Текст книги "Самый лучший праздник"

Автор книги: Элисон Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Он поднял голову.

– Вы так считаете? А как бы вы истолковали подобную записку: «Дорогие дети, в этом году я не могу купить вам игрушек, поэтому я решил разнести выстрелом мою голову».

Дункан наклонился вперед, оперся локтями о колени и свесил руки.

– Дункан, вы потеряли кого-то из родителей? В Рождество? Когда были ребенком? – осенило Брук.

Он помотал головой, мрачно сжав губы.

– Нет. Я знал, где они находятся. Каждую минуту.

Он сжал кулаки, костяшки его пальцев побелели. Брук заметила это даже при тусклом освещении. Разочарование? Тщетность? Гнев? Вероятно, всего понемногу. Что-то, что он явно хотел от нее скрыть.

– Вы знали, где они находятся? Значит, они были не с вами? Проводили Рождество где-нибудь в другом месте?

Состояние покинутого ребенка может объяснить многое. Особенно если его оставляли одного на Рождество.

– Они бывали со мной. Когда выкраивали время. А это случалось нечасто. Трудно выкроить свободное время, когда изображаешь Санта-Клауса перед нуждающимися массами. – Он устало встал и взял мешок с мусором. – Вы идете?

Закинув руки за голову, Брук медленно потянулась.

– Да, уже пора. У меня был трудный день. Завтра предстоит много работы. А с мусором я и сама справлюсь.

– Как хотите.

Рождественская елка еле-еле освещала небольшую нишу, давая света именно столько, чтобы озарить золотые надписи на отворотах носков. Ее взгляд поймал очертания небольшого предмета, последнего в ряду.

– Подождите, – сказала Брук и сделала небольшой крюк, чтобы снова взять двух горлиц.

Когда она обернулась, он ждал ее, стоя в проеме ниши, под омелой. Под омелой?..

О, как велико было искушение! Особенно после того, как сегодня вечером она увидела эту неожиданную вспышку чувств между Джеймсом и Салли. Знает ли Дункан, какие чувства его друг испытывает к Салли?

– Почему вы улыбаетесь?

Она посмотрела ему в глаза.

– Вы знаете, что стоите под омелой?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дункан глянул на проем ниши, затем снова на Брук.

– Везет же мне! Стою под омелой с мусорным мешком!

Брук не могла сдержаться. Она рассмеялась, громко, от души. Искушение становилось все сильнее. Но она ему не поддастся. Не поддастся! Тем не менее это не значит, что она не может повеселиться.

– Вы много пропустили сегодня. Интересное было зрелище.

– Здесь? – Он указал жестом на омелу. – Лидия пыталась поймать еще одну невинную жертву?

Брук стояла неподвижно, сжимая в руках статуэтку.

– Джеймс!

Его глаза удивленно округлились, и что-то сверкнуло в них.

– Лидия поймала Джея?..

– Не Лидия, – Брук покачала головой. – Салли!

– Поразительно. – Дункан наконец положил мешок на пол. – Старина Джеймс меня просто удивляет!

– Почему? Он так этого добивался! И Салли тоже! Упорнее, чем, наверное, добивалась я, – добавила она, тотчас же пожалев об этом признании.

Скрестив руки, он так и остался стоять под омелой, словно столь дерзкое пренебрежение традициями представляло собой вызов самому духу Рождества.

– Вы? А разве вы не всегда добиваетесь своего?

Брук не собиралась поддаваться на его колкости. Она снова погладила статуэтку.

– Мне не очень хорошо удаются публичные зрелища…

– Вы имеете в виду поцелуи под омелой?

Она кивнула.

– Чего я, однако, не понимаю, так это почему вас удивляет, что Джеймс поцеловал Салли.

– Он всегда был однолюбом, – пожал плечами Дункан.

– Ну и что? Почему Салли не может быть его единственной женщиной?

Он внимательно посмотрел на нее. Тусклый свет придавал его взгляду такую загадочность, что Брук захотелось сделать шаг назад, как ему – шаг вперед.

Он взглянул на пол, потом снова вверх, на омелу, пошевелил кулаками в карманах и сказал:

– А я думал, эта женщина – вы!

Брук знала, что он так думал, потому что так думал и сам Джеймс. До сегодняшнего вечера. А Дункану нужно знать правду. И ей надо, чтобы он знал правду.

– Мы с Джеймсом просто хорошие друзья, – сказала она. – У нас были свидания. Несколько раз. Но мы оба знали, что далеко наши отношения не зайдут. Ему нужна более энергичная женщина. Вроде Салли. А мне нужен…

Она осеклась, провела пальцем по статуэтке.

– Вам она нравится?

Услышав вопрос, Брук подняла глаза. Дункан смотрел на статуэтку. Она улыбнулась.

– Нравится? Она прекрасна! Это самый лучший второй день Рождества, о котором я могла только мечтать!

Он мгновение подумал, словно пытаясь что-то осмыслить.

– Это ведь было публичное зрелище! Когда вы нашли ее в носке.

– Все прошло не так уж и плохо. Вы же меня подготовили. Да и все вели себя доброжелательно. Есть другие вещи, которые куда труднее делать при людях.

– Например, целоваться!

Опять они к этому вернулись! Брук думала, ей будет неловко, но ничуть не бывало! Она обнаружила, что ей вовсе нетрудно поднять на него глаза.

– Да. Например, целоваться!

Глаза его потемнели.

– Или петь? – спросил он.

– Я не пою при людях!

– Вы поете одна. По утрам. В душе, – очень тихо произнес он.

– Вы это слышите? Как я пою?..

– Да. Я слышу, как вы поете.

Пытаясь казаться как можно более беззаботной, Брук повертела в пальцах фарфоровую статуэтку.

– Что тут необычного, если человек поет в душе?

– Я, например, не пою в душе, – ответил он. И, затаив дыхание после долгого вдоха, она заставила себя сказать:

– Я знаю.

– Я задавался этим вопросом: знаете ли вы…

Знаете что? Что они принимают душ каждый день фактически в одно и то же время? Она пригладила свои волосы.

– Разумеется. Трубы уже не новые. Я слышу, как течет вода, как скрипит пол…

Он сделал шаг вперед, задел ногой мешок. Звякнули бутылки, мешок свалился на бок.

У Дункана были широкие плечи, прекрасно сложенное тело и соблазнительные губы. Он вынул руки из карманов, придвинулся еще ближе, и Брук задрожала. Крошечные рождественские свечи тоненькими лучиками отражались в его глазах.

О, Господи! Она поднесла к груди сжатые кулаки и отступила к стене.

Он был выше, чем она думала, стройнее, чем она полагала, и гораздо сексуальнее, чем она могла себе представить… И он знал, что она поет в душе!

Сейчас она чувствовала его запах. Не воображаемый пар, не возникший в ее сознании аромат душистого мыла, а запах мужской кожи, разогретой возбуждением. Дункан поднял руки, слегка скользнул ладонями по ее волосам, пригладив их за уши, как часто делала она сама, – словно он наблюдал за ней и хорошо знал этот жест. Затем наклонился вперед и коснулся губами ее уха.

– Мне нравятся твои волосы! То, как ты до них дотрагиваешься. – Он вздохнул. – И мне нравится, как они пахнут!

От теплого дыхания, согревающего ей ухо, от его слов по всему ее телу пробежала мелкая дрожь. От возбуждения груди напряглись, колени ослабли, тело словно разрывалось на части. Она с трудом удержалась, чтобы не застонать, не сделать предательского вздоха, закрыла глаза и подняла подбородок.

Брук была так возбуждена, что он, захоти только, мог тут же овладеть ею.

Ее кожа горела под вязаным платьем и кружевными чулками, а мышцы ныли. Его тело соприкоснулось с ее телом; грудь слегка касалась ее груди; бедра прижались к ее бедрам; живот прижался к ее животу. Полностью.

Он тоже был возбужден.

Она взмахнула ресницами, взглянула в его глаза и увидела в них неприкрытую страсть. Его ладони ласкали ее плечи, большие пальцы прижались к ключице и к тому месту, где бьется пульс.

Он наслаждался. Она видела это по его глазам, по раздувшимся ноздрям. По дыханию, обдавшему теплом ее кожу, прежде чем его губы коснулись ее скулы, уха, скользнули ниже.

Он провел руками по ее рукам, губами спустился от уха к плечу.

– Мне нравится запах твоей кожи!

Брук подняла подбородок. Ей хотелось что-то сказать в ответ, но она не находила слов, не могла выразить то, что сейчас испытывала. Она лишь прижала к себе его голову и запустила пальцы в шелковистые волосы. Его лицо слегка кололось: за день у него на подбородке выросла щетина.

Брук едва могла дышать.

Дункан, казалось, почувствовал, что она теряет контроль над собой, и поднял голову.

– Мне нравится, как сверкают твои глаза! Мне нравится слышать твой смех!

О, Господи! О, Господи! Что здесь происходит? Тело предает ее, реагируя на человека, которого она толком и не знает и которого как будто знала всегда.

Итак, она поддалась, уступила.

Брук поднялась на цыпочки, застонала, обняла Дункана за шею.

В этот момент ничего больше не имело значения: только он и она. Брук почувствовала, что, если он сейчас же не поцелует ее, она умрет!

И тогда она поцеловала его. Не слегка, как следовало бы в первый раз. Не нежно, как обычно целуют новую любовь. Но так, будто всю жизнь ждала этого момента, этого человека. Будто вся ее жизнь зависела от прикосновения его губ, от его дыхания, от того наслаждения, которое доставляет ей именно этот человек.

Поцелуй затянулся, и она, потеряв всякое терпение, вцепилась пальцами в мягкие волосы у него на затылке.

Его прикосновение по-прежнему было нежным, скорее соблазнительным, нежели агрессивным. Подушечки его пальцев нажали на то место на шее, где бился пульс; язык нашел кончик ее языка и стал его поддразнивать.

Его пальцы касались ее шеи, руки утонули в волосах, тела слились.

Это не может длиться долго! И ни к чему хорошему не приведет!

Брук отклонилась от поцелуя, которого так хотела, и повернула голову. Он не отпустил ее, проводя губами по линии ее подбородка, изучая каждый его изгиб. Он впитывал аромат ее кожи, ее шеи, отмечая языком каждое пятнышко, что заставляло ее вздрагивать.

Это до добра не доведет!

Она повернулась к нему спиной, прижалась лбом к стене, отчаянно пытаясь перевести дыхание, успокоить свой пульс, погасить огонь, горящий во всем ее теле.

Дункан с обеих сторон сжал ей руками голову, плотно прижатую к стене. Сильные уверенные руки. Широкие ладони. Руки, которые ей хотелось чувствовать на своем теле.

– Что здесь происходит?

—Разве это не очевидно? – тихо спросил он и тотчас же прижался к ее спине.

– Да, – с тяжелым вздохом ответила Брук. – И этому надо положить конец!

– Почему? – Он ладонью исследовал ее талию, живот.

– Мы стоим в прихожей.

– Здесь никого нет. И темно. – Его губы коснулись ее затылка. – Но, если хочешь, мы можем пойти куда-нибудь.

– Нет, – выпалила она.

– Нет? Ты не хочешь никуда уходить?

– Не хочу!

Его рука крепче сжала ее талию. Ах, как же ей нравилось чувство, которое он заставлял ее испытывать! Чувство, которое он испытывал сам, его прикосновение, то, как он дышал ей в шею, его широко расставленные пальцы! Ей слишком нравилось то, что вообще не должно было нравиться.

Это не может длиться долго! Это ни к нему не приведет!

—Мы можем уйти… Ты не хочешь никуда уходить? – шептал он, пока его губы двигались по ее шее.

Никогда еще Брук не реагировала на мужчин подобным образом. Она хотела Дункана, хотела целиком отдаться ему, жаждала этого с безрассудностью, совершенно не свойственной Брук Бейли.

Его рука дерзко двинулась вверх. Накрыла ее грудь. Дыхание стало ей изменять, становясь все более затрудненным, и она прижалась к Дункану, выгнув спину. Другая его рука скользнула вниз, прижалась к ее животу. Ее голод стал столь же нестерпим, как и крик, который она не смогла сдержать.

– Чего ты хочешь, Брук? – тихо спросил Дункан.

Она хотела, чтобы он отпустил ее! Она хотела облегчения. Освобождения.

– Дункан!

– Ммм, – пробормотал он ей в волосы, прижимая ее к себе.

Она попыталась повернуться к нему лицом.

– Мы не можем это делать!

– Мы это уже делаем! – Он скользнул пальцами от ее подбородка к горлу.

Она беспомощно выгнула шею.

– Мы должны остановиться!

– Как скажешь!..

Он наклонил голову, и его губы проделали тот же путь, что и его пальцы.

Брук находилась в состоянии, близком к панике. Что ей сказать? Что она сказала? Что здесь происходит и почему она не может мыслить спокойно? Как он догадался прижаться языком именно к этому месту у нее на шее? Когда он остановится?

Пожалуйста, не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся!

—Я так и думал, что ты это скажешь, – сказал он и протянул руку к ее гофрированной юбке.

Она схватила его за плечи.

– Дункан!

Но его руки уже ласкали бедро.

– Дункан!

На этот раз в ее голосе прозвучали панические нотки. Еще немного, и будет слишком поздно. Она должна его остановить. Сейчас!

Усилием воли Брук поправила платье.

– Дункан, пожалуйста! Сейчас не время! И не место! Я не та, что тебе нужна!

Его глаза вспыхнули, потом потускнели и словно погасли. Словно и он знал это, был согласен с ней и был также уверен, что ситуация на мгновение вышла из-под контроля. Что они вернутся к нормальному состоянию тогда, когда успокоится биение их сердец, и они смогут остаться друзьями.

– Брук, – прошептал он и отпустил ее, упершись ладонями в стену.

– Что?

Его глаза закрылись, потом открылись. Изучали ее.

– Брук! Поцелуй меня! Пожалуйста!

О, Господи! О, Господи! Он подождал.

– Я тебя не трону! Не подойду ближе! Просто я хочу, чтобы ты меня поцеловала!

У нее даже в мыслях не было сказать «нет». Дункан низко наклонил голову, она подняла подбородок. Их губы снова встретились, на этот раз нежно, как положено в первый раз, а движения были неуверенны и медленны.

Он ласкал ее губами, мельком коснулся кончиком языка ее зубов. Все произошло слишком быстро. Затем он отступил. Посмотрел на нее не с улыбкой, не нахмурившись, а просто задумчиво. Может быть, это вспыхнувшее и быстро погашенное им чувство было не чем иным, как сожалением?

Брук никогда не узнает. Это ни в коем случае не должно было случиться. Правда, это случилось, но дальше дело не зайдет, и больше это никогда не повторится. Эмоциональные игры не в ее вкусе. И не в его, она это знала наверняка.

– Спокойной ночи!

– Да, – сказал он, коснувшись пальцем ее лица, затем повернулся и ушел.

– Приятель, я уже действительно на пределе, – проговорил Джеймс, слегка задыхаясь после того, как пробежал по меньшей мере милю.

Дункан уже всерьез подумывал найти себе нового партнера по бегу. Такого, который бы не болтал так много. Который не доставлял бы ему столько неприятностей.

Разумеется, он сам был виноват в своих неприятностях, и ни Джеймс, ни омела не имели к ним никакого отношения.

– Тогда в следующий раз не спрашивай у меня совета!

– В советах ничего плохого нет. Брук искренне позабавилась подарками. – Джеймс рассмеялся. – На меня снизошло вдохновение, и я купил пять золотистых рогаликов!

Пять золотистых рогаликов положили конец всем надеждам Дункана. Ведь не этого он ждал от сделки, которую заключил с самим собой, чтобы помочь Джеймсу. Как часто верность причиняет немалую боль.

– Надеюсь, она была голодна, – сказал Дункан и шагнул вперед.

Джеймс тотчас ускорил шаг.

– Дело в том, что я не хочу останавливаться на этом, потому что буду чувствовать себя настоящим ничтожеством. Но я не хочу также давать Брук ложных надежд.

Это было открытие, которое Дункан должен был принять. Ради собственного душевного спокойствия.

– Помнится, раньше никаких ложных надежд не было.

Они бежали вместе, молча преодолевая путь. Зимнее солнце всходило над парком, тени зарождавшегося утра обдавали прохладой, в воздухе было свежо. На беговой дорожке оставалось достаточно росы, чтобы к звуку их шагов прибавился влажный скрип. Это был простой, незамысловатый час утра, и Дункан не хотел омрачать его разговором, требовавшим умственных усилий.

Он предпочитал оставаться в том бездумном состоянии, когда он мог не думать ни о госпитале, ни об экстренных вызовах, ни о том, как он сегодня утром опять стоял в своей ванной под душем…

– Ты прав, – произнес наконец Джеймс. – В свое время это была отличная идея. Просто я не все продумал.

– А сейчас ты проделываешь все это с Салли?

– Знаешь, есть вещи, о которых не думаешь, хотя следовало бы. Иногда надо бы думать, а не думаешь, – виновато сказал Джеймс и замолчал.

Дункану нечего было сказать. Он ясно понял друга. Брук подпала под первую категорию. Салли под вторую. Мысль, владеющая умом, не имеет никакого отношения к делам сердечным.

Он это и сам знал. Потому что сам был невосприимчив. Потому что сам принял сознательное решение преградить путь своим чувствам.

Сейчас он принял еще одно решение.

– Не беспокойся о подарках. Предоставь это мне.

Джеймс бросил на него удивленный взгляд.

– Ты уверен?..

– Какая разница, откуда они появились, если они безличны и анонимны.

Он отлично понимал, что так оно и есть.

– Это должно быть Рождество, которое Брук не забудет! Сделать наскок на Мисс Веселое Рождество! Это мне нравится. – Джеймс хлопнул Дункана по спине. – Спасибо, дружище!

Дункан пожал плечами, отметая благодарность, и в привычном месте повернул к дому.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Брук сидела за своим столом в офисе «Филдинг-Лейн», просматривая тематические предложения по работе на первую четверть года.

Ни один из планов, лежащих у нее на столе, не был таким творческим, таким обдуманным и таким новаторским, как те рождественские подарки, что таинственным образом появлялись в ее носке каждый день после девяти часов.

Она даже начала предвкушать удовольствие. Смаковать момент открытия. Продлевать весь процесс, медленно прогуливаться по прихожей, мимо ниши, каждый раз сомневаясь, заглянуть туда прямо сейчас или же подождать немного, пока нетерпение и любопытство не возьмут над ней верх окончательно.

Впервые за много лет Брук полностью ощущала таинственную магию Рождества. Эта атмосфера не просто окружала ее – она наполняла саму Брук, даря чудесное ощущение праздника.

Когда-то она старалась дарить людям веселье и хорошее настроение на Рождество, и теперь это было вознаграждено. Теперь сама Брук словно купалась в радости и счастье.

Эти последние дни были днями открытий, Брук все больше убеждалась, что чувство дома и домашнего уюта, которое она всегда связывала с семьей, может быть связано и с язвительной восьмидесятилетней свахой, энергичной белокурой подругой и честолюбивым хирургом, мечтающим о блестящей карьере.

Правда, этому хирургу, по его словам, не нужны никакие рождественские праздники. Но тут что-то не так. Брук призадумалась.

Равнодушие Дункана к Рождеству – не что иное, как дымовая завеса, воздвигнутая для того, чтобы скрыть что-то более важное. Вот что она начинала понимать.

Кстати, о подарках. Они не только трогали ее до глубины души, они восхищали ее своей оригинальностью. В первый день – куропатка на груше, во второй – две горлицы. На третий день – приглашение на двоих в местный французский ресторан, где подали именно трех (!) цыплят. В следующий, четвертый, день – четыре заранее оплаченные телефонные карточки, что означало звонки к четырем лицам. Брук постучала карандашом по столу и улыбнулась. Пять золотистых рогаликов еле влезли в ее носок на пятый день. На шестой она уже нашла в нем шесть шоколадных яиц, завернутых в золотистую фольгу.

В седьмой день она с изумлением извлекла из носка крошечную, отделанную серебром музыкальную шкатулку, играющую семь мелодий из «Лебединого озера». На восьмой день она так и не догадалась о связи между дойкой коров и восемью пакетиками вкуснейших сливок к кофе.

Девятый день подарил ей загадку. Она получила записку. На белой бумаге, отпечатанной на лазерном принтере. И никаких подсказок. Всего одно слово: «Терпение».Здесь явно приложили руку девять танцующих фей.

Сегодня наступил десятый день. Брук теряла терпение. Она едва могла дождаться конца работы, чтобы поскорее попасть домой.

Но кроме приятных восторгов, подарок каждого дня приносил ей и мучение. Она жаждала знать, кто их автор. После долгих размышлений ей пришлось исключить из возможных кандидатур всех. Даже Дункана.

Все эти подарки уж явно не в его стиле. Да, но что она вообще знает о его стиле? Она знает только, как он целует. О, как он целует!

Брук шумно вздохнула, встала и выглянула в окно.

Поцелуй Дункана рассказал о нем целую историю. В Дункане столько страсти! Именно в этом причина, по которой она остановила его и остановилась сама. В страсти нет никакого смысла. Брук влекло не к сексу, а к любви. Чувства, которые она теперь испытывала к Дункану Коксу, не имели никакого рационального объяснения. Как и вообще любые чувства. Но она по крайней мере их открыто признавала – в отличие от Дункана.

Для чего он целиком отдается работе, если не для того, чтобы убежать от своих чувств? Почему тогда он целовал ее? И почему она не может выбросить его из головы?

Услышав резкий стук в дверь, она повернулась.

– Войдите.

Из-за угла появилась копна светлых локонов Салли. Затем последовала и она сама, одетая в легкий костюм цвета манго.

– Занята?

Брук помахала рукой над листочками на столе.

– Жду вдохновения!

– Может быть, тебе поможет еда? – Салли широкими шагами прошла по комнате, остановилась перед столом Брук и нахально уперлась рукой в бедро. – Нечто богатое и грешно-декадентское?

– Смотря что предложишь. – Брук осмотрела подругу с ног до головы. – Ты говоришь о своей упаковке или о шоколаде?

– Я говорю о ленче! Со мной. И Джеймсом. Я встречаюсь с ним у Каррабба в половине двенадцатого. Подумала, может быть, ты захочешь пойти с нами.

– Я не уверена, – начала Брук. – Кто-то когда-то говорил мне, что три человека составляют толпу!

– Ах ты, лапочка! Как мне тебя не хватает! Кроме того, три человека составляют толпу только тогда, когда третий лишний!

– Джеймс знает, что ты меня приглашаешь?

– Он не будет возражать!

– А может быть, и будет. – Брук взяла карандаш и принялась нервно вертеть его. – У меня такое чувство, что Джеймс предпочитает лишь твое общество. – Карандаш остановился. – Знаешь, я видела, как он на тебя смотрит!

– Видела? – спросила Салли, изобразив на лице саму невинность.

– Довольно трудно не заметить обожание в его огромных коровьих глазах!

– У коров не бывает голубых глаз! Кроме того, – добавила Салли, и ее взгляд стал хитрым, – это щенячий взгляд! Он напоминает мне, что Дункан страдает по тебе!

Пульс у Брук зачастил. Она осторожно положила карандаш на стол.

– Дункан в принципе не знает, что такое страдать! Это требует чувств. Кроме того, мы только раз поце… – Она оборвала собственное признание.

– Ты с ним целовалась?! И не сказала мне? – Салли оперлась обеими руками о стол Брук и наклонилась так низко, как только могла. – Когда? Где? Как? Я хочу знать подробности, Брук Бейли!

Хорошо, что Брук любила свою напористую подругу. Иначе той бы не поздоровилось.

– Один поцелуй. В губы, в нише, под омелой, на второй день Рождества!

– Ты поймала его под омелой?

– Пожалуйста! – Брук затравленно глянула на подругу. – Мне не нужны дешевые приемы!

Салли выгнула бровь.

– Не критикуй дешевые приемы, пока сама не испробовала их!

Улыбка все-таки прорвалась. Настроение подруги иначе как заразным назвать было нельзя.

– Как у вас с Джеймсом?

– Настолько хорошо, что в это трудно поверить! – Салли плюхнулась в одно из кресел, обитых голубым плюшем. – Почему ты столько ждала, чтобы соединить нас?

– Если честно, то до тех пор, пока я в то утро не увидела вас обоих в прихожей, мне эта мысль даже в голову не приходила!

Выражение лица Салли стало задумчивым.

– И почему же она все-таки пришла тебе в голову? Знаешь, я словно переживаю период второй юности. До этого я была слишком взрослой, чтобы получать удовольствие от первого сближения. – Салли вздохнула. – Я еще никогда так замечательно не проводила время!

– Тогда то, что ты переживаешь, определенно нельзя назвать второй юностью! – Брук внимательно всматривалась в блестящие глаза Салли. – Тебе не хватает праведной тоски, мучений, страданий, бессонных ночей. Ты краснеешь?

– Я? Краснею? Вряд ли, – буркнула Салли, краснея еще больше.

– Значит, так оно и есть, да?

Салли кивнула.

– А теперь я хочу услышать о Дункане!

– Рассказывать-то особенно нечего.

– Можешь начать с поцелуя!

Разве все на свете не начинается с поцелуя?

– Это случилось неожиданно.

– Все самые лучшие поцелуи всегда случаются неожиданно, – заметила Салли.

– В этом ты, конечно, эксперт, – отпарировала Брук.

– До недавнего времени я им не была!

– Я тоже, – призналась Брук. – До недавнего времени.

До недавнего времени ее ни разу не целовали так, будто она была единственной надеждой мужчины. А то, что ее поцеловал человек, с которым они едва знакомы, человек, который спрятал свои чувства от всего мира…

Дункан, такой далекий от той жизни, к которой она всегда стремилась… Больше для нее ничто не имело значения.

– Итак, теперь мой черед спрашивать, а твой – отвечать!

Брук подняла взгляд.

– Мне кажется, что… что теряю над собой контроль.

Это было чувство, в котором она с трудом отдавала себе отчет. Оно поглощало все ее мысли, осложняло ее жизнь.

Салли задумалась.

– Гмм. Теряешь контроль? Я бы сказала, это очень точная оценка!

– Да что ты об этом знаешь?

Салли засмеялась.

– Ты такая же сумасшедшая, как я! А теперь пойдем на ленч. Отвлекись от работы.

На самом деле Брук надо было отвлекаться не от работы.

– Конечно. Почему нет? Только бы не было этих разговоров о Рождестве!

Салли сделала большие глаза.

– Ты не хочешь говорить о Рождестве?

– Сегодня я даже думать о нем не хочу!

– Бьюсь об заклад, женщины созданы для того, чтобы сводить мужчин с ума!

Дункан смотрел в дальний угол ординаторской, где Джеймс распростерся на казенной виниловой кушетке, заслоняясь рукой от верхнего света.

– Наконец-то ты это понял, не так ли?

– Нет, я уже давно это понял. Только, конечно, не представлял, до какой степени.

– Салли? – спросил Дункан, твердо решив удержать разговор на обсуждении любви Джеймса, а не своей собственной – что было вовсе не любовью, а просто одержимостью, даже безумием.

Джеймс вздохнул.

– Я не могу поверить, что все произошло так быстро! Что бы это ни было.

– Вы что, встречаетесь? – спросил Дункан.

– Да. Полагаю, это можно назвать и так.

Дункан бросил взгляд на кушетку.

– Значит, вы с нею появляетесь в свете?

Джеймс встал с кушетки.

– Мы несколько раз обедали и завтракали. Пару раз были в кино. Один раз в театре.

– И… она единственная?

– Я больше ни с кем не встречаюсь.

– А ты хочешь? С кем-нибудь встречаться?

– Нет. Я не хочу больше ни с кем встречаться, – спокойно ответил Джеймс.

Дункан налил себе кофе.

– Ты уверен?

– На сегодняшний день? Да. Уверен. Абсолютно уверен. Я думаю только о Салли.

Дункан отхлебнул кофе.

– Может быть, тебе вообще ни о чем не надо думать, кроме работы? – сказал он, не уверенный, кому из них нужен этот совет.

– Это странно, но то, что Салли думает о…

Дункан оборвал его:

– Не надо, Джей!

– Что не надо?

– Позволять себе отвлекаться от своей цели.

– А кто сказал, что я отвлекаюсь от своей цели?

Дункан пожал плечами и поднес к губам пластмассовую чашку.

– Это то, на чем ты сосредоточен. Тебе уж решать, как это называть.

– Я проделаю тот же путь, но не в одиночестве. – Джеймс посмотрел Дункану прямо в глаза. – Тебе тоже надо об этом подумать. – Он сделал шаг по направлению к двери, потом остановился. – Расскажи мне о подарках. Как это все происходит?

– Рассказывать тут особенно нечего. Еще три дня, и все кончится, – сказал Дункан, не желая обсуждать этот вопрос даже с другом.

Джеймс кивнул.

– Зато я признаюсь. У меня свидание в итальянском ресторане с одной по-настоящему горячей блондинкой.

Он похлопал Дункана по спине и ушел.

Дункан посмотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом на свой кофе.

Дожили! А этого не должно было случиться. Клятву в третьем классе он дал вовсе не легкомысленно. Он всегда был старым и циничным, даже в столь юном и невинном возрасте.

Его учителя твердо решили, что Дункан Кокс трудный ребенок. Остальные дети прозвали его зазнайкой. Кроме Джеймса. Он ценил то, что Дункан хорошо играл в бейсбол, не говоря уж о том, что тот ловил каждую бешеную подачу Джеймса.

На остальное Джеймс Маккей не обращал внимания.

Игра в одной бейсбольной команде положила начало дружбе, прошедшей испытание беговой дорожкой и футболом, колледжем и женщинами.

Еще давным-давно, до выбора карьеры, в те времена, когда ничто не имело значения, кроме попадания мяча на левый край, именно Джеймс разгадал и понял душу «этого нервного ребенка Кокса». Из взрослых же единственным, кто подбадривал Дункана, когда тот поднимался, чтобы ударить битой, был собственный отец Джеймса.

Коксы, родители Дункана, в это время подбадривали других детей. Тех, кто играл на бетонных стоянках для машин, а не на бейсбольных полях, тех, у кого не было защиты слева. Или ботинок. Кто даже не знал, есть ли у них родители. Родители Дункана, идеалисты по натуре, пытались заполнить эту пропасть.

А Дункану его пропасть заполняли Кэролин и Дэвид Маккей.

Папа и мама Джеймса помогали Дункану разучивать роли в школьных пьесах, частенько вытирали ему окровавленный нос и каждый раз терпеливо объясняли, сколько добра делают его родители. Дункан искренне пытался следовать советам Маккеев и научился наконец не принимать близко к сердцу то, что его родители проявляют больше внимания к другим людям, чем к собственному ребенку.

Он перестал принимать что-либо близко к сердцу. И прекрасно обходился один.

Он и сейчас прекрасно обходится один. Отдает другим то, что в свое время ему дали Маккей. Его работа многого стоила, и он легко участвовал в проблемах других, потому что ко всему относился беспристрастно. И больше не задавался вопросом, что значит – чувствовать. И это продолжалось до тех пор, пока Брук Бейли не решила сделать его предметом своей рождественской благотворительности.