Текст книги "Злые куклы"

Автор книги: Елена Юрская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Елена Юрская
Злые куклы

Глава 1
ЗАКЛЯТЫЕ ПОДРУГИ

Двадцать лет он прожил с ними. И даже привык. Сроднился. Двадцать лет он метался между страхом и местью, между справедливостью и наказанием.

Они, именно они убили его дочь. Да, именно они.

Неужели за это он смог их полюбить?

Он и они. Большая семья. Глебов – папа погибшей дочери. Ляли-старшей. Глебов – дед юной внучки, немного больной девочки, Лялечки-младшей. Глебов… но кто он Им и кто Они ему?

Жанна, Наташа, Афина, Даша – подружки? Родственницы? Мачехи? Жены его непутевого зятя Кирилла? Или бывшие жены его непутевого зятя? Может, кандидатки?.. У них у всех своя жизнь. Они думают, что у них своя жизнь… Они только думают так. Потому что Глебов – это их семья. Он их единственная реальность. Он давал им работу, будущее, некоторым даже прошлое. Они не любили его дочь, но были вынуждены полюбить внучку. Двадцать лет он не отпускал их от себя ни на шаг. И не отпустит теперь…

Девочки выросли, но главное еще не случилось.

– Сколько это может продолжаться? Сколько, я тебя спрашиваю? – Афина разложила телеса на заднем сиденье микроавтобуса и оттуда дергала за руку сидящую впереди Жанну.

– Себя спрашивай, отстань, а… Меня сейчас укачает, и я испорчу тебе платье.

– Ты жизнь мне испортила – и ничего. – Афина скорбно поджала губы и пристально посмотрела на свои пальцы, унизанные перстнями. – И вообще, этому надо положить конец. Я предлагаю выяснить, кто чего тогда видел, и разбежаться по своим судьбам, как по норам.

– Запиши это себе в блокнот: «Воспоминания о кошке – «Титаник» для мышки». При талантливой обработке это легко войдет в слоган для рекламы. – Жанна невольно зевнула и зажмурилась. Она неплохо провела ночь и собиралась провести так же еще одну. Если старый хрыч позволит Славику приехать, то выходные могут войти в реестр Жанниных счастливых дней.

– Я вот думаю, а может, это ты ее убила? – Афина нависла над Жанниным плечом и задышала прямо в ухо: – Вот все думаю и думаю, потому что тебе-то больше всех повезло?

– Нет, я, конечно, знала, что ты – идиотка, но что шизофреничка… Ты бы к Наташке на прием сбегала. Головку бы подлечила… Оставь меня в покое, будь так любезна.

Они замолчали. Жанна думала о том, что Афина умудрилась пропустить все на свете. А если бы у света был конец, она умудрилась бы пропустить и его. Афина всегда была Машей-растеряшей. Она умудрилась сойти с ума первой, накрыться своими страданиями с головой, а потом еще начала играть у них на нервах. А больше ей ничего не оставалось. Асфальт плавился, ветер с треском врывался, проваливался внутрь салона и, закипая, улетал на волю. Город прощался с окраиной и аккуратно срастался с селом, вызывая к жизни яркие коммунистические лозунги их, к несчастью, совместного детства. Афина негодовала. Только ради правды, пусть и мучительной, она оставалась рядом с этими потаскухами. Она все пыталась и пыталась уйти от тяжелых воспоминаний, пока наконец не поняла, что они и составляют ее жизнь. К счастью, хотя бы Лялечка-младшая оказалась на ее стороне.

Немножко слабоумная, но женщину это не портит. Вон Жанка – та и вовсе больная на голову. Славику – всего-то в районе двадцати годков. И Лялечке он подходит куда больше. Да, Лялечке он подходит куда больше. И по ней-то совсем незаметно, что глупенькая. А на Жанке – пробы ставить негде. Идет с ребенком – Славиком – по городу, в матери ему годится, а как прижмется худым плечом и плоской грудью, так и смотреть тошно. Но так и задумано. Так и задумано, значит, правильно. Афина сплюнула себе под ноги и снова тронула Жанну за локоть.

– У меня была Лялечка…

– Галлюцинации? Бред вины? Или ты перешла на наркотики?

– У меня была Лялечка-младшая…

– Ее зовут Лариса, – сказала Жанна жестко. – У нее свое имя и своя жизнь. И никто не вправе надевать на нее тогу матери!

– Ногу что?

– Тогу, дура. Не смей портить мне ребенка! Не смей, иначе будет только хуже…

Афина вздохнула. Конечно, Жанке повезло больше всех. Тринадцать лет она растила Лялечку, моталась с ней по врачам, знать не знала и слышать не желала о том, что Лялечка могла бы всем помочь. Тогда Лялечке было три годика… Она не могла выступать как свидетель, но детские воспоминания – самые сильные.

А особенно если гипноз.

Украдкой Афина пыталась проводить с Лялечкой сеансы самодеятельного гипноза. Она вертела у девочки перед носом елочной игрушкой и громогласно считала до десяти. Лялечка тупо хихикала и говорила, что внутри ей щекотно. Но ничего не хотела вспоминать.

– И не вздумай снова влезть с этим со всем. Виктор сейчас очень большая шишка. Можешь получить по шапке. – Жанна повернулась к Афине и строго пристукнула рукой по спинке сиденья. – Ему все еще больно.

– Гнойные раны надо вскрывать… – вздохнула Афина.

– Я последний раз еду на дачу вместе с тобой. Я лучше пешком туда буду ходить, чем выслушивать твой бред.

– Конечно, с Дашкой оно куда спокойнее. Или с этой хапугой Наташкой.

Дашке и Наташке было тоже по сорок лет. До рубежа «ягодки» оставалось еще пять, а жизнь ни шатко ни валко выписывала на лицах замысловатый узор и все не собиралась останавливаться на этом пути. Все они были еще моложавые. Разве что Жанка… Впрочем, на фоне Славика ее дутая нарисованная свежесть сразу меркла. Так ей и надо.

– Это она нашла мертвую Лялечку. Мамочку свою. – Афина притворно всхлипнула.

– Мы с ней восстанавливали тот день по кусочкам.

– Я надеюсь, ты не забыла ей сказать, что все это время провалялась с ее папочкой в кустиках?

– Да! – громко выкрикнула Афина, не стесняясь своего водителя, которого выбрала из безработных соседей и теперь считала собственностью. – Да, у меня есть алиби! Было, во всяком случае…

– Не трогай ребенка! Если я узнаю, что ты проводишь над ней свои опыты, то пожалуюсь папе Вите! Это будет страшно. И предупреждаю, если ты хочешь, чтобы за преступление пятнадцатилетней давности кто-то ответил, мы пойдем тебе навстречу. Сядешь ты!

– Приехали, – виновато втянув голову в плечи, сказал водитель. – Приехали.

Дома за объездной дорогой раньше числились государственными дачами. Их выдавали в соответствии со счастливым номером партийного билета, в качестве признания карьеры больших коммунистических вождей. Поселок этот всегда хорошо охранялся, он олицетворял успешность социалистического образа жизни. И надежность их завоеваний. Даже после «великого дня Помпеи» он практически не поменял своих хозяев. Виктор Федорович Глебов всегда находился у руля. Начал, как и полагается, от сохи, последовательно освоил станок, букварь, два высших учебных заведения, партийную школу, пишущую машинку, иностранные языки и в определенный момент оказался слишком хорош для большого промышленного города. Крылья великой идеи Сен-Симона донесли его до Москвы, где и были предательски сломаны шизофреническим порывом демократии. Виктор Федорович усидел, вернее, устоял. Все-таки в глубине души он точно знал, что рожден лишь ползать. А потому высокий полет не вскружил ему голову. Он вернулся на малую родину, успешно создал передовой отряд движения за либеральные ценности и мирно отошел от дел, переквалифицировавшись в папу Карло. И это оказалось его призванием. Из любого бревна он мог произвести на свет депутата любого уровня. Услуги Виктора Федоровича Глебова стоили так дорого, что городские власти оставили ему все – правда, за наличные. За честно заработанные на первых выборах в областную думу.

– Добро пожаловать. – Виктор Федорович церемонно отворил дверь и протянул дамам руку. – Рад видеть тебя, Жанночка, в добром здравии. Афина, ты, как всегда, цветешь. И кипишь?.. – Глебов изогнул бровь (это мимическое движение он отрабатывал годами, и очень немногие из его «поделок» смогли перенять этот красивый дворянский полет бровей, чтобы изящно копировать его. Властные структуры перестали быть заповедником элиты). – Кипишь? Пыхтишь? Маша! Марья Павловна! Девочки приехали. Жанночка и Афина.

– Иду, иду, я уже здесь. – Высокая худощавая женщина с презрительно сомкнутыми губами и белесыми, почти прозрачными глазами неприязненно поглядела на Жанну. И, немного подумав, позволила себе оценивающе хмыкнуть.

– Было бы удивительно услышать от вас что-то другое. – Жанна ядовито улыбнулась и чмокнула Марью Павловну в сухую, пахнущую пудрой «Кармен» щеку. – А вы не меняете своих привязанностей, – отметила Жанна и посмотрела на Афину.

Та действительно пыхтела, кипела и явно изнывала от жары. Большой грубоватой рукой она поминутно утирала пот со лба и как-то неловко пыталась обмахнуться подолом длинной цветастой юбки. У Афины были силы на все – на процветающее рекламное агентство, на уютное кафе в районе новостроек, даже на примитивные, но трогательные акварели. А вот заняться собой – ни сил, ни вкуса уже не хватало.

– Я тебя предупредила! – сказала Жанна строго.

– Всегда рады услужить, миледи. – Марья Павловна присела в реверансе, потом решительно взяла на себя негодующую Афину.

Обнявшись, они проследовали в глубь сада, оставив растерявшегося водителя без дальнейших указаний. По тому, как эмоционально подрагивала Афинина спина, Жанна поняла, что подруга наконец нашла благодарного слушателя.

– Ты одна? – удивленно спросил Виктор Федорович.

– А что, родственники уже донесли?

– В каком-то смысле мы теперь все одна семья. Так что пусть Славик подъезжает. Ему есть куда звякнуть? – Из кармана мягкого домашнего халата, созданного словно для барина прошлого века, Глебов достал мобильный телефон. – Держи…

– Спасибо, чуть позже. – Жанна прищурилась и оценивающе посмотрела на Глебова. Вот уже пятнадцать лет она видела в нем одно и то же. И то, что она видела, многим нравилось. А ее всегда пугало. Когда он приехал за телом Лялечки, в ту деревушку, в стройотряд, он уже был весь седой. Как лунь, которого Жанна всегда считала рыбой из Онежского озера. Седой и старый, похожий на французских актеров породы Жана Габена. Пустой окаменевший взгляд, высокие скулы, вытянутый в струнку рот и горбатый, почти семитский нос, который делал исключительно благородным его физиономию. Нос Глебову сломали в традиционной драке на традиционной свадьбе деревенской родни.

– Что-то не так? – спросил Виктор Федорович, мягко улыбаясь. Жанна поежилась. Рядом с ним всегда было так холодно и страшно. Так холодно и страшно, что она начинала понимать беспутную, наглую, давно мертвую Лялечку. – Афина тебя расстроила? Опять? – Он был очень-очень проницательным, он так хорошо знал каждого потенциального избирателя. Чуть ли не в лицо знал.

– Все нормально, вам бы очень пошло ожерелье из мобильных телефонов. Сейчас это так модно…

– Дебил сам – передай другому? Но мне, к несчастью, он нужен для дела. – Виктор Федорович обнял Жанну за плечи и кивнул водителю: – Сейчас пришлем хозяйку. А может, пусть смотается за твоим?

Жанна вывернулась из-под руки и тихо спросила:

– У нас какой-то новый проект? Сегодня не день ее смерти, не день ее рождения? Ничей вообще… Или мы снова благословляем Кирилла?

– Скучно, Жанночка, и страшно. – Виктор Федорович вздохнул. – Ты жалеешь, что разошлась с ним? Наплевать и забыть, поверь мне, наплевать и забыть.

В его устах слово «забыть» приобретало мистический смысл. Смерть Лялечки была оформлена как несчастный случай. И если бы не странгуляционная борозда, то все действительно можно было бы забыть.

Мать Лялечки разбилась на машине через неделю после похорон. А Виктор Федорович, решив не рисковать карьерой, забыл и скоро был переведен в Москву, подальше от черных воспоминаний. Работа в столице могла возместить коммунисту все личные потери. Внучка осталась с бабушкой – с Марьей Павловной. Она одна сохраняла поразительную трезвость, аристократическое спокойствие, она создала Глебову иллюзию крепкого тыла. Кирилл, отец Лялечки, долго и упорно не хотел понимать, что произошло, а потому продолжал вести надрывную, тяжелую жизнь вечного студента факультета физического воспитания.

Глебов пытался покорить Москву, Кирилл – Афину, Марья Павловна – Лялечку, а Жанна, Наташа и Даша – свой страх, что все повторится, или откроется, или… Или не забудется никогда.

– Деда, деда, я приехала, я уже приехала. – Из клуба пыли, поднятого новой «ауди», выскочила Лялечка, жгучая, чуть полноватая брюнетка с наивно-порочным выражением лица.

Жанна улыбнулась. Окружающие, но не приближенные считали Лялечку страшной стервой. С удивительным, маниакальным упорством она называла вещи своими именами, нисколько не соблюдая приличий, рамок и норм капиталистического общежития. На самом деле Лялечка немного отставала в развитии. Хотя врачи сделали для нее больше, чем все, она лишь с трудом успела догнать своих сверстников, и то только потому, что сами сверстники никуда не спешили, ничем не интересовались и вели вялый растительный образ жизни. На их фоне Лялечка смотрелась неплохо, но какими усилиями это далось!

– Я открыла тете Афине страшный секрет. – Лялечка повисла на шее Глебова и возбужденно затараторила: – Мы с ней докопаемся до истины, мы с ней победим зло. Но это – секрет. Понимаешь? Как клад. А?

– Кирилл! – Виктор Федорович строго посмотрел на зятя, способного испохабить не только собственный приезд на дачу, но и личные похороны. – Я не понял! – Белые брови туго схлестнулись на переносице. – Вы хотите довести Лялечку до нервного срыва? Это что такое?

– Мама Жанна, ура, ты тоже здесь! Ты с нами? Или с ними? – Лялечка скосила хорошенькие глазки в сторону перепуганной Даши, которая робко поглядывала на сцену бурного приветствия.

Меньше всего Даша хотела бы лично встречаться с Глебовым. Денег, которые он давал на Лялечку, было вполне достаточно, но всегда хотелось чуть больше. Смету утверждала Марья Павловна – приживалка, экономка и всеобщая свекруха на доверии. Марья Павловна Дашу ценила, это было важным козырем в Дашиной игре. Но ни Марья, ни Глебов не были вечными, к тому же Лялечка могла выпорхнуть из гнездышка вместе со своим отцом. Они были известными путешественниками по постелям. А Даша уже привыкла жить хорошо. Если Кирилл получит взбучку, не исключено, что содержание Лялечки будет урезано. Или вдруг Лялечку вообще заберут замуж? Впрочем, кто бы на такой дурочке женился.

Предусмотрительная Даша выписала для этих целей племянника. Костик готов был жениться на ком угодно, лишь бы за это дали денег… А что жена – полоумная, так это только лучше.

– Здравствуйте, Виктор Федорович, привет, Жанночка, – сладко пропела Даша и приклеила к лицу милую приятельскую улыбку. – А мы с Наташенькой за тобой заезжали, так мальчик твой сказал, что ты уже отбыла. Славик, кажется?

– Не старайся, Глебов уже знает, – спокойно ответила Жанна и поправила Лялечке челку.

– Ой, нашей девочке твой мальчик бы очень подошел, такой молоденький, прямо прелесть. У нашей Лялечки сейчас полно ухажеров, но от твоего мы бы не отказались.

– Исключительно по привычке, – сказала Жанна.

– Ну, нельзя же быть такой злопамятной, честное слово. Бери пример с Афинки.

Глебов настороженно прислушался.

– Опять Афина? Девочки, мне это перестает нравиться. Тем более, что у меня к вам ко всем предложение. Ждем только Наташу?

– Почему ждем, она спит в машине, на заднем сиденье, – буркнул Кирилл. – Не нервы, а стратегическое сырье. Хоть стреляй.

– Ну, стреляет она редко, зато метко, – заметил Глебов и тихо, странно засмеялся. – Давайте в дом, я Нату сам разбужу.

Даша хихикнула и повисла на руке Кирилла, Лялечка, подпрыгивая, понеслась по саду с криками: «Внучка приехала, внучка приехала!..» Жанна сделала несколько шагов по направлению к дому и вдруг остановилась, услышав отчетливо слово, произнесенное Глебовым сквозь зубы: «Ненавижу!»

Виктор Федорович стиснул зубы и примерил к лицу несколько подходящих к случаю гримас. С Наташей, громко храпящей на заднем сиденье машины, его связывали не только личные, но и деловые отношения. Через полгода она должна была занять свое почетное место в парламенте. Глебов все никак не мог решить, на чем остановиться – на партии или на одномандатном округе. За ценой «семья» Натальи Амитовой не стояла. Но не в деньгах было дело. При всей своей активной жизненной позиции и легализовавшемся брате, Ната никак не тянула на лидера, тем более – на мать-основательницу или идеолога какой-либо организации. Глебов сразу и начисто отказался от мысли о «женском движении». В обывательском сознании оно было накрепко связано с американскими ценностями и окрашено в ярко-розовые тона лесбиянства. Наши люди такого не стерпят. А вот Наталья Амитова – руководитель крупнейшего медицинского центра, видный общественный деятель, благотворительница и мать родная – это выглядело куда более солидно.

Он вздохнул и потер руками виски. Приступ раздражения сменился мягкой старческой радостью. А что, если бы их у него не было? Вообще – не было. И Лялечка осталась бы живой? Или умерла от чего-то другого, немного позже, без виновников и подозреваемых? Что сталось бы с его жизнью? Это невозможно даже представить. Нет, невозможно.

Глебов принял жесткое и единственно правильное решение: несчастный случай. Потому что смерть дочери большого чиновника в тех обстоятельствах, в каких она произошла, – это крест на карьере, крест на жизни. Долгое уголовное дело, затяжной конфликт со службами безопасности – и Глебову оставалось бы только пойти в среднюю школу завучем по воспитательной работе. Нет, он поступил правильно. И то, что девчонок не отпустил, – тоже правильно. Их жизнь ведь ничуть не лучше, чем его. И кто бы из них ни был убийцей, остальные – тоже виноваты. Поэтому у них у всех нет счастья. Кроме Лялечки-младшей.

Однажды Кирилл попросил Глебова отпустить их. Жанна, наверное, надоумила. Как же Виктор Федорович смеялся, как смеялся! А потом сказал жестко: «Давай разберемся во всем хорошенько, найдем виновных, давай возобновим следствие… Давай, Кирюха, и после этого – вы свободны». Лоб зятя покрылся мелкой испариной, которая как-то испортила его выбритую блестящую физиономию, и одними губами этот индюк прошептал: «За что?»

Все остались на своих местах. При Глебове. В принципе он мог всех их вытащить за собой в столицу. Девчонки были грамотными и боевыми. Но кто бы его понял. В тихой богатой провинции, где по улицам давно не бродят бурые медведи, а правовое сознание подкрепляется солидным долларовым эквивалентом, Виктору Федоровичу было куда как спокойнее. Он осел здесь, потому что не был уверен в том, что однажды желание отомстить не переборет его. Он совсем не был в этом уверен. Око за око. Жизнь за жизнь. Но что, спрашивается, лучше: мгновенный всплеск боли и вечная весна или длительное, сухое, страшное умирание под его чутким руководством? И все-таки он не был так уж уверен в себе.

– Наташа, добрый день. – Виктор Федорович забарабанил тонкими пальцами по стеклу. – Пора, все собрались.

– Я не назначала, – проворчала она. – Запишитесь у секретаря. А? Что? Ой, совсем я замоталась, веришь, просто страшно. Как тебе моя стрижка? Пойдет? – Наташа игриво завертела головой, на которой практически не было волос. – Как у Хакамады, а?

Виктор Федорович брезгливо поморщился. Связавшись с Амитовой, он уже в который раз пожалел о том, что не дано ему быть стилистом. Доверив ей самой выбирать свой имидж, он уже видел ее с выбеленными «овощными» прядями, фиолетовой челкой, химической завивкой, выщипанными почти под ноль бровями, резкой, баклажанной сменой тона, а теперь еще это. С новой стрижкой Наташа выглядела как лысая Зыкина. В своем естественном виде – с темной косой вокруг головы – она смотрелась куда более респектабельно. Но – снявши голову по волосам не плачут. Тем более, что современный избиратель, может, и оценит это чудо парикмахерского искусства именно за схожесть с Хакамадой.

– Тебе не нравится, – огорчилась Наташа. – Лицо, конечно, полновато. Но я же русская женщина. С небольшой примесью татарской крови, – усмехнулась она.

– И денег, – добавил Глебов.

Если бы не татарские деньги, то сидела бы доктор Амитова на приеме в поликлинике и путала бы понос с золотухой. Своего потолка она достигла двадцать лет назад, когда закончила медучилище и освоила работу над анализами пациентов.

– За три месяца это, конечно, не отрастет? М-да, тогда, пожалуйста, выкраси это в естественный цвет.

– Выкрасить и выбросить. – Согнувшись в три погибели, кряхтя и поскрипывая ревматическими суставами, Амитова выползла из машины. Она всегда казалась такой самостоятельной, что руку подать ей было просто невозможно.

– Слушай, когда ты научишься делать это красиво? Тебя же будут фотографировать, это просто безобразие. – Виктор Федорович снова поморщился.

– Дашуню попросим. Она хоть и дура набитая, но – мастер экстра-класса. Талантище. Слушай, а мы можем ей выставку организовать? Я давно уже обещала. – Наталья повертела головой, расправила плечи и устало вздохнула. – Надо худеть. Уже как корова. Эти гамбургеры меня сведут в гроб нестандартного размера.

Вопрос по поводу Дашуни Глебов пропустил мимо ушей. Он полагал, что содержания, которое выдастся на всю эту семейку, с лихвой должно хватать для того, чтобы фотохудожница занималась домом, точнее, Лялечкой, а не бегала высунув язык по городу, конкурируя с гениальными выпивохами из газет и журналов. Амитова настаивать не стала. Дело есть дело: да – да, нет – нет. И пустопорожние пересуды ни к чему.

– Хорошо у тебя. – Наташа улыбнулась и помолодела лет на двадцать. На полных розовых щеках заиграли ямочки, раскосые глаза вытянулись в маленькую полоску Чукотского моря. Она должна вызывать народное доверие.

Глебов облегченно вздохнул. За одну эту улыбку ее стоит посадить в парламент.

– И чё собрались-то? Девки, что ли, опять за Кирилла бьются? Не понимаю. Не понимаю…

Наташа вышла замуж лишь однажды. На закате Советской власти. Он достойно выполнил свою миссию по зачатию ребенка, но ни к рождению, ни к воспитанию Катюхи уже не имел никакого отношения. Уйдя от них в запой, он не выходил из него последние двадцать лет, но, обладая удивительным здоровьем, время от времени появлялся на Наташином горизонте. По-человечески его было жалко.

Из интересов дела ему дважды ломали ребра и трижды закрывали в подвале. Наташин брат считал, что жизнь этого хмыря на планете слишком затянулась. Но убивать родственника было как-то неприлично. Поэтому он продолжал отравлять Наташину жизнь до тех пор, пока внезапно не пропал. Искать Толика было некому, но люди, в том числе и сама Ната, не сомневались, что он обнаружится по весне «подснежником».

Мертвое тело Толика было найдено за городом, в районе дач. Печальный итог никчемной жизни бомжа и алкоголика. Других мужчин в Наташкиной жизни не было.

И это огорчало ее лишь изредка. Не того Наталья Амитова была воспитания, чтобы прослыть на закате жизни проституткой. Девизом ее жизни были слова из песни: «Любовь, комсомол и весна». Теперь оставалось заменить «весну» на «парламент» и рассчитывать на настоящее депутатское счастье.

– Не понимаю, – снова вздохнула она.

– Да не в Кирилле дело. Соскучился я, – улыбнулся Глебов. – Соскучился.

– Скучно стало? Так ты бы над моим имиджем в прессе подумал. Потому что интервью это ж пока выучишь, сам понимаешь. Лучше загодя. Ты обещал.

Из всех девочек только Наташа называла его на «ты». Причем чуть не с первого дня. То ли беготня по коридорам больниц с клизмами и суднами начисто лишила ее пиетета перед людьми старшего поколения, то ли она просто не знала ничего о правилах хорошего тона, но о ее первобытном хамстве слагали легенды. А Виктору Федоровичу эта простота импонировала, хотя временами, только временами, казалась нарочитой, подозрительной.

– Хочу радикально изменить свою жизнь, – сказал Глебов, внимательно глядя в Наташкины узкие смеющиеся глаза.

– В Израиль, что ли, собрался? Да ты ж вроде без этого… – Она нахмурилась и стала медленно соображать, но процесс шел туго. – Или куда?

– За столом поговорим, – отрезал Глебов и снова устало вздохнул.

– Мне к пяти надо быть на работе. У нас выборы нового генерального директора центра, – предупредила Ната.

– И будет конкуренция? – развеселился Глебов, пытаясь представить себе самоубийцу, решившегося претендовать на пост Шефини.

– А как же, – ухмыльнулась она. – Чтоб не говорили, что я зажимаю демократию. Вылез тут один – прыщ на ровном месте. – Она выругалась и назвала фамилию человека, которого знал весь мир. Одним из первых он начал проводить операции на сердце. – На пенсию пора мужику, раз котелок не варит. Так что извини, Глебов, я, видимо, не задержусь.

Марья Павловна накрыла стол на террасе. Благо, погода позволяла. Кроме того, она не выносила ни запаха табачного дыма, ни вида курящих женщин. Обед на природе избавлял ее от необходимости терпеть, по крайней мере, первое…

Она никак не могла взять в толк, зачем Глебов все время ковыряется в ране, которая могла спокойно затянуться, покрыться спасительной корочкой и превратиться в забытую боль. Виктор вел себя как неразумный ребенок: он все пригревал на груди этих змей, которые так и ждали случая нанести ему удар из-за угла.

– Лялечке нужна мать, – сказал он, когда непутевый Кирюша вздумал жениться на Афине. – Лялечке нужна полная семья. Это – главное.

Марья Павловна попробовала было обидеться, но быстро сообразила, что при таком мощном запасе половых сил, коим обладал ее сын, Лялечка может иметь множество матерей, а бабушку только одну. Глебов тоже понял это очень быстро. Брак Кирюши и Афины не состоялся, и некоторое время Марья Павловна единолично и счастливо воспитывала маленькую девочку, так похожую на собственную мать… И все же она не понимала: зачем? Неужели Виктору что-то еще нужно от жизни? И возраст опять же, и тяжелая ответственная работа, и деньги. Но он так упорно пестовал всю эту компанию, что будь погибшая Ляля ее, Марьи Павловны, дочерью, то она бы не выдержала и позволила себе… Что позволила? Поджимать губы, руководить хозяйством и выезжать на курорты и в санатории? Путешествовать по Европе? И болеть душой за непутевого сына и непутевого свата.

– Прошу к столу. – Марья Павловна взяла Глебова под руку и на правах хозяйки заняла самое удобное – близкое к кухне – место.

Множество раз Виктор предлагал сватье нанять домработницу. Но Марья Павловна была непреклонна:

– Это пусть молодые с жиру бесятся. А нам, старшему поколению, каждую копейку беречь надо. Тем более, что вы у нас – единственный кормилец в семье.

Сама Марья Павловна работала в библиотечном коллекторе. Она относилась к государственным служащим, интеллигенции, к самой незащищенной прослойке общества.

Последнюю зарплату Марье Павловне выплатили около года назад. В порыве благодарности она все время экономила средства Глебова и любимой, единственной внучки.

– Каждую копейку надо беречь. А что, как нас не будет? Как наша Лялечка? Ведь она нездорова. На Кирилла надежды мало, – вот что ответила Марья Павловна транжире Глебову.

Он посмотрел на нее с благодарностью. И еще как-то – особенно. И пожал, а потом и поцеловал ее мужественную, трудовую руку…

– Прошу к столу. Лялечка, иди ко мне.

– Я с мамой Жанной. Она меня покормит. – Девушка весело засмеялась и, дурачась, прижалась к Марье Павловне. – Или ты с ней опять ссоришься? Мама Жанна, а ты опять гулящая?

Даша хихикнула и понимающе переглянулась с Марьей Павловной. Глебов нахмурил брови. А Кирилл раскатисто засмеялся.

– Доигралась? – назидательно спросила Афина, глядя на Жанну, как ей казалось, весьма вызывающе.

– Лялька, заткнись, – скомандовала Ната, которая никогда не считала нужным церемониться с полоумными и убогими. И с неубогими и неполоумными. Из всех девиц-подружек бальзаковского возраста только Наташа вела себя с Лялей как с ровней: жестко, спокойно, немного в своем стиле, по-хамски. – Мы и так знаем, что ты придурковатая, не надо лишний раз показывать!

– Мама Жанна… – Лялечка надула губы и собралась чуть всплакнуть. – Мама Жанна…

– Я не обижаюсь, садись уже. Давайте выясним, ради чего, собственно…

– Не спеши, – одернул Глебов. – Успеется. Ешьте!

Виктор Федорович любил, когда его гости хорошо кушали. Это означало, что они живы и что игра все еще продолжается. Если у потенциального слуги народа плохой аппетит, он может превратиться в Феликса Дзержинского. И что тут хорошего?

– Ничего, – сказал его врач. – Ничего хорошего. Тромб в аорте. Может оторваться в любое время. А может не оторваться. И ты попадешь под машину в возрасте ста лет. Но скорее, все-таки оторвется. – Доктор вздохнул и посмотрел в окно. Счастливый. Одно мгновенье – еще не снег, а тебя уже нет.

– Ты думаешь, что я умру зимой? – испугался Глебов.

– Нет, я пою песню. Одна снежинка – еще не снег, одна тромбинка – еще не смерть.

Вероятность внезапной смерти сначала оставила Виктора Федоровича безучастным. По-настоящему он умер, когда не стало Лялечки… Все, что было после этого, была уже не жизнь. Но через сутки после посещения больницы у Глебова поднялось давление, дышать стало трудно, он едва пришел в себя. Всю ночь, обливаясь холодным потом, он слушал, как сердце выламывает ребра и рвется наружу. Он вдруг подумал о внучке, о бездарном зяте, о бедной уставшей Марье Павловне и о той пустоте, которая останется возле бедной нездоровой девочки.

– Вы давно были у врача? – Глебов пристально посмотрел на Дашу.

– А что, я плохо выгляжу? У меня – бессонница. У меня – ночные кошмары. Я говорила, что они меня доведут, – всхлипнула Даша и полезла в сумочку за зеркалом.

– С Лялечкой! – уточнил Глебов, закипая. Да, пожалуй, Даша была из них из всех самой симпатичной. Стройные длинные ноги вполне компенсировали отсутствие выражения на лице и мозгов.

Впрочем, мордашка тоже была ничего, на любителя – куколка на пенсии – губки бантиком, вздернутый носик, этакая растиражированная целлулоидной промышленностью среднерусская красота. С большой натяжкой она была похожа на Любовь Орлову. А с маленькой – на болонку, бездарно выкрашенную в серый цвет. Но какая она была дура…

– Жанна, ну скажи ему, – капризно протянула Даша. – Скажи. Потому что мне никто не поверит.

– Ляля не хочет ходить в больницу. Она боится, – подтвердила Жанна. – Я попробую ее уговорить.

– Да уж, пожалуйста, – мягко попросил Глебов.

– Так давай уже говори, выпьем, и я побегу, – влезла Наталья. – Моя Катька гулять намылилась, так я сегодня тоже при внучке. Слышь, Жанна, а Лялька-младшая с самого начала была такой? Или это вы с дедом ее испортили? Не драли небось девчонку-то…

– Не сметь! – пискнула Марья Павловна. – Не сметь! Это шок, который пережил ребенок. Из-за вас, – добавила она тихо.

– Вы несправедливы, Марья Павловна, – хищно улыбнувшись, заявил Глебов. – Девочки очень нам помогли. И думаю, что помогут еще…