Текст книги "Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения"

Автор книги: Элисон Пейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Ну что, Джейн, спасибо за работу. Кажется, мы в отличной форме, – сказал он, с виду свежий как огурчик.

– Да, пожалуй. Я хочу поехать в отель. Вам больше ничего не нужно? – вежливо осведомилась я, надеясь на положительный ответ.

– Джейн, вам понравился Лондон?

– Конечно, – ответила я, мечтая, чтобы следующей фразой стало: «Пока, Джейн, до завтра».

– Чем бы вы хотели заняться во время пребывания в столице Англии?

О нет, содрогнулась я, отвлекшись от мысленного созерцания прекрасного интерьера номера отеля и представив восхождение на лондонский Тауэр с Йеном в арьергарде.

– Я бы сходила в «Одри», – ляпнула я, залившись краской: ведь существуют Национальная галерея, Тейт, чертов Букингемский дворец, наконец! Нет, угораздило назвать «Одри», лондонский ресторан, одноименное заведение появилось и в Нью-Йорке примерно год назад и уже, наверное, закрылось или как минимум непоправимо вышло из моды. Ну откуда, спрашивается, приплыла ко мне эта ассоциация?

В следующую минуту я ощутила горячую благодарность за проявленный Йеном такт. Наверное, скульптор счел меня законченной идиоткой – я прочла это в насмешливой улыбке, – но был слишком хорошо воспитан, чтобы сказать об этом вслух.

– Ах-х-х, вот вы где, Йен, да'агой, – раздалось у меня за спиной. Кроме Зазы Габор[12]12
  Заза Габор (р. 1923) – легендарная голливудская кинодива венгерского происхождения, известная многочисленными (только официальных – девять) браками с богатыми людьми.


[Закрыть], это могла быть только одна женщина. Она уверенно прошла по коридору и вплыла в наш павильон, словно дефилируя по подиуму, покачивая бедрами и при каждом шаге чуть вынося руку вперед. Плечи были расправлены и отведены назад, пухлые губы выпячены. Черное платье с воротником-стойкой безупречно сидело на очень высокой, как манекенщица, гостье, подчеркивая идеальную фигуру с чувственными изгибами. Мне в глаза бросились сетчатые колготы и туфли от Маноло Бланика на каблуках высотой четыре дюйма. Дама, словно сошедшая с обложки «Вог», на самом деле выглядела так всегда – для Карины Кратц каждый день был выходом на подиум.

– Карина! – Йен, казалось, искренне обрадовался встрече. Неужели они друзья?

– Да'агой, ваш па'ильон выглядит п'евосходно. П'евосходно, да'агой. Дьевицы в моем па'ильоне так долго возыттся, никак не расставьят… Они еще не закончили, но я сказала – не могу заставьять Йена ждать, и ушла… – Каждое слово Карина сопровождала звучным придыханием. Либо у нее астма наоборот, либо это способ подчеркнуть, что она – самая сексапильная кошечка всех времен и народов. Сейчас в ней угадывалось скрытое раздражение, как после целого дня утомительной работы.

Но как после многочасового напряжения она ухитряется безупречно выглядеть?

Наверное, в поте лица трудились «дьевицы», а Карина лишь с придыханием распоряжалась.

Заботливый Йен дважды спросил, доберусь ли я сама до отеля. Карина тоже вела себя довольно мило – сказала: «Привет, как там тебя, Джейн» – и не приказала обращаться к ней «миз[13]13
  Миз – обращение к женщине, позволяющее не подчеркивать, замужем она или нет.


[Закрыть] Кратц». Она не сводила взгляд с Йена – так сидящие на диете пожирают глазами ветчину. Странно, что Йен и Карина ужинают вместе. Хотя все может быть…

– Ну что ж, еще раз спасибо, Джейн. До завтра, – сказал Йен. Когда они с Кариной отошли на несколько шагов, владелица галереи приобняла скульптора за талию; жест получился очень интимным, словно Йен с Кариной были не просто друзьями.

Глава 13
Усталый, но довольный

Не важно, насколько вы талантливы, – без хорошей рекламы славы вам не видать.

Энди Уорхол

– Мистера Рис-Фицсиммонса всегда интересовало сочетание и взаимовлияние различных объектов, – говорила я следующим утром, стоя у металлического столика в павильоне и раздавая предварительные пресс-релизы корреспондентам лондонских изданий. Задавая вопросы о произведениях Йена, журналисты чаще всего желали знать, когда он закончил ту или иную работу или какова ее стоимость. Лондон был первой остановкой в турне, и я довольно легко скрывала неприятие творчества Йена, непринужденно рассказывая о запланированных посещениях городов и пересыпая речь трескучими словосочетаниями вроде «влияние артвыставок на творчество мистера Рис-Фицсиммонса», «коммерческие и концептуальные цели мистера Рис-Фицсиммонса» и «различные и схожие мнения о произведениях скульптора».

День шел. Репортеры возвращались, чтобы еще раз взглянуть на скульптуры или что-нибудь уточнить. Я ловила себя на фразах типа «динамика этих двух форм отличается подлинной оригинальностью», а моим любимым выражением стало «осязаемое воплощение чувств и мыслей автора, подсказанных реальными событиями». Я говорила на внеземном языке, но слова вылетали без запинки, знаки вопроса в конце предложений исчезали, а посетители, как ни удивительно, кивали и соглашались. Видимо, им казалось, что они услышали нечто важное. Я пыталась точно запомнить формулировки, чтобы при случае еще раз ввернуть удачное выражение.

Боясь испортить настроение, я избегала заговаривать с Йеном о его творчестве. Не общаться во время пресс-конференции оказалось легче легкого: большую часть времени Йен жмурился от вспышек тысяч фотоаппаратов и отвечал на бесчисленные вопросы, которые задавали мне. Как только воцарялась пауза, в павильоне появлялись две девицы, занимавшиеся пиаром нашей экспозиции, увивались вокруг Йена и вовсю трясли волосами, изящно отбрасывая пряди за спину.

Я уже видела пиарщиц раньше. Они работали в компании «Котлар и Лоренс», привлеченной организаторами выставки для рекламы и освещения торжественных мероприятий. Девицы повсюду появлялись с блокнотами-клипбордами в руках, со смехом сообщая, какие истории толкнули какой газете. Они осыпали Йена комплиментами, называя «модерном» Музей современного искусства и «днюхой» день открытия Осенней художественной выставки. Очевидно, они искренне верили, что гораздо лучше других разбираются в том, что сейчас модно, круто, стильно и актуально. На протяжении всего дня, покидая павильон, они возвращались буквально через минуту.

– Йен, я уверена, в завтрашней «Мейл» вас упомянут в статье о современном искусстве, – сказала стройная блондинка.

– Йен, Йен, Йен, вы должны обещать, что поужинаете с нами завтра. Пожалуйста! – подхватила не такая стройная и менее светловолосая, добавив: – Я говорила вам, что вы чудесно выглядите? Усталый, но довольный!

– Да-да, усталый, но довольный! – как попугай, повторила первая.

Противные шлюхи… Мне придется видеть их ближайшие пять месяцев на каждой художественной выставке. Йен краснел и кивал, принимая приглашение на ужин. Конечно, реклама – важнейшая составляющая успеха, но все-таки… Второй раз за несколько дней я задалась вопросом о личной жизни Йена. Неужели он и пиар-девицы – больше чем друзья?

Когда пресса отбыла в полном составе, начались приготовления к торжественному открытию, и я выбросила шлюх-пиарщиц из головы. Йен поехал домой переодеться – наверное, вернется наряженный в яркие цвета, весь в полосках и узорах. Я отправилась в отель на чистом лондонском такси. Проезжая по улицам, я с интересом рассматривала незнакомые места. Впереди еще месяц, успею увидеть смену караула у Букингемского дворца, сходить в галерею Тейт и Сент-Джеймсский парк и выпить где-нибудь чаю. Настоящий бальзам для души – изучать город через окно такси, строя приятные планы; совсем иное ощущение, чем смотреть на проплывающие мимо городские огни, думая о том, что все прошло не так, как мне хотелось.

Говорят, Гвинет Пэлтроу заявила, что, не будь ее волосы прямыми, считала бы себя абсолютно лишенной сексапильности. Если мелкие кудряшки настолько повредили бы имиджу Гвинет, представьте, во что они превращают меня. Мою попытку выглядеть безупречно и привлекательно – то есть в точности, как Карина Кратц, – заметно затруднили временные ограничения и почти свела на нет печально известная лондонская погода.

Приехав в Центр делового дизайна, я, как ни странно, тут же забыла о плачевном состоянии прически. Стоя в толпе восторженных поклонников Йена в черных галстуках и строгих костюмах, я удовлетворенно думала: на этот раз не придется целый вечер сидеть в кладовой. Заодно можно было забыть про миниатюрные шоколадно-арахисовые конфеты, ибо Йена «ризовые» аллюзии не занимали. Он даже попросил оставить сладости в подсобке. «Ах да, конфеты, – сказал он, когда днем я вышла в павильон с большой сумкой. – Давайте там их и оставим». Я робко взглянула ему в лицо, гадая, является ли эта фраза проявлением солидарности и доказательством отсутствия у Йена арахисового помешательства Дика, но Йен уже уткнулся в чертежи на миллиметровке, думая о чем-то своем, ничем иным не выдавая неприязни к фетишу моего шефа.

В любом случае я пришла в восторг. Или «нашла это великолепным», как выразился бы Йен.

Открытие Лондонской выставки понравилось мне гораздо больше, чем все подобные торжества. Я почти никого не узнавала; большинство артдилеров оказались мне не знакомы. Я не знала их привычек, странностей, тайных маний и отклонений а-ля Дик Риз. Английский акцент и вкрадчивые утонченные манеры посетителей придавали мероприятию великосветский оттенок и определенную значительность, которой недоставало другим выставкам.

Йен, тоже весьма утонченный, появился в темно-синем костюме и темно-серой рубашке с синим галстуком. Легкий, отлично сидящий костюм вполне передавал европейский, очень «йеновский» стиль, но в более приглушенной манере, без кричащих оттенков. Наблюдая за скульптором, рядом с которым то и дело мелькали белесые волосы пиар-шлюшек и чуть реже – великолепный «блонд» Карины Кратц, я призналась себе – впервые он не выглядел карикатурно. И это было весьма необычным.

Целый вечер пиарщицы крутились возле Йена. Карина временами дефилировала мимо, негромко перебрасываясь с Йеном парой слов, на что он утвердительно кивал. Стараясь не сбиться, я в точности повторила фразы, отрепетированные днем; приятно было видеть, как люди кивали с понимающим видом. Я объяснила, что проект предусматривает наше участие в известных художественных выставках с последующей двухнедельной персональной выставкой в частных галереях в каждом из пяти городов, включенных в арттурне. В Лондоне Йен Рис-Фицсиммонс планирует неделю присутствовать в павильоне, на вторую неделю удалится в студию работать над новыми произведениями. Затем скульптор появится на открытии персональной выставки в галерее Слоуна и снова вернется в студию, «подчиняясь вдохновению». В начале месяца экспозиция переедет в Рим, где порядок работы Йена останется прежним: неделя в павильоне, неделя в студии.

Блестящий скульптор, работающий над новыми произведениями, а в перерывах неделями покорно сидящий в выставочных павильонах и залах галереи, со знанием дела объясняя, как важно, необходимо и значительно его искусство… Слушая себя, я вдруг поняла, что Йен, при всех достижениях и славе, по своей воле выбрал ту же профессию, что и я, – работника художественной галереи.

Может, открыть ему глаза и сказать, что это не самый лучший выбор?

В павильоне, заполненном льстивыми, вкрадчивыми коллекционерами, я видела только Йена. Только Йена Рис-Фицсиммонса, мировую знаменитость, – и себя. Прежде я считала поездку наказанием; теперь мне начинало казаться, что это совершенно уникальный и самый интересный опыт в моей жизни. Турне открывало немыслимые возможности; чем отчетливее я это понимала, тем меньше верилось, что сопровождать Йена Дик отправил именно меня. Слепая удача наконец-то улыбнулась и мне.

Необыкновенно приятно было стоять в павильоне, где ни за что не появится Дик, делать свою работу.

Глава 14
Бельгийское пиво, занятость, скука и огромные зубы

Я люблю всякую нуднятину.

Энди Уорхол

Во время торжественного открытия выставки я продала скульптуру!

В первый день произведения искусства, как правило, идут нарасхват, а спрос на скульптуры Йена Рис-Фицсиммонса стабильно очень высок, но это не умаляло моей гордости. Случалось, в Нью-Йорке я почти договаривалась о продаже, но всякий раз вмешивался Дик и перехватывал инициативу. Заключив сделку, он складывал пухлые ручки на жирной груди, мелко тряс ягодицами и медленно поднимал локти вверх, исполняя танец живота, означавший восторг. В глазах босса загорался алчный огонек, он надувался самодовольством и едва снисходил до того, чтобы шикнуть на Клариссу, когда та шумно втягивала воздух и восторженно вопила: «Вы сделали это, Дик!» – словно раньше мы никогда ничего не продавали.

Не испорченная начальником сделка подняла настроение на целый вечер.

К сожалению, это оказалась единственная продажа за неделю.

Остались три скульптуры; многие посетители брали брошюры, расспрашивали о работах Йена, интересовались стоимостью, но никто не предлагал даже начальной цены. Красавица «Без названия, номер шесть» гордо возвышалась в центре павильона. Все хвалили работу, восхищались и любовались, но никому не пришлась по вкусу цена на табличке. «Номер шесть» была самой большой скульптурой Йена Рис-Фицсиммонса. Заключенная мной сделка оставила Дика равнодушным – он вообще не упомянул о ней. Позвонив на следующий день, шеф первым делом спросил, проданы ли остальные скульптуры.

– Нет, – призналась я. – Но…

– А «Номер шесть»? – перебил шеф.

– Нет, – ответила я, уже не пытаясь что-либо объяснить.

– Дай мне Йена. Он рядом?

– Йен, Дик на линии, – с облегчением сказала я, отодвинув трубку, и вышла из павильона, не желая слушать, как Йен благодарит Дика за расточаемые комплименты. Кроме того, не хотелось быть рядом, если Дик пожелает еще что-нибудь обсудить. Пусть передаст через Йена – тогда приказ поступит в более или менее приемлемой форме.

Йена не беспокоило, что скульптуры не продавались; напротив, он явно радовался, что работы остаются у него. По его мнению, любое сопротивление или отсутствие движения – неотъемлемая часть творчества. Все происходящее, говорил он мне, от зачатия до завершения, принадлежит проекту и привносит новый смысл в арттурне. Йен объяснил мне это в конце недели, говорил и еще что-то, но я невольно отключилась, вспомнив, что после выходных он вернется к работе над новыми скульптурами, будет писать статьи в журналы и вынашивать творческие замыслы в прелестной английской глубинке. Просто не верилось – мы прожили в Лондоне всего неделю, а ему уже пора ехать дальше. У меня не нашлось времени для чая с прелестными маленькими сандвичами и густыми топлеными сливками, я не успела походить по антикварным лавкам на Портобелло-роуд или обойти магазины на Слоун-стрит, где делала покупки Диана, до того как стала принцессой. Ни на что не хватило времени – вечерами я возвращалась в свой сверкающий отель и заказывала ужин в номер.

Йен, напротив, дважды ужинал с пиарщицами, а однажды, уходя, я столкнулась с Кариной, шествовавшей в наш павильон, плюс праздничный ужин у мистера Слоуна, где Йена с нетерпением дожидалась некая креатура по имени Имоджен. Получается, Йен провел дома всего один вечер, хотя точно не скажу: в галерее мы обсуждали исключительно темы, связанные с работой. Йен всегда был мил и любезен, часто отпускал остроумные, истинно британские замечания, которые доставили мне немало веселых минут. Но, если не считать его шуток и моего смеха, мы говорили мало, поэтому предложение Йена составить ему компанию за ужином стало для меня полной неожиданностью.

Был вечер пятницы. В субботу ожидался значительный наплыв посетителей, предстояло пробыть в павильоне дольше, чем обычно, и я подумывала сходить сегодня в ресторан, хотя желание развлечься и отдавало легкой горечью. Я решила – если уж вступать в ряды неудачниц, ужинающих в одиночестве и уныло потягивающих вино, уставившись в пространство невидящим взором, я, пожалуй, распробую это блюдо вечером рабочего дня, когда в ресторанах мало посетителей. Ничего, сделаю вид, что увлечена чтением, принесу с собой книгу… Поэтому я сразу ухватилась за предложение Йена, очень обрадовавшись неожиданной компании.

Сразу после выставки мы поехали в один из его любимых ресторанов. Я представляла нечто очень красивое и супермодное: сплошь белый цвет, сверкающий хром, скучающие надменные официанты – словом, заведение во вкусе Дика. Но мы спустились на кованом железном лифте в зал с низкими, как в пещере, сводами. Там было очень шумно. Длинные столы с длинными скамьями по обе стороны, стильная и приятная атмосфера. Выбрав свободное место за столом, где уже сидели люди, в глубине души я сочла возможным признать, что между Диком и Йеном есть большая разница, несмотря на рифмующиеся фамилии.

Только когда к нам подошел официант, я поняла, куда именно мы пришли.

Йен привел меня в «Одри».

Единственное место в Лондоне, куда я мечтала попасть и о чем заявила Йену в самом начале. Я лихорадочно старалась придумать способ тактично намекнуть ему, что в Лондоне множество более важных достопримечательностей, которые мне очень хочется посетить. И вообще, уж не в насмешку ли над моей узколобостью гений повел меня в «Одри»? В таком случае Дик непременно захихикал бы издевательски, а Йен подарил мне широкую улыбку, настолько дружелюбную и заразительную, что лед в груди, возникший в ту минуту, когда я узнала, что еду с ним, наконец начал таять. Наши взгляды встретились, и я впервые улыбнулась абсолютно искренне – не по обязанности. Улыбка вышла не дежурной, не испуганной и ничуть не вымученной.

– Будем здоровы, Джейн, – сказал Йен, поднимая еще пустой бокал.

– Будем, Йен, – подтвердила я, с легким звоном коснувшись его бокала краешком своего.

За бельгийским пивом, мидиями и жаренной по-французски картошкой наши отношения представились мне в ином свете: нормальные, непринужденные и более ровные, чем прежде. Мы поговорили о поездке Йена в Йоркшир и о том, что вторая неделя выставки будет похожа на первую, разве что немного посвободнее. Йен вел себя по-дружески, и я почти забыла, что считаю его ловким мошенником и мистификатором. Я даже решилась спросить, правда ли, что он сделал своим дилером Дика Риза единственно из-за созвучия фамилий.

– Вы сочли бы это большой глупостью, не правда ли? – пожал плечами Йен.

Я сунула в рот последний ломтик жареной картошки, посчитав, что это не ответ.

В выходные мы продали еще одну скульптуру, что принесло много денег галерее и добавило веса проекту арттурне и репутации Йена. И вот что сказал мне Дик по трансатлантической связи: «А как «Номер шесты»? Передай трубку Йену». Никаких похвал, разумеется.

Наконец уик-энд закончился, и два дня сумасшедшего напряжения остались позади. Йен тепло со мной попрощался, добавив: «Огромное спасибо, Джейн. Прекрасная работа». Улыбнувшись и пожав мне руку, он пошел встречать машину, которая должна была отвезти его в Йоркшир. Некоторое время его клетчатые брюки ярким пятном мелькали в толпе посетителей.

На вторую неделю выставки ажиотаж заметно поутих.

Выставка получила свою порцию откликов в прессе, поэтому стайки репортеров, а с ними, к счастью, и мерзкие пиарщицы больше не увивались вокруг скульптур. Крупнейшие, известнейшие, суперфантастические клиенты побывали у нас в первые дни, вкусив от стартового ажиотажа и помпы, и после выходных не появлялись. Если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, две скульптуры в этот раз останутся непроданными, и одна из них – «Без названия, номер шесть», лучшая из лучших, событие в мире искусства, предмет маниакальной одержимости Дика.

Энергия выставки затухала: между павильонами, заложив руки за спину, прохаживались артдилеры и сотрудники галереи, бросая взгляды направо и налево, поглядывая, сколько красных точек, означающих «продано», украшает список экспонатов каждой галереи.

Мои волнение и восторг тоже выдохлись, но я была не против поскучать для разнообразия. Сидя за металлическим столиком, я разглядывала посетителей, думая, что, кроме считанных артдилеров, пары-тройки сотрудников других галерей да еще Карины Кратц из соседнего павильона, я ни души не знаю в Лондоне. Удручающая анонимность, с другой стороны, давала ощущение удивительной свободы: никто не знал моего имени, понятия не имел о моих тайных страхах и неуверенности. Посторонние могли подумать, что со мной никогда не происходило ничего плохого, могли счесть, что я нахожусь на пути к вершине славы и скоро стану суперзвездой вроде Дика, Карины или даже Йена. Но тут зазвонил телефон, и мое уединение оказалось нарушенным.

– Джейн Лейн! Привет, это Джордж Ореганато, я вчера приехал в Лондон. Наш павильон будет работать всю вторую неделю выставки. Как тут дела? Где твой павильон? Я забегу?

– Три «б», – неохотно ответила я и положила трубку.

Скука намного приятнее Джорджа Ореганато.

Успешный продавец, настоящая находка для нью-йоркской галереи Фельдена и Кэмера, Джордж был единственным человеком на свете, влюбленным в меня без памяти. Он словно не замечал, что большую часть нашего многолетнего знакомства у меня был постоянный бойфренд, хотя встречал Джека на торжественных мероприятиях, а однажды даже на улице. Либо Ореганато не мог сложить два и два, либо ему было все равно: ни присутствие в моей жизни Джека, ни мои постоянные вежливые отказы не охлаждали его пыла. Джордж вновь и вновь настойчиво звал встретиться в неформальной обстановке, особенно в День святого Валентина или под Новый год, и даже приглашал на закрытую вечеринку по случаю начала Осенней художественной выставки.

Но даже не свяжись я с Джеком, у Джорджа Ореганато все равно не было бы шанса.

Обладатель огромных зубов – я этого терпеть не могу, – он на редкость ретиво, по-моему, относился к работе. Всякий раз при встрече он восклицал: «Привет! А вот и я, Джордж Ореганато!» – с интонацией: «Старина, сколько лет, сколько зим, какими судьбами!». Он через слово прибавлял: «Впрочем, как и всегда». В тридцать лет Джордж носил галстук-бабочку и носки в ромбик, а продуманность его костюма и тщательный подбор оттенков и деталей заставляли вспомнить даже не Кена, а скорее душку Барби. Я часто представляла Джорджа в маленькой коробке с прозрачной пластиковой стенкой – носки в ромбик выглядывают из-под брюк, в одной руке картина, другая вытянута вперед для радушного рукопожатия, а спрятанный внутри органчик повторяет: «Привет! А вот и я, Джордж Ореганато!».

– Джейн! Как дела? Ужасно рад тебя видеть. Впрочем, как и всегда, – сказал Джордж, входя в павильон. Нагнувшись, он расцеловал меня в обе щеки.

– Привет, Джордж, давно не виделись.

– Лондон тебе определенно на пользу. Выглядишь потрясающе, впрочем, как и всегда, – подмигнул он и продолжил: – Как здесь дела? Как продажи? Ты где остановилась? Здесь и вправду сам Йен Рис-Фицсиммонс?

– Спасибо. Продажи неплохие. Я остановилась в Вест-Энде. Йен сейчас уехал на неделю, вернется в понедельник – у нас впереди выставка в галерее Слоуна на Дюк-стрит, – привычно ответила я, натренировавшись на посетителях; правда, до сих пор никто не спрашивал, где я остановилась.

– Понял. Отличная идея – арттурне по выставкам, этот парень – настоящий гений. Наши дела идут хорошо. Покупают все больше известные работы, новые берут хуже. Ты заходила в наш павильон? Обязательно побывай. – Битых пять минут Джордж продолжал в том же духе, выделяя каждый вопрос выразительной интонацией и сопровождая слова подмигиваниями, кивками, ухмылками и дружескими толчками в бок.

Я чувствовала, что сейчас последует очередное приглашение, и безуспешно пыталась изобрести предлог, чтобы не отвечать Джорджу «спасибо, с удовольствием».

– А что в Лондоне вечером? Есть что-нибудь особенное, не знаешь? Хочешь, поужинаем вместе?

– Прости, Джордж, но у меня другие планы, – сокрушенно сказала я, словно мне действительно было жаль, сразу мысленно отметив – не следовало говорить «прости»: грустная интонация словно подталкивала кавалера проявить настойчивость. Он так и поступил:

– Досадно, но я пробуду здесь целых десять дней, может, в другой раз?

– Да, конечно, с удовольствием.

Нет, никогда, ни за что!

– Когда?

Черт!

– Ну, надо заглянуть в расписание, посмотреть, когда приедет Йен, а уже потом что-то планировать.

– Ты же сказала, он вернется в понедельник.

– Да? А, точно, в понедельник, но может появиться и раньше, – пробормотала я в замешательстве.

– Ладно, Джейн, уверен, мы что-нибудь придумаем, – бодро сказал Джордж и, не проявив ни малейшего разочарования, подмигнул, одарил меня еще одной широченной улыбкой, без спроса тиснул мой локоть и ушел.

Не успела я опомниться, как пролетела и эта неделя. Первая выставка в рамках проекта подошла к концу. Осторожно разбирая шедевры необузданного гения на части и упаковывая их в строгом соответствии с чертежами на миллиметровке – Йен детально описал, как именно нужно разбирать и упаковывать каждую скульптуру, – я вспоминала, какими прекрасными оказались последние две недели, как в новой обстановке я постепенно становилась прежней.