Текст книги "Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей"

Автор книги: Елена Первушина

В финале повести оказывается, что все это было лишь горячечным видением, порожденным угрызениями совести.

Возможно, предыдущий рассказ Одоевского показался вам вычурным и манерным. Но в другой его повести, «Саламандра», наводнение – это настоящее наводнение, и оно происходит в Петербурге времен Петра I, куда попадают юная финская ведьма Эльса и ее возлюбленный Якко. Повесть, в отличие от предыдущих, подчеркнуто реалистическая и историческая, она живо рисует быт и нравы первых русских обитателей новой столицы. И на этом сугубо реалистическом фоне разворачивается фантастический сюжет поисков философского камня. Информацию о бытье и нравах финнов Одоевский черпал из трудов Элиаса Лённрота – финского фольклориста, собирателя и издателя песен «Калевалы», – и русского филолога, переводчика «Калевалы» на русский язык Якова Карловича Грота. Вероятно, именно оттуда он взял оригинальную легенду о возникновении Петербурга, которую приводит в своей повести как рассказ старика-финна: «Царь собрал своих вейнелейсов и говорит им: „Постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю“. – И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще его города. „Ничего вы не умеете делать“, – сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».

Светская повесть

Позже многие писатели решили, что им нет нужды прибегать к таинственному и фантастическому, чтобы занять своего читателя. Светская жизнь занимательна сама по себе и одновременно может быть достаточно пугающей и отвратительной. Тот же Одоевский пишет «Княжну Мими» – повесть о мстительной старой деве, которая губит двух молодых влюбленных, распустив сплетни и добившись того, чтобы муж убил на дуэли любовника.

А в рассказе Ивана Панаева «Спальня светской женщины» интрига построена на том, что любовник молодой женщины угадывает, что его друг является его счастливым соперником, когда тот выказывает знакомство с обстановкой в спальне героини рассказа.

«Он стал рассматривать комнату.

– Кажется, это трюмо стояло у той стены, – говорил он. – Цвет занавес был гораздо темнее; кажется, новая ширма… я не знаю, что может сравниться с превосходной отделкой Гамбса. Какой вкус, какое изобретение! Ведь и какие-нибудь ширмы требуют создания, а не работы. Как ты об этом думаешь, Лидия?..

– Да перестань же сердиться…

Княгиня испытывала страшную муку пытки.

– Я много нашел перемен в твоей спальне. Это заставляет меня задумываться. Твоя спальня! Помнишь ли ты тот вечер, когда я…

– Ради Бога… Граф! Я вас умоляю.

– Как это „вы“ несносно отдается в ушах. Ты можешь, и сердясь, называть меня „ты“…

– А можно ли заглянуть сюда?

Граф приподнялся, с намерением сделать шаг за ширму…

Она собрала оставлявшие ее силы и громко произнесла:

– Я вам приказываю остаться здесь!

– Как мило!.. О, произнеси еще раз это слово! Я так привык его слушать из уст твоих, я так привык повиноваться тебе…

Он наклонился, чтобы поцеловать ее в грудь.

В эту минуту за ширмой раздался выстрел, и пороховой дым окурил спальню.

Граф устремил на нее вопросительный взгляд.

Вслед за выстрелом, будто эхо, послышался на улице гром какого-то тяжелого экипажа, остановившегося у подъезда.

Княгиня не слыхала этого грома. Когда выстрел отозвался смертью в ушах ее, она бросилась к ширме, она уже ступила за ширму… Вдруг к ногам ее упал труп юноши, загородив ей дорогу: кровь забагровила узоры ковра.

Жизнь то вспыхивала, то застывала в ней; она, казалось, еще не потеряла присутствия духа, потому что давно ожидала чего-то страшного. Предчувствие не обмануло ее. Она схватила свой платок, чтобы зажать рану несчастного… Она припала к лицу его, как бы желая раздуть в нем искру жизни… Она произнесла только: я его убийца! Он дышал еще, он устремил на нее прощальный, безукорный взгляд и старался схватить ее руку.

Пораженный такою сценою, таким феноменом, совершившимся в спальне светской женщины, безмолвно стоял граф, взирая на умирающего товарища. Трудно было решить, что происходило в нем.

Тогда послышался необыкновенный разгром суматохи во всем доме… миг – и в спальню княгини вбежал человек средних лет, одетый по-дорожному, в военном сюртуке без эполет.

То был муж ее.

Граф невольно вздрогнул от такой нечаянности.

Княгиня увидала приезжего, но она не изменилась в лице, она даже не вздрогнула от страха, она по-прежнему стояла на коленях над трупом. Бледно, открыто, благородно, невыразимо прекрасно было лицо этой женщины. Оно резко обозначало ее нерушимый характер и силу любви ее.

Глаза бедного мужа остолбенели, руки его опустились от картины, представившейся ему.

– Боже мой! – произнес он, указывая на юношу, истекавшего кровью. – Что все это значит? Убийство! Кровь!! Лидия! Лидия!.. Кто этот человек?

Она отвечала твердым голосом:

– Это мой любовник!».

* * *

Но симпатии авторов, разумеется, всегда на стороне чистых душ и истинной, пусть даже не освященной узами брака, любви. Любви, которая умирает от тлетворного влияния светского общества. Именно в этой точке вполне реалистические повести из светской жизни, такие как упоминавшиеся выше «Вечера на Карповке» Марии Жуковой, перекликались с более ранними сентиментальными и романтическими произведениями.

Светская жизнь, как нам известно, кипела не только в роскошных особняках, но и не менее оживленной она была на фешенебельных дачах в окрестностях Петербурга. В начале этой главы мы вместе с героями Жуковой навещали дачи на Петербургской стороне, а теперь посмотрим, как протекала дачная жизнь к югу от столицы, на знаменитой Петергофской дороге. И возьмем с собой в качестве путеводителя еще одну повесть Жуковой, которая так и называется – «Дача на Петергофской дороге».

М. С. Жукова

«Дача, – пишет Жукова, – находилась, не помню точно, на которой версте, только это была одна из лучших дач на Петергофской дороге. Когда-то она, как и большая часть этих дач, принадлежала знатному господину и, подобно другим, перешла в руки владельца, которого имя, казалось, само с удивлением видело себя на дощечке, привешенной к воротам, некогда гостеприимно отворявшимся для графов и князей и их дорогих цугов. На этой даче был и пруд, извилистый, как речка, и мостики, и зеленые поляны посреди живописных рощ, и кривые дорожки, теперь глубоко вросшие в землю, и насыпные возвышения, увенчанные храмами, и несколько полуобвалившихся домиков, некогда служивших для помещения многочисленных гостей и проживающих прежних именитых хозяев, а теперь отдаваемых по мелочи внаймы. Но что всего было лучше на даче и, разумеется, менее всего посещаемо, это заречное, – так называлось обширное место, которое отделялось от возделанной части сада прудом и шло до самого взморья едва приметным скатом. Это место было покрыто густым сосновым лесом, частию же оставалось под лугами и болотом. Здесь охотник нередко находил не бедную добычу, а небольшое стадо рогатого скота, пасшееся по полянам, довольно хорошие пастбища. От самого пруда к взморью шла широкая просека и выходила на открытую поляну, на которой росло несколько дубов, может быть, современников тем, что некогда падали под ударами ревностной секиры на берегах еще дикой, не закованной в гранитных берегах Фонтанки. Отсюда открывалась часть взморья, плоский остров, покрытый мелким лесом; влево, вдали, весь берег с царственными Стрельною и Петергофом. Тут хорошо было, когда темные тучи облегали горизонт и невидимое за ними солнце, расцвечивая облака, рассеянные по тверди, вдруг разрывало свои завесы, бросало золото на тихие воды залива и снова, скрываясь, преждевременно оставляло вечеру свое царство; хорошо было тогда… особенно когда черный дым парохода, показываясь из-за острова, напоминал воображению широкую картину безбрежного моря. Море было там, за этой одноцветною полосою земли, и душа рвалась к нему, как рвется невольник к милой свободе».

* * *

Петергофскую дорогу проложили еще в те времена, когда эта территория находилась под властью шведов. Позже, когда Петр решил построить роскошные загородные резиденции на берегу моря, сначала на острове Екатерингоф в дельте Невы (ныне парк «Екатерингоф» в районе станции метро «Нарвская»), затем в Стрельне (сейчас там музей «Путевой дворец Петра I»), а потом в Петергофе, участки вокруг Петергофской дороги стали отдаваться под «дачи» (слово «дача» происходит от глагола «дать» и означает «отданный, подаренный участок») самым верным своим сподвижникам. Ораниенбаум достался князю Меншикову, участок в трех милях к западу от Петергофа – Феофану Прокоповичу, построившему там свою Приморскую дачу, неподалеку от Стрельны, в Гостилицах, располагалась усадьба Миниха, а в районе Ульянки – дача Андрея Ивановича Ушакова, главы Тайной канцелярии. Позже здесь же, в Ульянке, жил Яков Брюс, служивший Елизавете, Петру III и Екатерине и бывший одно время петербургским генерал-губернатором (1786–1791 гг.).

Рядом была построена роскошная дача «Левендаль», принадлежавшая обер-шталмейстеру Екатерины II Льву Алексеевичу Нарышкину. Здесь часто гостила императрица и любовалась праздничными фейерверками. Но дачу Нарышкина посещала не только Екатерина, хозяин приглашал всех желающих воспользоваться его садом «для рассыпания мыслей и соблюдения здоровья».

Еще ближе к городу находилась усадьба Кирьяново – дача знаменитой сподвижницы и тезки, главы двух академий – Академии наук и Российской академии – Екатерины Романовны Воронцовой-Дашковой. Российская академия, созданная по проекту Дашковой, имеет самое непосредственное отношение к теме этой книги, так как там занимались составлением российской грамматики, словаря русского языка, учебников по риторике и стихосложению. Как и Великая Екатерина, Екатерина Малая (так звали Дашкову) на досуге пописывала сатирические пьесы, в которых высмеивала нравы молодого поколения. В отличие от многих дач, эта сохранилась до наших дней (современный адрес – пр. Стачек, 45), и сейчас в ней работает музей.

Пр. Стачек, 45. Современное фото

Дашкова и Нарышкин, оказавшись соседями, так и не смогли найти общий язык и постоянно ссорились то из-за того, где должна пройти граница между усадьбами, то из-за того, что свиньи, принадлежащие Нарышкину, забрели в сад Дашковой и потоптали клумбы. Екатерина Романовна в гневе приказала казнить нарушителей, а Нарышкин возбудил против нее уголовное дело «о зарублении минувшего октября 28 числа на даче ее сиятельства, Двора Ее Императорского Величества штатс-дамы, Академии наук директора, Императорской Российской Академии президента и кавалера княгини Екатерины Романовны Дашковой, принадлежавших его высокопревосходительству… Александру Нарышкину голландских борова и свиньи». С Дашковой взыскали 80 рублей, и она была предупреждена, «дабы впредь в подобных случаях от управления собою изволила воздержаться и незнанием закона не отзывалась, в чем ее сиятельство обязать подпискою». Секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий записал по этому поводу в своем «Дневнике»: «Дашкова побила Нарышкиных свиней; смеясь сему происшествию, приказано скорее кончить дело в суде, чтоб не дошло до смертоубийства».

* * *

При Александре I и его брате Николае Петергофская дорога застраивается еще плотнее. Усадьбу Ушакова в Ульянке покупает граф Николай Петрович Шереметев, здесь растет его сын Дмитрий, матерью которого была знаменитая Прасковья Яковлевна Ковалева-Жемчугова. Здесь Дмитрий Николаевич живет со своей женой Анной Сергеевной и детьми. Позже его сын Сергей будет вспоминать: «Насколько было возможно, моя мать старалась украсить Ульянку: развела порядочный фруктовый сад с небольшим садиком для меня; она поддерживала оранжереи, которые находились между шоссе и взморьем и славились персиками и ананасами. В саду разбиты были новые дорожки и между ними одна совершенно прямая в версту, которая вела к домику, построенному в лесу еще дедом моим Николаем Петровичем».

Ораниенбаум отошел к императорской семье еще во времена Елизаветы, теперь же вдоль Петергофской дороги выросли дачи великих князей. На месте Приморской дачи Феофана Прокоповича императрица Елизавета велела строить Собственную дачу. Ее перестраивает и заново оформляет при Александре I архитектор А. И. Штакеншнейдер, которого называли «мастером комфортных интерьеров». Дача предназначалась для наследника – будущего Александра II. Рядом Штакеншнейдер построил Сергиевку – там поселилась великая княгиня Мария Николаевна со своим супругом герцогом Лейхтенбергским. Еще дальше – дача принца Ольденбургского и его жены, сестры Александра и Николая, великой княгини Екатерины Павловны.

Между Петергофом и Стрельной располагается усадьба Знаменка, принадлежавшая ранее тайному супругу Елизаветы Александру Григорьевичу Разумовскому, а позже его брату Кириллу. У Разумовского усадьбу купил сенатор и директор банка Петр Васильевич Мятлев, друг Фонвизина, Дмитриева и Карамзина. Кстати, сын сенатора Иван дружил с Пушкиным, Вяземским и Жуковским и подарил Тургеневу и нам всем стихотворение, ставшее позже романсом, «Как хороши, как свежи были розы». У Мятлева дачу купил Николай I, и в ней жили вместе со своими семьями великий князь Николай Николаевич-старший и его младший сын Петр Николаевич. Рядом находилась усадьба Михайловка, которая предназначалась для младшего сына Николая Михаила.

Вокруг императорских и великокняжеских дач вырастают дачи знати и приближенных – дачи Сен-Гали, Крона, Бенуа в районе Собственной дачи, усадьба И. И. Шувалова недалеко от Знаменки, дачи Алексея Федоровича Орлова (незаконнорожденного сына младшего из братьев Орловых и друга Николая I), «огненного князя», организатора пожарной дружины Александра Дмитриевича Львова, примы-балерины Матильды Кшесинской – в Стрельне. Здесь же снимали свои дачи многие петербуржцы.

* * *

Герой повести Жуковой «Дача на Петергофской дороге» из двух девушек – талантливой, но незнатной и небогатой, и ее подруги, обладательницы состояния и титула, – выбирает богачку. Впрочем, и та не питает иллюзий относительно их брака. «Я никогда не могла любить, – говорит она своей подруге. – Когда я рассматривала ближе людей, которые… мне нравились, я находила их такими мелочными в их притязаниях, такими пустыми в их фантастическом эгоизме, что очарование мое исчезало, как румяна на лице старой кокетки. Нет, Зоя, люди не стоят любви… Я не хочу любить. Я выйду замуж, потому что это необходимо. Видишь ли, Зоя, все мы… я не знаю, как это делается, но в свете никто не доволен положением, в которое поставила его судьба; ты бедна – ты хочешь богатства; богата – хочешь знатности, связей; и это есть – ты найдешь еще что-нибудь, что тебе необходимо надобно. Словом, кажется, что бы ни делала для нас судьба, а все будто не доделывает. Женитьба выдумана для поправления этих недоглядок судьбы. Для мужчин – это часто окончательная попытка, для женщины – всегда единственное средство. Вот теперь, например, говорят, что жених мой весь в долгу; он очень хорошо делает, что ищет женитьбы на богатой, и что ни говори его тетушка, а я знаю, что он влюблен в les beaux yeux de ma cassette[8]8
  Прекрасные глаза моей шкатулки (фр.).


[Закрыть], и не осуждаю его… Он введет меня в лучшее общество, а я дам ему средства поддержаться в нем. Вообще люди не много стоят; но я нахожу, что гораздо лучше их переносить в хорошем оттиске, чем в лубочном. И тому же, знаешь ли? Мне всегда хотелось быть княгинею».

Не правда ли, эта юная девушка могла бы быть достойной компанией двум прославленным циниками русской литературы – Онегину и Печорину? Кстати, нам уже пришла пора познакомиться поближе с этой парочкой.

Глава 5. Город пышный, город бедный. Пушкинский Петербург

Пушкин, один из первых русских профессиональных литераторов, кормивший свою большую семью на доходы, полученные от писательского и журналистского труда, не мыслил себе жизни вне Петербурга. В одном из своих неоконченных романов он пишет: «Петербург прихожая, Москва девичья, деревня же наш кабинет. Порядочный человек по необходимости проходит через переднюю и редко заглядывает в девичью, а сидит у себя в своем кабинете». Но, несмотря на это признание, в деревню, которую Пушкин, конечно же, очень любил, он попадал редко и оставался там надолго разве что по принуждению: ссылка в Михайловском, холерные карантины в Болдине. В Москве жили его родители, о которых он, как старший сын, считал себя обязанным заботиться, жили его друзья, жила до свадьбы Наталья Николаевна со своей семьей. И все-таки бо́льшую часть жизни Пушкин проводил в столице, кочуя с одной съемной квартиры на другую.

За четверть века жизни в городе он сменил немало адресов – от Царскосельского Лицея до дома княгини С. Г. Волконской на Мойке. Своего дома или даже квартиры в Петербурге у него никогда не было.

* * *

Все мы с детства знаем строки из «Медного всадника»:

 
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла.
 

Это – парадный портрет Петербурга, город с открытки. Но вот более личное послание:

 
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит —
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.
 

Петербург Пушкина – Петербург высшего света, столь привлекавший его в молодости и так быстро надоевший, ставший вызывать раздражение и злобу. Вот строки из послания приятелю, бывшему лицеисту, а затем дипломату князю Горчакову:

 
Не слышу я бывало-острых слов,
Политики смешного лепетанья,
Не вижу я изношенных глупцов,
Святых невежд, почетных подлецов
И мистики придворного кривлянья!..
 

Но в тех же стихах он пишет:

 
И, признаюсь, мне во сто крат милее
Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит, где в мыслях волен я,
Где спорю вслух, где чувствую живее,
И где мы все – прекрасного друзья.
 

И это – тоже Петербург. Петербург его друзей, Петербург поэтов и писателей, Петербург литературных обществ, Петербург газет и литературных журналов, журналистов и издателей.

И эти строки – тоже о Петербурге:

 
Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе, и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах;
По старом рогаче вдовицы плач амурный;
Ворами со столбов отвинченные урны,
Могилы склизкие, которые также тут,
Зеваючи, жильцов к себе на утро ждут, —
Такие смутные мне мысли все наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть да бежать…
 

Но не только кладбища посещал Пушкин за городской чертой. В Царском Селе он снимал дачу в медовый месяц, и снова его задержал холерный карантин. Днем работал в своем дачном кабинете, открывая двери на балкон и раскладывая книги прямо на полу, вечерами гулял по Царскосельскому парку с красавицей-женой или болтал с Александрой Осиповной Смирновой и с приходившим из Павловска Гоголем. В другом дачном поселке, около Черной речки, он снимал на лето домик для своей все увеличивающейся семьи. Здесь, на Каменном острове, были рождены и крещены в церкви Иоанна Предтечи его сыновья – Александр, Григорий и дочь Наталья.

Одним словом, тема пушкинского Петербурга, тема взаимоотношений поэта и города огромна, о ней можно написать целую книгу, и не одну. И многие из этих книг уже написаны. Например, интереснейшая работа Аркадия Моисеевича и Михаила Аркадьевича Гординых «Путешествие в пушкинский Петербург», в которой подробно рассказывалось о том, как был «устроен» город в пушкинскую эпоху, как мостились и освещались улицы, где находились конторы чиновников и полицейские участки, где – светские и литературные салоны, где – магазины, рестораны, редакции журналов, где жили друзья Пушкина и его враги. Вышло несколько книг, повествующих о пушкинских адресах в столице, несколько книг о жизни поэта в Царском Селе, целый ряд исследований, посвященных последнему трагическому году, прожитому поэтом в Петербурге.

А мы с вами займемся немного другой темой. Попытаемся понять, каким видели Петербург герои произведений Пушкина и что они могут рассказать «о времени и о себе». Конечно, в этом путешествии мы не сможем не коснуться биографии поэта и той роли, которую сыграл в ней город на Неве.