Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия"

Автор книги: Елена Лаврентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

– О, батюшка, – вскричал он, – неужели вы еще живы?

– Да, – отвечала знаменитая тень торжественным голосом, – я еще жив, но я живу жизнью истинною, вечною.

Успокоенный этими словами, молодой человек прибавил:

– О, священная тень отца моего, скажи, прежде, нежели ты оставил эту юдоль плача, окончил ли ты великое творение, плод изгнания и мести, завещанный тобою векам?

– Благодаря Богу и моим усильным бдениям, я окончил его и теперь еще трепещу при этой мысли от радости.

– О, в таком случае, из жалости к твоим несчастным детям, которые томятся в тщетных усилиях и, если слава твоя тебе еще дорога, не потерпи, чтобы твое бессмертное творение перешло в века неполным; покажи нам место, где ты, при жизни своей, спрятал последние тринадцать песен твоей поэмы, которые мы так долго и тщетно искали.

Данте, бросив на сына взор, исполненный трогательного соболезнования, сделал ему знак, чтобы он за ним следовал и повел его в спальню, которую занимал при жизни своей.

– Здесь, – сказал он, указывая иссохшим пальцем на небольшое отверстие в стене, – здесь находится то, чего вы так искали.

Потом, устремив на Якопо последний, прощальный взгляд, он вскричал:

Siete raccomandato il mio tesoro,

Nell quale i'vivo ancora.

(Поручено тебе мое сокровище,

В котором живу я еще.)

При этих словах тень как бы провалилась в землю и возвратилась в свое вечное жилище.

Это произвело на Якопо такое действие, что он тотчас проснулся. Ему еще слышался голос отца. Он смотрел во все стороны, ища взором драгоценной тени, которую только что видел. Но все исчезло; перед ним была только гробница отца его, озаряемая слабым светом лампы, висящей под сводом часовни. Пораженный удивлением, он не знает, что думать. Действительно ли отец являлся, илиэто были только грезы, обманчивый призрак?

По некотором размышлении ему пришло в голову, что это небесное вдохновение. Исполненный этой мысли, он выходит из церкви и спешит к жилищу Пьетро Джиардино, находящемуся на самом краю Равенны. Он стучится в дверь; старик сам ему отворяет и удивляется, что Якопо пришел к нему в такое время. Тот рассказывает ему свое видение и именем дружбы, которая соединяла Данте с Джиардино, умоляет его тотчас идти с собой. Пьетро не хотел бы отказать даже в малейшей прихоти сыну своего покойного друга, он спешит к палацу Guido da Polentaза Якопо, который бежит с быстротою серны. Там они, с большою опасностию, пробрались между развалинами и достигли башенки, стоявшей на одном из углов. Казалось, что судьба хранила эту башню, что Провидение осеняло ее своим покровом: она одна стояла прямо посереди разрушенного здания. Там Данте обыкновенно занимался. Едва только наши энтузиясты переступили порог башни, как вокруг них раздался ужасный шум и лампа их вдруг погасла, как бы затушенная невидимою рукою. Якопо и старый его товарищ, в испуге, не знали, что им делать: бежать или идти вперед; им пришло в голову, что тут, может быть, скрываются привидения или разбойники, которые хотят их умертвить. Собрав остальные свои силы, они, трепеща всем телом, подошли к открытому окну, чтобы звать к себе на помощь, и что же они увидели?.. Стаю сов, которые поднялись, испугавшись их приближения! Они невольно засмеялись, вспомнив о своем испуге. Якопо, оправившись от страха, старался пробраться в кабинет; но, к несчастию, луна скрылась, и ему совершенно невозможно было пройти без свету, между обвалившимися каменьями. Между тем надежда и мужество побуждали его продолжать разыскания; он шел ощупью; но наконец темнота, которая все более и более увеличивалась, принудила его остановиться: идя, не видя куда, он легко бы мог провалиться в какую-нибудь расщелину. Он уже с час стоял тут неподвижно: наконец солнце развалин (как называют луну поэты) снова появилось во всем своем блеске на небе и позволило Якопо продолжать свои поиски. Уже он осмотрел все углы кабинета, и все напрасно; отчаяние уже начинало овладевать им, как вдруг он заметил вверху стены, в углу, род наличника. Не могши достать до него, он подозвал старого Пьетро, влез на его плеча, приподнялся на цыпочки и с большим трудом начал вытаскивать из углубления множество бумаг, сырых и изъеденных червями. Выбрав все, он принялся рассматривать эти свертки; на одном написано: Trattato della Monarchia;на другом – Convito;на третьем – Dell'Eloquenza volgare;на четвертом – Vita nuova;a Divina comediaвсё нет. Кровь его кипит от досады и нетерпения. Все уже бумаги перешли через его руки; оставался только один сверток, но такой черный и нечистый, что он боялся до него дотронуться. Однако ж, чтобы потом ни в чем не упрекать себя, он счистил с него паутину, развернул, и что же увидел? – Тринадцать последних песен «Божественной Комедии». При виде этого неожиданного сокровища, Якопо был вне себя от радости! Он упал на колени в невыразимом упоении и, проливая источники слез, вскричал: «Отец мой, благодарю Бога, теперь слава твоя будет сиять в полном своем блеске!»

Почти чудесное открытие этой рукописи было важным происшествием не только для Флоренции, но и для всей Италии ^{16}.

Явление одного Голландца, в самую минуту своей смерти, сотоварищам своим

В одном голландском городе между разными гражданами учреждено было дружеское вечернее собрание. Сперва, может быть, следуя по совести узаконениям своего клуба, а наконец, по привычке, которая, как известно, еще сильнее совести и закона, они сходились каждый вечер исправно и точно, в назначенное время, в назначенном месте, и с такою же исправностию и точностию расходились, как скоро на деревянных стенных часах, нарочно для сего в зале собрания повешенных, пробьет одиннадцать часов. Таким образом прошло несколько лет, и члены общества, сближаясь время от времени теснее и становясь друг другу необходимее, не отступали никогда от принятого ими правила.

А посему не удивительно, что они соскучились, не видав несколько дней сряду в кругу своем одного сочлена, который жил поблизости того дома, где они собирались, и который не мог присутствовать по причине своей болезни.

Однажды, как наступил час расходиться, и обо всех городских и политических новостях довольно наговорились, один из присутствовавших сказал: каков-то в здоровье добрый наш старик Р.? Я слышал, что он сегодня очень дурен, и лекарь отозвался об нем весьма сомнительно.

Старика Р. любили в обществе; а потому такую весть приняли с живым соучастием и тотчас послали слугу наведаться о состоянии больного. Посланный чрез три минуты возвратился с ответом, что он лежит при последнем издыхании. Все испугались, встали с своих мест, подошли друг к другу, хвалили больного и сожалели об нем, каждый по-своему.

Между тем отворяется дверь – и – какой ужас! – бледный, мертвый призрак с померкшими глазами и странными телодвижениями торжественно входит; – потом вдруг, как бесчувственный и окаменелый, останавливается на пороге, устремив впалые глаза на собрание! Не нужно упоминать, что все члены собрания от ужаса лишились языка и движения и с своей стороны также походили на группу статуй; но то обстоятельство заметить должно, что в оном страшном привидении не могли они не узнать старого Р. Спустя несколько времени сей призрак подходит к столу и занимает то место, на котором он прежде сего обыкновенно саживался в собрании; берет пустую курительную трубку, лежавшую там на столе, и подносит ее ко рту. В ту минуту начинает бить на деревянных часах одиннадцать; трубка выпадает из рук его и разбивается; привидение сидит, вслушивается, и когда пробило одиннадцать, то оно поднимается и исчезает.

Как скоро члены собрания опомнились, то послали слугу в другой раз к больному. Ответ принесен тот, что больной в эту минуту скончался ^{17}.

Призраки и видения

Душа действует на тело, а тело в свою очередь действует на душу, и чтобы составить себе некоторое понятие о положении расстроенной души, надобно исследовать физические условия, необходимые для доставления мыслям ясности и точности.

Напрасно вообще полагают, что мы видим глазом, слышим ухом, ощущаем вкус языком. Настоящее место всех этих различных ощущений находится в мозге; а глаз, ухо и язык суть только органы, способные воспринимать впечатления внешних предметов и передавать их мозгу, в котором они делаются ощущениями. Предмет, поражая орган внешнего чувства, производит потрясение в нервах органа. Это потрясение переходит путем нерва в мозг; соответственное тому потрясение совершается в мозге и передается душе, и это потрясение души мы выражаем словом «ощущение». Идеи суть только копии ощущений: это возобновления прежних ощущений, отличающиеся от настоящих и современных меньшею степенью напряжения.

Таким образом, первое отправление мозга есть ощущение, sensationвторое будет, если можно так выразиться, мыслетворение, ideatio, и, наконец, взаимные действия и противодействия этих двух явлений, известные под именем мышления. Главный способ, посредством которого производится мышление, есть сочетание мыслей, или так называемое мыслесцепление, – свойство души, которое дает ей возможность сближать и соединять воспринятые ощущения и сделанные по ним идеи, так что если по совершении такого сочетания или соединения возобновится одно какое-нибудь из прежних ощущений или идей, оно тотчас вызывает все ощущения или идеи, с которыми первоначально было в связи. Эта способность мыслесцепления действует правильно, однообразно и определительно, пока она не расстроена. Так, например, когда действия мыслесцепления исправны, идеи, вызываемые им из прошедшего, возникают в нас всегда в известном порядке, который обыкновенно бывает тот самый, по которому рождались ощущения; то есть если ощущения ABC восприняты душою в порядке этих букв, то при возобновленной идее В возникнет следующая идея С, но не А; сверх того возникновение идей, вызываемых их сцеплением, происходит с известной быстротою, за пределами которой мысли делаются сбивчивыми. Для произведения ощущения надобно, чтобы внешний предмет ударился в орган чувства с некоторою силою, но если сила слишком велика, предмет вместо чистого ощущения произведет только боль. Точно так же, если ряд идей, вызываемых мыслесцеплением, не возникает с некоторою степенью живости, оне представят душе сбор одних смутных образов, а если, напротив, оне слишком живы, то делаются не способными к образованию стихий ясной мысли.

Мозг только тогда может воспринять чувственные впечатления, сообщаемые ему нервами, превращать их в ощущения и идеи, сочетать и возобновлять их, когда он находится в здоровом состоянии. Главные деятели, содержащие мозг в здоровом состоянии, суть его органические нервы и его кровеносные сосуды. Мозг, так же как и прочие органы, содержится в здоровье посредством процесса питания, которым управляют органические нервы. Если поселится расстройство в органических нервах, вещество мозга может подвергнуться изменениям, которые произведут болезни, до того многоразличные, что мы не будем исчислять здесь даже их названий: заметим только, что самая легкая болезнь мозга может сделаться препятствием к проявлению ясной и здоровой мысли. Ход мыслесцепления может быть равномерно возмущен расстройством обращения крови в мозговых сосудах. Если не допустить к мозгу обыкновенного притока крови, бесчувственность будет непосредственным следствием этой остановки; сделается обморок и потом вскоре приключится смерть, в случае, что не найдут средства восстановить обращение жизненной влаги. Если напротив кровообращение будет ускорено более известной меры, это излишнее возбуждение не произведет бесчувственности, однако же проявление мысли будет возмущено бесконечно различным образом.

Нет, может быть, ни одной болезни, которая более или менее не могла бы произвести расстройства в действиях органических нервов мозга; отправления их подвергаются неисправности наиболее от болезней брюшных внутренностей, особенно пищеприемного канала, и еще более желудка; то же следствие производят некоторые болезни печени и брыжейных желез. Мы сказали, что как ускорение, так и остановка кровообращения в мозговых кровных сосудах всегда производит сбивчивость в ощущениях, следственно и в идеях, и во всех действиях души. Различные физические деятели, так же как болезни, дают начало разительным примерам этого рода: таким образом вдыхание газа азотистой окиси производит все последствия ускоренного кровообращения. Лишь только проникнет азотистая окись в легкие, пульс начинает биться с большим напряжением, полнее и быстрее, и соответственная этому перемена происходит в умственных отправлениях. Ощущения становятся живее; чувствительность осязания усиливается; зрение бывает наполнено ослепительными искрами; слух делается тоньше; приятные и необыкновенно живые воспоминания с быстротою толпятся в душе. Из людей, вдыхавших этот газ, один сравнивал свои ощущения с теми, которые он чувствовал при представлении героических сцен на театре; другой говорил, что они напоминали ему впечатления, произведенные в нем концертом, данным в память Генделя, когда семьсот музыкальных инструментов дружно оглашали своими звуками своды Вестминстерского аббатства…

Из приведенных фактов можно удостовериться, что некоторые умы имеют сильное естественное направление составлять себе образы всего того, что возбуждает их внимание и участие, и что другие имеют направление представлять себе с необыкновенною живостью минувшие впечатления. «Я помню, – говорит доктор Ферриер, – что четырнадцатилетним мальчиком, всякий раз, когда днем я глядел на какой-нибудь занимательный предмет, романтическую развалину, красивый замок, военный парад и потом входил вечером в темную комнату, вся виденная мною сцена представлялась мне в таком блеске как среди белого дня и в течение нескольких минут носилась передо мною. Я убежден, что печальные или страшные виды представлялись бы уму точно таким же образом после домашних неприятностей тенью общественных ужасов». Есть люди, которые совсем не помнят своего лица и не имеют об нем понятия, и напротив того есть такие – примеры этого нередки, – что видят себя как в зеркале всякий раз, когда вздумают. Некоторые живописцы в состоянии написать свой портрет на память, что без подобной способности было бы невозможным. При известном расстройстве умственных направлений, особенно большом и быстром приливе крови в мозговые кровные сосуды, способность эта приобретает у них новую силу, и они видят себя в призраке. Один из адъютантов графа М. послан был своим генералом ночью, часу в одиннадцатом, в канцелярию за бумагами, и, входя со свечою в комнату, в которой обыкновенно сам занимался, увидел за своим столом себя самого, то есть свой образ, который писал на месте его. Он несколько раз возвращался туда в сопровождении других, и видение всякий раз повторялось с теми обстоятельствами. Феномен этот давно известен простому народу, который во многих странах верит в существование двойников. Наконец можно еще привести весьма любопытный случай, который доктор Гуфеланд рассказывает в своем журнале со всеми медицинскими подробностями. Один из берлинских жителей был с некоторого времени преследуем видениями; сначала явились ему два призрака; потом число их стало умножаться; и наконец дошло до того, что регулярно в шесть часов вечера целая толпа мнимых гостей, мужчин и женщин, приходила гулять кругом комнаты, и каждый из них, проходя мимо страдальца, учтиво кланялся ему. После разных опытов избавить его от этого мучения, вздумали пустить ему кровь во время самой прогулки духов: по мере того, как кровь истекала, призраки бледнели, редели, рассеивались и, наконец, исчезли. Это обстоятельство решительно приводит нас к тому, что мы сказали в начале статьи о действии на мозг ускоренного кровообращения и преисполнения кровью его сосудов.

Некоторые состояния тела и некоторые душевные чувствования сильно предрасполагают к возобновлению минувших впечатлений, между тем как непосредственная причина этого возобновления обыкновенно заключается в каком-нибудь внешнем предмете, действующем на чувство или на воображение при обстоятельствах, благоприятных иллюзии. Это-то и производит привидения: следующее происшествие послужит тому примером. Один путешественник, ехавший в глуши Шотландии, застигнут был ночною порою и искал гостеприимства в уединенной хижине. Хозяйка, вводя его в комнату, назначенную для ночлега, предварила его с таинственным видом, что окно неплотно притворяется. Он осмотрел его и нашел, что стена была проломана для расширения окна. На вопрос о причине этого повреждения ему сказали, что разносчик, квартировавший в этой комнате, за несколько времени повесился здесь за дверью: по суевериям того края нельзя было выносить тела самоубийцы в двери, а окно было слишком тесно; так надобно было его расширить. Рассказывая про эти обстоятельства, ему намекнули околичностями, что тень несчастного висельника с той поры является в этой комнате. Путешественник разложил свое оружие подле себя и, приготовившись на всякий случай, лег в постель, но с чувством какого-то беспокойства. Только он заснул, пригрезилось ему во сне страшное видение; он вскочил и схватил пистолет. Окинув в испуге глазами комнату, он увидел при месячном свете стоящий у окна труп, покрытый саваном. С великим трудом собрал он в себе всю свою бодрость, чтобы подойти к гробовому бродяге, которого он ясно видел все черты до малейших подробностей погребального облачения. Он провел по нем рукой: ничего не было; он воротился зыбкими шагами к кровати. Спустя несколько времени, в которое он старался укрепить свои умственные силы, он повторил разыскания, и наконец нашел, что страх его происходил от оптического обмана. Лунные лучи, проходя через выломанное окно, образовали данную струю света, а воображение, разгоряченное вечерним рассказом и ночным сновидением, с жестокою верностью придало этой струе все подобия мертвого тела, приготовленного к погребению.

Особенное состояние телосложения, известное под именем «предрасположения», физического или нравственного, способствует не только к общему направлению умственных способностей на составление этих призраков, но часто определяет даже особенные свойства, с которыми они появляются. Это предрасположение различно, смотря по человеку; и одна и та же болезнетворная причина может вызвать самые различные образы. Вдыхание азотистой окиси, как мы уже видели, возбуждает в наибольшей части случаев представления приятного свойства и производит соответственные ощущения; но в некоторых случаях оно напротив представляет воображению страшные предметы и производит на человеческую систему тягостные действия; то же самое можно сказать о всякой болезнетворной причине. Дочери Карла Ли явилось, около двух часов утра, между занавесом ея кровати и изголовьем, видение в образе маленькой женщины, которая, назвав себя ея матерью, сказала ей, что она счастлива в раю и что в полдень того же дня дочь соединится там с нею. Девица тотчас после этого разбудила свою горничную, велела подать себе одеться и пошла в свой кабинет, откуда вышла не ранее девяти часов, вынося запечатанное письмо к своему отцу. Она вручила письмо своей тетке, леди Эверард, уведомила ее о приключении с собою, и просила передать письмо отцу тотчас по ея смерти. Потом она призвала своего духовника, чтобы он прочитал над нею молитвы, и когда он кончил, она взяла гитару и псалтырь и, севши на стул, пропела несколько псалмов так мило и таким превосходным образом, что ея музыкальный учитель, тут же бывший, остался в восхищении. В самый полдень она села в широкие кресла и, вздохнувши раза два, скончалась. В этом примере мы видим, что мечта произвела на нежное и восприимчивое воображение столь сильное впечатление, что оно пресекло самую жизнь. Турецкая история заключает в себе два подобные примера действия пораженного воображения над жизнию слабых умом и изнеженных султанов. Представим теперь случай, совершенно противоположный, с неустрашимым асессором Вестминстерского собрания, который, при появлении злого духа, отделал его с надменным презрением, очень удивившим сатанинское могущество. В одну лунную ночь диавол подошел к его изголовью. Асессор ждал несколько минут, не вздумает ли черт чего-нибудь ему сказать или сделать; но видя его неподвижным, он сам начал с ним беседу и сказал: «Если тебе нечего здесь делать, так убирайся, мне недосуг». И он поворотился на другой бок. Есть много примеров, которые доказывают, что образ, принимаемый призраками, имеет чаще всего близкое отношение к предметам, занимавшим ум немного прежде их появления.

Один писатель говорит, в Никольсоновом «Philosophical Journal», что он был преследован страшными видениями и что, наконец, стал примечать некоторую связь между этими явлениями и предшествовавшими мыслями. Основываясь на этом замечании, он начал серьезно заниматься другими предметами, чтобы удостовериться, не заменить ли ими призраков, которые его тревожили. В ту самую минуту, когда эти страшные фигуры представлялись ему во всей отвратительности, он стал воображать зеленеющие ландшафты и великолепные дворцы; он продолжал свои усилия и старался доставить воображаемым картинам наиболее сходства одним с другими. Наконец, в самом деле, хотя по истечении довольно значительного времени, появилось пред ним живописное местоположение, с холмами, долинами и полями; эта декорация была сменена другою, потом еще новою, и так далее, до бесконечности. Картины являлись совершенно в то же время, когда бы следовало являться привидениям и точно таким же образом. Вскоре сельские картины были сменены явлениями книг, пергаменов и печатных листов. Писатель прибавляет, что он после этого был так убежден в связи своих мыслей с этими иллюзиями, что наконец мог видеть в воображении все, что ему было угодно. Нет ничего справедливее, что видения этого рода воспринимают оттенок того ума, которому они представляются: мы видели Николая, умного человека и философа, которому являлись только мужчины, женщины и животные в их естественных образах, между тем как суеверные люди видят чудовища и чертей в самых фантастических формах. Николай Реми, советник Генриха II, герцога Лотарингского, в своем странном сочинении, под названием «Демоналатрия», в котором приведены около девятисот судебных исследований о чародействе, описывает с величайшими подробностями образ, осанку и одежду чертей; но как эти описания представляют поразительное сходство с грубыми изваяниями и живописными картинами Средних веков, то очевидно, что их фигуры беспрерывно носились в уме несчастных, осужденных за колдовство. Там сказано, что у чертей лицо черное, глаза впалые и сверкающие, длинный рот, дыхание, напитанное серою, руки косматые и когтистые, ноги копытчатые и раздвоенные. Иногда они принимали на себя вид духов, сидящих на огненной колеснице, или показывались верхом на адском драконе, держа в правой руке ехидну; иногда появлялись с львиною головою, гусиными лапами и конским хвостом; иногда с вороньею головою, верхом на рослом волке. Но нет возможности исчислить все страшные виды, в которых черти представлялись не только воображению народа, но и его чувствам. Люди видели их везде, на церковных стенах, на панелях частных домов, на общественных зданиях всякого рода. «Служанки наших матерей, – говорит Регинальд Скот, – так настращали нас ужасными рассказами о черте с рогами на голове, с пламенем во рту, с хвостом у оконечности спины, с глазами как маяки, с собачьими зубами, с медвежьими лапами, с телом как у арапа и с рыком, подобном львиному, что мы вздрагиваем всякий раз, когда слышим какой-нибудь необычайный стук или шум».

Должно ли удивляться, что эти отвратительные привидения производили неизгладимое впечатление на души слабые и невежественные, и что даже на умы сильные и просвещенные имели они такое влияние, которое не всегда можно было одолеть? Должно ли удивляться, что при действии физических болезней, ощущения и идеи приобретали столь сильное напряжение, что превозмогали действительные впечатления, и что тогда призраки являлись в уединении, были слышимы в бурях, принимали грозный вид в грезах преступника и радовали ангельскою улыбкою в сновидениях невинного?

Известно, что духи являются обыкновенно в тех самых платьях, которые они носили при жизни; правда, что иногда они одеты в белом; но это кладбищные мертвецы, которым не предстоит устроить на земле ничего важного и которые появляются или для забавы публики, или чтобы помешать какому-нибудь пьяному мужику наткнуться на их могилы ^{18}.

Глава XXII

« Верили в двойники, т. е. призраки, схожие с живым человеком и являвшиеся в знаменательные моменты жизни его» ^{1}

Естьли человек себя другого увидит, то неотменно должен ожидать себе смерти, особливо ежели привидение кого к себе зовет или манит ^{2}.

Случаи самосебявидений

В Киеве граф Сивере занимал высокий пост в 1770-х годах, во время 1-й войны с Турками, при И[мператрице] Екатерине II. Жена его, Наталья Ивановна, отсутствующая, была видима многими людьми и часовыми, как будто ходила по комнатам и стояла перед зеркалом, что и сам муж видел. Однажды уговорил он ее остаться дома, чтобы самой видеть такое явление. Она, лежа на постели, читала книгу, вдруг двери растворяются, и она видит себя едущею верхом. Наталья Ивановна, не оробев, спрашивает призрака: «Когда я умру?» Призрак, имевший в руке книгу, начал переворачивать листы и назначил месяц и число, но не объявил года и потом исчез. Хотя Г-жа Сивере была не суеверна, однако по самую свою смерть боялась того месяца и числа. Она жила после того долго, но умерла в назначенном месяце и числе.

У Николая Петровича Никулина, живущего Московской губернии Клинского уезда в сельце Щекине, жил студент Иван Федорович Доброхотов. Однажды, по обыкновению своему, он пошел после обеда отдыхать в беседку. Проснувшись, он видит на полу лежащего человека, подобного себе цветом волос и одеянием. По мере того, как он поднимал голову с подушки, так и привидение поднимало свою голову. Тот ляжет и привидение также. Доброхотов встал, и привидение встало. Доброхотов пошел, и оно тоже; посредине комнаты они сошлись, Доброхотов вышел из беседки, чтобы идти к дому, и привидение пошло за ним. У самых ворот дома, как Доброхотов перешагнул ворота, то привидение начало исчезать в его глазах и пропало. Он пришел в ужас и побледнел. Когда спросили его о причине замешательства, он рассказал хозяину со всеми тут бывшими свое происшествие. На другой день, когда, проснувшись, встали, то нашли его умершим.

В ободрение тех, кто увидел бы себя, расскажу из своих записок: в 1841 году я ездил по Ярославской губернии вместе с известным нашим археологом, П. И. Савваитовым, следя течение реки Сити, при коей было известное сражение с татарами в 1238 году. Около Красного Холма, вечером, мы заехали в Антониевский монастырь. Игумен пригласил нас в свое жилище. Павел Иванович вышел на балкон и вдруг воротился, говоря мне, что он видел себя. Этому прошло с лишком 30 лет, и, слава Богу, он здравствует: мы ожидаем даже, что он скоро издаст вновь Новогородскую летопись ^{3}.

* * *

В Москве он (архимандрит Поликарп. – Е. Л.) прожил недолго: 10 января 1837 года он скончался от чахотки… С лишком за год до своей смерти, находясь в бодрственном состоянии, он видел перед собою самого себя, испугался и сказал: «Видно, мне недолго жить» ^{4}.

* * *

Потом разговорились мы к чему-то, что Грибоедов был лично храбр.

– А знаете ли, – сказал Жандр, – что он был порядочно суеверен, и это объясняется, если хотите, его живой поэтической натурой. Он верил существованию какого-то высшего мира и всему чудесному. Раз приходит ко мне весь бледный и расстроенный. «Что с тобой?» – «Чудеса, да и только, только чудеса скверные». – «Да говори, пожалуйста». – «Вы с Варварой Семеновной все утро были дома?» – «Все утро». – «И никуда не выходили?» – «Никуда». – «Ну, так я вас обоих сейчас видел на Синем мосту». Я ничему сверхъестественному не верю, и рассмеялся над его словами и тревогой. «Смейся, – говорит, – пожалуй, а знаешь ли, что со мной было в Тифлисе?» – «Говори». – «Иду я по улице и вижу, что в самом конце ее один из тамошних моих знакомых ее перешел. Тут, конечно, нет ничего удивительного, а удивительно то, что этот же самый господин нагоняет меня на улице и начинает со мной говорить. Как тебе покажется?.. Через три дня он умер». – «Стало быть, и мы с Варварой Семеновной умрем?» – «Ничего не знаю, а только ты ей не сказывай». – «Пустяки, братец…» И в самом деле вышли пустяки: видел он нас на Синем мосту в 1824 году, Варвара Семеновна умерла в 1846 году, а я, как видите, до сих пор жив. Но он всему этому верил ^{5}.

* * *

В 1810 году к Пушкиным собрались, по случаю ли именин Сергея Львовича или жены его (мать позабыла), гости. Страдая зубной болью, Сергей Львович высылает камердинера с извинением, что явиться к чаю не может. Общество занимает Надежда Осиповна разными забавными анекдотами, причем изощряет все свое остроумие насчет родственниц мужа – Чичериных, из которых одну она прозвала горбушкой, другую – крикушкой, третью – дурнушкой. Тогда сидящая за самоваром, радом с Надеждой Осиповной, мать ее, Марья Алексеевна Ганнибал, подает ей знаки прекратить ядовитые шутки, но дочь, не унимаясь, хохочет над своими же остротами до упаду. Марья Алексеевна повторяет свою мимику и, наконец, выведенная из терпения, говорит: «Как не стыдно тебе, Надя, смеяться над его родными», – причем показывает дочери на порожний стул. Дочь не понимает, смотрит на мать и говорит ей, продолжая острить: «Ну что ж такое? Разумеется, все три смешны: горбушка, крикушка, дурнушка!»

Между тем вот что было причиною и жестов, и увещания Марьи Алексеевны: ей показалось, будто бы Сергей Львович явился в гостиную в халате с подвязанной щекою и сел на стул у дивана. Прабабку мою поразило, каким образом чопорный Сергей Львович мог выйти в таком бесцеремонном облачении, он, который принимал посторонних у себя не иначе, как во фраке, согласно господствовавшему в то время этикету модных салонов? Удивление Марьи Алексеевны возросло, когда на ее вопрос дочери, почему та не наливает чашку чаю Сергею Львовичу (говоря это, Марья Алексеевна вторично указала на порожний стул), Надежда Осиповна отвечала: «Разве не знаете, мама, что Сергей из кабинета не выйдет? У него зубы болят, и чай ему я уже послала».

Двойник моего деда, никем, впрочем, не видимый, кроме Марьи Алексеевны, просидел в глазах ее на стуле до самого ужина, а когда гости перешли в столовую ужинать, последовал за ними, но прошел, минуя столовую, в кабинет, где находился не фиктивный, а настоящий Сергей Львович.