Текст книги "Злые куклы"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Глава 16
ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА

Она очнулась. Она внезапно пришла в себя и поняла, что стоит на улице, на том углу, где всегда стояла, ожидая кого-то… На углу под часами… И еще поняла, что никто не пришел. Не приехал…

Приступы беспамятства. Время от времени возникали провалы памяти, обычно не чаще двух раз в год. Приходили неожиданно, но всегда одинаково, сознание просто выключалось, но ни обмороков, ни падений… Ничего. Просто тихий переход из одного состояния в другое. Старый семейный врач счел это разновидностью лунатизма. Светило психиатрии поставил диагноз «эпилепсия». И с тем и с другим можно было жить. Тем более, что память возвращалась. Правда, несколько раз ее видели… Ее видели не там, где она себя помнила. Скажем, в буфете, а не на лекции по повышению производительности труда на капиталистических предприятиях. Но ведь в буфете – это не страшно.

Теперь, когда умерли почти все… Теперь, когда почти всех убили… Можно ли думать, что это сделала не она? И что она не сделает этого вновь? Но зачем? Но почему?

Ляля, задушенная поясом от халата, была в сарафане… Да, она была в сарафане… Такой запомнилась на всю жизнь, запечатлелась. Впечаталась в сознание накрепко. Намертво. Намертво? Все-таки как же она умерла? Афина погибла ночью. Той ночью, когда… А Даша?

Она судорожно сглотнула слюну? Нет, этого не может быть. Она никогда не выпадала из пространства так часто. Этого просто не может быть. Они сами убили ее. Никто, кроме Кирилла, не знал, как это с ней происходит. Никто и никогда этого не видел. Даже папа Витя. Он, наверное, удивился бы…

И все-таки на углу под часами рядом с ней никого не было. Но сто двадцать минут она простояла… Или пробегала. За сто двадцать минут можно было объехать полгорода. Убить и спрятать труп… Чей? О господи… Но ведь Даша оставила записку именно ей. Значит, тогда в Холодках Лялю убил кто-то другой… А где была она? И почему Даша оставила записку именно ей? Почему?

Неожиданно истерический внутренний голос затих. Пропал, как и не было. Приступ кончился, она сумела взять себя в руки. Почему? Потому что Даша была у нее перед смертью. Вот почему. Или второй, более пикантный вариант. Он был у Даши перед смертью. Может, он и не убивал? Но Даша умерла после встречи с ним. Вот такие дела.

И еще Афина, которую он тоже почему-то знал.

А папа Глебов любил повторять: «Ничего случайного в жизни не бывает. Ничего случайного в жизни не происходит». И папу Глебова он тоже знал. Знал близко, поскольку был допущен в кабинет, пригрет и обласкан. Знал близко, потому что ему, а не Жанне он отнес треклятую записку.

Что это? Не истерика, а настоящая паника овладела ею. В голове роились мелочи, так – разные глупости, от которых нехорошо замирало сердце. Его злой, хищный взгляд, руки, способные больно сдавить шею, короткий холодный смешок, молчаливое оледенение. Господи, да почему? Да как же она допустила? Мамочки… Впрочем, мамочки-то как раз всегда были против. «Лучше бы ребенка родила, чем вот так с чужим возиться» – это был приговор, после которого Жанна больше не возила Славика к своим. И все-таки что-то надо делать…

Жанна огляделась по сторонам, снова убедилась, что на встречу с ней никто не пришел, и тихо повернула в сторону остановки такси. Странно, но из всех возможных вариантов спасительного союза единственным реальным ей представлялся заговор с Андреем Ивановичем – звездой губернии, хозяином телевидения и вообще хорошим человеком. Хоть и трижды судимым. Наверное, их возможный разговор выглядел бы так:

«Здравствуйте, Андрей Иванович, у меня провалы памяти, я могла убить своих подруг».

«Ну а от меня ты чего хочешь?»

«Помощи, потому что их могла убить и не я. А мой сожитель…»

«Пусть запишется ко мне на прием. Разберемся…»

«Но он – близкий друг Глебова».

«Тогда не разберемся. Что еще? Интервью для меня написала? Кстати, что это за поговорка «Юпитер, ты сердишься»? Я одного только «Юпитера» знаю – стереомагнитолу… Или это такая большая люстра? В общем, что-то вы там, в отделе, зарапортовались…»

«А если я убийца?»

«У каждого могут быть свои недостатки. Я в молодости ларек «Союзпечать» грабанул, и ничего… Теперь вот областью руковожу… У каждого…»

«Это фраза из «В джазе только девушки»? Про недостатки? А кто мне может помочь?»

«А тебя поймали? Нет. На тебя донесли? Нет. Тебя предупредили? Нет. Так чего ты дергаешься…»

«А если… если… меня убьют. Следующей?»

«Да, вот это уже хуже. Действительно, а если тебя убьют? Ты хоть человечка на свое место подготовь. Чтобы кадровой дыры не было. Ну, что там у тебя еще?»

«Ничего».

«Кстати, у меня был там, на зоне, товарищ, тоже убийца. Но какой художник. Хотел его к нам пригласить ремонт в здании сделать, а он, видишь ли, сейчас церковь «Слово Божье» возглавляет. Не переживай, Жанна Юрьевна. Главное – нервы беречь».

Да, примерно так этот разговор мог выглядеть. Плюс-минус пара настроенческих выражений. Но в целом – так. Странно, но, кажется, идти-то ей больше и не к кому… Разве что домой, к Славику, в логово, так сказать… Она улыбнулась. Да, это уже просто смешно. Просто, опасно и смешно. И интересно. Вот это, например: если все – так, то что это? Только грандиозный план Глебова или у Славика есть личный интерес? Лучше бы собственный план Глебова. В этом случае у Жанны оставались шансы. В конце концов, Глебов знал, что Лялечка – это их общая боль. А потому мог простить.

Она никогда не думала о смерти. Даже в деревне Холодки она так и не сумела примерить ситуацию на себя. Смерть всегда казалась невозможной, нереальной, ненужной. Ни разу. Никогда – ни холодного пота, о котором много говорила Афина, ни мелкой дрожи в руках, которая приходила к Дашке, ни видений с грохотом автоматной очереди или мягким проникновением ножа в сало, которыми была отчаянно перепугана Наталья. Ничего – ни того, ни другого, ни третьего. Жанна знала, что это не может произойти с ней. Может быть, потому, что Жанна привыкла? Тихо и безболезненно уходить, но всегда возвращаться? Только теперь это не имело значения. Она была следующей. Она была меченой. «И если честно, дорогой Андрей Иванович, меня ведь предупредили. Только тогда я не придала значения расползающимся в разные стороны буквам».

Он – идиот. И скорее всего – маньяк. И именно она, Жанна, на хвосте привела его в компанию. С этого все началось. Потом он устроил чистку. Тогда выходило, что он предусмотрел все заранее. Такой хороший умный мальчик. Такой деятельный, хладнокровный, такой странно желанный, любимый… Жанна старалась не думать сейчас о своих чувствах. В этом вопросе она была жадной. Сказанное даже себе обесценивало и уменьшало их. Ее принцип – тишина вокруг того, что было в душе. Это защитный код, которого не надо было знать никому. Если он ее не убьет (что маловероятно), сможет ли она ему простить?

Сможет. Вот в чем ужас. Жизнь за жизнь. А что ей тихая уютная квартира, выросшая Лялечка и груды бумаг на работе? Что ей до этого всего, если не будет его? Значит, спасать… Тоже глупость – ведь когда все кончится, он уйдет от нее сам.

И пусть. Пусть сам, сам все решит, пусть у него будут не связаны руки. Пусть уйдет, скроется, исчезнет… пусть… Надо было родить ребенка. Мысли об этом, о материнстве, пугали. И никого не жаль. Он молоденький, он еще исправится, он станет художником. Возглавит церковь «Слово Божье». Пусть будет так, как он захочет, только ей, Жанне, нужно обязательно прежде узнать, зачем ему это… И если есть логика в этих убийствах, если она вообще может быть, то тогда – пусть… Они с девчонками как-никак пожили. И детство пионерское, с горнами-барабанами, и партия – где-то впереди, но так ясно, так заманчиво, что всегда хотелось туда и дальше… Пожили… И хватит.

– За город, скажу куда. – Жанна остановила машину и решила проявить осторожность. Она вела себя как заправская сумасшедшая, потому что мысль о себе, бродячей, и о трупах теплилась, клубилась в голове, не оставляла ни на минуту. Главное – спасти во что бы то ни стало. Его, а не себя. Наверное, приступ продолжается. Но ведь она помнит. Она понимает, куда и зачем теперь едет. – Останови, я на минуту.

Чтобы водитель не сдернул, Жанна оставила на сиденье папку с документами и быстро вошла в подъезд. Ей нужно было взять фотографии. И не столкнуться со Славиком. Она осторожно и тихо вставила ключ, провернула его в замке, открыла дверь и прислушалась. Тихо. Слава богу, тихо. На всякий случай на цыпочках она подошла к секретеру и не раздумывая выхватила из него большой альбом в коленкоровом переплете.

– Едем, – скомандовала она резко, захлопнув за собой дверцу машины.

– Мы что-то украли, дамочка? – Водитель улыбнулся в усы и подмигнул. – Может, ну его – за город?

«Клеится или следит?» – подумала Жанна и молча протянула удостоверение.

– Так бы сразу и сказала, – протянул он обиженно, вглядываясь в ее фотографию, читая ее имя и должность.

– Здесь, – сказала Жанна, когда машина подъехала к поселку. – Спасибо.

– А забирать откуда?

– Из морга, – спокойно сказала Жанна и не оборачиваясь пошла к тому дому, куда ее привозили полгода назад, чтобы доказать чистоту намерений.

Может, Нонна – бандерша? «Ты – киллер?» – «Да, по идейным соображениям». Ну почему она не принимала тогда этого всерьез?

– Нонна Ивановна, Нонна Ивановна, это я, – прокричала Жанна из-за калитки. – Можно?

В маленьких окнах дома мелькнула тень. Вернее, медленно проплыла. Выглянула, и занавеска опустилась. Осторожно с тихим скрипом отворилась дверь.

– Ну и манеры, – буркнула Жанна и смело вошла в дом. Смело, хотя теперь на каждом шагу ей чудились-мерещились трупы. И здесь тоже могла подстерегать ее смерть… Но смелость города берет.

– Чего тебе? – Нонна Ивановна оперлась на косяк двери и не спешила приглашать Жанну войти в комнату.

– Мы будем разговаривать в коридоре?

– А где ты видишь коридор? – Нонна усмехнулась и скользнула взглядом по хламу, собранному в предбаннике. – Коридор – это когда с трюмо и вешалкой. А у нас так – беседка. Чего тебе, говорю?

– Надо. – Жанна сделала шаг вперед и замерла. Ей показалось, что она пришла. Пришла как бы и насовсем.

– Бросил он тебя? – хмуро спросила Нонна. – Так я предупреждала. И ничем помочь не могу. И чего только вы все к нему липнете, – сквозь зубы прошептала она.

– Не бросил. Хочу на своих предшественниц взглянуть, – твердо сказал Жанна. – Хочу о них побеседовать.

Ей показалось? Или Нонна все же побледнела и чуть сгорбилась, как от удара. Что это – чувство вины или боязнь того, что Жанна все угадала?

– Так я зайду.

Нонна отстранилась и слегка кивнула.

– Я все знаю, – с места в карьер начала Жанна и, открыв на весу свой неизящный коленкоровый альбом, сунула Нонне под нос их, их всех – живых и мертвых – фотографии. Самые последние, с того странного праздника на даче. – И как вам это?

– Садись, – устало сказал Нонна. – Садись, раз так. Садись, выпьем за помин души. Девятый день ей пошел, покойнице-то. Дурная была девка. Но добрая. А что его отдала, так сама же и каялась. Сюда вот нас с бабкой, с матерью моей, из-под самой Перми перетащила. Царствие Небесное им обеим. Отмучались, отмаялись. Такой грех, оно, конечно, не отмолишь за всю жизнь. – Нонна спокойно выпила стакан мутного самогона и подперла рукой щеку. – А ты что, судить, что ли, нас пришла?

«Еще раз и медленно, – взмолилась про себя Жанна. – Еще раз, пожалуйста, на ту же тему…»

– Ну знаешь ты, и что теперь? Я вот Библию стала читать, потому что газет не выписываю, телевизор надоел. Так вот там сказано, что кто много знает, тот много плачет. И что тебе это все? Неужто мой решил официально оформиться? За наследственность переживаешь? А чё не пьешь? Самогон, он и женщинам в положении – лечебный. Пей, святое дело. Пей, говорю. – Нонна подтолкнула к Жанне стакан и замолчала.

Жанна чуть поморщилась, затаила дыхание и влила в себя двести грамм огня.

– Как ты ловко. Хорошая вещь, – улыбнулась Нонна. – Полегчало? В мозгах просветлело?

– А отец? Он знает?

– Кто? Когда отцов как псов, так чего знать-то? – вздохнула Нонна и хитро покосилась на бутыль. – Еще? А то уж я подумала, что ты нас в тюрьму сдать хочешь. Такая решительная… А вон оно и свадьба. Сладилось. Вроде как служебный роман. Так давай теперь за здоровье. Нехорошо упокоем заканчивать.

– А я знаю, – твердо сказал Жанна. – Есть отец. И бабушка. И даже сестра есть. Вот.

– Ты бы не лезла, раз он сам не хочет. А? Он как разъярится, так не подходи. Это только Феня, покойница, как-то сразу его уговорила, растопила, злость к делу пристроила… Ой. – Нонна Ивановна испуганно прикрыла рот рукой. – Что это я? Разболталась тут.

– Вы слышите, есть… У него все есть. – Жанна закрыла глаза и подумала, что судьба иногда бывает причудливой и странной. Кирилл… Вот почему она пошла за Славиком не раздумывая. Как будто по привычке, как будто так и надо. Боже мой, Кирилл. «Я к тебе пришла из прошлой жизни. В этой мне с тобою жизни нет».

А главное, как складно все вышло, будто бы по нотам. По задумке режиссера. Великого кукловода. Взрослые дети не берутся из ниоткуда и не появляются на дороге у старых подруг.

– А потом он ее убил, – сказала Жанна неожиданно даже для самой себя.

– Кого? – зло и отрывисто спросила только что полная благодушия Нонна. – Ты чё мелешь-то?

– Афину, – выдавила Жанна.

– А ты у него спроси, только потом жаловаться ко мне не бегай. Ясно? – Нонна Ивановна поднялась из-за стола и смела с поверхности несуществующие крошки. – Иди, поговорили уже. Все. Хватит. Не буду я с тобой тут сопли разводить. Иди, сказала.

Нонна Ивановна легко подняла Жанну со стула, по-молодецки встряхнула и чуть не вынула душу из тела.

– Пошла, пошла. – Она грозно подталкивала гостью к двери, нехорошо поглядывая то на веник, то на кухонный нож, как нарочно брошенный в сенях.

– А почему вы так? Почему нервничаете? – От нехорошего предчувствия у Жанны забилось сердце, но она хотела выяснить все до конца. До самого-самого конца. Чтобы отмести наконец версию о провалах в памяти. Спасать детей Кирилла стало ее второй специальностью. – А нервничаете вы потому, что и сами так думаете. Вот.

– Да? – Нонна Ивановна нехорошо, грозно, с ненавистью прищурила левый глаз. – Да? Может, и думаю. Потому что не мать это, кто дитё свое бросает, а потом посылает его в проститутки. Да, и таких убивать надо. Вот что я думаю. А ты – вон пошла. Не жена ведь?

– И Даши тоже больше нет, вот этой… – Жанна снова подошла к столу и ткнула пальцем в мордашку вечно юной и наивной, но мертвой подруги. – Нет ее… И Лялечку убили.

– Ага, а у нас сторож помер. И в Африке, говорят, тоже с голоду все мрут. Так что теперь, во всем мой Славичек виноват? – грозно, но уже не так уверенно сказала Нонна Ивановна.

Жанна перелистывала пыльные страницы, чтобы показать Нонне свою подругу. Почему-то это казалось важным. Ведь именно с нее все и началось. Кирилл, Афина, смерти… «Да где же она? Неужели выбросила?»

– А того, кого в отцы назначила, – имеешь? – спросила Нонна, склоняясь над альбомом.

– Есть, – ответила Жанна. – Сейчас. Вот он, молодой, вот с мамой во дворе.

– С бабкой, стало быть? – усмехнулась Нонна. – Не видали. Афина-то в секрете все держала. Стыдилась. Хороший хлопец, только не наш. Не наш это. Ты на Славика внимательнее погляди. Никакого сходства. Точно говорю.

– А вот это наша Лялечка, – гордо сказала Жанна, показывая на девушку, когда-то разрушившую ее жизнь. – Красивая?

– Засранка, – оценила Нонна Ивановна черно-белый снимок. – У меня тоже такая кофточка была, на выход. Так я в ней на фото как Снежная королева. А эта – засранка. Застиранная.

– Ой, – вскрикнула Жанна. Что-то стронулось в голове. Как будто разломилась льдина. И в трещину с водой и холодом хлынули воспоминания. Даша, Наташа, носки, почему-то грязные девичьи носки с кружевным невиданным отворотом. Что-то стронулось в голове. Что-то вспыхнуло, зашевелилось. Но отчего? Жанна завертела головой, пытаясь отряхнуть наваждение, но закрытая завалами информации мысль отчаянно билась и не давала покоя. Засранка? Застиранная? Снежная королева? Кофточка? Что из этих слов послужило паролем? – Я, кажется, схожу с ума.

– Только у себя дома. Мне тут и своих бед хватает. А если тебя так разбирает, детка, то лучше не пей. Не боец ты, видать. Не боец… Иди себе.

Жанна оторвалась от своих мыслей и поглядела на несостоявшуюся свекровь. Кажется, на этот раз действительно пора было уходить. Нонна Ивановна вмиг обрела спокойствие, как сказала бы Даша, сложное ее лицо приобрело черты каменного изваяния.

– До свидания, – тихо сказала Жанна и шаркающей походкой направилась к выходу.

– Не суди, Жанна, прошу по-хорошему. – Тихое напутствие больно толкнуло в спину. – Не суди. Все мы одним миром мазаны…

А на улице, уже за калиткой, для Жанны началась простая жизнь. Та самая, которую она так ценила и берегла. Простая жизнь и простые трудности. Как, например, отсюда, из медвежьего угла, выбираться? На чем? Вдали от знакомых и привычных мест Жанной овладевало чувство путешественника-первопроходца, единственными помощниками которого были внутреннее чутье и язык, способный довести до Киева. Но в Киев ей было не надо. И людей, знающих туда дорогу, тоже не наблюдалось.

– И где я? – вслух сказала Жанна и засмеялась. – Где я, интересно?

Она вдруг подумала, что народные сказки сочинялись женщинами, потому что ни одному мужчине не могла бы прийти в голову формула: «И пошел он, куда глаза глядят». Прямо, до конца улицы, налево и еще раз прямо. Мимо домов и калиток, мимо деревенской жизни, мимо всего. К телефону, который она заметила. И по которому нужно было позвонить Глебову. Точно – Глебову. Потому что только он мог посоветовать, как выбраться из этого хаоса, созданного им по привычке.

Дважды, нет, трижды, теперь уже трижды он давал ей понять, что хочет провести с ней остаток дней. В первый раз это ужасно рассмешило Жанну. И пожалуй, помогло справиться с потерей драгоценного Кирилла, перешедшего в длинные загребущие руки дорогой подруги Дарьи. Дарьи – в смерти Матвеевой-Глебовой. Надо же, ей все-таки удалось вернуть себе свои фотографии, когда-то украденные Ларочкой.

…Глебов пришел к ней на третий день после свадьбы Даши и Кирилла. Свадьбы, оплаченной им из собственного кармана. В парадном сером костюме, фасон которого не менялся тысячу лет. Из-за этого Жанне всегда казалось, что новехонькая, модная, импортная (господи, главное качество – импортная) ткань пахла гремучей смесью нафталина и табака. В руках у него были красные гвоздики, верх, кстати, неприличия – к даме с революционным букетом. Еще бы с бревном пришел, подумала Жанна, чтобы сразу на субботник. И московский набор конфет «Вдохновение». Он был любим и дефицитен, изыскан и элегантен, как все, чего просто так было не достать.

– Ты собираешься дальше жить одна? – спросил Глебов, протягивая дары и не разуваясь (чекистская привычка) проходя в комнату. – Или у тебя есть какие-то другие варианты?

– Пока одна. – Жанна просто пожала плечами. Она не думала об этом, она думала о другом. О том, например, чего ей больше всего жаль из ее потерь: любви, которой, видимо, и не было, подруги, с которой всегда было весело, или Лялечки. Которая, наверное, ее не бросит. И получалось, что больше всего жалко подруги. И почему-то хотелось простить… И вернуть ее. Но без Кирилла.

– Мы можем соединить свои судьбы, – тихо сказал Глебов. – Я – вдовец, ты – разведена… И Лялечке так будет лучше…

Последнего аргумента Жанна уже не слышала. Она сначала тихо и вежливо прыснула в кулачок, а потом, вдруг живо представив себе этого дедулю рядом в постели, а его вставную челюсть на тумбочке в стакане (была ли у него вообще когда-нибудь эта вставная челюсть?), рассмеялась громко, нахально, молодо и заразительно.

– Я смешон? – уточнил Глебов, спокойно усаживаясь в кресло.

– Нет-нет. – Жанна опять не сдержалась. Теперь перед глазами мелькнула тапочка с помпоном, качаемая сухими хрустящими костями ступни. – Нет-нет, извините. Это нервное.

– Я просто не вовремя, – вдруг как-то жалко улыбнулся Глебов и судорожно сглотнул слюну. Что-то невообразимое творилось тогда в Жанниной голове. Вместо того чтобы проникнуться обычным для нее сочувствием, она вспомнила фразу из «Ветки персика», которую не так давно принес домой Кирилл: «Когда женщина начинает непрерывно сглатывать слюну, мужчина должен неспешно ввести в нее половой член».

– Не надо так сглатывать, – взмолилась она, стараясь, чтобы слезы, покатившиеся из глаз, были восприняты Глебовым как знак раскаяния.

– Что же. – Он взял себя в руки, голос стал на место, зазвучал мелодичной кузнечной сталью. – Что же. Тогда в другой раз.

– Извините, – еще раз сказала Жанна.

Другой раз состоялся много позже. Много-много позже. Жанна и думать забыла об инциденте с китайской сексуальной грамматикой и зубами в стакане. Жанна вообще много о чем забыла думать. Появился бравый Руслан – залог счастья. Потом неожиданный разлад, развод и новая свадьба. Она не сомневалась, чьих рук это дело, и даже не грешила на Наталью. Глебов – Прокурор, Палач и Верховный судья. Он просто изъял Руслана из обращения и поместил в более надежный доходный дом. Значит, это снова была не любовь. В другой раз… В тот другой раз Жанна смирилась быстро, потому что часть ее души скончалась. Не умерла, а именно скончалась. Тихо и неприметно, как хороший старик. Больше нечего было ждать и нечего было хотеть. Но Глебов снова явился на третий день после свадьбы.

– Ты постарела, Жанна, – с порога заявил он.

– А вы давно не шили себе новых костюмов, – согласилась она.

– Почему? Этот как раз новый. Первый раз надел…

– Значит, вы тоже постарели вместе со своим портным, вкусом и фасоном. Чай или что покрепче? – Она жестом пригласила его на кухню.

– Плебейская привычка, купеческая, – усмехнулся Глебов, крестьянский сын.

– Виктор Федорович, все, что вы могли сделать для меня, вы уже сделали, – спокойно сказала Жанна.

– Нет. – Он схватил ее за руку и резко притянул к себе. Сухие, ломкие, потрескавшиеся, как осенний лист, губы коснулись ее щеки и, быстро прочертив дорожку, припали ко рту.

Жанна замерла и сделала над собой усилие, чтобы не оттолкнуть его так, чтобы головой об стену, и не укусить так, чтобы кусок мяса выплюнуть в ведро.

– Не нравится? – спросил Глебов как ни в чем не бывало. – Впрочем, и ты – не женщина моей мечты.

– Тогда я не совсем понимаю, что вы здесь делаете? – спросила Жанна, непроизвольным жестом вытирая губы.

– Предлагаю тебе руку. – Он помолчал и добавил: – Руку и сердце. Так будет правильнее.

– А что-то посущественнее? – улыбнулась Жанна.

– Деньги – тоже, деньги, дом, положение в обществе, работу или не работу, как захочешь. И Лялечку.

– У вас навязчивая идея. Лялечка выросла. Для нее не так уж важна семья.

– Ты сама понимаешь, что Лялечка всегда будет ребенком. Она – инвалид. И ей нужна не только престарелая бабка…

– Но и старая мать?

– Ты меня не так поняла, – тихо сказал Глебов. – Нет, правда: я не так выразился. Нужно добавить что-то еще?

– Не мешало бы, – нехорошо усмехнулась Жанна. – Слушайте, а мы не в Конька-Горбунка играем? Нет? А то я что-то растерялась.

– Какое извращение ты имеешь в виду? – строго спросил Глебов и стал сначала розовым, а затем пунцовым.

– Я? Я Ершова имею в виду. «Бух в котел, и там сварился».

– Значит, я снова не вовремя. Ну-ну. – Глебов так и не зашел на кухню. Нечего ему там было делать. Все ясно и понятно. В тот, другой, раз Жанне даже стало его жаль. Но себя, униженную и брошенную, жаль было больше. И перспектива быть подобранной этим странным и страшным человеком ее не утешала.

– Все равно я с Ларисой всегда… – утешила его Жанна.

– А как же я? – тихо спросил Глебов.

Надо же… Только тогда Жанна поняла, что он не Ленин. И не Сталин. И даже не Феликс Эдмундович. И что вид плачущего большевика – не только символ похорон вождя революции. Да, только тогда она поняла, что Глебов тоже болеет, спит, смеется… Неужели смеется? Наверное, как все другие люди. Ведь не машина… Но Руслан, как Кощей Бессмертный, вынул из нее сердце, спрятал в яйцо, яйцо в утку, утку в сундук… Бедная Лялечка. Она всегда путала последовательность упрятывания Кощеевой смерти. Девочка все спрашивала: «Зачем он ее все время перепрятывает? И кто ее сейчас ищет?»

– В другой раз, – сказал на прощанье Глебов. – Точнее, в третий…

– Не надо, – взмолилась Жанна. – Не надо, пожалуйста.

– А вдруг ты сама захочешь и попросишь?

В тот момент он был даже красивым. Румянец от Ершова еще не превратился в обычную бледность, волосы на голове слегка растрепались, а ноздри и губы чувственно подрагивали. Он был похож на человека после драки, из которой вышел победителем. «Наверное, он – красивый», – подумала тогда Жанна и удивилась. Столь естественным всегда было его присутствие, столь обыденным, что мысли о нем как о мужчине вообще не посещали ее. Сначала – отец Ляли, потом – дед Ляли-маленькой. И никогда или почти никогда – сам по себе. Интересно, за все это время у него кто-то был? Ведь должен же быть кто-то… Марья Павловна? Вобла сушеная? По-тихому, по-родственному? Не может быть… Но кто-то все же был.

– Вот и я думаю, что этот день настанет. Дурень думкой богатеет, – ухмыльнулся Глебов.

Она не стала ничего отвечать. Было и не смешно, как в прошлый раз, и не грустно, как пять минут назад. Просто глупо. И неинтересно. У него своя жизнь, у нее – своя. А брачные замыслы – всего лишь игра. Старая игра из деревни Холодки. Но ведь Жанна не могла убить Лялечку? Тогда почему ей достается больше, чем другим. Почему?..

И все же Глебов слова не сдержал. Третий раз был. Был-был. И пусть сказано было всем им, всем четверым, Жанна понимала, что всерьез – ей одной… Ей одной предстояло решать… И должно, и нужно…

Она постояла у телефонной будки. Недолго, совсем недолго. И память восстановилась, просто вернулась туда, где ей и место. А там что, за будкой? А за будкой по склону вниз лежала шоссейная трасса. И ходили автобусы, которые Жанна презирала за «чувство локтя». И такси, на которые не всегда хватало денег. И не нужен был никакой Глебов. Она выберется сама. И какая разница, если станет голосовать не в ту сторону. Ничего… Только рука сама потянулась к трубке, и палец самостоятельно нашел нужную цифру.

– Виктор Федорович, – тихо сказала Жанна.

– Ты жива? Где Ляля? Где Ляля? Ты?

– Конечно, жива. Если вы меня не убивали. И не давали такого поручения Славику, то почему мне быть мертвой? – сказала Жанна.

– Не слышу, повтори, повтори, пожалуйста.

– Я звоню из автомата, – предупредила Жанна. – Издалека…

– Повтори, – снова потребовал Глебов.

Жанна набрала в грудь побольше воздуха, на всякий случай оглядела пустынные улицы и рявкнула:

– Я жива!!! Я жива!!! Вы меня не убили!!! Отпустите Славика с работы!!! Он вам не нужен!!! Из него плохой киллер… А из меня – хороший. И еще – я согласна!!! Я сама хочу и прошу!!! Только пусть все это кончится!!! Вам слышно? – переводя дыхание, чуть тише спросила она.

– Ты чего орешь? – Тяжелая, жесткая рука опустилась на плечо. – Ты чего орешь, как дура деревенская! Жить надоело?

Жанна втянула голову в плечи и теснее прижала большую, пахнущую чужой слюной трубку к уху.

– Глебов, значит, я все-таки не успела? Но может быть, ты отменишь приказ? А? Тут мы вместе, рядышком… – быстро зашептала она. – Пожалуйста… Скажи, что я должна жить…

– Стрелять так стрелять, сказал киллер и отказался от покупки сигарет. – Рука в перчатке мягко опустилась на рычаг. – Поздно, приехали, детка… Потому что везет-то только дурам, а умным приходится расплачиваться…

– Не надо, – не поворачивая головы, попросила Жанна. – Я ничего никому не скажу…

– Правильно.

– Я ничего никому не скажу, – запричитала Жанна, каким-то краешком сознания удивляясь своему столь страстному желанию жить. Страстному и непобедимому. – Не надо…

– Поздно. – Руки мягко опустились на шею и ласково потрепали по тому месту, которое Жаннина мама называла загривком. – Поздно…

И Жанна согласилась. Потому что не видела смысла в том, чтобы в очередной раз сопротивляться обстоятельствам. Все тем же обстоятельствам. Она очень-очень устала.