Текст книги "Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения"
Автор книги: Элисон Пейс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава 10
Правда-правда
Всякий раз, навесив ярлык на кого-то или что-то, мы делаем шаг вперед.
Энди Уорхол
На следующий день позвонил Йен и предложил встретиться за ленчем, а потом ехать в аэропорт.
Это показалось мне странным.
Разве нам не предстоит провести вместе массу времени в течение ближайших пяти месяцев? Я поморщилась и открыла было рот ответить, что еще не закончила укладываться, однако вовремя спохватилась: неумение уложить вещи в срок характеризует меня как безалаберную растяпу, откладывающую дело на последнюю минуту. Йен может наябедничать Дику, и меня уволят.
– Отличная идея! Куда надо подъехать? – спросила я, думая, какая я жалкая, – досрочно бросаюсь отбывать срок заключения в стенах тоски и смятения. Йен, несомненно, станет для меня источником напряжения, позора и унижения на целую вечность, в этом я не сомневалась ни минуты.
Йен предложил ресторан «Гранд-отеля» в районе Трайбека, потому что мы вылетали из Ньюарка. А потом мы через туннель попадем прямо в аэропорт.
– Я могу прислать за вами водителя, если хотите, – предложил Йен.
– О, спасибо, очень любезно с вашей стороны!
– Тогда – через час. Успеете?
– Спасибо, времени больше чем достаточно.
Повесив трубку, я забеспокоилась: может, приличнее было отклонить приглашение? Может, отправка Йеном водителя нарушает условие «пальцем не шевелить» и я рискую нарваться на истерический звонок по сотовому (с роумингом за счет галереи Дика Риза) и услышать, что я бестолковая гусыня и не развалилась бы взять такси?
Когда я вошла в «Черч-Лондж» в «Гранд-отеле», Йен уже сидел за столом. При моем появлении скульптор встал и протянул руку:
– Привет, Джейн.
– Привет, Йен, – отозвалась я, ответив на рукопожатие.
Я сразу пожалела, что не сказала «здравствуйте». Когда говоришь с обладателем безукоризненного произношения, невольно хочется сказать формальное «здравствуйте», а не небрежное «привет». К сожалению, стоит мне занервничать, все идет не так. Мы уточнили время отлета и договорились, когда стартовать из ресторана, чтобы вовремя успеть в аэропорт. На этом темы беседы были исчерпаны. Ноль. Пустота. Молчание повисло над столом – по моей вине, конечно: не догадалась узнать мнение Йена об организации турне или расспросить о новых замыслах.
Я отложила обсуждение обеих тем на самый долгий срок.
Мы заказали ленч, Йен взял стакан вина. Мне тоже хотелось вина, но я поторопилась попросить воды. Не подозревая, что Йен окажется человеком-праздником, охотно пропускающим стаканчик днем, я боялась представить собой невыгодный контраст с непьющим, как мне казалось, гением.
– Знаете, – обратилась я к официанту, – я тоже выпью бокал. Все что угодно, лишь бы заснуть в самолете, – объяснила я.
– А мне, пожалуй, «Пеллегрино», – неожиданно попросил Йен, явно что-то задумав. – Жаль терять время на сон. Я хочу записать как можно больше идей для проекта до официального начала.
Официанту оставалось только поменять бокалы: я получила вино, Йен – воду, и мне ничего не оставалось, как напиваться соло в обществе величайшего гения всех времен и народов.
К моему ужасу, Йен затеял беседу о проекте артвыставок.
Я поняла: дольше отмалчиваться не удастся. Отставив бокал с вином, я напряженно думала, что и как спросить. Не вполне осознавая масштабы таланта Йена, я не до конца уловила смысл поездки по странам и городам, но уловила, что Йен намеревался «засветиться» на каждой выставке и потом записать свои впечатления с подробными комментариями. Стало быть, он будет вести некий дневник наблюдений, а дорожные впечатления позже выльются в новую скульптуру?
– Йен, – медленно начала я, – пожалуйста, объясните мне: вы просто формулируете мысли в некой форме дневниковых записей или позже каким-то образом трансформируете в своих работах? – Я сразу пожалела, что употребила слова «просто» и «трансформируете» и не сказала ничего более умного. Еще я пожалела, что бокал уже наполовину опустел.
– Конечно же! – воскликнул Йен. – Безусловно, да! Практически все переживания человека находят отражение в его творчестве, в какой бы сфере он ни трудился. В широком смысле – да, все мысли в той или иной форме воплотятся в скульптурах, так же как и ваши мысли и чувства влияют на вашу работу. Но если говорить более конкретно, записи в основном будут посвящены…
Следовало неотрывно внимать, но я не слушала, невольно отвлекшись на замечание о влиянии мыслей и чувств на профессиональные обязанности. Может, поэтому я и не нахожу удовлетворения в своей работе? Но разве большинство негативных впечатлений получено мной не в процессе этой самой работы?
Йен говорил и говорил.
Я улыбалась и время от времени издавала одобрительное «м-м-м». Йен принялся чертить на салфетке небольшую схему. (О, только не схему! Пожалуйста!!!) Из него так и сыпались мудреные слова «взаимодействие объектов и форм», «динамизм», «взаимосвязь». Засмотревшись на движение губ Йена (бла-бла-бла, тра-та-та), я поймала себя на мысли: может, истинная гениальность Йена заключается в умении пудрить мозги? Я прищурилась. Может, во всем, что Йен рассказал о своем творчестве и даже о себе самом, нет ни слова правды? А если он не из Лондона, а, скажем, из Айдахо? И не из той части штата, где процветают трудолюбивые картофелеводы, а оттуда, где сумасшедшие неграмотные родители запирают своих чад в хижинах, подальше от школ и витаминов, и не выпускают из рук двенадцатизарядный дробовик?
– Вот. Да. И еще одно… – Йен с увлечением рисовал диаграмму.
Откинувшись на спинку стула, я подняла глаза на крытый коридор вверху. Бар «Черч-Лондж» располагался в центре зала, откуда, как в атриуме, открывался вид на галереи и коридоры, ведущие к номерам. Не знаю, связано ли это с ревностным соблюдением противопожарных мер, но отовсюду, через каждые несколько метров, со стен на меня смотрели ярко-красные указатели.
Казалось, на меня надвигается рой алых слов.
Выход, выход, выход, куда ни глянь.
После ленча водитель Йена отвез нас через туннель в Ньюарк и высадил у аэропорта. Мы отнесли чемоданы на таможенный контроль и передали билеты женщине за стойкой. Она подарила Йену дежурную улыбку – не такую, как дарят знаменитостям. Здесь его слава ничего не значила. В аэропорту, полном равнодушных к искусству людей, которые не рыскают по Челси в поисках непревзойденных, эффектных, значительных, зубодробительных шедевров и их авторов, Йен был лишь пассажиром в кричаще-яркой рубашке. Впервые при мне он находился не в центре внимания, и меня немного успокоило отсутствие поклонников, наперебой стремящихся выразить восхищение, сказать, как глубоко и значительно то, что он делает, или поздравить его с тем, что он – Йен Рис-Фицсиммонс.
– Хорошо, мистер Рис-Фицсиммонс, – сказала женщина за стойкой, – ваше место – два «б». Мисс Лейн, ваше место – тридцать семь «е».
– Простите? – не понял Йен.
– Два «б» и тридцать семь «е», – повторила регистратор.
– Я лечу первым классом, а вы – вторым? – изумился Йен. Он был смущен и озадачен.
Я недобрым словом вспомнила Аманду, заказавшую мне место в середине ряда, где соседей справа или слева придется будить всякий раз, когда идешь в туалет и когда возвращаешься.
– Да, похоже на то, – ответила я.
– Это ни на что не похоже, – рассердился Йен.
Достав карточку постоянного пассажира авиалиний, он спросил, можно ли найти мне место в первом классе.
Получив отрицательный ответ, Йен спросил, остались ли в продаже билеты в первый класс. Мне показалось странным, что инспирированная Диком сегрегация беспокоит маститого скульптора. Шеф будет вне себя, по потолку забегает, узнав, что в последнюю минуту за счет галереи мне приобрели билет в первый класс. А уж если, Боже упаси, Дик пронюхает, что сам Йен потратился… Я живо представила, как он оседлает метлу и примчится в Лондон с единственной целью стереть меня в порошок.
– Йен, я вам искренне благодарна, но прекрасно долечу вторым классом, – вмешалась я.
– К сожалению, все места в бизнес и первом классе на этот рейс проданы. – Регистраторша приподняла ладонь, предупреждая вопросы. – Но вот что я могу сделать, – продолжала она, глядя на экран компьютера. – Пересадить вас из тридцать седьмого ряда в один из первых. Как насчет седьмого «д»? С обеих сторон места свободны.
Я в восторге закивала, Йен расцвел улыбкой, и служащая поменяла мой билет.
Я неловко и смущенно поблагодарила Йена, затем регистраторшу.
– Пожалуйста, пожалуйста, – отозвалась женщина и добавила, когда мы уже шли к выходу: – Мистер Рис-Фицсиммонс, я обожаю ваши скульптуры!
– Спасибо, большое спасибо, – искренне ответил Йен.
По дороге к выходу я ликовала, что дело так удачно закончилось и вскоре мы окажемся в разных салонах. Прочная перегородка позволит мне расслабиться – буду смаковать вино, пока не засну. Но только я устроилась, как Йен заявил, что сядет на мое место, а я полечу первым классом.
Стараясь не выдать ужаса при мысли о зловредном шефе и степени его ярости, следующие полчаса я убеждала Йена, что обожаю летать вторым классом, что устала и собираюсь спать, что во мне росту всего пять футов четыре дюйма и я могу улечься на свободных соседних сиденьях. Последний довод, кстати, решающим не был, учитывая, что и самого Йена с его ростом пять футов семь дюймов нельзя было назвать высоким. В отчаянии я напомнила, что работаю на Дика Риза и обязана выполнять указания начальства, попутно пытаясь угадать, намерен ли Йен держать Дика в курсе последних новостей. К сожалению, это установить не удалось.
– Клянусь, я хочу лететь во втором классе, – устало сказала я. – Правда-правда.
– Правда-правда? – повторил скульптор.
– Чистая правда, Йен.
– Нет. – Казалось, Йен еле сдерживает смех. – Я не спрашивал, правда ли вы хотите лететь вторым классом. Я хотел уточнить, часто ли американцы употребляют выражение «правда-правда».
Я, в свою очередь, объяснила, что «правда-правда» означает «очень-очень» или «чрезвычайно», «безусловно», «стопроцентно».
– Это – как «стопудово», – добавила я. – Так говорят, когда вы всей душой чего-то желаете и ни минуты в этом не сомневаетесь.
Йен снова улыбнулся и согласился занять свое место. Я воспользовалась правом отлучиться на пару минут и поспешила к газетному киоску, где купила «Пипл», «Ю-эс», «Энтертейнментуикли», «Аллюр» и «Ин-стайл», благоразумно положив поверх журналов октябрьский выпуск «Новостей искусства».
Глава 11
Основы математики
Чем меньше человек говорит, тем лучше это у него получается.
Энди Уорхол
Салон второго класса оказался вовсе не так уж плох: я с комфортом устроилась, разложив журналы. Седьмое «с» и седьмое «е» были пустыми, и я оказалась хозяйкой свободного пространства справа и слева. Приятная скромная леди на седьмом «ф» болтала с парнем примерно моего возраста, но они сидели относительно далеко, и это обеспечивало некоторую приватность.
Перед взлетом меня, как обычно, охватил страх: пришлось прослушать краткую лекцию о действиях в случае аварии и порядке эвакуации и посмотреть минутный фильм, где стюардесса непринужденно объясняла, как надевать надувной спасательный жилет и кислородную маску. Пассажирам, сидевшим у перегородки между салонами первого и второго классов, вменялось в обязанность помочь остальным выбраться из самолета, если придется уступать салон Атлантическому океану. Те, кому не очень улыбается такая миссия, могут пересесть, но если выбирать между заботой о попутчиках и несколькими часами в кресле тридцать семь «е», я охотно запишусь в спасатели.
После взлета я минут десять читала «Пипл», успокаивая нервы. Отказавшись от наушников – выбор пассажиров второго класса пал на второсортный фильм о киборгах, – я решила вздремнуть. Кинув журналы и бутылку с водой на седьмое «с», я откинула спинку сиденья, развернула одеяло и закрыла глаза, с наслаждением погружаясь в набегающие сладостные волны сна. Как чудесно проснуться уже в Лондоне…
– Это ваше? – прозвучал пронзительный голос с южным акцентом. Открыв глаза, я увидела крупную женщину в алом топике-гавайке, черных леггинсах и тапочках. Она указывала пальцем на мои журналы, воду и сумку. – Да? – Собрав вещи в охапку, дама сунула их мне в руки и уселась на седьмое «с». Ощущения безмятежного покоя как не бывало: телеса соседки не умещались в кресле и «перетекали» на законную территорию седьмого «д». Я заметила, как мужчина, рядом с которым дама сидела раньше, с удовольствием вытянул ноги на освободившееся сиденье. Надо было что-то делать.
– Гм, я тут все так удобно разложила, – недовольно заметила я в надежде, что женщина не станет мне мешать и пересядет.
– Ну что ж, – чересчур громко сказала дама и толстой рукой в кольцах смахнула журналы с моих коленей на пол. – Давайте переложим. – Улыбнувшись, словно мы только что стали лучшими подругами, женщина протянула руку: – Сью-Энн Беллфилд. – Бутылку с водой дама поставила на пол; и она тут же укатилась непонятно куда.
Упав духом при мысли о неминуемом обезвоживании и неприятной тесноте, я не ощущала ни малейшей тяги к беседе.
– Джейн Лейн, – бросила я, едва пожав протянутую руку. Натянув одеяло повыше, я закрыла глаза, пожалев, что не попросила беруши, и притворилась спящей. Ну почему кому-то обязательно нужно вторгаться в мой околоперегородочный рай, разрушать недолгое счастье и губить робкую надежду улечься поперек трех сидений? Почему, о южанка в гавайке, почему?
– Сью-Энн Беллфилд, – услышала я снова.
Я почувствовала, как женщина навалилась на меня, придавив к креслу, и забирается на колени. Открыв глаза, я увидела, что соседку, к счастью, не интересуют мои колени; Сью-Энн перегнулась через меня, почти легла поперек, и протянула рыхлую, мясистую руку даме с приятной внешностью – пассажирке седьмого «ф».
– Рива Вашингтон, очень приятно, – польщенно сказала седьмая «ф».
Еще хуже. Ну почему тихая милая леди не может вести себя тихо и мило? Отчего внешность людей с пугающей регулярностью оказывается столь обманчивой? Неужели этой даме мало болтовни с разговорчивым соседом?
– У вас прелестный акцент, Сью-Энн. И какая красивая фамилия – Беллфилд! Откуда вы родом?
– Из Атланты, штат Джорджия! А вы?
Вскоре я поняла, хотя и не хотела признавать, что эти две дамы не угомонятся до самого Лондона. Я не открывала глаза, всякий раз надеясь, что очередное предложение будет последним и у пассажирок больше не найдется тем для обсуждения.
Оглушительные радостные вопли ознаменовали открытие, что Сью-Энн и Рива – учительницы, свыше двадцати лет проработавшие в государственных школах. Перелет стал для них подарком судьбы, прекрасной, долгожданной возможностью обсудить детали процесса обучения в Нью-Йорке и Атланте. В довершение всего выяснилось, что Гейб, парень, болтавший с Ривой, родом из Солт-Лейк-Сити и тоже вел занятия в воскресной школе мормонского табернакля. Какой черт занес его на борт самолета?.. Зачем им всем в Лондон? Несколько раз мне почти удалось заснуть, но едва сон обволакивал меня и все вокруг словно исчезало, я вздрагивала от громких восклицаний:
– …план урока!
– …расписание занятий!
– …закрепление пройденного!
Я не выдержала:
– Простите, вы вообще собираетесь спать? Если вы намерены болтать до самого Лондона, я пойду искать другое место.
Мне сразу стало неловко за резкость, но терпение было на исходе. Собеседники с недоумением посмотрели на меня, затем переглянулись. Сью-Энн назвала меня куколкой и сообщила, что «пока они еще не знают», но если мне невтерпеж, я могу поменяться местами с Гейбом.
– Гейб, дорогой, ты же не против, правда? – И учителя обменялась многозначительными взглядами.
Взяв одеяло и подняв журналы с пола, я подхватила сумку и пошла искать, куда пересесть. Шел третий час полета; пассажиры спали, растянувшись на двух сиденьях, а некоторые счастливцы – даже на трех или четырех. Дойдя до конца салона, я увидела истинного баловня судьбы, разлегшегося на пяти креслах. Мне даже не хотелось смотреть номер ряда – я была уверена, что увижу ехидно ухмыляющихся тройку с семеркой. Интересно, сильно ли будут возмущаться пассажиры, если я устроюсь на полу в проходе?
– Мэм, вам нужно занять свое место и пристегнуть ремень безопасности, – сказала стюардесса, указывая на горевшие знаки «Пристегните ремни». Я пошла назад, прикидывая, сколько часов осталось до Лондона. Весь салон мирно спал, кроме Сью-Энн, Ривы и Гейба, которые горячо обсуждали новую программу по математике.
Когда я усаживалась, все трое посмотрели на меня с неприязнью.
Прошла целая вечность, прежде чем мы приземлились в Хитроу.
Я чувствовала, что не в силах поднять и нести чемоданы Йена: измученная бессонной ночью и стрессом, я из последних сил сдерживалась, стараясь не скрипеть зубами от злости. Сью-Энн Беллфилд, не вернувшаяся на свое законное место даже перед посадкой, действительно протрепалась с новыми знакомыми до самого Лондона. По ощущениям, последние шесть часов я словно лизала каменную соль.
– Здравствуйте, Джейн! – пропел Йен, широко улыбаясь. Он выглядел свежим и отдохнувшим. Не знаю, провел ли он ночь в трудах, ни на миг не забывшись сном, но выглядел как после полноценного ночного отдыха в роскошном мягком кресле первого класса, когда просыпаешься только отхлебнуть превосходной «Мимозы» и отведать бриошь.
Отстал бы ты от меня, Йен…
– Привет, – устало сказала я, не обращая внимания на различия между словами «привет» и «здравствуйте».
Я поплелась за Йеном на паспортный контроль, где мы оказались в разных очередях – одна для граждан Соединенного Королевства, другая для туристов. Йен обещал подождать меня у входа в зал, где получают багаж. Преодолевая мигрень и поминутно подступавшую дурноту, я представила, как Йен укажет на свои сумки и я буду затаскивать их на багажную тележку, – это входило в обязанности тех, кто сопровождал в поездках Дика. Однако, когда я прошла паспортный контроль, Йен уже ждал меня с тележкой. Он сам снял чемоданы с ленты транспортера, а когда я потянулась за своими вещами, вежливо, но решительно подхватил мои сумки, поставил на тележку и покатил ее сам. События окончательно вышли за рамки сценария, который выводил меня из себя в течение последних двух недель.
Глава 12
Встретимся на Мэддокс-стрит
Многие годы я гораздо успешнее боролся с любовью, чем с завистью. До сих пор на меня то и дело накатывают приступы зависти.
Энди Уорхол
Лондонская выставка современного искусства
Лондон, Англия
Мы прошли таможню, Йен выкатил тележку с багажом из терминала к очереди на такси – «хвосту», как говорят в Англии, и только по дороге в Лондон до меня дошло – я еду в чужой город! Прекрасный, красивый чужой город! Такси приятно поразило чистотой, водитель держался любезно и сидел справа, дорожные знаки казались другими, автомобили – непривычными, реклама – незнакомой. В душе затеплилась робкая надежда, что турне и вправду окажется сносным и даже, как предсказывала Кейт, интересным.
Йен спросил:
– В каком отеле вы остановитесь?
Снова история с первым классом и тридцать седьмым «е». Я почти слышала, как Дик говорит Аманде заказать Йену номер в «Коннот» или «Сандерсон», если у босса был приступ любви к модернизму, а меня сунуть в какой-нибудь облюбованный проститутками мотель, где комнаты сдаются на час. Пришлось напомнить себе, что я в Лондоне по делам. Начальник далеко и не может, по обыкновению, подползать ужом и шипеть на меня, но он сделал все, чтобы я ни на минуту не забывала о его ненавистном присутствии. Достав одну из папок Аманды, я отыскала нужную гостиницу: мой отель был настолько мал, что не имел названия, только адрес. Я подняла глаза на Йена, терпеливо ожидавшего ответа, и произнесла:
– Дом номер пять по Мэддокс-стрит.
– Интересный выбор. Роскошное заведение, совершенно уникальный отель. Не очень представляю вас в той обстановке, но оттуда удобно добираться до Дюк-стрит, где находится галерея, и недалеко до Центра делового дизайна, где проходит выставка.
Интересно, Йен меня разыгрывает или дом номер пять по Мэддокс-стрит и вправду уникален? Неужели Йен не видит меня в той обстановке, плохо представляя, как я буду смотреться в коридорах, где снуют дешевые английские шлюхи? Я не стала спрашивать. И почему он счел необходимым напомнить, что галерея – на Дюк-стрит, а выставка – в Центре делового дизайна? Он что, считает меня совершенно не подготовленной к турне? Разве не заметил кипу папок с надписанными корешками, которые я везу? Если отель на Мэддокс-стрит так хорош, почему сам Йен там не остановился?
– А где будете жить вы?
«Коннот», «Клэриджес» или «Ритц».
– Не стану отрицать, я не прочь поселиться на Мэддркс-стрит, но в Лондоне у меня квартира, так что эту часть турне я проведу не в гостинице.
Йен проверил, есть ли у меня его адрес и телефон. Тем временем такси свернуло на тихую улочку и остановилось у дома номер пять. Пока водитель и Йен выгружали мой багаж, я наблюдала за скульптором и соображала, как переполюсовать наши отношения, – ведь это я должна была заботиться о нем, а не наоборот. Мы попрощались, договорившись о встрече через два часа, чтобы вместе направиться на выставку. Такси отъехало. Я перекатила сумку через бордюрный камень и подошла к черной двери с надписью: «Номер пять, Мэддокс-стрит». Ни крыльца с навесом, ни швейцара, зато есть домофон. Я осторожно нажала кнопку.
– Здравствуйте, у вас заказан номер? – прозвучал очень приятный голос с английским акцентом.
Хотя голос был чудесным, разговаривать по домофону было как-то непривычно. Появилось опасение: уж не вовлекают ли меня кознями Аманды и Дика, – а возможно, и Йена – в международную проституцию? Я окинула взглядом улицу – очень красивая, очень приличная, ничуть не казавшаяся подозрительной – и сочла, что у меня нет оснований для паники, но вспомнила Хайди Флейсс и мадам Мэйфлауэр[11]11
Хайди Флейсс – бывшая «Мадам Голливуд», осужденная за содержание «элитного» борделя. Мадам Мэйфлауэр – героиня одноименного фильма (1987), потерявшая работу в индустрии моды и организовавшая собственное бюро по эскорт-услугам.
[Закрыть] и решила быть готовой ко всему.
– Да, на имя Джейн Лейн, на месяц.
Домофон зажужжал, и меня впустили в дом номер пять по Мэддокс-стрит.
Внутри обстановка оказалась, за неимением более подходящего слова, сказочной.
Бамбуковый пол, гигантский, как в фильме про Джеймса Бонда, аквариум и ультрасовременные плоские компьютерные мониторы на приемной стойке создавали ощущение тонкого стиля и удивительной гармонии. Обилие четких линий и атмосфера безмятежности, царившая в комнате, заставляли теряться в догадках, куда я попала, – в суперкрутой холостяцкий бордель или в комплекс СПА? В любом случае я была счастлива здесь оказаться.
Регистрация не отняла много времени. Сдерживая нетерпение, я поднялась на один лестничный пролет и вошла в прекрасный пастельный сьют, где, как и в холле, царила идеальная гармония хай-тека и транквилиума. С глубоким уважением разглядывая новейшие хитроумные приборы и шоколадно-бежево-кремовую обстановку, я устыдилась своей уверенности в том, что Аманда могла заказать мне только самый захудалый мотель. Отделанная по последнему слову техники, комната в то же время была очень уютной. На кровати я заметила темно-коричневую кашемировую накидку. Пройдя в мини-кухню, я убедилась, что там есть порядочный запас продуктов, а открыв морозильник, увидела мороженое «Бен и Джерри» трех сортов. Браво, Аманда!
В мгновение ока я распаковала вещи и съела пакет хрустящих ломтиков, вроде бы картофельных чипсов, радуясь, что у меня целых полтора часа на сон. Интересно, почему Йен сказал, что не очень представляет меня в этой обстановке? Не считает меня сказочно красивой? Или достаточно стильной? Или знатоком фэншуй и дзен-будизма? Толика буддийской безмятежности, царившей в комнате, передалась и мне. Я решила – Йен не представлял меня здесь, потому что я не являюсь блестящим лондонским денди. Это потому, что я леди, подумала я. И неправда, что мне недостает крутизны. Уютно устроившись на блестящем кремовом диване, я укрылась легким кашемировым покрывалом и выбросила из головы мысль, что не понимаю творчества Йена или что в действительности он из Айдахо. Сквозь сомкнутые веки я продолжала видеть безупречную гармонию обстановки – каждый предмет на своем месте. Мало-помалу я погружалась в покой и безмятежность, и наконец исчезло все, кроме мягкости.
Звонок телефона, казалось, раздался буквально через секунду. Йен уже ждал внизу, готовый идти на выставку.
Хотя за несколько лет я принимала участие во многих выставках, мне еще не доводилось присутствовать при размещении экспозиции. Всякий раз я держалась на втором плане и сидела где-нибудь в служебных помещениях галереи, радуясь отсутствию Дика и помогая Клариссе отвечать на звонки шефа: Дик, как правило, жаловался на меня или ругал меня же. Джеймс Слоун, один из топ-дилеров современного искусства в Лондоне и владелец галереи, где мы планировали выставить скульптуры по окончании Лондонской выставки, выделил нам в помощь несколько рабочих.
Мне не пришлось перевозить скульптуры на грузовой платформе или перетаскивать их на спине. Сам Йен и специальный рабочий ходили туда и обратно с ручными тележками, перевозя упакованные фрагменты скульптур и расставляя их согласно чертежу на миллиметровке, где Йен отметил, как именно хочет разместить свои работы. В павильоне экспонировались четыре скульптуры; центральным элементом Йен выбрал большое, недавно законченное произведение – «Без названия, номер шесть». Никогда раньше не выставлявшаяся, не знакомая широкой публике, скульптура уже снискала славу самого яркого произведения Рис-Фицсиммонса за всю его карьеру.
Большую часть дня я провела на стремянке, регулируя освещение. Пришлось попотеть, но опыт оказался очень интересным. Оглядывая павильоны, разделенные временными перегородками, где заканчивалась установка других экспозиций, я испытала знакомое чувство. В таких стенах, при ярком искусственном свете легко представить себя в Лондоне или Нью-Йорке в октябре или в июне. Обстановка казалась вполне комфортной, но по спине отчего-то пробегали мурашки: привычное напряжение словно звенело в воздухе – обычное явление на любой художественной выставке, какую бы площадь она ни занимала. Однако отличия – расположение павильона не напротив входа в центре, как обычно, и отсутствие бесконечных жалоб Дика – позволяли поверить, что далеко я от дома.
Лондон был родиной Йена, здесь он родился и вырос, поэтому горожане испытывали особую гордость за успехи своего соотечественника. И все же в этом мне чудилась глубоко спрятанная обида: Йен покинул Лондон ради Соединенных Штатов и внес вклад в американскую культуру, возможно, больший, чем в английскую. Возможно, подтекстом многочисленных здравиц – огромная честь познакомиться с вами, мистер Рис-Фицсиммонс, добро пожаловать домой, всегда приятно вернуться в родные пенаты, не правда ли? – было желание, чтобы Йен остался дома, чтобы величайший скульптор всех времен и народов снова стал лондонцем. При появлении Джеймса Слоуна у меня мелькнула мысль: небось подсчитывает убытки оттого, что Йена представляет нью-йоркская галерея Дика Риза, а не лондонская галерея Слоуна.
– А, мистер Рис-Фицсиммонс! Добро пожаловать домой. Всегда приятно вернуться к истокам, – сказал он, дружески потрепав Йена по плечу. Слоун ничуть не выглядел огорченным – наверное, не плакал по упущенным барышам, а, напротив, готовился считать деньги, которые заработает на первой выставке знаменитого скульптора в рамках арттурне. Джеймс Слоун, как и артдилеры, принимающие нас в других городах, получал не только внимание прессы, но и небольшой процент с продаж, заключенных в их галереях.
– Джеймс, я счастлив быть в Лондоне и очень рад вас видеть, – с энтузиазмом отозвался Йен и с улыбкой обернулся ко мне: – Это Джейн Лейн, она сопровождает меня от галереи Дика Риза.
Я спустилась со стремянки и протянула руку.
– Здравствуйте, рада познакомиться, – сказала я, вовремя спохватившись и не брякнув привычное «привет» вместо официального «здравствуйте». Обмениваясь рукопожатием, я подняла глаза на Джеймса Слоуна и была поражена его сходством с водяной крысой: красноватая кожа, тонкие светлые волосы, серые глаза, длинный костлявый нос и верхняя губа козырьком. Так и хотелось дорисовать крысиные усики, свисающие на галстук-бабочку и твидовый костюм.
– Мистер Слоун, – надменно бросил владелец галереи и сразу отвернулся к Йену.
Видимо, на некоем секретном саммите маститые артдилеры выработали план удержания власти, в основу которого легло правило никогда не вести себя по-людски. Мистер Слоун увел Йена в другой конец павильона и щурился оттуда на скульптуру.
– Йен, это удивительное зрелище. Прекрасная, превосходная работа. Очень впечатляет.
Йен что-то говорил, оживленно жестикулируя, и мистер Слоун усердно кивал, выражая абсолютное согласие.
– О, и еще, Йен. Имоджен будет в восторге, если на следующей неделе ты придешь к нам на ужин. Мы очень тебя ждем, – добавил он, улыбнувшись поджатыми губами. В уголках рта у него словно шевельнулись длинные крысиные усики.
– С удовольствием. Давно не видел Имоджен, приятно будет пообщаться, – ответил Йен, и мужчины направились к выходу из павильона.
Выделенное нам место никак нельзя было назвать неудачным. Мы расположились в первом ряду, и нас невозможно было пропустить. Еще одной отличительной особенностью лондонской выставки, немыслимой в Нью-Йорке, стало размещение экспозиции Йена буквально рядом с нашим основным конкурентом – галереей Кратц. Прежние патологические выверты Дика бледнели перед истерикой, которую он устроил бы здесь, очутившись нос к носу с почти-столь-же-успешной-как-он-сам Кариной Кратц.
Он зашелся бы в крике, что двух дилеров, занимающихся аналогичным материалом, нельзя размещать так близко, дрожал бы всем телом, словно от тягчайшего оскорбления эстетике и ритму визуального ряда (можно подумать, ему кто-то поручал обеспечить разнообразие впечатлений посетителей выставки). Но истинная причина упорного нежелания Дика выставляться рядом с Кариной Кратц крылась в том, что в присутствии этой женщины босс словно сжимался вдвое. Я с интересом наблюдала за установкой экспозиции галереи Кратц в соседнем павильоне, радуясь, что Дик не стоит за спиной, ругая меня за незнание планов организаторов Лондонской выставки искусств.
Наконец к семи часам все было готово.
Я пыталась подсчитать, который теперь час в Нью-Йорке. За истекшие сутки я спала всего полтора часа, чувствовала себя издерганной, вымотанной и грязной и очень надеялась, что Йен уже закончил дела и готов идти. Я сунулась в шкаф за сумкой, надеясь, что меня не заставят рассматривать план экспозиции, вычерченный на миллиметровке, или участвовать в дискуссии о преломлении жизненного опыта художника в его творчестве, или посвящать в тонкости сочетания различных объектов. Вынырнув из шкафа, я увидела, что Йен, к счастью, тоже собирает вещи.
