Текст книги "Китайский секрет"
Автор книги: Елена Данько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Глава четвертая
ФАРФОРОВЫЙ ЗАВОД ВЕСЕЛОЙ ЦАРИЦЫ
В земное недро ты, химия,
Проникни взора остротой
И, что содержит в нем Россия,
Драги сокровища открой.
М. Ломоносов.
Слухи о Петре
Когда Бётгер был еще молод и под именем «барона Шрадера» стряпал золото в дворцовой лаборатории, ему не раз приходилось слышать о русском царе, великане Петре.
Русский царь Петр помог Августу стать королем Польши. Не мудрено, что имя Петра было на устах у всех королевских придворных.
Про Петра было что рассказать. Его царство – огромное, полудикое русское царство – на востоке доходило до таинственного Китая, а запад его граничил с Польшей.
Ходили слухи, что в его столице – Москве – медведи и волки среди бела дня рыщут по улицам; зато в домах у бояр так много золота и серебра, и драгоценных камней, что их складывают в бочки.
Но не этому дивились германцы, а тому, что Петр был самым странным государем на свете. Он откалывал такие штучки, на которые не решился бы ни один самый захудалый князек в Европе из боязни уронить свое княжеское достоинство. Петр одевался в грубое платье голландских ремесленников. Он пил пиво и играл в шашки с простыми шкиперами. Он женился на прачке, а своим первым министром сделал уличного торговца пирожками, Сашку Меншикова.
Царь Петр работал, как мастеровой. Он столярничал, чертил планы, строил корабли.
– Надо работать, – говорил он, и его дубинка учила лентяев и неженок, как надо работать.
Со смехом вспоминали придворные о том, как молодой Петр приезжал в Европу. Он не умел изящно кланяться и боялся поскользнуться на дворцовых паркетах.
– Русский дикарь, – говорили про него королевские придворные.
Этот русский дикарь всех засыпа́л вопросами. Этот невиданный царь хотел знать, что из чего и как сделано. Он останавливал своей рукой крылья ветряной мельницы, чтобы разглядеть, как они вертятся.
Он учился рвать зубы, анатомировать трупы, гравировать резцом на медных досках. Он хвалился королям, что знает четырнадцать ремесл.
– А из чего у вас делаются чернила? – спрашивал он у королей. – А чем у вас вырывают зубы? А из какого дерева вы строите мачты на кораблях? А чем вы лечите коров, если они не дают молока? Ну-ка, я взгляну, как у вас делаются кирпичи, да заодно покажите мне, из какой крупы варят кашу для солдат.
Разве короли могли ответить ему на эти вопросы? Они с усмешкой поглядывали на сильные, мозолистые руки Петра и чистили щеточкой бриллиантовые перстни на своих белых, изнеженных пальцах.
Петр хмурил брови над черными быстрыми глазами и уходил из дворцов на корабельные верфи, на фабрики и в мастерские – опять стучать молотком, лазать по лесам, выбирать мастеровых себе на службу.
Королевские придворные улыбались: его величество Петрус Примус не похож на монарха. Зато фабриканты и купцы хитро подмигивали друг другу. «Его величество хорошо знает, чего он хочет! Он хочет, чтобы в стране развилась торговля. Уже собираются русские торговые люди в кумпанейства, складывают вместе свои капиталы, пускают их в обороты и заметно богатеют. Пойдут и наши товары в Россию – разбогатеем и мы. Что ни говори, а у его величества довольно верное соображение о пользе торговли!» – так хвалили Петра умные купцы и позволяли себе иногда похлопать его по плечу и звали его тихонько между собой «купеческим государем».
А между тем при Петре Россия становилась могущественной державой. Строились военные и торговые корабли, новые фабрики ткали полотна, сукна и тонкие шелка. Заводы плавили руды и отливали пушки, мортиры, ядра. Богатели русские купцы, и русские войска побеждали неприятеля. Союз с Россией был выгоден многим европейским коронам.
Когда Бётгера, под именем «господина с тремя лакеями», привезли из Кенигштейна в освобожденный от шведов Дрезден, он узнал, что шведов прогнали из Саксонии русские войска царя Петра. Не мудрено, что, когда дрезденская фабрика стала выпускать прекрасную белую посуду, Август приказал Бётгеру приготовить кофейный сервиз в подарок жене Петра Екатерине.
Бётгер наблюдал за исполнением этого заказа и вспоминал то, что слышал о Петре от мудрого Чирнхауза.
– Россия – полудикая, нищая страна, – говорил Чирнхауз. – Она отстала от Европы на пять столетий. Русские не умеют строить фабрики и заводы и вырабатывать изделия, нужные для торговли. У них нет даже дорог, гаваней и кораблей, чтобы перевозить товары. В стране нет торговли, – значит, нет денег.
«Царь Петр заводит торговлю в стране. Торговым людям от него почет, торговым людям в России теперь пути не заказаны. Они устраивают по-своему русскую жизнь. А длиннобородые бояре из древних родов держатся за старину цепко, упрямо, ненавидят все новое. Их-то и прогоняет царь от своего двора и ищет себе помощников среди расторопных да смышленых людей простого звания. А если он кутит с простыми шкиперами, сам вбивает гвозди в корабельные доски, называет прачку царицей и совершает другие поступки, неприличные для монарха, – то все это он делает, чтобы показать, что он плюет на старые русские обычаи и ненавидит старину.
Сколько фабрик ему нужно устроить, чтобы сравняться с Европой! Я не удивлюсь, если он заведет у себя посудную фабрику. В России должны быть хорошие глины…»
Городок Санкт-Питер-Бурх
В болотистых лесах на берегу Невы строился новый город. Солдаты царя Петра отвоевали это место у шведов. «Работные людишки» царя Петра пядь за пядью отвоевывали это место у зыбких, болотистых топей, у непроходимых лесов.
Они рыли каналы, проводили дороги, наводили пловучие мосты над широкой Невой. Немало погибло здесь солдат от яростной шведской картечи, а еще больше погибло «работных людишек» от голода, холода и цынги, от непосильной работы под безжалостными плетьми царских десятников. Городок строился на костях. Царь Петр не жалел людей. Он уже прикидывал в уме, сколько кораблей пойдут в плавание из новой гавани. Хлеб, лен, лес, пушнину, сало выменяют московские купцы на заморское золото.
Будет у царя золото – будет сила, будет крепкая власть. Стоит ли считать, сколько померло «работных людишек»?
На удивление Западу, вырастал на невском берегу невиданный новый город, прорезанный каналами, – Санкт-Питер-Бурх.
Рядом с убогими землянками «работных людишек» строились каменные дворцы для царя и его вельмож.
Украсить эти дворцы фарфоровыми вазами, как у королей в Европе, – вот чего захотелось Петру. Он выписал из Голландии расписные цветочные горшки из голландского фаянса и голубые узорные изразцы для печей.
Но больше всего ему хотелось устроить в Санкт-Питер-Бурхе свою русскую фарфоровую фабрику. Он стал приглашать мастеров из Германии.
Король Август, обязанный Петру многим, не посмел противоречить, когда его мастер Эггебрехт собрался в далекую Россию, чтобы устроить там фарфоровую фабрику.
Не понравилось ли мастеру Эггебрехту в городке Санкт-Питер-Бурхе, или не нашел он там подходящих фарфоровых глин, а, может быть, Август тайком приказал ему не находить их, – только он скоро вернулся домой, ничего не устроив царю Петру.
Тогда Петр послал своих глашатаев по московским площадям. Они созывали народ барабанным боем и выкликали охотника, который взялся бы устроить царю фабрику для выделки белой посуды, по примеру «саксонского порцелина». Бородатый купчина Афанасий Гребенщиков вызвался устроить такую фабрику. В местности Гжель, под Москвой, было много разных глин.
Из этих глин хотел Гребенщиков делать «порцелиновую» посуду. Но у него выходила не фарфоровая, а фаянсовая посуда, непрозрачная, незвонкая и темноватая в черепке.
Когда Петр умер, царица Екатерина и царица Анна Иоанновна не стали заботиться о том, чтобы устроить фарфоровую фабрику. Для царских дворцов ведь можно было покупать какую угодно дорогую, самую великолепную фарфоровую посуду – китайскую или саксонскую. Стоило ли открывать свою фабрику?
Преемники Петра не любили работать. Старая петровская дубинка, отставленная в угол, не раз скучала по их спинам.
Три студента
Однажды, проезжая немецкий город Марбург, Петр говорил тамошнему физику, профессору Вольфу, о том, как нужны дельные молодые ученые для разработки природных богатств России. Петр умер. Прошло почти десять лет со дня его смерти, когда петербургская «Де сiянсъ Академiя»[4]4
Так называлась Академия наук.
[Закрыть] решила послать к профессору Вольфу троих русских студентов, чтобы он сделал из них опытных физиков и химиков. Это были – Михайла Ломоносов, Дмитрий Виноградов и Густав Райзер.
Студенты выехали из Петербурга на корабле в глухую осеннюю пору. Суровые ветры хозяйничали на студеном Балтийском море. Сизые, вздувшиеся валы ударяли в борт корабля и перекатывались через палубу. В бурю студенты сидели в маленькой темной каюте и прислушивались к скрипу мачт и глухим ударам валов. Где-то там, за водяными бурными пустынями, остался Кронштадтский порт, а еще дальше – родная Россия. Юноши вспоминали то детство в деревне, то школьные годы в Москве. Когда погода утихала, они выползали на корму и, сидя на свернутых канатах, следили за пенистым следом корабля на воде, или толковали о том, что ждет их в Германии.
– Эх, обидно мне, что я немецкого языка не знаю, – вздыхал рослый, широкоплечий Ломоносов. – Сколько времени пройдет, пока я по-немецки выучусь и лекции смогу слушать.
– Да куда тебе спешить?
– А как же не спешить? Если бы ты, как я, взрослым парнем притащился в Москву, чтобы грамоте учиться, да на тебя малые ребята в школе пальцами показывали бы: «Смотри-де, болван лет в двадцать пришел латыни учиться», так и ты заспешил бы, – говорил Ломоносов.
Ему было уже двадцать пять лет.
При слове «школа» лукавые огоньки сверкнули в глазах Виноградова.
– А помнишь, Миша, – сказал он, – как в школе бывало. Холод, пальцы мерзнут, герр лерер ходит по классу в шубейке и палкой дерется. Все ему кажется, что мы между собой разговариваем, а это у нас в животах с голоду бурчит. Помнишь, он только крикнул: «Силенциум!»,[5]5
Тихо.
[Закрыть] а у тебя в животе – «ку-ка-реку». Ой, умора! Попало тебе тогда палкой по пальцам.
Виноградов звонко расхохотался. Ломоносов тоже не удержался от улыбки.
– Так! – воскликнул Райзер, хлопнув себя по колену грифельной доской, на которой он молча писал какие-то цифры. – Так, я сейчас высчитал, что из тех денег, что академия будет нам давать на квартиру, стол и ученье, у нас еще рублей сто в год останется. Можно будет и книжки покупать и одеться получше.
– Неужто сто рублей останется? – радостно удивились Виноградов и Ломоносов. От такой огромной суммы у них закружились головы.
– Эх, поживем, братцы! – воскликнул Ломоносов. – Не то, что в академии – на алтын в месяц.
– Завтра придем в гавань, – сказал им шкипер в вязаной фуфайке, проходя на корму, чтобы осмотреть якорь.
На рассвете корабль подошел к Травемюнде. Студенты, затаив дыхание, смотрели на встававшие из утреннего тумана зубчатые башни, острые колокольни и чешуйчатые купола церквей, таких непохожих на русские.
Крутобокие корабли из Индии и Америки выгружали на пристань неведомые товары. На каменных плитах набережной суетились голландцы в полосатых чулках, рыжие англичане и даже желтые, раскосые китайцы. Крестьянки в полосатых юбках, с белыми чепцами на головах погоняли ослов, запряженных в тележки с овощами. Пастор в треугольной шляпе и белом воротнике большими шагами переходил площадь.
Виноградов так зазевался на дюжего матроса-негра на соседнем корабле, что упустил шапку из рук. Она нырнула в зеленоватую воду за бортом.
А матросы уже крепили причал, сбрасывали сходни на берег, и новая жизнь встречала студентов шумом, суетней и чужим, непонятным говором.
У профессора Вольфа
Профессор Вольф закрыл книгу и сдвинул очки на лоб, когда перед его домом застучали колеса почтовой тележки. Он вышел на крыльцо и обнял приехавших запыленных студентов.
– Надеюсь, что вам будет хорошо жить у меня и вы оправдаете надежды своей родины, станете хорошими учеными, – сказал он.
Пока Райзер бойко барабанил ему по-немецки приветствие от русской «Де Сiянсъ Академiи», два других студента молча глазели.
Ломоносов вдумчиво уставился глазами в лицо старого профессора. Он рассматривал его розовые щеки, его светлые глаза, окруженные морщинками, и седые волосы, торчавшие из-под бархатной шапочки. Он старался за добродушной внешностью угадать знаменитого ученого, прославленного большими знаниями и острым умом.
На мальчишеском лице Виноградова быстро сменялись – любопытство, застенчивость и лукавая усмешка. Он успел разглядеть, что из кармана ученого физика торчит томик латинских стихов, что в дверь выглядывает какая-то старушка в крахмальной переднике, в маленькой гостиной на окошке вьется зелень, на ковре играет котенок, а в растворенную дверь видны книжные полки, физические приборы и рабочий стол профессора.
Старая Эмма провела студентов наверх, в светлую комнатку, где их ждали миски и кувшины для умывания и три белых кровати.
На другой день началось ученье.
Профессор Вольф от души хотел сделать из этих студентов дельных и энергичных ученых, в которых так нуждалась Россия.
Студенты были на редкость способные. Освоившись с немецким языком, они с жадностью ловили каждое слово лекций. С горящими глазами, забыв обо всем на свете, они проделывали опыты под руководством профессора. Их любовь к науке обещала, что в будущем они сами станут двигать науку дальше. Сколько мыслей, проектов и мечтаний таили в себе их встрепанные мальчишеские головы!
Проказники
Третий год учения подходил к концу.
– Нет, Митя, не пойду. Довольно пошалопайничали, пора и честь знать, – говорил Ломоносов, садясь у окна и собираясь читать, несмотря на быстро наступавшие сумерки. – Я больше не хочу старого Вольфа огорчать.
– Вот мы и вздуем долговязого Отто за то, что он русских студентов порочит и старику на нас наябедничал. Уж я расквашу ему нос за русских студентов, – горячился Митя Виноградов, грозя кулаком воображаемому врагу. – Вот и Райзер со мной пойдет.
– Что до меня, – отозвался белокурый Райзер, занятый чисткой своей куртки, – то я пойду из дому просто потому, что старая Эмма не даст нам больше свечи в комнату. Она боится, что мы сожжем дом. Не сидеть же, право, весь вечер в потемках.
– Ну, пойдем, Миша! – взмолился Виноградов. Он подошел к Ломоносову и потихоньку вынул у него книгу из рук. – Да что с тобой сталось? Давай гулять, пока можно. Вот вернемся в Петербург, небось оттуда никуда не удерешь. Постой… Слышишь?
За окном над островерхими крышами Марбурга вставал тонкий молодой месяц. Город затихал. Вдруг издали донеслось пение. Это студенты гурьбой проходили по улицам.
Внизу у калитки кто-то свистнул. Митя Виноградов ответил радостным свистом, прыгнул на окно, свесил ноги и, уцепившись за водосточную трубу, скользнул вниз. За ним молчаливо последовал Райзер.
Широкоплечий Ломоносов, колеблясь, остановился перед окном, но когда песня опять грянула и он различил голоса своих товарищей, он махнул рукой и тоже прыгнул в окно.
В нижнем этаже у полуоткрытого ставня стоял старый профессор и перед сном курил трубку. Он видел, как три студента один за другим перебежали палисадник и скрылись за забором. Он не остановил их, но брови его озабоченно сдвинулись.
Отъезд
На другой день профессор не вышел пить кофе. Он в своем кабинете разбирал иностранную почту. Студенты сидели за столом, тихие, как мыши, виновато опустив головы. Густав Райзер сонно хлопал глазами. У Мити Виноградова на лбу синела огромная шишка. Михайла Ломоносов был совсем грустный и, кончив уроки, засел в угол со своей тетрадью. Он морщил лоб, кусал перо и зачеркивал что-то в тетради. Он писал стихи.
Весь день студенты особенно прилежно сидели над книгами, а на кухне старая Эмма отражала натиск горожан, пришедших к профессору с жалобами.
Старый сторож ратуши, стуча деревянной ногой, рассказал ей, что ночью студенты зажгли фейерверк на голове у памятника курфюрсту, плясали кругом и орали песни. Он хотел затрубить в рожок, чтобы созвать других ночных сторожей, но только дунул – из рожка вылетел едкий порошок и засыпал ему глаза. Пока он прокашлялся и прочихался, студентов и след простыл.
Экономка бургомистра жаловалась, что студенты напугали ее до полусмерти. Ночью в ее окошко заглянула страшная морда с огненными глазами.
– Добрый вечер, – сказала морда и влетела в комнату. Это была выдолбленная тыква с зажженной свечой внутри. Студенты насадили ее на палку и подняли в окошко набожной старухи.
Лавочник принес счет за разбитое стекло, парикмахер – за чортиков, нарисованных на вывеске, и, наконец, в кабинет профессора ворвался сам разъяренный юстицрат[6]6
Юстицрат – судебный советник, юстиции советник.
[Закрыть] и потребовал высылки из Марбурга студента Виноградова, разбившего нос его единственному сыну – долговязому Отто.
Вечером профессор позвал в свой кабинет Ломоносова. «Ну, верно, отчитывает Михайлу», решили Виноградов и Райзер. Ломоносов вернулся от профессора бледный и заплаканный. Вольф получил приказ от академии отправить бесшабашных студентов в Фрейберг к профессору Генкелю, который должен был обучить их горному делу и взять их в ежовые рукавицы.
«Студенты уехали отсюда двадцатого июля утром, – писал Вольф в Петербургскую академию. – Из-за Виноградова мне пришлось много хлопотать, чтобы предупредить его столкновения с разными студентами. Отъезд русских воспитанников освободил меня от многих хлопот… Когда они увидели, сколько долгов за них приходится платить, они стали раскаиваться и не только извиняться передо мной, но и уверять, что они впредь хотят вести себя совершенно иначе и что я нашел бы их совершенно другими людьми, если бы они только ныне явились в Марбург. При этом особенно Ломоносов от горя и слез не мог вымолвить ни слова».
Генкель
Каменистая дорога круто поднималась вверх. Городок Фрейберг лежал среди голых гор. Студенты подъехали к нему на рассвете. У входов в рудники маячили тусклые фонарики рудокопов. Черный удушливый дым стоял над плавильнями. Копоть покрывала лица прохожих, придорожные камни, тощие кустарники.
Студентам вспомнились зеленые рощи Марбурга и светлая, огибавшая их река.
– Неказистый городок… – вздохнул Райзер.
– Проживем! – ответил Виноградов. – В рудниках под землей побываем! Посмотрим, как в плавильнях железо огненной рекой течет! Ведь нас пошлют в плавильни, Михайла?
Ломоносов кивнул головой.
Горный советник Генкель принял их не сразу. Оли дожидались его перед потухшим очагом в пустой комнате. За стеной спорили два голоса.
– Не дам я тебе ни гроша, дармоед! – выкрикнул злой стариковский голос.
– Ну, так сам чини себе крышу, скряга! – ответил другой, молодой и звучный. Мимо студентов прошел парень в рабочей куртке и захлопнул за собой дверь. Тогда из внутренних комнат вышел Генкель.
– Добро пожаловать, мои милые, милые питомцы! – сказал он, любезно улыбаясь. Злой голос за стеной – это был его голос. Маленькие глаза быстро оглядывали студентов. Острый носик словно принюхивался к каждому. Виноградов съежился.
«На язычке мед, а под язычком лед!» мелькнуло у него в голове.
– Доверие, мои молодые друзья, прежде всего доверие к вашему наставнику! – скороговоркой сказал Генкель, будто угадав мысли Виноградова. – Я старше вас годами, я богаче вас опытом, я, смею думать, ученее вас! Высокочтимая и достохвальная Академия наук поручила вас мне, я буду вашим наставником и другом!
Он вынул из кармана письмо Академии наук и прочел его вслух. Лица студентов вытянулись. Академия писала, что отныне они будут получать лишь половину прежнего жалованья. Деньгами будет распоряжаться Генкель. Без его позволения им нельзя ни купить тетрадку, ни сходить к цырюльнику, ни отправить письмо. Если они не станут слушаться Генкеля, с ними поступят, «как с негодяями и преступниками».
– Как с негодяями и преступниками! – выкрикнул довольный Генкель и стал поучать студентов. Они должны стать прилежными, послушными, терпеливыми, скромными, богобоязненными молодыми людьми. А главное – они не должны ничего скрывать от своего наставника!
Генкель говорил долго. У Виноградова уже сосало под ложечкой от голода, когда горный советник, наконец, замолчал и повел студентов в их комнаты. Это были убогие, полутемные каморки. На столах лежали инструменты и потрепанные книги. Генкель вручил каждому студенту счет на купленные для него вещи.
Ломоносов задумчиво потрогал расхлябанный, ржавый циркуль, купленный Генкелем, и взглянул на Райзера. Райзер подмигнул левым глазом.
Циркуль был старый, негодный, а по счету Генкеля за него было заплачено два талера. Столько-то и новый циркуль не стоил!
