Текст книги "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия"

Автор книги: Елена Лаврентьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

* * *

Имп<ератору> (Александру I. – Е. Л.) хотелось видеть все и всех в Париже, и посетил известную гадальщицу Lenormand. Она раскладывала карты про форма, но говорила в сомнамбулическом сне, который вызывала теплой ванной. Она ему сказала, что конец его царства будет очень грустный, что он умрет на юге России, что новое царство его брата начнется смутами, что его царствование будет длинное, славное, но потом смешала карты и сказала: [«А теперь я вижу только огонь, пламя, кровь и смерть. За ним последует царствование мягкое, ровное и свободное»] ^{[35] {10}}.

* * *

В ноябре 1825 года получено было известие о кончине императора Александра. Федор Николаевич Глинка мне рассказывал, что в последние годы своей жизни Александр впал в горькую ипохондрию, сблизился с женой и жил более в Царском Селе. Перед отъездом из Петербурга он посетил в Невской Лавре монаха Авеля, известного своей отшельнической жизнию и духом прозрения. Он беседовал с ним целый час, и Авель ему сказал, что он не увидит более своей столицы. То же самое предсказала ему в 1815 году мадам LeNormand.Она ему сказала: [«Последние годы вашего царствования затемнены беспокойствами, вы умрете вдали от вашей столицы, после вас придет царствование долгое и славное, а потом я вижу лишь беспорядок, пламя и огонь»] ^[36]– и смешала карты. Это мне рассказывал Федор Ив<анович> Тютчев. Карты для Ле Норман были традицией, она приходила в состояние ясновидения ^{11}.

Глава XVII

« Странная вещь эти сны!» ^{1}

…в Петербурге мне случилось услышать от другого любителя литературы рассказ о том, что подало Пушкину мысль написать «Медного Всадника». Я был на экзамене в одном женском заведении, которым в то время заведовал граф Михаил Юрьевич Вьельгорский. Девиц экзаменовали в истории русской литературы. Граф, видимо, интересовался этим предметом, предлагал вопросы, давал объяснения; а когда речь зашла о писателях пушкинского времени, то сообщал любопытные сведения, которые неизвестны были ни воспитанницам, ни присутствующим на испытании. Это объясняется тем, что граф лично был знаком с лучшими деятелями литературной эпохи, которая гордится именами Жуковского, Грибоедова, Вяземского…

В то время когда одна из девиц, говоря о сочинениях Пушкина в эпическом роде, перечисляла главные его поэмы и рассказывала, между прочим, содержание «Медного Всадника», Вьельгорский спросил меня: знаю ли я, какой случай послужил основанием этой повести? Я отвечал, что ничего не слыхал об этом, и граф передал мне рассказ, который я приведу как можно точнее. Вот как это было.

В 1812 году, когда Наполеон шел к Москве, французский корпус маршала Удино движением на Полоцк породил опасение за Петербург. В столице поднялась тревога, и не только жители беспокоились, но и само правительство начало принимать меры на случай неприятельского вторжения. В соборах и церквах заготовляли ящики для укладки драгоценных вещей, перед Зимним дворцом стояли ряды перевозных фургонов, в архивах связывали бумаги. Зная, между прочим, что Наполеон любил вывозить из столиц памятники, снял квадригу с собора Святого Марка, обобрал картины в дрезденской галерее и хотел даже взять из Милана целую стену с Тайной Вечерей Леонардо да Винчи, у нас стали опасаться, как бы он не увез в Париж и монумент Петра Великого.

Кто-то предложил в случае серьезной опасности снять фальконетовскую статую с пьедестала, поставить на судно и отправить по Неве и Ладожскому каналу в одну из отдаленных губерний. Государь одобрил эту мысль. Барка для перевозки памятника была приготовлена и стояла у набережной, подле старого Исаакиевского моста. Ждали только приказания погрузить статую.

Император Александр жил тогда в Елагинском дворце и там принимал министров и выслушивал доклады. Туда же ездил, а в хорошую погоду ходил пешком бывший в то время министром духовных дел князь Александр Николаевич Голицын. После одной из таких прогулок во дворец, он видел сон, который имел влияние на тогдашнее положение дел в столице, а впоследствии и на нашу поэзию. Вот как, по словам графа Вьельгорского, рассказывал об этом князь.

«В разгар отечественной войны, во время тревоги, которая поднялась в Петербурге при движении французов на север, мне приснилось однажды, будто я иду с докладом к государю на Елагин остров, по Большой Миллионной, в направлении от Зимнего дворца. Казалось, это было рано утром, только что стала заниматься заря. Весь город спал еще в невозмутимой тишине, и на улицах не видать было ни экипажей, ни пешеходов. В раздумьи о тяжелых днях, какие переживало в ту пору наше отечество, тихо шел я, опустя голову.

Вдруг позади меня, как будто на Адмиралтейской площади, раздался гул, точно отдаленный топот лошади. Он показался мне как-то неестественно тяжелым, однако ж я не хотел обернуться и продолжал идти своим путем. Гул между тем с каждой минутой приближался, становился громче и отчетливее и отзывался как удары о камень нескольких огромных молотов. И вот в домах, мимо которых я проходил, начали звенеть стекла, и самая мостовая как будто колебалась. Стая испуганных голубей торопливо пронеслась вдоль пустой улицы. Тут я обернулся и оцепенел в удивлении. В нескольких саженях от меня, при сумрачном свете раннего утра, скакал огромный всадник на исполинском коне, потрясающем всю окрестность топотом своих тяжелых копыт. Я узнал эту фигуру по величаво поднятой голове и руке повелительно простертой в воздухе. То был наш бронзовый Петр на своем бронзовом коне. В изумлении и страхе я остановился и преклонил голову. Плиты тротуара дрожали у меня под ногами. Державный всадник проскакал мимо меня с величаво поднятым челом и распростертой рукою.

Я пошел за ним следом, и, казалось, не ускорял шагов, а между тем ни на минуту не терял из виду чудесного ездока. Он проскакал к Царицыну-лугу, повернул влево и поднялся на Троицкий мост. Плашкоты всколыхались под тяжестью медного коня и погнали от себя широкие волны по гладкой поверхности Невы, освещенной первыми лучами летнего солнца. Всадник пронесся по мосту, который изгибался под ним, словно придавленный колоссальный змей, и поскакал дальше через Каменноостровский проспект. На улицах по-прежнему не видать было ни людей, ни экипажей, и в величавой тишине слышался только потрясающий топот бронзового коня. А я без малейшей усталости все шел за чудесным ездоком.

И вот он проскакал по аллеям Каменного острова и спустился на Елагин, прямо ко дворцу, в котором жил император Александр Павлович. Было уже совсем светло; и деревья сверкали яркой зеленью. Всадник сдержал своего коня перед главным подъездом. Трепеща, не столько от страха, как от чувства благоговения, я опустился на колени в нескольких шагах, под густым навесом липы.

Едва только бронзовый конь остановился, как двери во дворце распахнулись, и император Александр, в мундире, с Андреевской лентою на груди, но с непокрытой головою, показался у входа и начал спускаться по ступеням к своему чудесному гостю. Я хорошо видел лицо государя: оно было грустно и озабочено. Ускоренными шагами подошел он к царственному всаднику, почтительно склонил перед ним голову и как будто ожидал его приказаний. Петр Великий бросил на него быстрый и строгий взгляд.

– Ты соболезнуешь о России! – прозвучал его громкий и суровый голос, от которого сердце забилось у меня с удвоенной силой.

Государь что-то отвечал своему державному предку, но так тихо, что я не мог расслышать ни слова и видел только, как слезы капали из кротких глаз Александра.

– Не опасайся! – сказал опять Петр. – Пока я стою на гранитной скале перед Невою, моему возлюбленному городу нечего страшиться. Не трогайте меня – ни один враг ко мне не прикоснется.

При этих словах лицо государя видимо просветлело, и он опять склонил почтительно голову.

Медный всадник повернул своего исполинского коня и поскакал назад с величественно поднятым челом и рукой простертой в воздухе; а император Александр Павлович, проводя его глазами, медленно поднялся по ступеням лестницы и скрылся во дворце. Гул тяжелого топота замирал вдали. Я проснулся».

Граф Вьельгорский прибавил, что князь Голицын на ближайшем докладе у государя рассказал ему свой чудесный сон. Рассказ этот так подействовал на императора, что он приказал отменить все распоряжения к отправке из Петербурга монумента Петра Великого, и приготовленная для того барка уведена была от набережной ^{2}.

* * *

Мысль о Медном Всаднике пришла Пушкину вследствие следующего рассказа, который был ему передан известным графом М. Ю. Вельегорским. В 1812 году, когда опасность вторжения грозила и Петербургу, государь Александр Павлович предположил увезти статую Петра Великого и на этот предмет статс-секретарю Молчанову было отпущено несколько тысяч рублей. В приемную к князю А. Н. Голицыну, масону и духовидцу, повадился ходить какой-то майор Батурин. Он добился свидания с князем (другом царевым) и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и направляется по петербургским улицам к Каменному острову, где жил тогда Александр Павлович Батурин, влекомый какою-то чудною силою, несется за ним и слышит топот меди по мостовой. Всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, из которого выходит к нему навстречу задумчивый и озабоченный государь. «Молодой человек, до чего довел ты мою Россию? – говорит ему Петр Великий. – Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивается назад и снова раздается тяжело-звонкое скаканье. Пораженный рассказом Батурина, князь Голицын, сам сновидец, передает сновидение государю, и в то время, как многие государственные сокровища и учреждения перевозят во внутрь России, статуя Петра Великого оставлена в покое ^{3}.

* * *

Матушка часто имела и вещие сновидения, и необыкновенные предчувствия. Расскажу случай ничтожный, но не менее того замечательный, бывший уже на седьмом десятке ее жизни. Воротились с дачи осенью в город. Она спросила у горничной теплых башмаков, а та не знала, куда заложила их весной. Долго искали напрасно по всем углам. Вот матушка однажды заснула после обеда: ей чудится, что она подходит к шкапу, сделанному в заколоченных дверях, видит высокую круглую корзинку (какие употребляются для бутылей); в корзинке доверху разный хлам; она вынимает все и на дне находит свои теплые башмаки. Проснувшись, видит она, что в той комнате сидит дочь ее, Катерина Ивановна, и, боясь насмешки, не говорит о своем видении, но лишь только Катерина Ивановна вышла, она встала с постели, отперла шкап, нашла корзину и в ней, под тряпками и обломками, искомые башмаки! ^{4}

* * *

…Так как в письме были означены день и час смерти отца, то он (М. Лунин. – Е. Л.) стал припоминать, что он делал в ту минуту, когда свершилось это событие, так неожиданно изменившее его судьбу…

Он начал перелистывать свой журнал и, сосчитав разницу в стиле, прочел вслух: «Сегодня я провел беспокойную ночь. Я думаю, это чрезвычайное нервное возбуждение произошло от влияния магнетизма. Я очень утомился в этот вечер. Я употребил все усилия, чтобы усыпить толстую м-м Кревель, но без всякого успеха, хотя прежде это мне удавалось, и результаты бывали удивительные. Но на этот раз все отразилось на мне, и я совершенно ясно увидал во сне, будто я стою у постели умирающего отца. Катинька была тут же; он посмотрел на нас и испустил дух. Тогда Уваров сказал: теперь ровно полночь! В ту же минуту я проснулся и услыхал, что часы действительно пробили двенадцать. Сердце у меня страшно билось, так что я должен был принять эфиру для успокоения; но впечатление было так сильно, что я никак не мог заснуть хорошо: всю ночь грезились страшные сны; Это был настоящий кошмар».

Прочитав это, Лунин взял дрожащей рукой письмо сестры, с волнением пробежал его и потом указал на одно место в письме, которое навсегда осталось у меня в памяти. Вот оно: «Теодор не хотел, чтоб я оставалась одна возле умирающего. Несмотря на свои страдания, он был со мной до последней минуты, и когда жизнь отлетела, он сказал мне: теперь полночь. Торжественный час отделяет земную жизнь от жизни вечной!»

И так, в ту минуту, как отец умирал, сыну было извещение об его смерти! Такое удивительное совпадение сильно нас поразило, и мы не могли не признать в нем действия магнетизма.

Лунин сидел в кресле, бледный, неподвижный. Он долго молчал, погруженный в свои думы, и я не решался заговорить с ним ^{5}.

* * *

В Москве жил некто N., человек не злой, но бестолковый до глупости. Он наделал много неприятностей одному моему знакомому, за что я был озлоблен и, грешный человек, проклинал глупца; прошло много лет, мой приятель умер, и я совершенно забыл об N. Раз он мне снится лежащим на поставленных рядом нескольких стульях. Я спросил бывших тут людей: что с ним? Мне отвечали, что он умирает от вереда, или карбункула.

Утром, по обыкновению, я отправился к должности. Первый встретившийся мне там чиновник сообщил, что N. умер. «Когда? – с удивлением спросил я. – Нынешнюю ночь», – отвечали мне. Позже я узнал, что N. умер точно от вереда ^{6}.

* * *

Тульской губернии, Белевского уезда, соседи (господа Ренне, Брант, доктор Дезен, Деребин) съехались и провели вечер за картами вместе. По окончании игры один из них, господин Деребин, управлявший соседним имением, собрался домой. Прочие уговаривали его остаться и ночевать с ними. Тот никак не хотел согласиться и отправился. Господин Ренне, хозяин, (командир стоявшего в Белеве полка), лег спать и во сне вдруг видит, что на Деребина по дороге у оврага нападают трое мужиков. Он кричит: помогите! Господин Ренне вскакивает и бежит к своим гостям рассказать о сне, зовет их ехать на помощь. Те смеются и успокаивают его, говоря, мало ли, что во сне представляется. Ренне послушался, лег спать и увидел опять то же. Он вскакивает, велит заложить лошадей, едет и действительно находит на указанном месте труп своего несчастного гостя. После, в остроге он узнал троих убийц, виденных во сне ^{7}.

* * *

В «Русском мире» рассказан следующий случай: «На днях в Петербурге скоропостижно скончалась молодая девушка, княжна М-я. Обстоятельства, сопровождавшие эту неожиданную смерть, любопытны в высшей степени. Княжна была совершенно здорова. В ночь, предшествовавшую ее смерти, она видела сон, в котором ей было сказано, что она в этот день умрет, и что ей поэтому необходимо исповедаться и причаститься. Утром девушка рассказала этот сон своим окружающим, и как она была сильно взволнована, то послали за доктором. Освидетельствовав, доктор нашел ее совершенно здоровою. Тем не менее, по настоянию княжны, послали за священником. Священник беседовал с ней около двух часов, исповедовал ее и причастил. Так прошло время до вечера, когда неожиданно для всех княжна почувствовала себя дурно и умерла от разрыва сердца».

Прибавлю к этому известию, напечатанному в газетах, что слышал я вскоре от близких знакомых. Княжна, проснувшись, спросила себе именно священника не городского. Послали искать. Между тем, в том же самом доме, у Г. Е. П. Т. оказался священник, приехавший к нему из одного подгородного села, известный в Петербурге отец Алексей, который призван был к княжне, исповедал и приобщил Святых Тайн. Княжна скончалась не в тот же день, как сообщено в «Русском мире», а на другой день поутру ^{8}.

* * *

С дядею, Александром Ильичом, был странный случай, – рассказывал мне Дмитрий Гаврилович: – когда дядя прибыл в Москву проездом в Казань, то остановился в нашем доме у брата своего Гаврилы Ильича, а моего отца, на Пречистенке, ныне дом Аладьина, бывший барона Розена и Давыдова. Мать моя приняла его как подобало в то время встречать старшего брата мужа ее, то есть со всем возможным почетом, и на другое утро, узнавши что он проснулся, пошла сама узнать об его здоровье и спокойно ли он провел ночь. Вошедши в комнату, она нашла его весьма бледным и расстроенным и на вопрос ее, не болен ли он, Александр Ильич отвечал ей, что он, слава Богу, здоров, но его очень смущает виденный им сон, по которому он чувствует, что не придется ему оправдать доверие императрицы и кончить поручение, ему данное. «Видел я ныне ночью, – сказал он, – что я будто дьяконом служу при архиерейской службе, и будто у меня длинные, предлинные волосы; обедня шла своим чередом, но как только запели "Верую", то увидел я, что все волосы мои упали к моим ногам и что на моих плечах мертвая голова. От страха я проснулся, сотворил молитву, и когда уснул снова, то опять увидал себя с мертвою головою. Это ясное предзнаменование, что я скоро умру; я не жалею о жизни, но горюю о том, что не исполню воли всемилостивейшей нашей монархини». Несмотря на убеждения матушки, на развлечения, которые ему предлагали в Москве, Александр Ильич во все время пребывания своего в столице был задумчив и грустен, и действительно, как мы знаем, умер в деревне, около города Бугульмы, а не в самой Бугульме, как то думают. Он, как известно, не успел докончить поражение Пугачева ^{9}.

* * *

Между тем Сергей Львович получил частным путем из Москвы известие о внезапной болезни своего брата и задушевного также друга – Василия Львовича. Дед не придавал этому известию особенного значения, а Надежда Осиповна по-прежнему не упускала удобного случая подтрунивать над некоторыми странностями, присущими характеру деверя… Одну лишь Ольгу Сергеевну посетило однажды предчувствие, что болезнь ее дяди не простая, – предчувствие, выразившееся в следующем ее, как она называла, пророческом видении, или сне.

Сон моей матери был такого рода: ей пригрезилось, будто бы Василий Львович появился перед нею в костюме адепта одной из находившихся прежде в Москве лож вольных каменщиков (членом которой он в действительности состоял в начале двадцатых годов нынешнего века), одетый в белую мантию с вышитыми масонскими символическими изображениями. Василий Львович – вернее, его призрак – держал в правой руке зажженный светильник, а в левой – человеческий череп.

– Ольга, – сказал призрак, – я пришел тебе объявить большую радость. Меня ожидает в среду, двадцатого августа, невыразимое счастье. Посмотри на белую мантию: знак награды за мою беспорочную жизнь; посмотри на зажженный в правой руке светильник – знак, что всегда следую свету разума; посмотри и на этот череп – знак, что помню общий конец и разрушение плоти. – На вопрос же племянницы, какое ожидает его счастье, призрак, исчезая, ответил: «ни болезни, ни печали», и ответил, как ей показалось, особенно громко, отчего она проснулась и долго не могла опомниться под влиянием противоположных чувств: скорби, страха и радости.

Не прошло трех недель после описанного сновидения, как Василий Львович Пушкин отошел в вечность, именно в среду 20 августа 1830 года ^{10}.

Брат Иван был в то время в нашем имении в Екатеринославской губернии, и – странная вещь – именно в день кончины нашего отца, 28 октября, он видел его во сне умирающим. Сон этот его сильно встревожил, он немедленно выехал, скакал день и ночь, но уже не застал его в живых, приехав после похорон ^{11}.

* * *

Не зная совершенно, чем кончится несчастная история эта, именно в день смерти несчастного Сергея Ивановича (Муравьева-Апостола. – Е. Л.), рано утром, я видела во сне, что стою у какой-то балюстрады, держась обеими руками за нее, и внезапно проснулась от прикосновения к ним двух холодных мертвых рук его. Этот странный сон так поразил меня, что долго я была в нервной лихорадке, с судорогами в руках, но сна моего никому не сказала, записав только час и число, которое и было роковым числом его страдальческой смерти ^{12}.

* * *

Только и говорят, что про болезни да смерти. Говорят, Рахманов, женатый на Волковой, умер в Вене; а случай с Бибиковым Дм. Гав. еще трагичнее. Мой брат сообщает мне только, что он очень плох; здесь же рассказывают, будто жена его видела во сне свою свекровь, которая спрашивала: ее почему она не носит черного платья? Она ответила, что год прошел со дня ее смерти, на что свекровь сказала: это не правда, нет года как я покинула землю, а за это вы наденете траур по моем сыне, которого я зову к себе. Испуганная, она рассказала сон своему мужу, и так как он тоже только что видел во сне свою мать, делающую ему тот же упрек, он был до того поражен этим, что схватил лихорадку, перешедшую в горячку… (Из письма А. Я. Булгакова дочери княгине О. А. Долгоруковой. 1834 г.) ^{13}

* * *

Дедушка имел способность видеть важные сны, к чему, как тогда выражались, он по своей констелляции, или темпераменту своему, был предрасположен. Сохранился и альбомчик, в котором он записывал особо замечательные свои сновидения, из которых всего поразительнее то, которым ему было предречено время его кончины, а именно: «1814 год. Видел во сне покойного моего родителя с обличением и услышал голос, говорящий: «Quand Vous serez paralytique, preparez Vous de suite à mourir» ^[37]. – Сие меня весьма встревожило, – и после сего я вижу его, дающего с гневом мне приказание…» А когда, в 1842 году, с дедушкой сделался удар и отнялись ноги, то он, своей уже старческой рукой, приписал, в альбомчике, под сном 1814 года, слова: «NB. Кажется, что сие предсказание и по грехам моим сбылось чрез 40 лет». – И дед приготовился немедленно к истинно христианскому переходу в вечность ^{14}.

* * *

Тетушка моя, камер-фрейлина, графиня Протасова Анна Степановна, долгое время жившая во дворце в С.-Петербурге, была в очень хороших отношениях с бывшим русским посланником при Оттоманской Порте, а после сенатором, Тамарой. Тамара верил в явления духовного мира, знал некоторые случаи таких явлений и иногда о них рассказывал…

«Мой родной брат, получив отставку, жил в провинции; он был женат и имел сына и дочь, уже совершеннолетних. Когда в Германии вышло в свет сочинение Юнга Штиллинга "Scenen aus der andern Welt", я, как новое сочинение, послал его брату. Между тем вскоре узнаю, что брат мой умер. Сын его начал мотать и промотал бы все, что принадлежало ему по наследству из отцовского имения, если бы обстоятельства не переменились. Невестка моя и племянница приходили в отчаяние, видя, что ничем нельзя остановить мота и что его мотовство угрожает им почти нищетою, а следовавшие им по закону части имения (седьмая и четырнадцатая) были очень незначительны. Но прошло очень немного времени, как племянница моя видит во сне своего покойного отца. Обрадовавшись его явлению, она обращается к нему во сне с распростертыми объятиями и восклицаниями: "Батюшка! Батюшка! Как я рада вас видеть! Скажите, какого теперь ваше положение?" – "Не совсем хорошо, – отвечает отец, – а я делаю еще хуже, что являюсь к вам: мне не следовало бы этого делать. Но скажи матери, что в моем старом бюро есть секретный ящичек, и в нем оставлено мною завещание от крепостных дел, в котором я назначаю в продолжение жизни жены моей пользоваться ей всеми доходами с имения (имение было благоприобретенное). Если же не найдете, то пусть мать возьмет в Гражданской палате копию с моего завещания. Прощай!" – "Батюшка! Куда же вы? Постойте, дайте поговорить с вами!" – "Мне нельзя, – отвечал отец, – о состоянии душ после смерти прочитай в новом, сочинении Юнга Штиллинга: он почти везде правду написал". Сновидение прекратилось. Дочь рассказала матери свой сон и так верила в истину виденного ею явления, что настояла перед матерью, чтобы бюро, в котором на первый раз ничего не нашли, было взломано. Бюро взломали и в секретном ящичке нашли завещание покойного, точь-в-точь как сам он говорил в своем явлении дочери. А в кабинете его нашли присланное мною и незадолго до смерти полученное им новое сочинение Юнга Штиллинга, еще не совсем разрезанное» ^{15}.

* * *

…в бытность свою в своей деревне ему (А. С. Пушкину. – Е. Л.) приснилось накануне экзекуции над пятью известными преступниками, будто у него выпало пять зубов ^{[38] {16}}.

* * *

Лермонтов, приезжая в Москву, часто останавливался в доме отца Александра Алексеевича Лопухина, на Молчановке, где гостил подолгу. Как известно, Лермонтов постоянно искал новой деятельности и никогда не отдавался весь тому высокому поэтическому творчеству, которое обессмертило его имя и которое, казалось, должно было поглотить его всецело. Постоянно меняя занятия, он с свойственною ему страстностью, с полным увлечением отдавался новому делу.

Таким образом, он одно время исключительно занимался математикою и вот, приехавши однажды в Москву к Лопухину, он заперся в комнату и до поздней ночи сидел над разрешением какой-то математической задачи. Не решив ее, Лермонтов, измученный, заснул. Тогда ему приснился человек, который указал ему искомое решение; проснувшись, он тотчас же написал на доске решение мелом, а углем нарисовал на штукатурной стене комнаты портрет приснившегося ему человека. Когда на другой день Лопухин пришел будить Лермонтова и увидел на стене изображение фантастического лица и рядом исписанную формулами доску, то Лермонтов рассказал ему все вышеприведенное.

Желая сохранить это на память, Лопухин призвал мастера, который должен был обделать рисунок на стене рамкой и покрыть его стеклом. Но мастер оказался настолько неумелым, что при первом приступе к работе штукатурка с рисунком рассыпалась. Лопухин был в отчаянии, но Лермонтов успокоил его словами: «Ничего, мне эта рожа так врезалась в голову, что я тебе намалюю ее на полотне». Через несколько времени Лермонтов прислал Лопухину писанный масляными красками, в натуральную величину, поясной портрет того самого ученого, в старинном костюме, с фрезой и цепью на шее, который приснился ему для решения математической задачи, которая, к сожалению, не уцелела. Портрет этот хотя и грешит в рисунке и в особенности в колорите, но по экспрессии весьма талантливый и, по заявлению Лопухина, сходство с рисунком, сделанным на стене, вышло поразительное.

Портрет этот, в старинной дубовой раме, постоянно висел в кабинете Лопухина и по наследству перешел к его сыну, Александру Алексеевичу, который любезно предложил его в дар Лермонтовскому музею ^{17}.

Сны предвещают ли будущее?

Древние оказывали большое уважение к снам, которые почитались таинственною связью между небом и землею. Гомер прямо говорит, что Юпитер посылает сны к смертным. Авраам, Иаков и их дети имели пророческие сновидения. Сновидение открыло Иосифу его будущее властвование над братьями, а истолкование сна возвело его на степень первого сановника при Египетском царе. Большая часть государей Востока держали при дворах своих снотолкователей. Царь Навуходоносор не только требовал, чтобы ему объясняли сны, но даже чтобы напоминали те, которые он забывал.

Почти все люди, игравшие значительную роль в свете, утверждали, что сны ниспосылались им свыше. Благочестивый Эней, желая покинуть прелестную Дидону говорит ей о своих снах, о тени отца своего Анхиза, каждую ночь ему являющегося с бледным ликом. Неумолимая Афалия, намереваясь умертвить своего внука, утверждает, что она этим только исполняет предсказание ужаснейших сновидений. Все герои трагедий, Атрей, Агамемнон, Идоменей и др., видят сны, которые открывают им волю богов и руководствуют их во всех благородных подвигах. Для поэтов сны служат чудеснейшим пособием, доставляя им тысячи картин, поражающих толпу и всегда производящих занимательные сцены.

Кто бы мог подумать, что рассудительный Аристотель верил в сны? Он почитал их следствием какой-то высшей и божественной причины. Мудрый Платон, мысли которого всегда отличаются какою-то веселостию, возвышенностию и изящностию, смотрел на сны, как на счастливую связь неба с землею; он полагал, что во время ночной тишины, гении, рассеянные по эфирным странам, слетают к смертным, напечатлевают на их душах мысли свободные от всего чувственного и передают им повеления богов. Если это мнение есть сон, то, по крайней мере, сон утешительный и блестящий; оно гораздо лучше мнения некоторых ученых, утверждавших, что будто бы во время ночи сатана является к нашему изголовью и производит все наши видения.

Большая часть древних врачей лечила согласно с снами больных. Гиппократ был так убежден во влиянии снов и в соотношении их с нашим физическим состоянием, что предписывает в своих сочинениях различные средства для избежания их вредного действия. Например, если кто-нибудь видел во сне померкнувшие звезды, то предписывалось ему немедленно начать бегать кругообразно; если кто видел луну, то должно было бежать столько же вдоль, сколько кругообразно. Желательно бы было знать, по какому направлению бежал ум Гиппократа, когда он писал эти строки!

Галиен признается, что он стал заниматься медициною вследствие сна, который видел его отец, и что однажды велел пустить себе кровь из указательного пальца для облегчения боли в боку, потому что видел во сне, что кровопускание ему поможет. Храм Эскулапа каждую ночь был наполнен мечтателями и гипохондриками, которые приходили спать у жертвенников, в надежде, что бог откроет им во сне нужные для них лекарства. Граждане Спарты также спали в храме Пазифаи, с целью узнать во сне выгоды республики.

Но не одни древние придавали такую важность снам; они имели знаменитых последователей в новейшие времена. Ученый Франклин не мог оградить себя от верования в сны; он твердо был уверен, что небо предсказывало ему во сне окончание дел, которые его занимали.

Каких басен не рассказывали об исполнении снов? Валерий Максим посвятил им целую главу, в которой он собрал с чрезвычайным тщанием любопытнейшие анекдоты в этом роде: вот один из них, рассказываемый также и Цицероном.

Два друга, путешествовавшие вместе, приехали в Мегару: один из них поместился в гостинице, а другой у знакомого ему мегарийца. Вдруг снится ему ночью, что товарищ, оставшийся в гостинице, призывает его к себе на помощь, для спасения от смерти, которою угрожает ему хозяин гостиницы. Сон этот произвел на него такое впечатление, что он тотчас же проснулся; но скоро опять заснул, в полной уверенности, что это пустое сновидение. Чрез несколько минут опять является друг и рассказывает ему, каким образом хозяин, зарезав его, зарыл под навозом; мертвый убедительно просил своего друга, как можно ранее приехать в гостиницу, прежде нежели успеют увезти тело за город. Смущенный этим ужасным видением, друг встал, тотчас же отправился в гостиницу и нашел там отъезжающую телегу; он остановил ее, и под навозом действительно найден был труп путешественника. Хозяин гостиницы приговорен был к казни.