Текст книги "Жемчужина Авиньона"
Автор книги: Элейн Кейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава восемнадцатая
Катарина не видела всадника, скачущего в Шантильи, но его увидел другой человек. Он давно уже наблюдал за дорогой к аббатству и теперь удовлетворенно кивнул.
Сидя верхом на своем коне, граф де Невиль подозвал одного из своих вассалов.
– Скажи-ка, Лионель, – махнул он рукой в сторону всадника, освещаемого лучами восходящего солнца, – ты попадаешь в цель с расстояния в сорок шагов, разглядишь ли ты отсюда герб этого всадника?
Рыцарь ответил, не раздумывая:
– Мой господин, мне ясно виден отсюда его герб. На всаднике серая туника с красными орлом и грифоном. Он едет на вороном боевом коне.
– Ты знаешь, чьи это цвета?
– Да, господин, это тот, кому вы недавно дали кров, один из лучших вассалов короля Людовика. Это Хью Вунэ, нынешний герцог Понтуазский.
Граф довольно улыбнулся:
– Так я и думал.
Только вчера его паж вернулся из Понтуаза с ответом от Вунэ, который привел графа в неописуемую ярость. Как смел этот щенок говорить такие вещи ему!? Мало того, он передал свои слова не письмом, которое граф мог бы прочитать при помощи своего секретаря, а высказался вслух, публично! В присутствии своих слуг он посмел оскорбить графа де Невиля!
Лежа ночью без сна, граф придумывал, как ему отомстить наглецу. Он никогда не спустит такого оскорбления. Он принадлежит к древнему, знатному роду, и, хотя влияние его несколько ослабло с тех пор, как графом был его отец, де Невиль собирался сделать все, чтобы восстановить былое могущество де Невилей. Этот мерзавец Вунэ еще пожалеет, что посмел замахнуться на его достоинство!
Основным предметом зависти и целью, которую граф хотел достичь, был Понтуаз и соответствующий ему титул. Вунэ, видимо, настолько глуп, что не подозревает о том, что король может не только давать, но и отнимать! Но Вунэ недооценил своего противника, сильно недооценил. Пусть граф де Невиль не такой искусный воин, как Хью Вунэ, пусть он даже не слишком умен, зато хитрости и коварства ему не занимать. И он знаком со многими влиятельными людьми, с теми, кто с радостью поможет ему поставить наглеца на место.
К рассвету граф разработал план, который, по его мнению, был безупречен. Снова и снова он возвращался к тому, что, по его мнению, было уязвимым местом Хью Вунэ. Этим слабым звеном в обороне была Катарина де Трай. Туда он и нанесет удар.
Теперь же дела складывались весьма удачно. Зачем подвергать опасности себя, когда можно сделать все необходимое чужими руками. Он встречал Адель де Пизан при дворе, и она пришлась ему по нраву. Они оказались во многом похожи с ней, и граф знал, что личина праведности, которую она носит, скрывает под собой истинное лицо, и это не сулит ничего хорошего ее врагам.
Граф повернулся к вассалу, сидевшему на своем коне рядом с ним.
– Лионель Мартель, – обратился он к нему. – Ты останешься здесь, и не будешь выпускать аббатство из виду. Если увидишь, что Вунэ уезжает, скачи так, как будто сам Сатана гонится за тобой. Поезжай прямо в замок Понтуаз, я буду ждать тебя там. Если же Вунэ не появится, оставайся на своем посту.
– Хорошо, господин. Но мы ведь не знаем наверняка, что герцог направляется в аббатство.
– Знаем, Лионель, знаем.
* * *
Он увидел ее на склоне холма рядом со стеной аббатства. Ошибиться невозможно – это Катарина. Солнце золотило ее огненную шевелюру, и он понял, что это она, когда был еще достаточно далеко. Хью галопом проскакал ворота аббатства и оказался в центре монастырского двора. Резко осадив коня, он соскочил на землю. Испуганные монахини приняли его за какого-то заезжего разбойника и бросились врассыпную, оставив Хью одного посреди двора.
Хью огляделся по сторонам, ища взглядом Катарину, но, видимо, она спряталась вместе с остальными послушницами. В дверях появилась настоятельница и направилась к нему твердым шагом с выражением решимости на лице. Улыбнувшись, Хью поклонился ей.
– Сестра Марианна.
– Ваша светлость, – ответила она, подчеркивая его титул герцога.
Хью усмехнулся.
– Вы первая, кто признал мой титул, после того как он был мне пожалован. Я только что от короля.
– В таком случае примите мои поздравления, – кивнула настоятельница, – хотя не думаю, что из-за этого следовало перепугать всех моих монахинь.
– Приношу вам свои извинения, – улыбнулся Хью, – я просто очень торопился.
– Ну что же, мы рады снова видеть вас, хотя должна признаться, что не ожидала вас так скоро. Пойдемте, я отведу вас в конюшню, и вы скажете, чем вам могут помочь монахини Ройямонского аббатства.
Ведя Цефея на поводу, Хью шагал рядом с настоятельницей.
– Я приехал, чтобы увидеться с Катариной, если это возможно. Между нами вышло недоразумение, и я хочу его исправить.
Сестра Марианна очень красива, подумал про себя Хью, высокая и стройная, она в свое время была, видимо, неотразима. В ней чувствовалась уверенность в себе, она умело и твердо руководила жизнью аббатства. Хыо привязал Цефея и стал расседлывать его. Настоятельница не уходила, а терпеливо ждала, когда он закончит работу.
– Вам нет нужды ждать меня, сестра, я позабочусь о своем коне, а затем приду в дом для гостей.
– Я подумала, может быть, поговорить лучше здесь, ваша светлость, где никто нам не помешает и можно быть друг с другом откровенными. Хью, вытиравший пот со спины Цефея, удивленно поднял бровь.
– Как я уже сказал, я хотел бы видеть Катарину.
– Вам стало известно о ее состоянии?
– Да, я очень обеспокоен.
Настоятельница задумалась на какой-то момент, затем сказала:
– Вы знаете дорогу в дом для гостей?
– Да, благодарю вас.
– Я пошлю кого-нибудь предупредить Катарину, что вы ждете ее. Однако должна предостеречь вас: вполне вероятно, что она не захочет увидеться с вами.
Рука Хью замерла на спине жеребца.
– Почему вы так думаете, сестра?
– Она перенесла нервное потрясение и до сих пор еще не оправилась от него.
Хью пристально посмотрел на настоятельницу.
– Она здорова? Если она больна, я немедленно отвезу ее в Париж и покажу королевскому лекарю.
– Нет, ваша светлость, она больна не телом, душе ее нанесена серьезная травма, а это гораздо больнее.
Хью опустил глаза и посмотрел на грязный пол маленькой конюшни. Это его вина, он причинил Катарине боль и теперь вынужден сделать это еще раз. Может быть, зря он приехал сюда, может, надо оставить все, как есть?
– Если вам кажется, что я причиню Катарине вред, то я немедленно уеду.
Он посмотрел настоятельнице прямо в глаза.
– Оставляю это на ваше усмотрение, потому что вы видели ее, а я – нет.
Какое-то время сестра Марианна молчала, обдумывая сказанное. Наконец, легкая улыбка коснулась ее губ, и она покачала головой.
– Думаю, вы можете увидеться с Катариной. Возможно, это пойдет ей на пользу.
Хью улыбнулся, наполнил водой кожаное ведро и поставил его Цефею.
– Где я могу найти ее?
– Она сейчас занимается приготовлением лекарственных снадобий. Катарина обладает обширными знаниями о целебных травах и цветах. За то короткое время, что она находится здесь, мы многому от нее научились. Нам будет очень не хватать ее, когда она уедет, – не сказав больше ни слова, настоятельница повернулась и вышла из конюшни.
Хью в несколько минут закончил чистить коня и отправился искать Катарину. Комната, где готовили снадобья, находилась на третьем этаже одной из башенок монастыря. Хью подумал, что не мешало бы вымыться, но теперь, когда Катарина была так близко, он не мог больше ждать.
На самом верху длинной винтовой лестницы Хью нашел дверь, о которой сказала ему настоятельница. Он дважды постучал и стал ждать. Секундой позже дверь отворилась, и Хью оказался лицом к лицу с девочкой лет двенадцати, смотревшей на него широко открытыми глазами. Темноволосая девчушка стояла, лишившись дара речи, и Хью уже начал бормотать извинения, решив, что он ошибся дверью. Вдруг откуда-то из глубины комнаты он услышал голос Катарины.
– Эсселина, что там?
Хью протянул руку и распахнул дверь пошире. Эсселина посторонилась, пропуская его, и Хью вошел в комнату. В круглой комнатке-башне было тепло, несмотря на холодный зимний день. Вдоль круглой стены стояли шкафы, заполненные склянками и флаконами самых разнообразных форм и размеров. В центре комнаты стоял круглый стол, застеленный мягкой, прекрасно выделанной кожей, а рядом с ним – невысокая скамейка. Предполуденное солнце освещало комнату через два широких окна, в очаге ярко горел огонь, а рядом стояла Катарина, помешивая какое-то варево.
Катарина… Щеки ее были как цветы персика, медные волосы, хотя и заплетенные в длинную косу, как всегда, обрамляли ее лицо каскадом непокорных мелких колечек. Она была еще прекрасней, чем он помнил, маленькая, стройная, изящная. От плавного изгиба тонких бровей до кончиков изящных пальцев она была само совершенство, как шедевр, вышедший из-под резца скульптора. Ему безумно хотелось коснуться ее, он не забыл того ощущения, когда впервые прижал Катарину к себе, почувствовал тепло губ и свежий весенний аромат ее волос. Он тосковал по всему этому.
Время внезапно застыло, как застывают ручейки в суровые зимние морозы. Катарина не в силах была пошевелиться. Она смотрела на мужчину в дверях, моля Бога, чтобы это был не он. Это не мог быть Хью. Не здесь. Не сейчас, когда она уже научилась справляться с собой. Теперь, когда она понимала, какова на самом деле жизнь, ей трудно было поверить, что Хью снова вернулся, чтобы мучить ее.
Она заставила себя выпрямиться, вынула длинную деревянную ложку из котелка, твердыми шагами подошла к столу и положила сушить. Каждое движение давалось ей с большим трудом, ноги были ватными, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Руки Катарины дрожали, и она прижала их к животу, чтобы как-то унять дрожь.
– Хью, – произнесла она, наконец. Ей удалось заставить себя сказать это так, как будто это слово было ничуть не лучше любого другого. Она не позволила своему голосу задрожать, нельзя было показать Хью, что его присутствие здесь имеет для нее значение.
– Я должен поговорить с тобой, Катарина.
Глаза его были прежними – мягкие теплые глаза того цвета, какого ей больше ни у кого не приходилось видеть, и лицо его было таким же, каким она его помнила. Он по-прежнему не знает, что такое любовь, он так и не понял, что слова – ничто, он не принадлежит ей, и никогда не будет принадлежать. Она должна держаться от него подальше, отослать его, пусть он уходит и никогда больше не возвращается.
– Тебе не надо было приезжать сюда, Хью.
Он сделал к ней шаг – Катарина отступила.
Повернувшись к Эсселине, Хью кивнул в сторону двери.
– Вы должны извинить нас, но мне необходимо побеседовать с госпожой Катариной наедине.
– Стой! – воскликнула Катарина, когда девочка сделала шаг к двери. – Стой, Эсселина, нам нельзя оставаться одним!
– Иди, Эсселина, – это было сказано мягко, но не терпящим возражений тоном. – Сестра Марианна знает, что я приехал, чтобы поговорить с Катариной, и я получил ее благословение на это. Иди, Эсселина, и предупреди, чтобы нас не беспокоили.
Девочка бесшумно выскользнула в двери, и Катарина слушала мягкие удаляющиеся шаги с замирающим сердцем. Хью шагнул назад и закрыл дверь, поставив на место тяжелый железный засов.
Катарина отвернулась и подошла к одному из окон. Она откинула со лба привычным движением прядь волос и посмотрела вниз, на унылые заснеженные поля. Она не говорила ни слова, чувствуя, как странное онемение охватывает все члены. Услышав шаги Хью у себя за спиной, Катарина резко повернулась и предостерегающе выставила перед собой руку.
– Нет, Хью! Не подходи ближе. Будет лучше, если ты будешь держаться на расстоянии вытянутой руки. Я не знаю, почему ты приехал, но уверена: добра нам это не принесет.
– Катарина…
Он так произнес ее имя, что сердце ее едва не раскололось надвое, но Катарина не позволила чувствам взять верх над собой. Отрицательно качая головой, она подошла к очагу и встала рядом с ним, скрестив руки на груди в бессознательном усилии создать границу между собой и Хью.
– Пожалуйста, уходи, – попросила она. – Неужели ты не видишь? Неужели не понимаешь? Ничего хорошего больше не может случиться!
Хью в отчаянии опустил голову.
– Ты права, Катарина. Ах, как ты права! Но я не могу уйти, пока ты не выслушаешь и не поймешь меня.
– Что я должна понять, Хью? – Катарина посмотрела ему прямо в глаза. – Что я должна понять? Что ты любишь Адель? Что я для тебя была не более, чем приятным времяпрепровождением? Девчонкой, с которой можно было поиграть и бросить, как бросают ненужную вещь? Ты хочешь объяснить мне, что все, что произошло между нами, не имеет значения? Ну, нет, господин Вунэ! Приберегите свои слова для кого-нибудь другого. Я и так знаю, что вы хотите мне сказать. Я долго не понимала ничего, но теперь мне все ясно. Я думала… – Катарина замолкла, не в силах продолжать, слезы выступили у нее на глазах, а дыхание перехватило. Она отчаянно пыталась справиться с собой, намереваясь не показать Хью своей слабости. Наконец ей удалось взять себя в руки. – Я думала, мы с тобой говорили друг другу о настоящей любви, но, как оказалось, ошиблась.
Хью вскинул голову. Он пристально смотрел ей в глаза, но Катарина продолжала говорить, не щадя его. Она устала нести свою боль одна, и ей хотелось, чтобы всему этому, и чем скорее, тем лучше, настал конец. Катарина хотела уничтожить всякую надежду, которая еще жила в ней. А надежда жила! Мозг Катарины убеждал ее, что ни о какой надежде не может быть и речи. Она понимала, что все кончено и потеряно для нее. Несмотря на все это, тоненький росток надежды по-прежнему жил в глубине ее сердца. Эта надежда всколыхнулась в ней, когда она увидела Хью, стоявшего в дверном проеме, когда услышала стук его тяжелых башмаков по каменному полу. И даже сейчас, когда она говорила Хью, что между ними все кончено, какая-то надежда все же жила в ней, но с каждым словом Катарина гнала ее все дальше и дальше. Теперь надежда уходила, и это было очень больно. Катарина хотела избавиться от нее, потому что это была глупая и ненужная вещь. То, что принадлежало прошлому. То, во что когда-то верила наивная девушка Катарина. Для надежды нет места в новом, жестоком мире, и Катарина знала, что должна избавиться от нее раз и навсегда!
– Разве та любовь, что существовала между нами, не была настоящей? – спросил Хью тихо, качая головой. – Мне кажется, ты неправа, Катарина. В моем сердце жила настоящая любовь, такая, какой мне еще никогда не приходилось испытывать.
– Нет, – твердо ответила девушка. – Мы оба говорили слова любви, но не понимали их значения. Мы наслаждались происходящим, потому что это было нам приятно, но не сделали попытки изменить хоть что-нибудь в нашей жизни.
Хью шагнул к ней.
– Это настоящая любовь, Катарина, я знаю!
– Однако ты не решился попробовать изменить свою жизнь ради меня! – дыхание Катарины стало прерывистым, а сердце, только было успокоившееся, снова заколотилось. Руки ее непроизвольно сжались в кулаки, и девушка чувствовала, как впиваются ногти в ладони.
Катарина не хотела слушать его слова. Она не хотела вновь и вновь испытывать боль, которую они в ней вызывали.
– Ты пришел сюда, чтобы сказать, что любишь меня? – воскликнула она, чувствуя, как ее охватывает паника. – Чтобы я услышала твои слова, а потом ты умчался от меня к Адели? Для этого ты здесь? Если это так, то ты зря теряешь время, Хью! Мне не нужна такая любовь! Какую услугу ты оказываешь мне, говоря, что любишь, а потом возвращаясь в объятия другой?
– Объятия другой? – Хью выплюнул эти слова, как будто в них был какой-то яд. – Ты думаешь, я приехал из объятий другой и снова возвращаюсь в них? Это не так, Катарина. – Хью закрыл глаза и с шумом втянул в себя воздух. Катарина видела, как лицо его исказилось болью, и ей стоило всех сил, какие у нее были, чтобы не броситься к нему.
Сжав губы в горькую гримасу, Хью отвернулся от нее. Он запустил пальцы в густые светлые волосы и долгую минуту смотрел на открывающийся из окон холмистый ландшафт. Катарина, не отрываясь, смотрела на него. Этим утром она так была уверена, что Хью предал ее. Она думала, что поняла всю безнадежность и бессмысленность их любви. Но теперь она не знала, что ей думать. Она знала только, что ей до боли хочется коснуться его, что она любит его так, как никогда не сможет больше любить никого другого. Она знала, что в целом мире нет никого, кто мог бы сравняться с ее Хью. Она ждала, что произойдет дальше, и знала, что еще раз потерять его будет для нее таким ударом, от которого ей уже не оправиться.
Когда он вновь повернулся к ней, лицо его было искажено болью и мукой. Щека его дергалась, а губы были сжаты так, что образовывали тонкую линию.
– Я пришел сказать тебе, что я женат, Катарина.
Из всех слов, что он мог сказать ей, это были самые страшные. Это был конец всему, конец ее надежде и конец ее жизни. Катарина закрыла глаза и прислонилась к стене, чтобы не упасть.
– Спасибо, что ты сказал мне это, – прошептала она. – Мне надо было знать.
– Теренс сказал мне о данном тебе обещании, – вздохнул Хью. – Я не мог допустить, чтобы ты узнала об этом от кого-нибудь другого. Я должен был сказать тебе сам.
Катарина медленно кивнула.
– Ты правильно поступил, Хью. Хорошо, что я узнала об этом не от посланца или прохожего, а именно от тебя, – она едва могла говорить и слышала свои слова как будто со стороны. Это были правильные слова, но в них не было той правды, которая рвалась из нее. Ей было больно, так больно, как никогда в жизни. Она не могла защитить себя от этой боли, скрыться от нее. Она знала, что любит Хью, любит абсолютно и безоговорочно, несмотря ни на что. И сердце ее рвалось от сознания, что у этой любви нет права на жизнь.
– Но это не все, Катарина. Я должен сказать тебе еще кое-что.
Она удивленно взглянула на него. Что еще он может сказать? Что еще может теперь иметь значение? Она тупо кивнула.
Хью увидел, что ноги Катарины подкашиваются. Он пересек комнату тремя широкими шагами и подхватил ее под локоть.
– Садись.
Она послушалась и присела на табуретку, кстати, оказавшуюся рядом. Колени ее дрожали, и когда она попыталась положить на них руки, чтобы унять дрожь, то увидела, что дрожат и они. Хью опустился на одно колено рядом с ней и взял ее руки в свои.
– Я женился на ней, Катарина, я должен был это сделать. Но ты должна знать, что это брак без любви. Между нами нет даже ни малейшей симпатии.
Катарина тряхнула головой.
– Ты должен постараться полюбить ее, Хью. Это несправедливо по отношению к ней…
– Нет, – прервал он, – ты не поняла. Дело не только во мне, но и в Адели. Мы были помолвлены с того времени, когда были еще детьми. Ты знаешь, это обычное дело, тебе ведь самой был назначен будущий муж без твоего ведома. Но Адель никогда не любила меня. Она считала и продолжает считать меня грубым мужланом, плохим христианином. Ей весьма приятно быть герцогиней Понтуазской. Она уже дала понять мне и всем моим подданным, что ее совершенно не заботит мое мнение ни по одному вопросу, связанному с управлением поместьем. Правда, она еще не знает, что я не собираюсь допустить этого, – на мгновение его губы скривились в злой усмешке, резче обозначившей горькие складки, залегшие в уголках рта. – Мы никогда не разделим с ней супружеское ложе. Даже в первую брачную ночь я не коснулся ее, – Хью тряхнул головой. – И она поблагодарила меня за это!
Хью пошевелился, сжал руки Катарины и посмотрел ей прямо в глаза. Безбрежное отчаяние синего встретилось с бесконечным страданием зеленого… Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга… Наконец, Катарина отвела взгляд.
– Я люблю тебя, Катарина, – прошептал Хью. – Ты считаешь, что я не понимал значение этих слов, когда говорил их тебе. Может быть, ты и права, я не знал тогда, что не смогу жить без тебя. Я увидел Адель и вспомнил о долге, я солдат, Катарина, и долг для меня – это все! Я знаю, что это слабое оправдание, но это так. Я верил, что смогу справиться с собой и забыть о тебе, но это оказалось невозможным. Еще когда я ехал сюда, я верил, что скажу тебе о своем браке, проведаю тебя и покончу с этим. Каким же безумцем я был! По-прежнему не отводя от нее глаз, он взял ее руки в свои.
– Посмотри на меня, Катарина.
Она не хотела смотреть на него. У нее было одно желание – повернуться и бежать прочь, не видеть, не слышать его голоса. Но ее тело не подчинялось разуму, силы покинули ее, и она не могла сдвинуться с места.
– Катарина, – это был голос, который она так хорошо знала. Голос Хью. Глубокий мягкий голос, любимый голос. Катарина медленно подняла глаза, впитывая каждое слово. – Прости меня. Прости меня за то, что я выполнил свой долг. Но главное не это. Прости меня за то, что я люблю тебя. Я не имею права на любовь, но ничего не могу с собой поделать. Я ничего не прошу больше, я преклоняю перед тобой колени и умоляю тебя простить за ту любовь, что пылает в моей душе. Я не имею права на твою любовь, не имею права на твое сердце, прошу только об одном – простить меня.
Катарина почувствовала, как подобно первым каплям дождя, проливающимся из грозовой тучи предвестниками бурного ливня, ее любовь рвется из того тайника души, в который она так тщательно ее спрятала. Ее пальцы гладили сильные руки Хью, без слов говоря о нежности, просыпающейся в ней. Она подняла руку и пальцами коснулась его лица – морщинок, изгибов, складок, стараясь запечатлеть их в своей памяти навечно. Она касалась его век, красивого прямого носа, впалых щек, поросших дневной щетиной, шрама на подбородке, которого не было во время их первой в жизни встречи, провела по его губам, ощущая кончиками пальцев тепло дыхания.
Катарина вновь посмотрела в его глаза, и с губ ее сорвался легкий вздох.
– Я люблю тебя, Хью. Я буду любить тебя всегда.
Все вокруг перестало существовать. На свете были только они двое и их любовь, которая была сильнее времени, сильнее долга, сильнее будущего. Было только настоящее, только всепоглощающая страсть, толкающая их в объятия друг к другу. Губы Хью прижались к ее пальцам, и Катарину окатило теплой волной блаженства.
Она рванулась к Хью, и они едва не потеряли сознание от невозможности возможного. На секунду девушка оторвалась от Хью и принялась осыпать его быстрыми, легкими, как касание крыльев бабочки, поцелуями. Они пили дыхание друг друга, и не было в целом свете ничего слаще. Катарина почувствовала, как сильные руки подхватили ее, и через мгновение она уже сидела у него на коленях. Катарина прижималась к широкой груди Хью, перебирая пальцами его белокурые волосы. Стон вырвался из груди Хью, и он принялся покрывать поцелуями ее губы и щеки, лоб, нежные раковины ушей, кончик носа, огненно-рыжие локоны и очаровательную ямочку на щеке.
– Я люблю тебя, Катарина, Господь свидетель, я люблю тебя!
– И я люблю тебя, – прошептала она, отстраняясь и проникая взглядом в его душу. – Люби меня, Хью, люби меня, как свою жену перед Богом, я хочу познать, что такое любовь.
Хью хотел, было ответить, но Катарина приложила палец к его губам.
– Что мне еще остается? Я никогда не выйду замуж за другого. Дай же мне хоть на время то, что никогда не будем моим.
Хью пристально посмотрел на нее и вдруг острее, чем когда бы то ни было, ощутил одиночество – свое и Катарины. Они были одни против целого мира – враждебного и непонимающего. Разве есть грех в том, что они дадут друг другу то, что никому больше от них не нужно. Хью крепко прижал Катарину к себе, его объятие было нежным и ласковым. Он понял, что до сегодняшней встречи совсем не знал себя. Катарина была права: пока он не вошел в эту комнату и не увидел ее, Хью не осознавал всей глубины своей любви. Никогда прежде не чувствовал он ничего подобного, никогда не знал, что на свете есть человек, жизнь без которого не имеет смысла. Теперь он понял, понял в тот самый миг, как увидел ее, что не может быть долга ради долга, жизнь во лжи и лицемерии не может быть угодной Богу, только истинная любовь имеет право на существование. Нет человека на земле, которого он ценил, уважал и любил больше, чем эту хрупкую девушку, научившую его любить, Катарина, его Катарина, которой он принадлежит до конца своих дней. Ничего не существует, кроме Катарины и его всепоглощающей любви к ней.
– Люби меня, – снова прошептала она, и Хью со стоном приник к ее устам, подобно путнику в иссушенной солнцем пустыне, с жадностью пьющему драгоценную влагу из источника. Сердце его пронзила боль, как будто его рассекли раскаленным докрасна клинком.
Катарина… Только она одна смогла найти дорогу к его сердцу, только она видела в нем то, чего не видели другие. И она любила его такого, каков он есть, не требуя ничего взамен. Всю свою жизнь он был не более, чем половинкой человека, а Катарина оказалась другой его половиной, которую он так долго искал и отчаялся когда-нибудь найти. Хью погладил ее по золотисто-рыжим волосам и нежно поцеловал в лоб.
– Подожди, – он поднялся и направился к столу, на котором лежали неокрашенные бараньи шкуры. Он отнес их туда, где сидела Катарина, и бросил на каменный пол. За ними последовали шкуры со скамьи, и, в конце концов, пол у очага превратился в ложе из мягкой овечьей шерсти. Вернувшись к Катарине, Хью крепко обнял ее и бережно поднял со стула, внимательно вглядываясь в ее лицо, не омраченное ни страхом, ни сомнением. Он увидел доверчивую улыбку и любящий взгляд, говоривший больше, чем могли бы сказать слова. Он отнес ее к очагу и бережно опустил на шкуры, протянул руку к ленте, стягивающей волосы, и одним движением развязал ее. Освободившись из тесного плена, медные тяжелые волны рассыпались по овечьему меху.
Хью опустился рядом с Катариной и подпер голову рукой. Теперь настал его черед рассматривать свою возлюбленную. Он легонько касался кончиками пальцев ее лица, высоких скул, нежных, безупречной формы ушей, трогательной ложбинки на шее. Не спуская с нее глаз, он осторожно принялся распускать шнуровку на ее скромном монашеском одеянии.
Не в силах удержаться, Хью принялся целовать открывшуюся ему белую шею, покатые плечи, нежную девичью грудь. Катарина почувствовала, как тепло от его ласковых губ разливается по всему ее телу, она запустила пальцы в его волосы и крепче прижала голову Хью к своей груди. Медленными, уверенными движениями Хью стал освобождать ее от одежды, в которой больше не было нужды. Катарина дрожащими пальцами пыталась расстегнуть застежки его туники. Он мягко отстранил ее руки и быстрым движением сбросил тунику и рубаху. Хотя Катарине и приходилось уже дважды видеть его тело, когда она помогала ему в Авиньоне принять ванну, но сегодня она как будто видела его впервые. Она провела пальцами по его груди, покрытой золотистыми волосами, и он застонал от наслаждения. Наконец были расстегнуты последние крючки и застежки и Хью смог увидеть Катарину, лежащую обнаженной в мерцающем пламени очага. Тело ее было еще более прекрасным, чем он рисовал его себе в воображении. Белая, как сливки, кожа без единого изъяна была так нежна, что, казалось, даже мягкая овечья шерсть может повредить ее.
Хью смотрел на Катарину и чувствовал, как его охватывает щемящее чувство нежности к этой девушке, такой беззащитной в своей наготе. Он внезапно понял, что теперь он, и только он в ответе за нее, за все, что произошло с ней и что может произойти. Он никогда не сможет оставить ее и продолжать жить, как ни в чем, ни бывало. Он что-нибудь сделает, поедет к королю, тот должен понять его.
– Люби меня, люби меня, Хью! – вновь прошептала Катарина. Он прижался к ней всем телом, чувствуя, как желание становится непереносимым. Это было желание за пределами желания, сладкое и в то же время мучительное, желание, у которого не было ни начала, ни конца.
– Катарина, – прошептал он, прижимая к себе ее обнаженное тело. – Обещаю, я не причиню тебе боли. Я люблю тебя больше жизни, и всегда буду любить!
– Я знаю, любимый. Не может быть боли в том, что я стану частью тебя.
Хью крепче прижал ее к себе, и они, наконец, стали единым, неделимым целым. Кожа к коже, сердце к сердцу, душа к душе. Катарине показалось, что она парит в поднебесье, подобно своему соколу. Они слились воедино, и ничто больше, даже сама вечность, не смогло бы разделить их…
Хью лежал на теплых шкурах, прижимая к себе спящую Катарину, чувствуя на своей груди ее легкое, ровное дыхание. Протянув руку, он укрыл ее своей туникой, и так и лежал без сна, обнимая ее и глядя, как ночь спускается на аббатство Ройямон.
* * *
Закончилась вечерня, и монахини отправились по своим кельям, чтобы мирно отойти ко сну. Сестра Марианна стояла в маленьком монастырском садике, глядя на свет в окошке башни. По-видимому, те, кто сейчас был там, не забывали подкладывать дров в очаг. Сестра Марианна глубоко вздохнула. Она вспомнила свою молодость и человека, которого когда-то любила вопреки всему. Любовь их тоже была обречена, и именно поэтому она пришла сюда, в монастырь, чтобы найти успокоение за его толстыми стенами, чтобы излечить сердечную рану.
Сколько лет уже прошло с тех пор? Так много, что приезд сюда уже почти стерся из памяти. Но любовь, которую она испытывала к своему рыцарю, оставалась с ней. Она не потускнела с годами и была такой же яркой, как первый луч солнца, встающего на горизонте каждый день. Может, ей надо было бороться? Может, если бы тогда она знала все то, что знает сейчас, то поступила бы по-другому?
– Прости меня, Господи, – начала молиться она, – ибо я сегодня совершила грех. Прости мне, если я неправа в том, что не хочу, чтобы Катарина оставалась здесь, за этими стенами! Здесь хорошо, здесь успокаивается душа. Многие хотели бы жить здесь до конца дней, но я верю, Господи, что у Катарины другое предназначение. Если я неправа в том, что помогаю ей изменить свое решение, то прости меня, Боже, и помилуй!
Сестра Марианна, настоятельница Ройямонского аббатства, медленно перекрестилась и отправилась в свою келью.
