Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия"

Автор книги: Елена Лаврентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Нынешний королевский дворец в то время еще не был кончен, и Карл XI, начавший строение его, жил в старом дворце, на оконечности Риттергольма, вдающейся в Мелар. Огромное это здание расположено в виде подковы. Кабинет короля был в конце одного из флигелей, и почти насупротив его находилась большая зала, в которой собирались государственные чины для принятия предложений королевских.

В это время казалось, что окна этой залы освещены очень ярко. Король изумился и сначала полагал, что там ходит кто-либо из придворных служителей со свечою. Но как он очутился в зале, которой давно уже не отпирали? Притом по необыкновенной яркости света нельзя было заключить, чтоб он происходил от одной свечи. Может быть, это пожар? Но не видно было дыму, окна не были выбиты; все было тихо; казалось, зала иллюминована как для торжества. Карл несколько минут смотрел на освещенные окна, не говоря ни слова. Граф Браге протянул руку к колокольчику, чтоб позвать пажа и чрез него узнать о причине этого странного освещения, но король остановил его. «Я хочу сам пойти в залу», – сказал он. При этих словах он побледнел и на лице его изобразился ужас, смешанный с благоговением. Между тем он твердым шагом вышел из кабинета. Камергер и врач последовали за ним, неся в руке по зажженной свече.

Смотритель дворца, у которого хранились ключи, уже спал в то время. Баумгартен разбудил его и приказал, именем короля, отпереть двери в залу государственных чинов. Изумленный смотритель оделся поспешно и явился к королю с связкой ключей. Сначала отпер он галерею, служившую переднею комнатою, или аванзалою. Король вступил туда и с изумлением увидел, что все стены комнаты покрыты черным.

– Кто приказал обить таким образом эту залу? – спросил он гневным голосом.

– Не могу доложить, – отвечал испуганный смотритель, – в последний раз, когда я приказал вымести галерею, она, как и всегда, обита была дубом. Эти обои взяты, конечно, не из гардеробной вашего величества.

Король быстрыми шагами миновал уже большую часть залы. Граф и смотритель следовали за ним. Бдумгартен поотстал: он боялся остаться один, боялся и следовать за другими.

– Не ходите далее, государь! – закричал смотритель. – Клянусь Богом, тут водятся нечистые духи. В это время… со времени кончины ее величества королевы… Говорят, что она прохаживается по этой галерее. Помилуй нас, Господи!

– Остановитесь, государь! – сказал граф. – Разве вы не слышите странного шуму в этой зале? Кто знает, каким опасностям вы подвергаетесь!

– Всемилостивейший государь! – прошептал Баумгартен, у которого ветром задуло свечу. – Позвольте мне по крайней мере привести сюда человек двадцать ваших драбантов.

– Войдем! – сказал король твердым голосом, остановясь у дверей большой залы. – Смотритель, отопри поскорее эту дверь. – Он толкнул в нее ногою, и отголосок, повторенный эхом сводов, раздался в галерее, как пушечный выстрел.

Смотритель дрожал и не мог ключом найти отверстие в замке.

– Старый солдат, а трусишь! – сказал король, пожав плечами. – Ну, хоть вы, граф, отоприте эту дверь.

– Государь! – отвечал граф, отступив от двери. – Прикажите мне броситься на пушку датскую или немецкую, я буду повиноваться без замедления, но здесь действуют силы адские.

Король вырвал ключ из рук смотрителя.

– Вижу – сказал он с презрением, – что дело касается меня одного!

И прежде, нежели приближенные могли удержать его, он отпер толстую дубовую дверь и вошел в большую залу с словами: «Да поможет мне Бог!» Спутники его, подстрекаемые любопытством, которое превозмогло в них боязнь, а может быть, и стыдясь оставить короля, вошли с ним вместе.

Большая зала освещена была очень ярко. На стенах старинные обои в лицах заменены были черным сукном. Вдоль по стенам стояли, как и прежде, добытые Густавом Адольфом трофеи, знамена врагов Швеции. Посреди их видны были и шведские штандарты, покрытые траурным крепом.

На скамьях сидело многочисленное собрание, четыре сословия государственные: дворяне, духовные, граждане и крестьяне – занимали свои места. Все были в черном одеянии; лица их светились при блеске, но король и его спутники не могли различить в этой толпе ни одного знакомого лица.

На возвышенном троне, с которого король произносит речи к собранию, лежал окровавленный труп в царском одеянии. По правую сторону стоял отрок с короною на голове, по левую – опирался на кресла трона другой человек или призрак в торжественной мантии, какую носили древние правители Швеции до возведения ее Вазою на степень королевства. Перед троном, за столом, покрытым большими книгами и пергаменными хартиями, сидели несколько человек важного и строгого вида в длинных черных мантиях; они казались судьями. Между троном и этим столом находилась плаха, покрытая черным сукном; подле нее лежала секира.

Казалось, что никто из собрания не замечал Карла и троих его спутников. При входе в залу слышали они один смешанный шепот, в котором не могли различить ни одного явственного слова. Вдруг самый старший из судей, по-видимому председатель, встал с своего места и трижды ударил рукою по большой открытой книге, пред ним лежавшей. В то мгновение водворилась глубокая тишина. Растворились двери, противоположные тем, в которые вошел Карл, и несколько молодых людей, в богатой одежде, вступили в залу. Они шли, подняв голову и гордо озираясь. Руки их связаны были назади; концы веревок нес дюжий человек в лосином полукафтанье. Пленник, шедший впереди, как казалось, важнейший из всех, остановился посреди залы перед плахою и посмотрел на нее с выражением гордости и презрения. В это мгновение затрепетал труп, и из раны его полилась светлая багровая кровь. Молодой человек стал на колени и протянул голову на плаху. Секира сверкнула в воздухе и со стуком упала. Кровь ручьем пролилась до трона и смешалась с кровию трупа; отсеченная голова покатилась по полу до ног Карла и обагрила их кровию.

Дотоле он молчал в изумлении, но при этом грозном зрелище выступил вперед и, обратясь к человеку в мантии правителя, смело произнес:

– Если ты от Бога, говори; если же не от Бога, оставь нас в мире!

Привидение отвечало ему медленно, торжественным голосом:

– Король Карл! Эта кровь пролита будет не в твое царствование: но (это произнесено было не так явственно) чрез пять царствований. Горе, горе, горе крови Вазы!

В это время многочисленные лица собрания начали исчезать и вскоре казались одними тенями; мало-помалу они исчезли совершенно, и свет, озарявший залу, потух. Свечами, бывшими в руках Карла и его проводников, освещались старые обои, легко колеблемые ветром. Несколько времени слышался легкий шум, подобный то шелесту листьев, то звуку струны, лопающейся при настраивании арфы. Все это произошло минут в десять.

Черные обои, отсеченная голова, струи крови, обагрившие пол, – все исчезло с привидениями; только на туфле Карла осталось красное пятно, которое одно могло бы напомнить ему происшествия этой ночи, если б они не врезались глубоко в его памяти.

Возвратясь в кабинет, Карл приказал составить описание всего виденного им, велел своим спутникам подписать эту бумагу и сам скрепил ее своею подписью. Как ни старались скрыть существование этого акта, он вскоре сделался известным, даже еще при жизни Карла. Многие особы видели подлинник; у других есть засвидетельствованные копии.

Теперь вспомните смерть Густава III и суд над Анкарстремом, его убийцею. Труп представлял Густава III, казненный человек – Анкарстрема; отрок есть Густав VI, нынешний король, а старец – герцог Зюдерманландский, правитель королевства. Они теперь находятся в Петербурге. Не случится ли кому-нибудь увидеться с особами их свиты? Всякий швед подтвердит вам истину этого предания ^{9}.

* * *

…Людям не довольно того непонятного, что на самом деле случается: они стараются изукрасить слышанное и бессовестно искажают. Впрочем, господа шведы богаты такими историями. Я знавал за несколько лет пред сим в Неаполе шведского посланника, человека прелюбезного, преумного и образованного; он рассказывал мне также одно достойное любопытства событие. Он был статс-секретарем при покойном шведском короле Густаве III и пользовался особенною его милостию. Однажды после обеда король призвал его к себе, отдал ему какую-то важную дипломатическую бумагу и приказал изготовить по ней исполнение непременно к докладу следующего утра. Граф отправился домой, написал требуемое, запер обе бумаги в ящик письменного стола и поехал на вечер, к приятелю. Возвратясь домой около полуночи, он занялся приведением в порядок бумаг к завтрашнему докладу, но никак не мог найти бумаги, полученной от короля, и написанного им ответа. Он помнил, что положил их в ящик, но их ни там и нигде не было. Он разбудил жену свою, расспрашивал всех домашних; никто в его отсутствие не входил в кабинет, а бумаги исчезли. Ночь прошла в тщетных поисках. При наступлении утра граф, утомленный бдением и досадою, бросился в отчаянии в кресла, думая поехать к королю, объявить о несчастном случае и просить прощения в неумышленном проступке. К нему подошел его управитель, помогавший искать бумаги, человек добрый и честный.

– Смею ли предложить вашему сиятельству средство к отысканию бумаги, средство несомненное? – сказал он с робостью.

– Какое? – спросил граф с нетерпением.

– Извольте посоветоваться с ворожеею. Я знаю такую женщину; она чухонка и чудесно ворожит на картах и на кофе.

Граф, ожидавший ответа поумнее этого, хотел было выразить свое негодование на глупое предложение управителя, но в это время утренний луч проник сквозь занавесы и осветил стенные часы; стрелка стояла на половине четвертого; в шесть часов надлежало явиться к королю. Утопающий хватается и за соломину. «Что ж? – подумал граф. – Хуже от этого не будет, бумага пропала, и чем черт не шутит! Может быть, ворожея и выведет из беды». Он объявил жене, что хочет после ночных беспокойств прогуляться на свежем воздухе, зашел к управителю, надел его старый сюртук, поношенную шляпу и сероватый галстух и отправился по данному ему адресу. Вошед в комнату ворожеи, он назвался простым мастеровым и просил ее объявить ему, где можно найти вещь, им затерянную. Старуха посмотрела на него с усмешкою и сказала: «Полноте обманывать меня, ваше сиятельство! Вы граф**** и хотите знать, куда девалась какая-то бумага: она завалилась за ящик вашего стола; выдвиньте ящик и найдете ее». Граф дал ей червонец, возвратился домой, вынул ящик из стола, и обе искомые бумаги упали к его ногам. Можете вообразить себе, как он обрадовался! К назначенному времени явился он к королю и поднес доклад. Король был очень доволен его работою, но заметил, что граф бледен и кажется нездоровым, будто не спал ночь. Граф признался ему во всем и рассказал странное приключение. Густав III, человек воображения пламенного и поэтического, захотел сам видеть эту ворожею и условился с графом посетить ее того же вечера.

В назначенный час король и граф оделись в простое платье и пошли к сивилле. При вступлении короля в комнату она вмиг его узнала и приветствовала с должным почтением. Напрасно он уверял ее, что она ошиблась. По желанию короля она разложила на столе карты и сказала ему, что он погибнет в большом собрании и что виновником его смерти будет первый человек, который встретится с ним сегодня вечером в красном плаще (тогдашняя мода). Густав щедро одарил ворожею и с любимцем своим отправился домой. Дорогою встречалось им много людей, но не было красного плаща. Когда они уже приблизились ко дворцу, вышел из дверей нижнего яруса человек в красном плаще. Король и граф взглянули ему в лицо и узнали любимца королевского – камергера графа А. Всем известна была его преданность и любовь к государю; все знали, что он по малейшему мановению короля готов жертвовать для него жизнию, не менее того. Густав с той минуты стал его убегать, начал удалять его от себя и, желая сделать ему пребывание у двора неприятным, иногда поступал с ним несправедливо. Это незаслуженное гонение тронуло и огорчило графа. Сначала старался он усугублением своего усердия и ревности к службе короля возвратить его благоволение; но видя, что все старания его напрасны, пристал к оппозиции и, почитая себя обиженным, сделался явным противником правительства. Известно, что Густав III умерщвлен был в маскараде: убийца его, Анкарстрем, при допросах объявил, что к исполнению этого гнусного замысла преимущественно побудили его жалобы и толки графа Л ^{10}.

* * *

Много таких рассказов слышала я по вечерам, когда няня думала, что я заснула; но помню ясно и подробно только этот один. Швеция, как Дания и Шотландия, полна легендами про чертей, про привидения и пророческие миражи – в туманах этих северных стран, в отчизне Фингалов и Гамлетов.

Есть, между прочим, в Швеции один королевский замок, Грипсгольм, известный целым рядом сверхъестественных или, по крайней мере, необъяснимых видений. Батюшка еще знавал в Стокгольме одного старого господина в каком-то придворном чине, который имел способность предвидения приближающихся в будущем происшествий, то, что шотландцы называют second sight, второе зрение. Я не помню имени этого человека, но о нем рассказывали много странных случаев, и батюшка часто говорил об одном из них, который я твердо помню. Несколько лет перед нашим пребыванием в Швеции гостил у дочери своей, шведской королевы, наследный принц Баденский, после своего пребывания у другой дочери, императрицы Елисаветы Алексеевны. Он уже собрался ехать назад на родину. В самый день отъезда двор вместе с ним завтракал в замке Грипсгольме, и наш ясновидец тут же сидел за столом, почти против принца. Во время веселого разговора графиня Енгстрем, кажется, жена министра иностранных дел, или другая дама, заметила, что ясновидец побледнел, вздрогнул, стал пристально смотреть на принца и приуныл. Другие этого не видали; завтрак кончился благополучно, придворные простились с принцем, и королевская семья поехала провожать его до моря. Пока ожидали их возвращения, графиня с женским любопытством и настойчивостью не давала покоя ясновидцу, требуя непременно, чтоб он рассказал ей, что его смутило; он отнекивался, она приставала. Отделившись от других групп, они остались у окна, в виду большой дороги; тут наконец ясновидец решился сказать своей собеседнице, что плохо принцу придется: во время завтрака он увидел за стулом принца его же самого, стоящего за ним, – точно живой двойник, но задумчивый и в другом наряде. Настоящий принц был в мундире шведском или баденском (не помню), а привидение стояло в русском мундире. «Ну, что же?» – спросила графиня. «Не хорошо», – отвечал задумчиво тот. «От чего не хорошо? Что же тут такого? Чего вы боитесь?» – «Разумеется, ничего, все вздор; зачем же вы меня спрашивали?» Он едва успел выговорить эти слова, как оба они увидели в окно скачущего опрометью верхового. «Беда, беда, – кричал он, – скорее доктора, помощи! Принца опрокинули, он крепко разбился». Все засуетилось, бросилось на двор на улицу. Принца через несколько часов не стало; когда привезли тело, он был в русском мундире: по какому-то случаю он, садясь в карету, переменил платье и надел русский мундир. Таким образом, даже и в этой подробности сбылось предсказание ясновидца.

Но не один этот господин имел видение в замке Грипсгольме; и другое, из таких же достоверных источников почерпнутое, то есть рассказанное очевидцами, передавал нам батюшка. Королева, не помню, жена ли Густава III или Карла XIII, провела часть лета в замке Грипсгольме, тоже немного лет до приезда батюшки в Стокгольм. Погода стояла ясная, теплая; однажды после обеда, на который было приглашено несколько посторонних лиц, королева предложила гостям прогулку со всею свитою по саду. Вечер был такой теплый, что, отдохнув в одной беседке, королева оставила в ней красную шаль, которую было надела, но в которой показалось ей слишком жарко, и пошла дальше. Общество было отборное, разговор оживленный, королева весела; время шло незаметно, катались в лодке по озеру, прогулка длилась, и на возвратном пути королеве показалось что-то сыро; сделалась у нее легкая дрожь, и она приказала своему маленькому пажу опередить ее и поскорее принести ей шаль. Мальчик побежал к беседке, но, хотя гуляющие шли тихо, не возвращался. «Пойдемте же сами к беседке», – сказала королева и повернула туда. Когда они подошли, паж стоял у двери бледный, смущенный; королева шутя погрозила ему пальцем, говоря: «Ну что же? Принеси мне хоть теперь мою шаль». Но паж стоял как вкопанный. «Хотел… нельзя… не могу… не смею…» – «Что это значит?» – спросила королева и пошла к двери. «Не ходите, не ходите! – вскричал паж. – Я был там, я хотел взять красную шаль, которая лежала на диване; но какая-то незнакомая женщина, вся в белом, страшная, очутилась у самого дивана, положила одну руку на шаль, а другою подала мне знак, чтоб я вышел». Королева слегка изменилась в лице, однако твердым голосом сказала пажу: «Пусти!» – и, обращаясь к гостям, прибавила: «Пойдемте в беседку; не бойтесь, это до меня одной касается; белая дама только с моим родом имеет дело». Все с нею вошли в беседку; там лежала шаль на диване, никого в беседке не было; но королева в этот год и умерла.

Эти два случая батюшка слышал от свидетелей-очевидцев, и потому они достоверны, во сколько такие явления могут быть удостоверены; но другой случай в этом же замке произошел гораздо прежде, так что он уже был передан не теми лицами, которые тогда жили.

Королева Ульрика умерла в замке Грипсгольме. На другой день кончины ее, как только успели положить ее под катафалк, на так называемой парадной кровати умерших, к дверям замка подъехала, вся обитая черным сукном, траурная карета, шестериком, с траурною упряжью, с кучерами и лакеями в траурных ливреях. Из кареты вышла дама в глубоком трауре, и в ней узнали графиню Стейнбок, друга королевы Ульрики, которая почему-то была удалена от нее и от двора и жила далеко в деревне. Тогда не было телеграфов, и присутствующие удивились, как она успела узнать о смерти королевы так скоро, что уже явилась в полном трауре; однако ее впустили. Она вошла с тихим достоинством, поклонилась царедворцам, которые, вероятно, и разлучили ее с королевой, взошла на ступени к кровати и наклонилась над умершею, чтоб проститься с нею; умершая привстала, открыла ей объятия, и долго и крепко обнимались давно разлученные приятельницы. Потом королева опустилась на свои подушки в недвижном оцепенении смерти, а графиня Стейнбок опять тихо поклонилась, прошла мимо изумленных, испуганных придворных, села в свою карету и уехала. Через несколько дней узнали, что графиня Стейнбок скончалась в своей деревне на другое утро после смерти королевы. Не она живая, а ее тень приходила помириться с другом своим, королевой, когда в ясном видении загробном обе поняли, что сердца их не изменяли друг другу, а только ловкие люди умели их разлучить.

Старожилы рассказывали это за несомненное происшествие. Что же касается до известного рассказа о видении какого-то сверхъестественного верховного суда и приговора, батюшка собирал сведения и справки, и оказалось, что мнимые документы подделаны, и даже какая-то неточность в подписи короля доказывает неверность всего рассказа.

Другой необыкновенный случай рассказывали батюшке очевидцы. Это уже происходило не в замке Грипсгольме, а в Стокгольме, в королевском дворце, 15 марта 1792 года, брат короля Густава III, герцог Зюдерманландский пошел в кабинет или библиотеку короля отдохнуть после обеда и забыл там свой шарф. Вечером, когда была пора отправиться в маскарад, он вспомнил про шарф и послал пажа или камердинера за ним в кабинет. По прошествии некоторого времени тот воротился, говоря, что никак не мог войти в комнату: замок у двери, должно быть, испорчен; ключ в замке, а повернуть никак нельзя. Герцог сам пошел и только тронул дверь, она отворилась; но он отскочил, ибо перед его глазами лежала на диване фигура мужская – вся в крови, которая текла из свежей раны. Лица не видать было; но ему казалось, что это или он сам, или король. Оправившись от первого впечатления, он подошел к дивану, но видение уже исчезло. Он схватил свой шарф и поспешил в маскарад. На этом маскараде брат его, король Густав III, был смертельно ранен из пистолета графом Анкарстремом; и раненого принесли для первой перевязки в тот самый кабинет и положили на тот самый диван, где брат видел его образ или тень, за несколько часов перед тем.

По случаю одной подробности этого происшествия, именно той, что дверь не мог отворить камердинер, а как скоро взял ключ герцог Зюдерманландский, она легко отперлась, батюшка рассказывал, что знатоки этого дела, шведы и шотландцы, ему говорили, что всегда так бывает: явление, привидение из духовного мира дается только тому, кто назначен судьбой для принятия этой тайны, « he who is fated», а для других оно остается недосягаемо, непостижимо. Не то ли бывает и вообще в области духовной? То, что дается каким-то внутренним откровением иным избранным, – и крепость веры, и понимание прекрасного, и творческая сила поэзии, и чутье в оценке людей, – все это недоступно, непонятно дюжинным натурам, которым нужна грубая осязательность для веры, математическая точность для понимания и очевидность открытых, топорной работы, пружин, для объяснения неуловимотонких движений ума и сердца, составляющих собою характер, то есть особенность каждого человека. О самих привидениях, о явлении умерших и о тех пророческих видениях, о которых англичане говорят; что идущие нам навстречу будущие происшествия бросают свою тень на землю перед собою, можно спорить и делать разные предположения; но совершенно отрицать их – точно ли благоразумно? Не все ли великое, не все ли духовное для человека необъяснимо? ^{11}

Видение принцессы Папанцин

_{(Происшествие, случившееся пред открытием Мексики)}

Папанцин, принцесса мексиканская и родная сестра императора Монтецумы, была в замужестве за губернатором города Тлателолько. По смерти своего супруга она не оставляла дворца тлателольского и кончила в нем жизнь свою в 1509 году. Погребение отправлено с великолепием, приличным ея знаменитому роду, в присутствии Монтецумы и всех знатнейших мексиканских и тлателольских вельмож. Тело ея положено в дворцовом саду, в пещере близ источника, где она обыкновенно купалась, и вход в пещеру загражден небольшим камнем.

На другой день после погребения одна пятилетняя девочка, идучи от матери своей к смотрителю дворца покойной принцессы, живущему на другом конце сада, проходила близ пещеры и увидела принцессу, сидящую при источнике и кличущую ее кокотоной(ласковое слово, которым в Мексике называют детей). Неудивительно, что маленькая девочка не могла судить о смерти ея и, думая, что принцесса по своему обыкновению пришла туда купаться, весело подбежала к ней. Папанцин приказала ей прислать к себе жену смотрителя. Но сия женщина, услышав о том, сказала с усмешкою девочке: «Да разве ты, умница, не знаешь, что Папанцин умерла и что мы вчера ее похоронили». Однако малютка звала ее так неотступно, что она решилась пойти с нею в сад, но лишь только издали увидела принцессу, то лишилась чувств. Девочка, испугавшись, известила о том свою мать, которая с двумя прислужницами немедленно прибежала на помощь. Женщины пришли в великий страх при виде принцессы, сидящей в погребальной одежде; но Папанцин ободрила их, сказав, что она жива. По приказанию ея призван смотритель дворца. Папанцин поручила ему уведомить о сем Монтецуму; но он отказался исполнить волю ея, представляя, что император ему не поверит и без всякого исследования строго накажет его как обманщика. «Ступай же ты в Тескуко, – сказала ему принцесса, – и проси ко мне короля Незалюалпилли». Смотритель повиновался сему приказанию, и король тот же час прибыл в Тлателолько. В то время Папанцин перешла уже в покои. Незалюалпилли при виде ея пришел в великое замешательство; но потом, несколько ободрясь, отдал принцессе должное почтение. Тогда Папанцин упросила его отправиться в Мексику к Монтецуме и сказать ему, что она жива, желает с ним видеться и говорить о важных делах. Незалюалпилли немедленно отправился по ея желанию. Монтецума хотя и не верил сему известию, но чтоб не показать недоверчивости к словам почтенного короля Тескукского, поспешил в сопровождении мексиканских вельможей, и, войдя в чертог, в котором находилась принцесса, спросил ее: «Точно ли она сестра его?» – «Я точно твоя сестра Папанцин, – отвечала она, – та самая, которую ты похоронил вчерашнего дня; я жива и хочу тебе открыть, что я видела: ибо сие до тебя касается».

Император и король сели; прочие зрители стояли в изумлении, взирая на Папанцин, которая так продолжала: «После смерти моей или, если не верите, что я умерла, скажу лучше, после того, как лишилась чувств, увидела я себя в такой пространной долине, что, в какую сторону ни обращала свой взор, нигде не видела ея пределов. Среди сей долины представилась мне дорога, разделявшаяся на множество тропинок; предо мною с шумом волновалась великая и бурная река; я хотела ее переплыть; но вдруг предстал какой-то прекрасный юноша, величественного роста, в одежде белейшей снега и светлейшей солнца. Он имел крылья из прекраснейших перьев, а на лбу его блистал сей знак (тут Папанцин изобразила пальцами крест). "Останься здесь, – сказал он, взяв меня за руку, – тебе еще не пришло время переплыть эту реку. Бог любит тебя, хотя ты и не знаешь Его". Потом повел он меня вдоль реки. На берегу оной белело множество черепов и костей человеческих, и я слышала столь плачевные стоны, что сердце мое томилось от жалости; на самой же реке увидела я вдали несколько огромных зданий, с распущенными крыльями плывущих по пенистым волнам и носящих в себе каких-то людей, для меня неизвестных и странных. Лица у них были белые, в руках они держали знамена, и головы их прикрывались шлемами. Тогда сей юноша сказал мне: "Бог хочет, чтоб ты жила и видела перемены, предназначенные Им в сих странах. Стоны, которые ты слышишь, суть стоны твоих предков, претерпевающих мучения за их злодеяния. Сии неизвестные тебе люди, плывущие на кораблях, приедут сюда, силою оружия завоюют все Мексиканское государство и откроют здесь истинное познание Творца Неба и Земли. Что ж касается до тебя, то лишь кончится война и будет проповедуемо крещение, омывающее грехи, ты должна первая принять его и подать собою пример твоим согражданам". Сказав сие, юноша исчез, и я снова почувствовала свое существование, встала, оттолкнула камень и вышла из пещеры в сад. Остальное вам известно». Монтецума, слыша столь необыкновенное повествование, ужаснулся, встал, тревожимый различными мыслями, и немедленно удалился в свой дворец, с мрачным безмолвием, не отвечая ничего льстецам, которые хотели его успокоить, уверяя, что ум принцессы поврежден жестокою болезнию. С тех пор Монтецума не хотел более видеть свою сестру, не желая напоминать себе падения своего государства. Папанцин была свидетельницею события своего видения. При ней Кортец пристал к берегам Мексики, и испанцы ниспровергли трон Монтецумы. Она жила в величайшем уединении, вела самую строгою жизнь, первая приняла святое крещение в Тлателолько в 1524 году и наименована донной Марией Папанцин. Сделавшись христианкою, она по смерть свою была примером добродетелей, и кончина ея была сообразна ея жизни и чудесному воззванию к христианству.

Сие происшествие, как повествует Антоний де Солис, тогда же было обнародовано и представлено в картинах, которые заменяют мексиканцам письмена. Картины сии были присланы ко двору испанскому и еще поныне хранятся в Мадриде ^{12}.

Глава XXXIII

« Такого приключения не можно почесть нелепым, особливо там, где идет слово о государях…» ^{1}

Незадолго до кончины Императрицы Елизаветы Петровны Шуваловы Петр Иванович и Иван Иванович и многие другие видали призрак Императрицы Елизаветы Петровны, гуляющий в Летнем саду и в других комнатах, когда наверное знали, что она в своих покоях находилась.

Был слух еще, что Императрица Елизавета Петровна видела себя когда-то в гробу. И. Павел сам рассказывал это Петру Хрис. Обольянинову ^{2}.

* * *

Императрица Анна Иоанновна за год до своей кончины видела сама себя на троне. Наперед ее, – несколько раз, поздно ввечеру, видели проходящие тронную залу, что Императрица сидит на троне во всем царском облачении и со всеми регалиями, что видали неоднократно и разные люди; о чем донесено было тогдашнему любимцу Бирону, который полюбопытствовал лично донести Императрице, которая сперва не хотела верить, но Бирон уговорил ее полюбопытствовать. Императрица приказала известить себя, когда таковое видение будет. Скоро оное случилось, и, когда доложили ей, что она сама видима на троне, то Императрица пошла в сопровождении Бирона и многих других в тронную залу; сама видит себя на троне во всех императорских регалиях. Сначала она почла сие за нарядившуюся женщину, закричала: колите ее! Но как призрак начал исчезать и оборачиваться в дым, тогда Императрица Анна упала в обморок, и уже ее вынесли из тронной ^{3}.

* * *

Один из родственников его (никак не могу вспомнить его имени) рассказывал, как очевидец, об известном, неразгаданном явлении перед смертию Анны Иоанновны. Этот рассказ, часто повторяемый, однако ж должен найти место в моей коллекции чудесных случаев привидений. Вот как рассказывал мой дед. Его товарищ был дежурный со взводом солдат в карауле, вечером, за несколько дней до смерти Анны Иоанновны. Это было во дворце на Фонтанке, у Аничкина моста, в том самом доме, где теперь Троицкое подворье, в покоях митрополита Московского. Караул стоял в комнате подле тронной залы; часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои, говоря словами гоффурьерских записок. Все стихло. Было уже за полночь, и офицер уселся, чтобы вздремнуть. Вдруг часовой зовет на караул, солдаты вскочили на ноги, офицер вынул шпагу, чтобы отдать честь. Он видит, что Императрица Анна Иоанновна ходит по тронной зале взад и вперед, с клоня задумчиво голову, закинув назад руки, не обращая внимания ни на кого. Часовой стоит как вкопанный, рука на прикладе, весь взвод стоит в ожидании; но что-то необычайное в лице Императрицы, и эта странность ночной прогулки по тронной зале начинает их всех смущать. Офицер, видя, что она решительно не собирается идти дальше залы, и не смея слишком приблизиться к дверям, дерзает наконец пройти другим ходом в дежурную женскую и спросить, не знают ли намерения Императрицы. Тут он встречает Бирона и рапортует ему, что случилось. Не может быть, говорит герцог: я сейчас от Императрицы, она ушла в спальню ложиться.