей

Глава 1

Бесконечный дождь понемногу превращался в снег. Сидя на замшелом валуне, Сигурд угрюмо смотрел вниз, на небольшую долину, где за мутью дождя и тумана скрывался дом его бабушки. Да какое там дом! – жалкая лачуга, которой он с весны пытался придать вид приличного дома, но лето выдалось сырое, дождливое, и у Сигурда не хватало духу резать торф под дождем. Теперь он сильно сомневался, что покончит с этим делом до наступления зимы, тем более что оба его раба сбежали. Их напугали толки, что Торарна, бабка Сигурда, ведьма и насылает порчу и несчастья на своих соседей.

Сигурд с ненавистью поглядел на домишки, разбросанные по соседним долинам. Старик Богмод, ближайший их сосед, нашел вчера издохшего жеребенка и теперь в полный голос винил в его смерти Торарну – это после двадцати-то лет мирного житья бок о бок, с тех самых пор, как Торарна появилась на берегах фьорда Тонгулль, одна-одинешенька, с рыжеволосым младенцем на руках! Ничто не могло убедить Сигурда, что их соседей изводит чье-то лихое колдовство, а не простое невезение, которому подвержены и самые удачливые. Однако, когда обитатели этого отдаленного края обжитых земель собирались вместе, они ни о чем ином не могли толковать, как только о коровах и овцах, которые расшиблись насмерть, упав со скалы и провалившись в расселину, потому что обезумели по какой-то сверхъестественной причине, да еще о сырах и молоке, испорченных завистливым проклятьем. Никто не мог припомнить времен, когда бы рыба ловилась так худо, а больше всего винили за то, что лето сырое и холодное, сено гниет, не успев просохнуть, а главное, дождь начинается сразу же, как только кто-нибудь скосит свой лужок. Торарну обвиняли даже в том, что она якобы напустила на поселенцев духа здешней земли, а уж он обернулся здоровенной крысой, которая укусила за большой палец ноги Беру из Альфгримссюнова Подворья, да притом вцепилась в свою жертву с таким ожесточением, какое редко встретишь даже у крыс.

При мысли обо всех нападках и обвинениях Сигурда окатила жаркая волна злобы. Никто даже не подумал, как это дряхлой одинокой старухе удается проделывать такие фокусы: насылать простуду и лихорадку на самый южный хутор и в тот же самый миг превращать двадцатью милями южнее всех коров в недойных тощих уродин. Тем более никто не сомневался в способности Торарны за одну ночь свернуть шею зараз пятнадцати овцам или скакать галопом на коне по крышам соседских усадеб без устали от заката до восхода. Сигурд между тем подозревал, что все эти пакости проделывает кое-кто другой, а потом сваливает на колдовство Торарны. Бабка Сигурда доживала на свете восьмой десяток и была маленькая, как гномик, такая худенькая и хрупкая, что Сигурд без труда закидывал ее в седло – весила она не больше ребенка.

Сигурд ничего так не хотел, как положить конец этим злобным сплетням раз и навсегда, однако сплетники, едва завидев его, спешили убраться восвояси, якобы вспомнив о неотложных делах. Сигурд не отличался ни высоким ростом, ни могучим телосложением, и все же не находилось охотника испытать на себе его гордый и воинственный нрав. Поселенцы понятия не имели, где он мог научиться так ловко обращаться с оружием, а сам Сигурд никому и не стал бы говорить, что обучила его этому Торарна. С детских лет она учила внука сражаться мечом и секирой, гоняла его по крутым склонам холмов, пока сердце у него не начинало разрываться от усталости, а ноги не отказывались повиноваться. Когда Сигурд подрос, он уже многому научился у Торарны и мог драться с другими ребятами, хотя у Сигурда не было отца и старших братьев – обыкновенно-то младших обучали они. Он не признавал над собой высших, очень немногих считал равными, и эта воинственная гордыня помогла ему выиграть немало безнадежных схваток, а заодно и снискать уважение, к которому примешивалась изрядная доля обычного страха, в сердцах обитателей отдаленного от мира фьорда Тонгулль. Пока Сигурд был рядом с бабкой и защищал ее от грязных сплетен, никто не посмел бы причинить ей вреда – иначе Сигурд выхватил бы секиру и поглядел бы, посмеет ли кто-нибудь при нем открыто обвинить Торарну в колдовстве.

Сигурд натянул капюшон на глаза; он понимал, что глупо сидеть вот так, размышляя и с каждой минутой промокая все сильней; но ему необходимо было как следует пропитаться злостью и горечью, прежде чем перейти к решительным действиям. Ему до чертиков надоело быть сиротой двадцати одного года от роду и мечтать об отце и множестве родичей – как бы они восторгались им, как бы его подбадривали! А так он был один против целого мира. Его немногочисленные друзья очень быстро научились не дразнить Сигурда тем, что его воспитывала бабка.

Никто не знал, как истово лелеял он в сердце тайную надежду, что ему повезет так же, как одному болвану по имени Хеминг: его настоящий отец почитал древние традиции и послал за сыном, когда тому исполнилось шестнадцать. Сигурд пытался изображать высокомерное равнодушие – в конце концов, расти без отца не считалось зазорным в поселении, где часто гостили торговцы и викинги. Никто не смел попрекать этим Сигурда – уж об этом он позаботился, давая быстрый и жесткий отпор всякому мальчишке, который осмеливался насмехаться над ним или его неизвестными родителями.

Надежда еще долго жила в Сигурде – он вообще нелегко смирялся с поражением, и, даже когда ему сравнялось восемнадцать, он все еще продолжал надеяться на чудо, хотя был чересчур горд, чтобы признаться в этом кому бы то ни было, даже себе самому.

До тех пор он безжалостно осаждал Торарну расспросами о своих родителях, но бабка была упряма – не хуже внука – и твердила всегда лишь одно: «На смертном одре я тебе расскажу все до последнего, а до тех пор буду хранить тайну. Я-то уже приучилась жить с этим грузом на сердце, но ты пока не готов к этому». И отсылала внука заняться каким-нибудь сложным делом, чтобы он, измотавшись, позабыл о своем опасном любопытстве.

Когда Сигурду минуло восемнадцать, его интерес к собственному происхождению слегка поугас: обнаружились иные, не менее интересные дела, – к примеру, первый в его жизни поход по морю с неким дружественным викингом, который намеревался посетить острова к югу от Скарпсея. Из похода Сигурд вернулся настоящим мужчиной, и Торарна только радовалась, видя, как он становится хозяином в их маленьком доме. Он купил рабов, чтобы поставить еще бочек для сена, увеличить овечье стадо и распахать побольше земель. Торарна решила, что вопрос о родителях тихо сошел на нет, и вздохнула с облегчением.

Сигурд между тем просто оставил этот вопрос на потом, а вернее, на те времена, когда по мирным берегам фьорда Тонгулль не перестанут рыскать, точно хищные рыбы, мерзкие слухи о Торарне. Только-только Сигурд утвердился во мнении соседей как удачливый викинг и рачительный хозяин – и на тебе! Слухи тем более злили его, что ясно показывали, что думают соседи о нем и его бабушке. Битва или кораблекрушение могут оборвать жизнь человека, но память о нем останется жить – либо добрая, либо худая.

Положение Сигурда становилось шатким, и, если бы жители фьорда Тонгулль решили выгнать Торарну, ему пришлось бы или умереть, сражаясь с ними, или стать безземельным бродягой, жалким нищим изгоем. Второе означало медленную смерть от голода и холода.

Сигурд хмуро уставился на носки своих башмаков и совсем не удивился, даже не разозлился, когда под его взглядом у башмака отвалилась подошва.

Всю его жизнь стоило ему рассердиться, как его начинали преследовать всякие неприятности, большие и маленькие. Неведомая сила ломала плуги и инструменты, рвала в клочья упряжь; весла падали за борт, паруса трескались – словом, творилось все, что могло еще больше разозлить Сигурда. Сейчас он, проклиная свое невезение, поднялся, чтобы наконец уйти отсюда, и вдруг заметил прямо перед собой на гребне крутого холма неподвижного всадника на коне. Сигурд тотчас обнажил меч. Друг окликнул бы его; только враг мог бесшумно подобраться так близко и глазеть на него так невежливо и вызывающе.

– Ты кто такой? А ну, назовись! – громко велел Сигурд взмахнув мечом, и сделал два шага вперед, чтобы лучше разглядеть чужака.

Тот, закутанный в плащ с головы до ног, не шевельнулся. Сигурд остановился, глядя на чужака так же пристально, и вдруг ему почудилось, что перед ним призрак. Незнакомец повернул коня вдоль склона, все еще не отрывая глаз от Сигурда. В эту минуту дождь хлынул с новой силой, и, когда Сигурд протер забрызганные водой глаза, силуэт неизвестного всадника уже таял в тумане.

Сигурд заморгал.

– Это альв, чтоб мне провалиться! – пробормотал он вслух, на мгновение забыв о том, что промок до нитки, – так затрепетало его сердце. Затем он стремглав помчался вниз по склону, чтобы рассказать об этой встрече Торарне, – та, похоже, знала древние предания как никакой другой скиплинг.

Она истово хранила свою веру, хотя вокруг все меньше людей верили в истинность незримого мира и его обитателей. На бегу Сигурд сунул меч в ножны, с улыбкой представляя себе, как изумится Торарна, когда услышит его рассказ.

Однако когда он прибежал домой, то увидел, что Торарна совсем не настроена выслушивать его россказни. Она чесала шерсть, а это занятие означало, что бабка на кого-то или на что-то особенно зла. Сегодня она дергала волокна с такой силой, словно это были жилы ее злейшего врага.

– Подумаешь! – фыркнула она, враждебно сверкнув глазами, когда запыхавшийся Сигурд изложил свою историю. – Альв ему почудился, надо же!

Просто ты заснул, и тебе это все приснилось. Значит, всадник подъехал к тебе и пристально на тебя глазел? Немалая наглость, если вспомнить, что альвам в этом мире не место. Я бы не удивилась, если б он вздумал тебя похитить. Да погляди ты на себя – весь промок и заледенел, точно рыба!

Разве взрослый мужчина в своем уме будет бродить под дождем? Верно, у тебя начинается лихорадка, вот тебе и мерещатся всякие всадники!

– Да нет у меня никакой лихорадки. – Сигурд повесил мокрый плащ и присел у очага, сунув ноги в войлочные боты. Недоброе предчувствие шевельнулось в нем, когда он заметил, что Торарна не чешет шерсть, а раздирает ее в клочья, которые сыплются к ее ногам. Руки у нее тряслись, а подозрительно блестящие глаза смотрели в никуда, точно видели что-то далекое и зловещее.

– Бабушка, что-то стряслось? – спросил Сигурд.

– Стряслось! Да что ты, мальчишка, в этом смыслишь?

– Я уже не мальчишка, – мягко напомнил он, но бабка в ответ только фыркнула. Когда это было ей выгодно, Торарна безжалостно одергивала Сигурда, как двенадцатилетнего несмышленыша. Девять лет назад у нее хватало сил на то, чтобы выпороть его ивовым прутом, и даже сейчас она частенько этим грешила.

Сигурд задумчиво и грустно смотрел на бабку, теперь только осознавая, как высохла и съежилась она за эти годы. Куда же девалась вся ее живость?

Сейчас она больше всего походила на сучок с растрескавшейся от старости корой.

– Я что, не предупреждала тебя насчет чужаков, которые могут наплести, что знали тебя когда-то? – наставительным тоном продолжала Торарна. – Опасно тебе болтать с незнакомцами!

Сигурд попытался ее рассмешить:

– И верно, бабуля, погляди: я дрожу как осиновый лист – я, здоровенный детина, который три лета назад ходил с викингами! Уж мне-то пора бы уметь обороняться! Скажи лучше, чего ты так волнуешься?

– Ничего я не волнуюсь! Это ты трясешься в ознобе и лихорадке и вдобавок пристаешь с расспросами об отце и матери, а потом удивляешься, что мне не по себе! – Руки у нее сильно дрожали, она сама не заметила, как уронила чесалки, и лишь растерянно теребила волосы, платье, точно не понимая, что делает.

Сигурд встревоженно подскочил, видя, как сильно она дрожит.

– Бабушка, тебе дурно. Что-то с тобой не так. Слушай, я ведь давно уже решил не расспрашивать тебя о родителях – они уж точно давно умерли.

Прилегла бы ты; давай-ка помогу. – Он осторожно помог старушке встать и бережно уложил ее на кровать в стенной нише.

– Давно умерли!.. – странным голосом пробормотала Торарна, испуганно озираясь, точно забыла, где находится.

– Может, вскипятить чаю, чтобы ты успокоилась? – Сигурд неловко подоткнул одеяло. – Руки у тебя совсем ледяные, да и ножки тоже, бедная ты моя. Что с тобой, бабушка, отчего ты так съежилась? Только не говори мне, что это из-за старости, – Грелод тебя вдвое старше, а между тем толстеет с каждым годом.

Торарна бессильно сверкала на него глазами, но голос у нее был благодарный.

– Ах ты, большой дурачок, неужели ты думаешь, что я не способна позаботиться о себе, как заботилась о тебе все эти годы? Ежели, конечно, мне кто-нибудь немножко поможет, – выразительно добавила она. – Ладно, Сигурд, согрей чайку. Надо мне прополоскать мозги. Сегодня кое-что случилось… Тебе об этом покуда нечего беспокоиться. Один гость… можно сказать, из могилы, – добавила она сонным шепотом, но острый слух Сигурда уже уловил слово «гость».

– Что, опять этот идиот Богмод винил тебя, что его третий жеребенок сдох? Если он и вправду посмел сюда явиться, я ему шею сверну! Довольно с меня глупых сплетен. Сейчас же пойду к нему и…

– Ш-ш, Сигурд, утихомирься. – Голос у нее был слабый и усталый. – Не дергайся, приготовь-ка лучше чай. Разве могут пересуды повредить моим старым костям? – Торарна открыла глаза, и в них мелькнул прежний молодой огонек. – А вот тебе они повредят наверняка. Я хочу, чтобы ты покинул эти места прежде, чем твое доброе имя смешают с грязью. Не хочу я, чтобы ты из-за меня пострадал.

Сигурд фыркнул, ожегшись кипятком.

– Похоже, она точно выжила из ума. Думает, что я ее брошу одну, старую и больную, что я настолько не мужчина, что способен оставить мою бабку на произвол судьбы среди злых соседей и холмов, кишащих троллями.

Торарна подняла руку, делая ему знак помолчать.

– По крайней мере, я еще не говорю сама с собой, – отрезала она. – А теперь слушай меня внимательно и перестань дурачиться, точно я и в самом деле дряхлая старуха, а ты взрослый мужчина! Ты полагаешь, что защищаешь меня, но, поверь, это ненадолго. Чем дальше, тем меньше нуждаюсь я в защите. Сигурд, я требую, чтобы ты немедля покинул фьорд Тонгулль. Нынче вечером или хотя бы завтра. Тут становится небезопасно.

Сигурд подал ей чай.

– Так ведь ты же сама с детских лет обучала меня воинским искусствам.

Ты говорила, что когда-нибудь мое умение защитит и меня, и тебя. Зачем же все это было нужно, если теперь я должен удирать как заяц?

Торарна нетерпеливо тряхнула головой:

– Дурачок, ну как ты не понимаешь, что тебе не справиться с мороками и троллями? Они все пуще донимают поселенцев, и очень скоро наши глупцы поймут, что все невзгоды на фьорд Тонгулль насылает не старуха Торарна, а кое-кто пострашнее! С завтрашнего дня напасти только усилятся, а все из-за того, Сигурд, что находится в этом доме: из-за тебя, меня и некоей резной шкатулки – она лежит в сундуке у ткацкого станка. Все эти двадцать лет рок преследовал нас. Пусть я стану его жертвой – я готова умереть хоть сейчас, – но ты должен уцелеть, Сигурд! Беги!

– Бежать? Нет, бабушка, я буду драться! Я не отдам наш дом морокам и троллям!

– Какой же ты дурачок! Эти твари пришли из иного мира. Нам не выстоять против них… вернее, против того, кто стремится завладеть шкатулкой и ее содержимым. – Глаза ее вспыхнули, и она с трудом приподнялась. – Двадцать с лишним лет мне удавалось перехитрить их всех. Я от всей души ненавижу их, Сигурд, и хочу, чтобы ты тоже возненавидел их. Вот почему я спрятала от них тебя и эту шкатулку.

Сигурд недоуменно воззрился на нее, уселся на табурете рядом с кроватью и спросил:

– Кто они, бабушка?

Он так встревожился, что под его взглядом кружка выпала из рук Торарны и чай расплескался по земляному полу. С балки сорвалась большая кровяная колбаса, а метла с грохотом рухнула на ведра и котлы.

Торарна глянула на весь этот беспорядок и прикрыла глаза ладонью.

– Ну, ступай, Сигги, я слишком устала, чтоб развлекать тебя россказнями. Беги во двор, погуляй, ладно? – Ее сонный голос точно угас, и Сигурду оставалось только в бессильной ярости расхаживать по комнате, стискивая кулаки и гадая, кто же это навестил сегодня его бабку и кто глазел на него с вершины холма. Наконец он набросил плащ и пошел седлать коня – привезти из Богмодова Подворья женщину, которая присмотрела бы за Торарной.

Когда он вернулся, уже совсем стемнело, и теперь прибывшая старуха Грелод восседала у очага, словно дракон, стерегущий свои сокровища, куталась в платки и рылась в сумках, битком набитых всякими пахучими снадобьями. На каждый случай жизни, от рождения до погребального костра, у нее было свое снадобье или амулет – высушенная лапа или коготь, а то и что-нибудь совсем омерзительное. Сигурд в душе считал ее настоящей колдуньей, и было что-то зловещее и неизбежное в том, как она хлопотала над Торарной, выставив Сигурда прочь, – мужчине не было места в предстоящем действе. Судьба Торарны целиком была в руках Грелод, которая что-то деловито смешивала, растирала и подсыпала щепотью в горшочки над огнем, издававшие нестерпимую вонь.

Сигурд держался от нее подальше, чувствуя, что он тут совершенно ни к чему. Он устроился на ночь в амбаре и все не мог заснуть, прислушиваясь к голосам троллей – мерзких тварей, которые с недавнего времени сновали по холмам Тонгулля. Их рев напоминал мычанье быка и вопли тюленей, и скот, заслышав его, никак не мог угомониться. Сигурд знал, что именно его и Торарну преследуют тролли, и эта мысль не давала ему сомкнуть глаз.

К немалому разочарованию Сигурда, Грелод как будто навеки обосновалась на теплом местечке у очага. Торарна все не выздоравливала. Сигурд очень скоро оставил надежду, будто ее хворь убедит тупоголовых соседей, что Торарна невиновна в чародейских преступлениях. Несчастья становились все чаще и сокрушительней. Тролли уже больше не трудились скрываться от человеческих глаз в сумерках после захода солнца, а ночные часы превратились в непрестанный ужас для всех поселений. Люди шептались, что мертвецы больше не лежат спокойно в своих могилах, а бродят по округе и творят такие лихие дела, что кровь стынет в жилах.

Два семейства погрузили свои пожитки в ладьи и отплыли на юг, как раз перед тем, как холод окончательно сковал льдом воды фьорда. Долгая беспросветная зима застала многие усадьбы с едва ли половинным запасом топлива, скудными припасами; хозяева были охвачены страхом: они вслушивались, как тролли в холмах ревут и вопят, насмехаясь над людским отчаянием.

Весной уцелевшие поселенцы подсчитали убытки от суровой зимы и прожорливых троллей – и начали грузить ладьи или же уговаривали угрюмых купцов-мореходов прихватить их с собой на юг. В отчаянии следил Сигурд, как они уплывают один за другим, и то, что Торарну больше не обвиняли во всех грехах, мало его утешало. Одно было хорошо: он избавился от старухи Грелод, которая по горло была сыта царапаньем в двери и неизвестно чьими следами на снегу.

Торарна упрямо отказывалась сесть на корабль и кляла Сигурда последними словами за то, что он не хочет уплыть один. С бессильной яростью смотрел он, как суда покидают гавань, а со скал по обе стороны фьорда их то и дело обстреливают камнями незримые наблюдатели. Сигурд не расставался с мечом и мечтал подстрелить из лука кого-нибудь из грабительских шаек. Он знал, что разбойники скрываются в лавовых холмах, поджидая удачного случая, особенно после заката. Все острее Сигурд ощущал, что он и прочие скиплинги лишь пришельцы на древней земле Скарпсея, а это не слишком приятно сознавать в сумерках, когда зловещие тени заполняют расселины и складки холмов.

К середине лета опустели все усадьбы на берегах фьорда Тонгулль, остались лишь Сигурд и еще два семейства, которые не теряли надежды на лучшие времена. Тролли и мороки рыскали по округе, мародерствуя хуже прежнего. Сигурд умолял соседей остаться, хотя их скот уже можно было сосчитать на пальцах и ни один торговец не осмеливался навлекать на себя злобу троллей, которые засели на скалах по берегам фьорда.

– Надо нам уносить ноги, если хотим сберечь свои шкуры, – объявил наконец Богмод, который уже не был так толст, рыж и благодушен, как прежде. Сигурд знал, что Богмод намеревался присвоить себе все покинутые земли, но теперь и он упал духом. – Еще одну такую зиму мы не переживем.

До чего же я возненавидел этот проклятый край! – И он со злостью оглянулся на гниющее сено и жалких овец с грустными глазами.

Снельф с согласным ворчанием дернул плечом в сторону холмов:

– Пусть себе подавятся! Я уже потерял все, что нажили мои предки и ради чего трудился я сам. Что поделаешь, тролли победили. Я всегда знал, что так и будет, – они просто таились и выжидали. – Он почти виновато глянул на Сигурда. – Ты и твоя бабка можете погрузиться в мою ладью. Мы не бросим вас здесь одних на верную смерть.

Сигурд со вздохом кивнул и даже не сказал, как обычно, что все земли на юге уже заняты и придется им обрабатывать чужие поля вместо своих собственных.

– Когда-нибудь вы пожалеете, что бросили свои усадьбы, – все же не удержался он.

– Нет, не пожалею, если хочу увидеть своих детей взрослыми, а здесь мне до этого не дожить, – отрезал Снельф, и его жена громко фыркнула в знак согласия. – Не знаю, как уж вам с Торарной до сих пор удавалось уцелеть, ведь вы ближе всех к холмам и троллям. Нет, я не говорю, что она отгоняет их заклинаниями, – поспешно добавил он, видя, что Сигурд вот-вот вспыхнет от гнева. – Это все в прошлом, во всяком случае, я так надеюсь. Да я на самом деле никогда и не думал, что это ее рук дело. Что-то большее таится за этим злосчастьем… – Он широко развел руки, точно пытаясь охватить всю землю, но больше ничего не добавил и лишь подавленно вздохнул. – Завтра будь с Торарной на пристани. С вечерним приливом мы выйдем в море.

– Мы тебя не задержим, – отозвался Сигурд, спотыкаясь о свертки и корзины, в которые женщины с решительным видом набивали домашние пожитки.

Он знал, что вдвоем им с Торарной не выжить среди троллей, которые будут свободно рыскать по опустевшим пастбищам и грабить покинутые дома. – Только вот мою бабушку нелегко убедить. Она хочет, чтобы уехал я один, а ее оставил здесь умирать.

– Об этом и речи нет! – воскликнул Богмод. – Вечно она упрямится, когда дело коснется ее добра. Сигурд, переупрямь ее! Доставь ее завтра на пристань, даже если придется нести ее всю дорогу, а она, уж верно, будет вырываться и лягаться.

Женщины покачали головами и дружно передернулись.

– Подумать только, – воскликнула одна из них, – остаться здесь одной на верную смерть!

Было еще далеко до темноты, когда Сигурд возвращался домой с кулем муки, за которой, собственно, и ходил к соседу, но даже при свете дня он чувствовал себя неуютно, пока не дошел до дома, – ему все время казалось, что за ним следят. У амбара навстречу ему вышли две уцелевшие гусыни, гогоча так громко и требовательно, точно Торарна вовсе их не кормила.

Сигурд подсыпал им корма и вошел в дом, громко выкрикнув приветствие, – но тут же осекся. Дом был пуст. С нарастающей тревогой смотрел он то на погасший очаг, то на сыр и хлеб, засыхавшие на столе, то на пустой крюк, где обыкновенно висел плащ Торарны. Громко крича, Сигурд выбежал из дома и бросился на поиски. Остановившись на миг, он прислушался и уловил слабый крик – он доносился со склона холма над домом.

Там он и нашел Торарну – весь день под дождем и ветром лежала она на холме не в силах подняться.

– Пятнистый ягненок, чтоб ему пусто было, убежал от меня утром, – едва слышно проговорила бледная Торарна. – А я упала и не могла подняться. Ночи не пройдет, как его сожрут тролли.

– Тс-с, помолчи, – отвечал он, стараясь унять дрожь в голосе. – Пускай себе тролли сожрут хоть все стадо. Незачем тебе было подниматься сюда одной. Что, если бы ты сломала руку или ногу?

Не обращая внимания на протест Торарны, Сигурд поднял ее на руки и отнес домой. С ужасом ощутил он, что кости ее, обтянутые кожей, стали хрупкими, точно птичьи. Когда-то Торарна была так крепка, что запросто после целого дня трудов таскала на спине снопы сена и легко могла повалить наземь овцу для стрижки. Почти ничего не осталось в ней от прежней его бабушки, и Сигурд вдруг почувствовал себя до смерти одиноким, а холм точно всей своей темной тяжестью навалился на его спину.

Он запер двери, разжег огонь в очаге, засветил лампу с китовым жиром и лишь тогда рассказал Торарне о предложении Снельфа взять их с собой.

– Деваться некуда, бабушка, – заключил он твердым голосом, – надо ехать. Здоровье твое неважное, а на юге, говорят, зимы куда мягче здешних.

А когда ты снова окрепнешь и хоть немного обрастешь жирком, мы вернемся сюда, в эту хижину. Будем жить, как лисы, кормиться ягодами, птицами и зайчатиной, всем, что ни подвернется под руку, а на лето я буду отправляться в походы с викингами.

Торарна устало покачивала головой, комкая одеяло под подбородком.

– Никуда я не поеду, Сигурд. Или ты не видишь, что я умираю? Я хочу, чтобы мой прах сгнил в земле именно здесь, а этого ждать уже недолго.

Что-то странное стряслось со мною нынче – словно половина моего тела уже отмерла, и вдобавок я разучилась думать. – Она тяжело вздохнула и закрыла глаза. – Так хочется спать. Я еще должна что-то рассказать тебе… если только вспомню что. И все же я точно знаю, что ты должен отплыть с Богмодом и Снельфом. Отправляйся на юг, Сигурд. Завтра же.

Сигурд сел, сложив на груди руки.

– Без тебя я не уеду, бабушка, и кончено.

Она тяжело, с усилием помотала головой и разлепила веки.

– Вижу, настала пора рассказать тебе о твоих отце и матери. Печальная это будет история…

– Нет-нет, – поспешно перебил ее Сигурд, – ты слишком устала. Вовсе незачем рассказывать именно сейчас. Ты упала и вдобавок простудилась, бабушка, а это не к спеху.

– Помолчи, детка. Я знаю, что делаю. Сегодня я видела во сне, как издыхала старая овца, – это вещий знак. На сей раз здесь нет старой Грелод, чтобы разогревать мою жизнь снадобьями и заклинаниями. Она будет сердиться, что я так бессовестно обманывала ее, стоило ей повернуться ко мне спиной… Эх, Сигги, она была мне верным другом. Если что-то ты и перенял у меня, так пусть это будет умение отличать истинных друзей от мнимых. Ну, к делу… пока эта дряхлая плоть совсем не лишилась сил. Твоя мать… я причинила ей много боли, Сигурд. Она была моей дочерью, и звали ее Асхильд. – Имя отозвалось приступом боли, и Торарна без сил упала на ложе, бледнея и задыхаясь. – Я отреклась от нее, из-за того что она вышла замуж… Двадцать лет я не произносила ее имени… но теперь настала пора простить ее.

Сигурд опустился на колени рядом с ней, с ужасом понимая, что ей совсем худо.

– Бабушка, что мне сделать для тебя? – прошептал он. – Тебе больно?

Торарна нехотя открыла глаза.

– О да, больно… от ревности. Он увел ее у меня… но тебя не получит, если только это в моих силах. Двое их было… не помню, который женился на ней и который убил ее… но я ненавижу обоих. – Ее слабый голос превратился в бессмысленное бормотание.

– Говори же, бабушка, – потеребил ее Сигурд. – Скажи мне, кто мой отец.

– Он с трудом выдавливал слова.

– Отец… всадник на холме… вчера это было? Или год назад? Я сказала ему… сын погиб в огне, его нет. Когда-нибудь ты простишь меня, Сигурд.

Не позволяй ему увести тебя в иной мир. Тот, другой, тоже искал тебя… нет, это он… тролли, мороки. Я сказала ему – сына нет. Он не поверил. Не дай ему забрать резную шкатулку Асхильд… ее свадебный подарок от… от… он забрал Асхильд… она умерла… в огне…

Сигурд пытался отыскать смысл в ее бормотании, но его сообразительность безмолвствовала перед страхом, что Торарна умирает.

– Так мой-отец был здесь? Он посылал за мной?

– Посылал! Насылал мороков! Он убьет тебя, Сигурд! – Торарна вцепилась в его руку маленькими ледяными пальцами, дико глядя за его спину. – Сбереги шкатулку Асхильд… ярл хочет завладеть ею… Злыдень, лиходей… сжег твою мать…

– Кто сделал это – мой отец или тот, другой? Помнишь ты его имя?

– Имя… имя… – Ее веки трепетали, а дыхание было таким слабым, что Сигурд боялся, как бы оно не прервалось совсем. – Асхильд… о, Асхильд, прости меня! Я пыталась сберечь его… уберечь шкатулку от них… чародеев и полководцев. Асхильд, ты здесь? Дай мне руку.

Сигурд ласково сжал ее ладошку; Торарна бормотала что-то бессмысленное, обращаясь к Асхильд, и наконец задремала. Дышала она неровно, чуть слышно, но все же дышала. Он надеялся, что у нее достанет сил завтра рассказать ему все еще раз и более связно. Сигурд все еще почти ничего не знал об отце и матери, а сам ничего толком не помнил, кроме детских страшных снов о большом пожаре. Он печально подумал, что эти сны могли быть памятью о пожаре, в котором погибла его мать. Торарна ведь сказала ему, что история будет печальной, и, похоже, она оказалась права.

Всю ночь он сидел у постели, не смыкая глаз. Старуха спала тихо, лишь несколько раз вскидывалась, бессвязно звала Асхильд, но всякий раз Сигурду удавалось успокоить ее, и она снова засыпала. Незадолго до рассвета, на севере весьма раннего, Торарна вдруг широко раскрыла совершенно бессонные глаза и громко воскликнула:

– Асхильд, достань мой лучший фартук и брошь – твой отец вернулся домой!

Она дернулась, точно пытаясь подняться, и с последним вздохом затихла у Сигурда на руках.