Текст книги "Китайский секрет"
Автор книги: Елена Данько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Глава шестая
ЗАВОД ИМЕНИ ЛОМОНОСОВА
Серп и молот на фарфоре
Исполнилось все, о чем толковали рабочие-кружковцы со своим лектором Владимиром Ильичом Лениным.
Фарфоровцы-большевики вернулись на завод. С оружием в руках они прогнали с завода самых отъявленных врагов советской власти и поставили на их место новых работников. Советская власть становилась крепче с каждым днем, а враги ее ослабевали.
В стране начиналась перестройка всего народного хозяйства.
На фарфоровом заводе работали токари-большевики Майоров и Бессмертный, им помогал инженер Фрикен. Они перестраивали «фарфоровскую богадельню» так, чтобы она послужила Стране Советов.
Нужно было делать фарфоровую массу из русских глин, составлять краски и глазури без помощи заграничных заводов, выпускать изоляторы для электростанций и новую, советскую посуду.
Завод перестраивался с трудом. В его старых стенах застоялся вековой чиновничий дух. «Хорошие люди» ворчали, но скоро пришли работать на завод молодые художники. Они делали рисунки для новой, советской посуды. Серп, молот, красная звезда заблестели на блюдах и вазах.
Появились первые революционные фигурки – красногвардеец с винтовкой, девушка-милиционер, партизан с красной звездой на папахе.
Старики издевались над этими работами:
– Экая мазня! Мы для самого императора работали, разные рисунки видывали, но такой чепухи не видали! Рисовали мы амуров, и святых, и маркиз, а эти, гляди, мужика в лаптях на блюдо посадили! И смех и грех!
Художники работали молча, стиснув зубы. Фарфоровая живопись – дело трудное. Нужно знать, как растереть золото, когда прибавить в краску стеарин, а когда – гвоздичное масло, как самим вязать тонкие кисточки.
Старики ревниво хранили эти секреты про себя.
Однажды ночью крысы разбили тарелку с изображением красноармейца. Потом крысы размазали краски на чашке, украшенной серпом и молотом. Потом крысы засыпали песком посуду, поставленную в печь.
– Что за озорные крысы на бывшем императорском заводе! – сказал приехавший из города комиссар. – Видно, не нравится им советский фарфор. А мы этих крыс – за ушко да на солнышко! Пускай они нам расскажут, на чью пользу работают!
Крысы присмирели. По углам мастерской все так же слышались их писк и возня, но советского фарфора крысы больше не трогали.
Художники продолжали свою работу. Разноцветные надписи: «Кто не с нами – тот против нас», «Жизнь без труда – воровство», «Кто не работает, тот не ест», покрыли борты тарелок. На блюдах и вазах появились новые рисунки: здесь – сеятель в поле, там – кузнецы у наковальни, там – строители у постройки, уходящей под облака, и надпись: «Мы свой, мы новый мир построим».
На столах стали строем маленькие фарфоровые матросы, красноармейцы, пионеры. Фарфоровая работница вышивала красное знамя, другая – выступала на митинге с речью, узбечка сбрасывала чадру.
Появились фарфоровые шахматы. Белые – цари, капиталисты. Красные – рабочие, крестьяне, красноармейцы.
А время было тяжелое. Гражданская война отрезала город от всей страны. В Петрограде не было хлеба, нехватало дров и угля. Мастерские стояли нетопленые. В горнах шипели и плевались, не разгораясь, сырые дрова.
Живописцы еле держали кисточки замерзшими пальцами. Дыханье осаждалось капельками на холодном фарфоре и портило тонкую живопись. Приходилось живописцам брать в зубы полоски бумаги и прикрывать ими рот, чтобы уберечь фарфор от своего дыхания.
Живописцы работали в маленькой комнате с дымной печуркой. С ржавых печных труб на столы валилась копоть. Живописцы сидели тесно. Им приходилось толкать друг друга локтями, расписывая большие блюда.
В эту комнату к ним пришел гость – Анатолий Васильевич Луначарский. Нагнувшись над столом, он рассматривал советский фарфор. Он любовался каждой новой чашкой, бережно брал в руки новые фигурки.
– Как хорошо, что советский фарфор яркий и радостный! Таким и должно быть искусство в нашей новой стране. На Западе все удивятся, когда мы покажем на выставках эти изделия. На Западе уже давно разучились работать так тонко и с такой любовью, – говорил он, рассматривая мелкую живопись на маленькой фарфоровой трубке.
После гудка рабочие собрались в клубе. Товарищ Луначарский сказал им:
– Фарфоровый завод будет лучшей страницей в книге моих воспоминаний!
Он рассказал фарфоровцам о путях нового, советского искусства и о прекрасных изделиях, лежащих на столах живописной мастерской.
Художники радовались. Каждый почувствовал, что он делает большое, нужное дело. Каждому хотелось работать еще лучше. Голод, холод и ссоры со стариками – все забылось сразу.
С тех пор никто на заводе не издевался над художниками, не называл их «накладным расходом». Старики молча копировали новые рисунки. Скоро молодые живописцы вернулись на завод с фронтов, потому что Страна Советов победила врагов на севере и юге, на западе и востоке. Молодые живописцы видели в художниках своих товарищей и охотно помогали им.
Фарфоровый завод послал свои чашки и тарелки в подарок VIII съезду советов. Фарфоровый завод послал свои блюда и фигурки на выставку в Ревель. На этой выставке советский фарфор получил большую золотую медаль.
Потом фарфоровый завод послал свои изделия в старые европейские города – в Стокгольм, Брюссель, Париж, Милан и Венецию. Европейцы толпились перед советскими витринами и удивлялись:
– Позвольте, как же это? Говорят, в Петрограде голод… заводы разрушены… люди одичали… Но этот фарфор! Посмотрите на белизну массы, на яркость красок, на новые смелые рисунки! Наши фарфоровые мануфактуры отстали от советского завода!
В журналах появились статьи о новом советском фарфоре.
«Русская революция нашла свое первое и лучшее отражение в искусстве фарфора!» говорилось в одной французской статье.
«Этот прекрасный фарфор доказал нам, что в Стране Советов уделяют много внимания искусству и культуре!» писал итальянский критик.
«Русский фарфор открывает новые пути в художественной промышленности!» говорил шведский журналист.
Живописцы не успевали расписывать изделия, которые требовались на европейские выставки. Советские полпредства в разных странах желали иметь новые фарфоровые сервизы для торжественных приемов, новые блюда и фигурки для украшения зал. Фарфоровый завод дал свои изделия советским полпредствам в разных странах.
Потом повалили заказы заводу из-за границы. Не только Европа и Америка желали иметь советский фарфор в своих музеях, но даже из далекой Австралии пришел заказ заводу на шахматы и фарфоровые фигурки.
Изделия завода, пересыпанные стружками и заколоченные в ящики, развозились по всему миру. За эти изделия Страна Советов получала золото.
А завод уже выпускал не только нарядные чашки и блестящие фигурки. Завод делал изоляторы для советских электростанций. Ведь света и электричества ждали целые районы. Завод выпускал химическую посуду для всемирноизвестных лабораторий Ленинграда, Москвы, Харькова. Завод вырабатывал автосвечи – маленькие фарфоровые столбики, без которых не может работать ни один автомобиль, ни один трактор.
Прежде все эти изделия покупались за границей. Старая Россия платила за них золотом.
Товарищ Луначарский снова приехал на завод – не один, а с всесоюзным старостой товарищем Калининым. Они обошли все цеха, осмотрели все изделия и долго беседовали с рабочими.
Потом на завод приехал новый гость – писатель Максим Горький. Он низко поклонился рабочим, входя в живописную мастерскую.
Академик Карпинский привез заводу привет от Академии наук. В этот день завод получил новое название – он стал заводом имени Ломоносова, в честь великого ученого и поэта, в честь первого академика, вышедшего из народа.
Как теперь делают фарфор
Когда д’Антреколль впервые пробрался в мастерские Кин-те-чена, на первом же дворе он увидел большие каменные ямы, в которых размоченный као-лин смешивался с пе-тун-тсе. Рабочие-китайцы стояли в этих ямах и изо всех сил топтали ногами и разминали деревянными мешалками густое белое тесто. Они жаловались д’Антреколлю, что очень устают от этой работы.
Теперь фарфоровая масса приготовляется иным способом. Недаром люди взяли электричество себе на службу.
Прежде всего выкопанный из земли као-лин отмучивают в больших чанах. Потом приготовляют материалы, заменяющие собой пе-тун-тсе. Мы знаем теперь, что пе-тун-тсе – это пегматит, горный камень, природное соединение шпата и кварца. Вместо пе-тун-тсе мы подбавляем в као-лин глину, шпат и кварц.
Китайцы для составления фарфоровой массы смешивали равные количества као-лина и пе-тун-тсе. В нашей теперешней фарфоровой массе као-лин и глина занимают половину, кварц – одну четверть и шпат – одну четверть всего состава.
Шпат и кварц раскалывают на куски и прожигают в печи. Потом шпат и кварц засыпают в большой барабан, наполненный каменными шарами. Электричество заставляет барабан вертеться. В барабане каменные шары перетирают засыпанные материалы в мелкий порошок. К ним подбавляют глину и као-лин.
Пропущенная через барабан вода уносит этот порошок и вытекает из барабана побелевшая, похожая на густое молоко. Это – жидкая фарфоровая масса.
Жидкая фарфоровая масса течет по жолобу. Поперек жолоба поставлены магниты в виде гребенок. Протекая сквозь их зубья, масса оставляет на них частицы железа, которые находились в као-лине или других ее частях.
Магниты как бы вылавливают из массы частицы железа. Если бы железо осталось в массе, на фарфоре после обжига выступили бы те черные точки, с которыми когда-то воевал Иоганн Бётгер.
Для того чтобы отжимать воду из массы, служит особая машина – фильтрпресс. Она состоит из трубы, на которую насажены чугунные рамы с круглыми полотняными мешками между ними.
Масса течет по трубе фильтрпресса и заполняет мешки один за другим.
Чем больше массы нагоняют в мешки, чем ближе сдвигаются рамы между собой, тем сильнее становится давление, вода выжимается и вытекает сквозь ткань наружу, а в мешках остается густая масса. Тогда фильтрпресс развинчивают, снимают с него мешки и вынимают из них плоские круги густой массы. Эту массу еще раз разминают на машине с двумя парами вертящихся валов. Теперь из массы можно точить посуду.
Д’Антреколль видел токарные станки в Китае. Это были круги на стоячей оси. Токарь сидел на маленькой скамеечке и ногами вертел круг, а руками придавал форму сосуда куску глины, положенному на середину круга.
Станки, на которых мастер Эггебрехт учил рабочих Альбрехтсбурга точить посуду, были устроены удобнее. На стоячей оси помещались два круга – один внизу, другой повыше. Мастер, сидя на табуретке, вертел ногами нижний круг, от этого приходил в движение и верхний. На верхний круг мастер клал массу и руками точил посуду.
Теперь токарный станок приводится в движение электричеством. Сначала лепщик лепит из простой глины или воска модель тарелки или чашки. Потом с модели снимают гипсовую форму. Тарелку или чашку заливают гипсом с внутренней стороны. Когда гипс затвердеет, его снимают, и оказывается, что на его поверхности отпечаталась внутренняя форма чашки или тарелки, только в обратном виде. То, что внутри чашки было выпукло, – на гипсовой форме вышло вогнутым. Гипсовую форму кладут на токарный станок донышком кверху. Потом берут тонкий блин фарфоровой массы и плотно накладывают его на форму. От этого на фарфоровой массе опять отпечатываются все выпуклости и впадины, которые есть на гипсовой форме, только опять в обратном виде. То, что на гипсовой форме вогнуто, – на фарфоровой масса выходит выпуклым. Значит, фарфоровая масса теперь точно повторяет внутреннюю поверхность первой модели, с которой была снята гипсовая форма.
Чтобы у тарелки или чашки внешняя поверхность была такая же, как у модели, по модели вырезают шаблон. Это – пластинка из дерева или цинка. Ее вырезы точно повторяют внешние очертания, изгибы и выступы (профиль) модели. Эту пластинку неподвижно укрепляют на рычажке над токарным кругом.
Когда станок вертится, масса, положенная на гипсовую форму, прикасается к шаблону, и его края снимают ненужные слои массы там, где должен быть желобок, и оставляют ее там, где на тарелке или чашке должна быть выпуклость.
Мастер, направляя шаблон, обрабатывает внешнюю поверхность сосуда. Когда тарелка или чашка выточена, гипсовую форму снимают со станка. Масса подсыхает, и ее осторожно снимают с формы.
Теперь у нас уже готова настоящая тарелка или чашка, только она еще очень хрупкая, потому что масса еще не обожжена. Ее обжигают первый раз при небольшом огне – в 800°. От этого огня масса становится розоватой. Теперь нашу тарелку или чашку надо покрыть глазурью. Глазурь делается из као-лина, кварца, шпата и мела, размолотых в мелкий порошок и разведенных водой. В эту мутно-белую глазурную жидкость окунают сосуд. Вода быстро высыхает, а на стенках сосуда остается тонкий слой глазури. Он заблестит после обжига.
Печь, в которую заглядывал когда-то д’Антреколль, была «лежачая». Топка была устроена в одном ее конце, и огонь шел по печи в другой конец, где была труба. Бётгер и Виноградов строили «стоячие» печи. Топка была в самом низу печи, и огонь поднимался в печи прямо вверх, в трубу, устроенную над топкой.
Теперь печи строят с «обратным пламенем». Несколько топок с разных сторон одновременно бросают пламя внутрь печи. Пламя поднимается вверх, ударяется в кирпичный верхний свод, падает вниз и сквозь отверстия в полу печи выходит в кирпичные трубы, устроенные в стенках печи. По этим трубам оно поднимается во второй этаж печи, оттуда в третий и наконец по большой трубе выходит наружу.
В первом этаже жар бывает самый сильный – 1300°или 1400°. Здесь обжигают глазурованную посуду. Во втором этаже, где жар слабее, обжигается еще не глазурованный фарфор и прокаливаются шпат и кварц, а в третьем – особо тонкий неглазурованный фарфор.
Посуду перед обжигом заключают в глиняные коробки – капсели. Рабочие входят в печь и устанавливают одну капселю на другую высокими столбиками. Между столбиками оставляют место для прохода пламени.
Когда все капсели поставлены, дверь в печь закладывается кирпичами и замуровывается простой глиной. Только на высоте человеческого роста оставляют в ней окошечко – «глазок». В это окошечко вмазывается кусок слюды.
Потом начинают топить печь.
Обжиг фарфора – дело трудное. Недаром китайцы хранили обжиг в тайне, и мандарин не допускал д’Антреколля к печам.
– Что же тут трудного? – спросит иной читатель. – Нужно только нагреть печь до той температуры, при которой као-лин сплавляется со шпатом и кварцем, – и дело с концом.
А как узнать, какая температура в печи? Никто не посоветует вам всунуть в печь руку с градусником. И руке и градуснику придется плохо. Ртуть закипает при 360°, а фарфор обжигается при 1400° Цельсия.
Однажды холодной ночью кошка забралась погреться в третий этаж горна, улеглась между капселями и уснула. А горн был уже загружен посудой. Утром рабочие замуровали дверь и начали топку.
Обжиг кончился, печь остыла, горновые стали выбирать посуду из печи. Смотрят – а на полу лежит маленький обугленный череп.
Это произошло в третьем этаже горна, где температура бывает 800°. А если бы кошка забралась в первый этаж, где жар еще больше, – так и черепа не осталось бы, он сгорел бы начисто.
Жар в горне так велик, что раскаленные кирпичи, капсели, фарфор – всё светится, сияет ярким, нестерпимым пламенем. У д’Антреколля сразу полились слезы, едва он взглянул в печь.
Китайцы проделывали в своде печи маленькие окошечки и прикрывали их черепками. Обжигальщик влезал на печь, просовывал в окошко железную палку и сдвигал крышку с верхней капсели. Если фарфор сиял молочно-белым светом, – пора было кончать топку.
Обжигальщик прикрывал лицо от жара глиняным щитком. Железная палка жгла ему ладонь. А вдруг он уронит палку на раскаленный фарфор? Вдруг у него в глазах пойдут зеленые круги, и ему привидится невесть что?
Неверное это было дело – измерять температуру на-глаз. Теперь мы иначе измеряем температуру в фарфоровой печи.
Внутри печи перед слюдяным окошечком, поставлены пироскопы.
Это – маленькие белые конусы или пирамидки из фарфоровых масс.
Каждый конус плавится при особой температуре. Они похожи на фарфоровые пальцы, торчащие кверху.
Когда печь топится, обжигальщик поглядывает в глазок. Вдруг он замечает, что один фарфоровый пальчик согнулся. Это значит, что температура в печи дошла до того градуса, при котором этот конус должен расплавиться. Если конус сделан из массы, которая плавится при 800°, – значит, температура в печи 800°.
Смотрит обжигальщик в глазок и видит – загнулся еще пальчик, который плавится при 1000°, а вот и тот пошатнулся, который при 1200° сгибается.
Так узнает обжигальщик, какая температура в печи.
Но и этот способ несовершенный.
Поставленные в середину печи конусы неясно видны в окошечко. Их застилает дым. Обжигальщик может ошибиться. Глаза утомляются и слезятся, глядя на пламя.
Лучший измеритель температуры в печи – пирометр. Две проволочки из разных металлов спаяны концами. Когда проволочки нагреваются, в узелке спая возникает электрический ток. Ток бежит по проводу к гальванометру и отклоняет стрелку гальванометра. Чем выше температура, тем сильнее ток, тем больше отклоняется стрелка.
Проволочки заключены в огнеупорную трубку и просунуты внутрь печи. А гальванометр может находиться где угодно, хоть в кабинете инженера, в другом этаже. Его стрелка верно и точно отметит температуру в печи. Не нужно заглядывать в окошечко горна, не нужно даже подходить к печи – достаточно посмотреть на стрелку гальванометра.
Но знать, какая температура в печи, – это еще не все. Гунгер тоже по-своему следил за температурой, а у него посуда выходила то желтая, пузырчатая, то закопченная, словно посыпанная углем.
И у нас выйдет такая, если мы не знаем главного секрета обжига.
А секрет этот – в горении топлива.
Дрова, сгорая, превращаются в уголь. Если в топке много воздуха, – уголь сгорает начисто, без дыма и копоти. Если воздуха недостает, – частички угля не сгорают, они вылетают в трубу вместе с нагретым воздухом. Из трубы валит черный, густой дым.
Если мы пустим много воздуха в топку фарфоровой печи, у нас будет окислительное пламя, то есть горение произойдет при излишке кислорода.
При окислительном пламени все топливо расходуется без остатка, зато от излишка воздуха может пожелтеть и вспузыриться фарфор.
Если мы закроем доступ воздуха в топку, горн наполнится дымом, несгоревшие частицы угля понесутся в трубу. Такое пламя называется восстановительным.
При этом пламени расходуется много лишнего топлива, а посуда может выйти из огня закопченная, словно посыпанная угольной пылью.
Как же быть? Нужно давать в топку ровно столько воздуха, сколько требуется для горения, не больше и не меньше – без излишка и без недостатка. Такой огонь называется нейтральным.
Обжиг ведут так: сначала дают окислительный огонь, пока температура не поднимется до 800°. Потом переходят на восстановительный огонь. Когда температура поднимется до 1200°, начинают регулировать подачу воздуха, чтобы огонь стал нейтральным.
В прежнее время обжигальщик выскочит бывало на двор, поглядит на дым из трубы, какой он – черный или желтоватый, струится он или поднимается клубами, – и бежит обратно к топке.
– Митька, открывай заслонку! – кричит он под ручному.
У печи – жара невыносимая. Обжигальщик и сапоги скинул и ворот расстегнул. Выскочит на мороз – так даже дыхание сопрется. А с мороза – опять в жару.
Вредное это было дело, и работа неважная – на-глазок.
Теперь за огнем в горне следит удивительный умница – аппарат «Дуплекс-Моно».
Небольшой черный ящик висит на стенке. Раскройте этот ящик, – в нем стеклянные трубочки, резервуары с жидкостью – целая лаборатория. «Дуплекс-Моно» высасывает из горна раскаленный воздух, охлаждает его и анализирует его состав, как самый лучший химик. Он не только анализирует, он записывает тут же на бумагу, какое количество углекислоты содержится в эту минуту в горновом огне.
Взглянет на эту запись сотрудник, ведущий обжиг, и сразу увидит: сгорает ли топливо целиком, не надо ли подбавить воздуха в топку? Он скажет по микрофону свое распоряжение истопнику, а тому горя мало, – подбросил дрова в топку, прикрыл или приотворил заслонку, и жди следующего распоряжения.
Сотрудник, ведущий обжиг, сидит в кабинете. Его окружают верные помощники – пирометр, «Дуплекс-Моно», часы, микрофон. Его дело – следить за аппаратами и внимательно слушать, что они ему говорят. Они доносят ему обо всем, что творится в печи. Ни дым, ни огонь теперь не испортят фарфор.
После обжига печь остывает два-три дня. Потом дверь размуровывается, из печи выносят капсели, открывают их и вынимают фарфор.
Тогда посуда поступает в живописную мастерскую. Фарфоровые, или «огненные», краски, как их называл Виноградов, делаются из окислов металлов. Окислы железа дают желтые и красные краски, медь дает зеленые, кобальт – синие, марганец – фиолетовые.
Все другие краски – не металлические – не выдерживают огня при обжиге. Они выгорают.
Фарфоровые краски мелко растирают, подбавляют к ним стекловидный, легкоплавкий порошок – флюс, разводят их на скипидаре и кисточкой наносят на фарфор. При живописном обжиге в 800° флюс расплавляется и, проникая в краску, прикрепляет ее к поверхности фарфора так, что краска блестит и уже никогда не отмоется.
Это – надглазурная, или муфельная, живопись. Но можно расписывать фарфор иначе, до того как его покрыли глазурью и обожгли в горне.
На необожженную посуду краска наносится пульверизатором-распылителем, а не кисточкой. Д’Антреколль видел, как китайцы-живописцы «обдували» свои вазы краской, дуя в трубочку с чашкой на конце. В чашке и была краска, растертая в порошок. Теперь краску распыляют при помощи сжатого воздуха, проведенного по трубам в мастерскую.
Покрыв фарфоровую вещицу краской, ее глазуруют и обжигают в горне.
Подглазурные краски выдерживают еще больший огонь – 1200–1400°. Таких красок немного. Некоторые из них делаются из ценных металлов: розовая – из золота, черная – из иридия. Подглазурная живопись дороже муфельной.
