Текст книги "А. П. Бородин"

Автор книги: Елена Дулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

ОТ АВТОРА

В жизни мой герой – человек чрезвычайно добрый, деликатный и уступчивый. Но отношения между героем и автором таинственны, они складываются нередко «вопреки». Вопреки натуре героя, вопреки намерениям автора, даже вопреки здравому смыслу. И Александр Порфирьевич Бородин как литературный герой оказал в данном случае невероятное упорство. Он поступил весьма решительно и в некотором смысле даже жестоко. Он буквально лишил автора дара речи и сам повел рассказ, в который время от времени вплетаются голоса его родных, монологи друзей, учеников, современников. На долю автора досталось не так уж много: хроника событий, отрывки из писем и документов да не слишком пространные рассуждения, помогающие разобраться в ходе событий. «Любезный читатель» – так во времена не столь давние обращался автор к тому, кто раскрывал его книгу; обращался как к другу и понимающему собеседнику, предлагая вместе пережить историю, изложенную в раскрытой книге.

Итак, любезный читатель, отправимся в прекраснейший город на земле, в Петербург. «Полнощных стран краса и диво…» Начало 30-х годов XIX столетия. Северная столица еще недавно бурно росла и строилась, и в самом центре то и дело попадались обширные пустыри и заборы. Но уже близится к окончательному завершению классически ясный, «строгий, стройный вид» города. Население его поражает пестротой лиц и числом: почти четыреста пятьдесят тысяч! Не могу сказать, сколько младенцев мужеского полу родилось в Петербурге в 1833 году и многие ли получили при крещении имя Александр. Но о двух знаю точно. 6 июля у титулярного советника Александра Сергеевича Пушкина и жены его Наталии Николаевны родился старший сын, названный в честь отца Александром. Другой младенец, получивший такое же имя, появился на свет 31 октября. В какой семье? Вот тут мы обратимся к официальной бумаге, к подлинному документу.

«Метрическая выпись об Александре Бородине. Пантелеймоновская церковь в С.-Петербурге, 1833 года октября, тридцать первого числа, отставного поручика Луки Стефанова Гедианова у дворового человека Порфирия Ионова Бородина и законной жены его Татьяны Григорьевой родился сын Александр».

БОРОДИН

Отца своего я видел редко, и он имел на меня очень мало влияния. Мать всю жизнь называл «тетушкой». На то были свои причины. Всякий человек – более или менее эгоист и охотно говорит о себе. Я человек, следовательно, не лишен этой слабости. Поэтому начинаю с себя. Дело в том, что в моей метрической выписи справедливо лишь утверждение, что я родился 31 октября 1833 года и что зовут меня Александр. Здесь же еще надо обратить внимание на имя Луки Степановича Гедианова. Потому что не кто иной, как Лука Степанович Гедианов, князь из древнего рода Имеретинских, и есть мой настоящий отец. Мать – Авдотья Константиновна Антонова, солдатская дочь, родом из Нарвы. Себя я помню в очень раннем возрасте, мальчиком болезненным, хрупким и тихим. Вокруг множество разнообразных женских лиц. Все наперебой нянчат меня и пекутся о моей особе, но это не вызывает во мне характерного мальчишечьего протеста. Со временем из этих лиц выделяется и прочно остается возле меня одно: бонна Луизхен. Столько, сколько помню себя, помню рядом живую и резвую подругу Мари. Это моя кузина, мой маленький тиран и мой лучший друг. С первого детского лепета Мари называет Авдотью Константиновну, главное лицо в нашем доме, «тетушка». Вслед за ней и я называю ее «тетушкой». Каким-то самому мне непонятным чутьем я догадываюсь, что так надо, что нельзя иначе. Догадываюсь и ни о чем не спрашиваю. Но знаю совершенно твердо, что это моя родная мать. «Тетушка» дает мне самые нежные прозвища, ласкает и балует меня. Игрой и фантазиями наполнена первая пора моего детства. В гостиной, на потолке, нехитрой рукой домашнего мастера намалеваны веселые небеса. Пухлые озорные купидоны барахтаются в круто завитых облаках. Машут голубиными крылышками, лукаво улыбаются и, кажется, поддразнивают: «Не желаешь ли с нами покувыркаться? Полетели!» А ну как и впрямь получится? Взбираюсь на печку, тянусь изо всех сил, стараюсь дотронуться до голубых небес, до облаков, до купидонов и воспаряю в мечтаниях. Здесь, на печке, в самой глубине, – особый «мечтательный» уголок. Заберешься туда – и…

– Саша, куда Вы подевались? Отчего Вы молчите? Да скажите скорее, что там?

Я вздрагиваю от горячего шепота Мари и, тоже шепотом, отвечаю:

– У меня дворец высокий, до неба, такой большой-пребольшой, конца не видно.

Моя подружка призадумалась, помедлила и отвечает уже громко:

– А у меня дворец до неба и еще с эту комнату. Слезайте скорее ко мне в гости!

Я послушно спрыгиваю с печки, беру за руку двоюродную сестрицу и отправляюсь играть с нею. Мари что-то щебечет, деловито распоряжаясь и своим кукольным хозяйством, и милым кузеном. Незаметно я втягиваюсь в эту возню с куклами и начинаю говорить: «Я пришла», «Я взяла». И вдруг, поймав себя на «девчоночьем», страшно возмущаюсь. Раз-раз-раз – и все куклы перевешаны за шею на веревочке. Куклы висят, я хохочу, Мари заливается слезами. На шум прибегают «тетушка» и бонна Луизхен. Нас разводят по разным комнатам. Бонна Луизхен слегка журит меня (разумеется, по-немецки). Я и сам не понимаю, что за странный бес озорства вдохновляет иногда меня на такие «подвиги». Впрочем, во всем этом нет ни малейшей злости, и потому никто на меня всерьез не сердится… Должен сказать, что любовь «тетушки» ко мне всегда была безгранична, но вовсе не безрассудна. Она всячески поощряет мою любознательность, которая пробуждается рано и поистине не знает границ.

ОТ АВТОРА

Теперь, любезный читатель, я позволю себе сказать несколько слов о настоящих родителях нашего героя. Лука Степанович Гедианов увидал Авдотью Константиновну на танцевальном вечере в доме брата ее, небольшого петербургского чиновника. И бывает же такое! – увидал, обмер и… полюбил. Дивно хороша эта солдатская дочь из Нарвы. Хороша и молода. Князь же Гедеонов имеет от роду без малого шестьдесят лет. В Москве в значительном отдалении от Луки Степановича существует семья – законная супруга, взрослая дочь, внуки. Он любил и дочь и внуков, временами тосковал, желал свидеться. Но вот с законной супругой отношения складывались… Да что там, вовсе не сложились. Каждый жил по-своему. И вот теперь тут, в Петербурге… Ах, как дивно хороша!.. Надеялся ли на что князь? А это нам неизвестно. Только сердце его дрожало и трепетало, как никогда прежде. Авдотья Константиновна была не только хороша, но еще и умна, и добра, и сердечна. Может, и ни на что не надеялся Лука Степанович, а его полюбили. Да, полюбили. И так прожили они в мире и согласии более десяти лет, до самой кончины князя. Прожили невенчанными, супругами. Оттого их сын Александр узаконен именем дворового человека Порфирия Нонова Бородина, оттого, по метрическому свидетельству, он – крепостной собственного отца. И вот, думаете вы, готовая семейная драма? Отнюдь. Конечно, изо всего этого вышли нелегкие житейские обстоятельства. Разрешились они, однако, вполне благополучно. Ибо главные действующие лица отличаются добротой и на редкость счастливыми характерами.

Незадолго до своей кончины князь Гедианов даст «вольную» крепостному мальчику Александру Бородину.

АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНА

«Маленькие детки – маленькие бедки, а вырастут велики – будут большие». Уж не знаю, как там будет, когда вырастет, только сейчас на дитятко мое не нарадуюсь. Сызмальства не ребенок, а чистое золото. Сабою красавец, тихий, ласковый, кроткий. Вот только до всякого учения слишком усерден. Кумушки мои домашние по углам судачат: «На что ему эти науки-премудрости? Совсем дитя уморят. Затейливые ребята – недолговечны». Слушать того не желаю! Что ж, что мал еще? Сам к фортепьянам подбегает – не оттащишь, сам буквы складывает и про каждую малость все доподлинно знать хочет. Дитя через силу ничего делать не станет. А тогда и незачем кудахтать да волноваться зря.

ОТ АВТОРА

Теперь перелистаем петербургскую газету «Северная пчела» за ноябрь 1836 года. Что происходит в жизни, вокруг нашего героя, пока он подрастает в благостной и любовной атмосфере семейного уюта? Вовсю разворачивается железный век, век машин и чудесной техники. Из номера в номер газета толкует о невиданных вещах, именуемых железной дорогой, электромагнитным телеграфом, висячими чугунными мостами. И, наконец, в субботу, 14 ноября 1836 года, в разделе «Внутренние известия» появляется долгожданное сообщение:

«Нетерпеливое желание здешней публики видеть по крайней мере первый паровоз в ходу по Царскосельской железной дороге выражалось так громогласно, что Правление Компании устроения сей дороги решилось пустить в ход первый паровоз в пятницу, 6-го сего ноября. При умеренной температуре в один градус и при благоприятной погоде собралось на дороге значительное число любопытных. Так как в нынешнем случае можно было ездить по железной дороге без платы, то пять экипажей в скором времени наполнились пассажирами; в некоторых было до пятидесяти человек, кто сидел, кто стоял. Паровоз был пущен в ход. Не можем изобразить, как величественно сей грозный исполин, дыша пламенем, дымом и кипячими брызгами, двинулся вперед! Стоявшие по сторонам дороги зрители изумились, видя величественное, ровное, мерное и притом скорое движение машины… Первая поездка сделана была от станции при Царском Селе до конца дороги в Павловском парке, на протяжении четырех верст… Таким образом, 6-го ноября 1836 года первый в России паровоз начал свои действия на железной дороге…»

Первые поезда (их пока называют «сухопутные пароходы») производят ошеломляющее впечатление. Пройдет немного времени, и чрезвычайно любимый публикой Михаил Глинка сочинит настоящий гимн «сухопутному пароходу». Один из восторженных современников воскликнет: «Музыка удивительно верна! Вы слышите шум и движение от идущей машины, на вашем лице мелькает улыбка от искусного подражания композитора. Пароход летит, а между тем вы слышите меланхолические звуки мечтающего поэта…» Но покуда еще не написана «Попутная». «Северная пчела» и «Санкт-Петербургские ведомости» извещают об открытии после перестройки Большого театра. И мы взглянем теперь на афишу.

«На Большом театре сегодня, в пятницу 27-го ноября, российскими придворными актерами представлено будет в первый раз «Жизнь за царя» – оригинальная большая опера в трех действиях с эпилогом, хорами и танцами; музыка М. И. Глинки…»

Места давно проданы. На спектакле «весь Петербург», в императорской ложе государь с семьей. Словно магнит притягивает к себе кресло в одиннадцатом ряду, с краю у прохода. Пушкин на спектакле! В антрактах многие устремляются к нему, воздавая похвалы Глинке, родной русской музыке.

13 декабря 1836 года цвет литературного и музыкального Петербурга чествует Михаила Ивановича Глинку. Тосты за успех национальной оперы. Первый тост произносит Владимир Федорович Одоевский. На музыку Одоевского спет в честь Глинки канон. Последнее четверостишие сочиняет Пушкин:

Слушая сию новинку, Зависть, злобой омрачась, Пусть скрежещет, но уж Глинку Затоптать не может в грязь…

Страстью государя Николая Павловича были парады, смотры, военные учения. По временам город напоминал огромную казарму. В этой казарме должен царить образцовый порядок. Во всем, начиная от шинельных крючков до полкового оркестра. Один из таких оркестров частенько играет на пыльном Семеновском плацу.

БОРОДИН

Мне идет восьмой год. На дворе весна. Окна еще не расклеены. Но даже сквозь двойные законопаченные рамы доносятся бравые марши, от которых сладко замирает и холодеет в восторге сердце. Оторвавшись от окна, я лечу в столовую. Смиренно подхожу к бонне, умоляюще заглядываю в глаза:

– Фрейлейн Луиза, мы сегодня пойдем на плац?

Конечно, согласие получено. Надо только надеть картуз и теплые уличные башмаки. Готово. Какое счастье впереди! На Семеновском плацу играет военная музыка. Стоя на почтительном расстоянии и почти ослепнув от медного великолепия оркестра, я тону в его стройном громе.

Наши прогулки вдоль плаца часты. Фрейлейн с обожанием разглядывает мундиры и усы, а я постепенно начинаю различать в могучем духовом хоре разные голоса. Крохотные дудочки щебечут, словно птицы; громадные золотые жерла извергают рычание; узкогорлые трубы поют серебряным голосом. Выходит роскошный, бравый тамбурмажор. Взмах, другой, третий – и все сливается в общем стройном звучании.

Музыканты скоро заприметили меня; осмелев, я уже нырял под канат, огораживающий площадку. Смелость и постоянство однажды щедро вознаграждаются. Во время перерыва, поощряемый музыкантами, я трогаю, разглядываю, держу в руках каждый инструмент. И спрашиваю, спрашиваю, спрашиваю… Отвечают мне весело и охотно, я запоминаю названия, пытаюсь дунуть в отверстие маленькой флейты. Увы! Вместо пения раздается слабое шипение. Солдатик, играющий на флейте, ласково утешает меня, и я проникаюсь нежностью и к нему, и к маленькой флейте. А дома… дома я сразу бегу к фортепьяно, вновь и вновь пытаюсь изобразить то отдельные голоса, то стройное звучание военной музыки. Поглядев на мои восторги, «тетушка» решает пригласить учителя. В восемь лет я уже недурно играю на флейте. Учит меня тот самый солдатик Семеновского полка, беря скромную плату – по полтиннику за урок. Продолжается и мое увлечение фортепьяно. Я хорошо читаю ноты, но не слишком люблю это занятие. Гораздо интереснее повторять то, что слышишь. И тут по временам просыпается дремлющий во мне «бес озорства». Известные пьесы я «украшаю» по-своему, присочиняя к ним «рожки и хвостики» весьма юмористического свойства.

АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНА

Совсем уж подрос мальчик мой драгоценный. Надобно и о серьезном учении подумать. Да как быть?

Знать не желаю этих казенных заведений. Дети точно солдаты – кругом грубости да шалости. Нет, пусть уж учителя домой ходят.

Сколько он теперь премудростей постигает, да как легко и весело! На иностранных языках говорит преотлично, по разным предметам тоже хорошо успевает. Радость ты моя, Сашенька, истинно благословение Бо-жие… Еще пригласила танцмейстера. Приходит эдакий старичок со скрипкой. Скрипочка пиликает, а Сашура вместе с Мари кружат по зале. Целый час учатся! Я сижу тихонько в уголку да на них любуюсь. Саше и больше бы попрыгать не грех. А то ведь совсем зачитался. Уж и романы читает, да все с какими-то дивными приключениями. Нынче они с Мари без конца разыгрывают роман с предлинным названием: «Прекрасная Астраханка, или Хижина на берегу Оки».

БОРОДИН

Теперь наше самое главное увлечение – домашний театр. Мое воображение воспламенилось: похищения, погони, роковые встречи и прочие немыслимые приключения. Здорово! Домашние изображают публику. Кресла занимают «согласно указанным в билетцах номерам». Словом, настоящий театр.

Ура! Масленичное гулянье! Едва ли не в каждом балагане есть «волшебник», «маг» или «чародей», все они представляют «чудеса белой магии». Не может быть на свете столько волшебников сразу! А собственно, что такое волшебство? Всякая обыденность таинственна. Отчего горит свеча? Как ее приготовляют? Отчего мыло мыльное? Только и успевай думать: отчего? отчего? отчего?.. На то книжки есть, чтобы искать ответы. «Тетушка» всем говорит: «Сашура обожает фокусы». Ах, ну при чем тут фокусы! Я делаю опыты.

ОТ АВТОРА

«Не поленитесь, любезные читатели, прочесть эту скучную страницу, прежде чем вы начнете производить самые опыты. Если вы хотите, чтобы ваши опыты удавались, то примите следующие необходимые предосторожности: после каждого опыта мыть пробирные стаканчики и в возможно скором времени. При этом пользуются палочкой, к концу которой привязан большой клочок ваты. Ступку и реактивную трубку должно вымыть и обтереть. Здесь мы раз и навсегда заметим, что удачи опытов можно ожидать только при строгом соблюдении чистоты сосудов и приборов…»

А мы, кроме того, еще заметим, что Бородин, во всех иных случаях не слишком склонный к «строгим соблюдениям», свято выполнял закон «чистоты сосудов и приборов» с самых своих первьк опытов. Он с жадностью читал все журналы для просвещения юношества, он узнавал жизнь и обычаи далеких стран и народов, читал о чудесах земли, неба и воды, изучал «Краткое понятие о химии» Владимира Федоровича Одоевского. Наконец* Александр овладел секретом «тысячи маленьких чудес для домашнего круга». В теплой комнате он окутывал ветки инеем, заставлял воду кипеть от холода, демонстрировал несгораемые нитки. Старые устричные раковины превращались в его руках в таинственные драгоценности: они начинали светиться радужным цветом. Дальше – больше. «Добывание подземного огня» – и в саду извергается крошечный Везувий. «Превращение металла» – и вот медные монетки получают серебристый вид. «Магический ландшафт» – удивительное зрелище, когда на бумаге то проявляются, то исчезают краски, изображая смену времен года. Впереди – заманчивые «опыты цветных огней».

БОРОДИН

На именины Мари у меня был задуман грандиозный спектакль с фокусами и фейерверком. Конечно, фейерверки продаются на Выборгской стороне. Мне уже хорошо знакома там «Лаборатория», с Воскресенского моста – прямо. Но покупные огни не идут ни в какое сравнение с тем, что можно приготовить дома. Так. Главный и любимый фейерверочный огонь, конечно, красный. Беру сорок частей азотнокислого стронция, серного порошка тринадцать частей, еще сурьма, угольный порошок. Ни в коем случае не толочь пестиком, смешать руками. Так. Зажигать на железном листе или кирпиче. Посмотрим дальше. Ух, сколько смесей! «Зеленый огонь», «малиновый», «синий», «белый», «желтый». Вот это будет роскошь! Только одними химическими веществами тут не обойтись. Пойду просить у «тетушки» лавандного масла, драгоценной амбры и обыкновенной муки.

Все получил с самым добродушным воркованьем.

МАРИ ГОТОВЦЕВА

Я думаю, что Александр – самый удивительный из всех мальчиков на свете. Во-первых, он очень добрый и никогда меня не дразнит. Во-вторых, ужасно умный и нисколько этим не кичится. А уж веселиться так, как он, думаю, редко кто умеет. Теперь, я вижу, идут какие-то таинственные приготовления к моим именинам. Я – вся любопытство, хоть и делаю вид, что ничего не замечаю… И вот этот день наступил. Саша ужасно волнуется. После вечернего чая он требует всех в сад. Как только гости выходят, раздается его громкая команда:

– Огненное торжество в честь Прекрасной Астраханки, именинницы Мари Готовцевой!.. Пли!

Как полководец в сражении, он взмахнул рукой, мальчишки-ассистенты кинулись поджигать веревочные жгутики. Что тут началось! Треск, вой, в воздух взвились картонные трубки, рассыпались искры белого огня… А в это время наш чародей колдует над большой жаровней с углями. Его движения быстры, он кидает щепотку то одного, то другого порошка, и разноцветные огни пробегают по краю жаровни. Как же уследить за всем сразу? Я, право, в растерянности. Какое великолепие! Саша, милый Саша…

БОРОДИН

Я волнуюсь. Румянец жжет щеки. Только бы ничего не перепутали мои ассистенты, только бы не вышло конфуза! Как блестят глаза у Мари, как хорошо она радуется.

Теперь зажжем цветные смеси в плошках. Вот так! Весь сад полыхает. Все кругом сверкает, трещит, шипит. Пока фейерверк догорает, я сочиняю себе восточный костюм. Поверх праздничной курточки накинут плащ со звездами, на голове – тюрбан. Полузакрыв глаза и пританцовывая, пою в такт что-то восточное. Мне приносят две алые розы. В маленьком фарфоровом тигле уже зажжена нужная смесь. Как должен говорить восточный принц? Прикладывая руку попеременно ко лбу и к сердцу? Да.

– Мадемуазель Мари, я желал бы подарить Вам белую розу, коей подобна Ваша красота. Но, увы…

Теперь я держу алые розы над курящимся тиглем.

– Увы, в моем саду растут лишь эти.

Пока я говорю, мои розы все больше и больше бледнеют. Зрители поражены. Мари от изумления даже рот приоткрыла. Цветы уже совсем белые! Лепет Мари:

– Ах, Александр…

В душе моей прыгают ликующие чертики, но я со всем возможным изяществом проделываю несколько восточных па и с низкими поклонами передаю имениннице белоснежную розу. Это еще не все! Спектакль продолжается. Вторая бледная роза летит в фаянсовый таз с водой. Что там подсыпано в воду, зрителям знать не положено. Бормочу заклинания, машу растопыренной пятерней, а самого так и подмывает расхохотаться. Спокойнее. Гости замерли в ожидании. Еще мгновение… Я извлекаю из воды цветок. Роза снова ярко-алая и будто только что срезана с куста. Под крики «браво» этот прекрасный розан я вручаю «тетушке».

АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНА

Господи, чего не вытерпишь ради науки. Химия Са-шурина расселилась по всему дому. Началось-то с каморки для опытов, а теперь, куда ни глянь, везде что-нибудь булькает, шипит да пыхтит, а то и полыхнет вдруг. Страсть как боюсь пожара! А уж запахи такие иногда по дому плавают, хоть святых вон выноси. Одно слово – наука есть жертва бесконечная. Да. А жаловаться мне грех. Другой бы настоящим недорослем сделался. Уж очень его балую. Ан нет. Входит в отроческий возраст – совсем серьезный, на двенадцатом году – совсем «как большой». И положиться на него всегда можно. Одна есть слабость, в одном ребенок: никогда перед сладостями не устоит. Сколько лежит в ящике, все понемножку перетаскает. Да и пусть, было бы на здоровье только. Уж больно много умственной работы себе задает. Хорошо хоть музыку да танцы не забывает.

ОТ АВТОРА

Попробуем, однако, представить себе, хоть в малой степени, какова же музыкальная атмосфера Петербурга во времена детства и отрочества нашего героя. Процветает итальянская оперная труппа. Русская опера существует гораздо скромнее; по сути, ее настоящая жизнь вся еще впереди. Отрада и утеха – волшебный петербургский балет. В доме расточительного богача Василия Васильевича Энгельгардта, на Невском проспекте у Казанского моста, роскошная зала. Здесь, в зале, вмещающей до трех тысяч человек, устраиваются публичные маскарады, балы, музыкальные вечера. Здесь звучит серьезная немецкая музыка, известная всей Европе. «Реквием» Моцарта, оратории Гайдна, симфонии Бетховена. На Михайловской площади построен торжественный белоколонный зал Дворянского собрания. Здесь будут выступать чуть ли не все знаменитости второй половины столетия. Здесь явится публике множество новинок отечественной музыки. Кроме того, в течение Великого Поста всегда происходят духовные концерты в Певческой капелле у Певческого моста, на Мойке. Не забудем и о Павловском вокзале. В Павловске построен нарядный павильон, где играет то «хор духовой музыки», то оркестр под управлением Гунгля. Гуляет, чтобы себя показать и на людей посмотреть, чинная публика, а между тем музыка оказывает свое благородное влияние на сию публику. Некоторые приезжают и вовсе только из-за музыки. Играют и Мендельсона, и модные пьесы Иоганна Штрауса (отца), и особенно любимый публикой «Вальс-фантазию» Глинки, и много, много еще другого, что ласкает слух истинного любителя.

Надлежит сказать и о домашнем музицировании, ведь это непременная принадлежность повседневного бытия. В каждом хоть сколько-нибудь имущем семействе на чем-нибудь играют, а уж поют непременно. Музыка живет повсюду, от самых скромных комнаток до великосветских гостиных и салонов. Здесь собираются по определенным дням. Славятся «понедельники» такого-то, «вторники» такого-то, «среды»… и так до конца недели. По понедельникам у князя Владимира Федоровича Одоевского собирается цвет литературного, художественного, музыкального круга. Это самые замечательные и громкие имена XIX столетия. А каков хозяин? Энциклопедическая ученость сочетается с редкой сердечной добротой, прямота души и примерная честность – с самой огненной фантазией. Прекрасное владение древними и новыми языками, знание родного русского – во всех тонкостях. Его ученый кабинет напоминает пещеру алхимика, головокружительные проекты и мечтания осуществляются им одним и более, кажется, никому не доступны. Превосходный литератор, автор фантастических повестей. Умнейший педагог, предлагающий свою систему нравственного воспитания. Наконец, незаурядный музыкант, страстный поклонник Себастьяна Баха (надо заметить, в то время порядком позабытого). Изобретатель и создатель невиданных музыкальных инструментов, одному из которых дает в честь Баха имя «Себастианон». В молодости – друг Михаила Глинки, а на склоне своих лет – заботливый опекун нового таланта, Петра Чайковского. Много добрых зерен посеял на ниве отечественного музыкального просвещения Владимир Федорович Одоевский, скольким талантам оказал помощь! Талантами Россия никогда не оскудевала. Однако настоящего, хорошо поставленного музыкального образования пока нет. Считается, что серьезно можно выучиться только за границей.

Окинув беглым взором общую картину, обратимся вновь к Александру Бородину. В доме все идет заведенным порядком – науки, музыка, танцы, дружба с кузиной Мари. Авдотья Константиновна чувствует, как порой не хватает Саше товарища в играх, науках и интересах. Однажды близкий к дому человек просит приютить сына его друзей. «Тетушка» несказанно рада такому случаю. Отец Миши Щиглева – так зовут мальчика – преподает математику в Александровском лицее. Семья живет в Царском Селе, а Мишу хотят отдать в петербургскую гимназию. На время подготовительных занятий он должен поселиться в доме Авдотьи Константиновны.

МИША ЩИГЛЕВ

Первая встреча с Александром происходит в Царском Селе. Взрослые пьют чай в гостиной. Отец, зная нашу обоюдную склонность к музыке, предлагает:

– Поиграйте-ка в четыре руки, так лучше познакомитесь.

Нас отправляют в залу, но мы не спешим к фортепьяно. Стоя у окна, с любопытством разглядываем друг друга. Этот тоненький, хрупкий Сашка с его бархатными глазами и девчоночьим румянцем страшно раздражает меня. Я хоть и моложе годом, но в свои двенадцать лет коренаст, крепок, привычен к дракам. Сейчас я этому маменькиному сыночку покажу! Подойдя вплотную, изо всех сил толкаю плечом. Саша не падает. Балансирует, как ловкий танцор, тут же дает мне тумака и в следующее мгновенье мы катаемся по полу, отчаянно вцепившись друг другу в волосы. На этом сугубо «мальчишечий» элемент наших отношений исчерпан. Очень скоро знакомство переходит в дружбу. Я поселяюсь в доме Авдотьи Константиновны, учусь вместе с Сашей по всем предметам. Но главная наша страсть – музыка. Что такое тетрадка с нотами? Для непосвященного – беспорядочная толпа черных точек и закорючек, прыгающая по линейкам. Для посвященного в этом беспорядке кипят живые чувства и царит стройная система. Мы имеем счастье быть «посвященными». Мы имеем счастье проникать в тайны музыки. И в первый же год совместного музицирования что только не играно в четыре руки! Бетховен, Гайдн, Моцарт, Мендельсон – все, что сумели достать.

Когда Александру пошел четырнадцатый год, он сочинил и записал свое первое большое произведение. Концерт для флейты с фортепьяно. Мы исполнили его в домашнем кругу и вызвали бурю восторгов.

Я уже учусь в гимназии, но все отпускные дни провожу у Авдотьи Константиновны. Мы с Сашей мечтаем об оркестре. Эту мечту трудно осуществить. Так ведь есть еще квартеты, квинтеты, трио! И мы храбро взялись осваивать новые инструменты. Я выбрал скрипку, мой друг – виолончель. Круг наших новых знакомых как-то сам собой составляется также из людей, приверженных музыке.

АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНА

Как же нам дальше-то быть? До сих пор жили хорошо, спокойно, Сашура учился дома. А нынче уж о другом думать пора. В возраст вошел, шестнадцать полных лет. Университет? Ох, боязно. Тамошняя молодежь, говорят, склонна к нарушению порядков, отличается грубостью нравов. А где еще естественные науки изучать? Люди знающие советуют подумать об академии Медико-хирургической. К будущей осени-то Саше как раз семнадцать сравняется, тогда и к экзаменам допустят. Да… не в годах у нас препятствие. Сословие его для такого учения не годится. Не возьмут никуда «вольноотпущенного дворового человека». Ну да об чем горевать? Хлопоты надобно затевать, да поскорее. Хлопот много, а уж выход один – купеческое звание откупить.

Справка из Тверской Казенной Палаты.

«Отделением Тверской Казенной Палаты 3 ноября 1849 года записан в Новоторжское 3-й гильдии купечество вольноотпущенный поручика князя Луки Степановича Гедианова дворовый человек Александр Порфириев Бородин. Записка эта состоялась вследствие просьбы Бородина и представленных при оной отпускного акта и метрического свидетельства, по которым означенный Александр Порфириев Бородин значится родившимся 31 октября 1833 года от дворового человека князя Гедианова Порфирия Ионова Бородина и законной жены его Татьяны Григорьевой».

ОТ АВТОРА

Как вы поняли, наш герой теперь числится купцом третьей гильдии и, принадлежа к купеческому сословию, имеет право на поступление в Императорскую Медико-хирургическую академию. (Экзамены на аттестат зрелости при Первой гимназии Бородин выдержал отлично весной 1850 года.) Из собственного дома на Глазовской улице Авдотья Константиновна со всеми чадами и домочадцами перебирается в наемную квартиру на Выборгской стороне. Столь решительные действия предприняты единственно для того, чтобы Александр не тратил даром время и силы на долгую дорогу, а жил бы в домашнем уюте поблизости от академии. Прежде чем посвятить несколько страниц «домашней хронике» ближайших лет, взглянем на общую картину жизни того же времени.

1848–1849 годы. Начавшись во Франции, революции гремят по всей Европе. Император Николай I готов забыть распри и разногласия, воссоединиться и с друзьями, и с недругами во имя сохранения порядка и самодержавия. Тем временем в Петербурге раскрыт «заговор идей». Казалось бы, весьма невинное занятие: молодежь собирается, чтобы спорить и пользоваться прекрасной библиотекой хозяина. Хозяин – недавний выпускник университета Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, переводчик в министерстве иностранных дел. Однако «пятницы» Петрашевского – вовсе не такие невинные сборища. До чего договорились! «Император Николай – зверь, изверг, мерзкий человек. Самый воздух России отравлен рабством и деспотизмом. Но деспотизм пусть погибнет навек».

Призрак ненавистных царю декабристов чудится в новых вольнодумцах. Приговор им самый жестокий – смертная казнь. И на том самом Семеновском плацу, где по временам так прекрасно играет духовая музыка, должно совершиться ужасное.

В последнюю минуту объявлена «высочайшая милость». Всем – долгая каторга. Среди петрашевцев – каторжанин Федор Достоевский, молодой литератор, еще недавно блистательно дебютировавший повестью «Бедные люди».