Текст книги "А. П. Бородин"

Автор книги: Елена Дулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Село Давыдове Владимирской губернии в двенадцати верстах от станции Боголюбове Московско-Нижегородской железной дороги. Здесь живет отец Александра Дианина, сельский священник. Три лета подряд Бородины отдыхали в Давыдове. Вместе с ними путешествовал огромный багаж, фортепьяно, конторка и три воспитанницы. Да, семья приемышей растет, и забот теперь втрое больше.

К АЛЕКСАНДРУ ДИАНИНУ

Село Давыдово, 12 августа 1878 года.

«…Я написал большую хоровую сцену и песню. От этой сцены заранее жду одобрительного гудения В. В. Стасова и безешки от М. П. Мусоргского. Она мне, впрочем, действительно очень удалась: и в музыкальном отношении, и – как полагаю – в сценическом. При хорошей игре она должна пойти очень бойко и живо…

Из области идеального – в область реального. Лизутка приедет в Питер 18-го в шестом часу вечера. Хотя она и великовозрастная, тем не менее надлежит принять ее из утробы Николаевской железной дороги… Лизутку только отнюдь не кладите в каминной: ибо там очень сыро, а Лизутка сама девица (увы! уже девица, не девочка!) сырая и легко может простудиться…»

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

В селе Давыдово, на задворках старого дома, существовал единственный в своем роде «зеленый кабинет». Посреди лужайки, под кронами огромных деревьев, стояла любимая конторка Бородина.

К НИКОЛАЮ АНДРЕЕВИЧУ РИМСКОМУ-КОРСАКОВУ

Село Давыдове, 4 августа 1879 года.

«Дорогой друг Николай Андреевич, не знаю, как и благодарить Вас за Ваши хлопоты о моем «Игоре»…

…Теперь я занимаюсь музыкой довольно правильно и без помехи. До сих пор сделал следующее: прежде всего дописал квартет, который у меня не был кончен; затем много сделал либретто… теперь работаю финал I действия, и тогда оно у меня совсем будет готово… Лето у нас подлейшее – хуже не видал: откуда бы ветер ни дул, непременно нанесет дожди и ненастье. Тем не менее я наслаждаюсь: хожу совсем мужиком, рубаха навыпуск, ситцевая, подпоясанная пояском, штаны в сапоги, сапоги, смазанные дегтем; словом – совсем мужик. Шляюсь по лесам. Просто. Свободно. Привольно…»

РИМСКИЙ-КОРСАКОВ

Известное дело: под лежачий камень вода не течет. Да только я уж устал воевать с Бородиным. Смешно сказать, ни одно собственное мое сочинение не дается мне таким трудом, как его «Игорь». На какие только хитрости не пускаюсь, чтобы ускорить работу! Нарочно объявил, что поставлю отрывки в концерты Бесплатной школы. Объявил заранее, чтобы Александр Порфирьевич успел оркестровать несколько номеров. И что же? Время подходит. Профессор наш, как всегда, занят выше головы. Все то же: Катины болезни, бессонные ночи, устройство воспитанниц, чужие хлопоты, конференции, лекции, Академия, Женские курсы, благотворительные концерты… Пристаешь, просишь, клянчишь, уже и сердишься:

– Александр Порфирьевич, написали Вы, наконец?

– Написал.

– Слава богу!

– …Голубчик мой, написал… десять прошений и пять рекомендательных писем.

– Да что за наказание такое, всякий Вашим временем пользуется как хочет! Ведь еще надобно половецкие пляски переложить.

– Переложил, простите-извините…

– Наконец-то!

– Переложил со стола на фортепьяно.

– Александр Порфирьевич, дорогой, шутить-то теперь некогда. Концерт на носу. Вещи стоят в программе. Хор разучивает, я работаю… У оркестра – ни одной партии, поймите!

– Миленький, душенька, хорошенький, не сердитесь. Не сердитесь, Николай Андреевич, ради всего святого. Я сам в отчаянье. Попал в привычное колесо, потерял счет времени. Что мы теперь будем делать?

Отправляемся ко мне. Сидим всю ночь. Спешно до-оркестровываем нужные номера. Покрываем листы жидким желатином. Развешиваем в моем кабинете, словно белье для просушки. Утром отправляем к переписчику. Надя варит нам крепчайший кофе. Порфирьич, веселый, бежит в детскую. Распевает с нашими малолетними чадами их любимое: «Дин-дин, вот пришел Боро-дин!..» И опять на целый день впрягается в свои научные дроги… Между тем все отрывки, которые мне удается вытащить на публику, имеют громадный успех. Вот уже не только наша Бесплатная школа, уже и Русская опера интересуется «Игорем». Исполнили в своем концерте буйную песню Галицкого. И там успех, вызывают автора. А «химикус» в это время делает доклад на съезде естествоиспытателей. Вот так-то.

ПИСЬМО БОРОДИНА. ИЗ ЧЕРНОВИКА

Февраль 1880 года.

«…Переменился ли я в других отношениях? – да; во многих, или, пожалуй, и нет, не во многих. Разумеется, неумолимое время, накладывающее свою тяжелую руку на все, наложило ее и на меня. Борода и усы седеют понемногу; жизненного опыта прибывает, а волос на голове убывает. Правда я, как человек живой по натуре и рассеянный к тому же, как-то не замечаю в себе перемены. Слава богу, здоров, бодр, впечатлителен и вынослив по-прежнему; могу и проплясать целую ночь, и проработать не разгибаясь целые сутки, и не обедать…»

ОТ АВТОРА

«Железный век» грохочет уже восемь десятилетий. «Железный век» по временам нависает черной грозовой тучей, но пока еще больше восхищает, чем пугает. Чудеса науки и техники овладевают воображением людей. Потрясают открытия неслыханных возможностей разума и тончайших нюансов психики. Сотни умов вновь и вновь пытаются разрешить загадку пути ко всеобщему равенству и счастью. И может быть, как никогда прежде, важен теперь для человечества мудрый взгляд в глубины души.

«…Позвольте, представьте, что вы сами возводите здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой. И вот представьте себе тоже, что для этого необходимо и неминуемо надо замучить всего только лишь одно человеческое существо… И вот только его надо опозорить, обесчестить и замучить, и на слезах этого обесчещенного старика возвести ваше здание! Согласитесь ли вы быть архитектором такого здания на этом условии? Вот вопрос. И можете ли вы допустить хоть на минуту идею, что люди, для которых выстроили это здание, согласились бы сами принять от вас такое счастье, если в фундаменте его заложено страдание, положим, хоть и ничтожного существа, но безжалостно и несправедливо замученного, и, приняв это счастье, остаться навеки счастливым?..»

В благоговейной тишине звучат эти слова. Всеобщее внимание поражено и страстным чтением, и всем строем мысли. Речь Достоевского на Пушкинских торжествах. На первых всенародных торжествах во имя Художника. Все начинается с открытия памятника. Средства для этого собирались народом, собирались много лет. Дело, прежде неслыханное! А сами Пушкинские торжества волнуют публику в течение. долгого времени. На вечерах играют увертюры к «Руслану и Людмиле» Глинки, к «Русалке» Даргомыжского. Звучат речи Тургенева, Достоевского, Аксакова, Григоровича, Островского. Поэты читают Пушкина и в память о нем – свои стихи. Но сначала России явлен первый памятник Поэту. 6 июня 1880 года на Тверском бульваре встал бронзовый Пушкин. Прекрасный образ, в долгих мучениях, исканиях, борениях созданный скульптором Опекушиным. С этого момента начинается праздник, длящийся несколько дней. Небывалый праздник, о котором пишут все газеты и журналы.

«…С девяти часов утра густые толпы народа и многочисленные экипажи стали стекаться к площади Страстного монастыря. Более счастливые смертные, обладающие входными билетами на площадь, занимали места… Около самого памятника колыхались многочисленные разноцветные значки и знамена… Вокруг площадки на шестах поставлены были белые щиты, на которых золотом вытеснены были названия произведений великого поэта. Тверской бульвар был украшен гирляндами живой зелени, перекинутой над дорожками; четыре громадные, очень изящные газовые канделябры окружали памятник; сзади виднелись восемь яблочковских электрических фонарей… На крышах и в окнах соседних домов группировалась тесная масса зрителей… В 20 минут первого… по знаку платком, данному губернатором, спала пелена, покрывавшая памятник, и задумчивый облик поэта был приветствован громким, продолжительным «ура» тысячи уст!..»

Среди почетных гостей праздника – дети Пушкина. «Задумчивый образ поэта» предстал внимательному взору его старшего сына Александра. Возможно, любезный мой читатель отметил не столь уж значительное, но по-своему трогательное совпадение: и старший сын поэта, и наш герой родились в один год, в одном городе, названы одним и тем же именем. В год поэтических торжеств и Александру Александровичу Пушкину и Александру Порфирьевичу Бородину исполняется 47 лет. Младенчество их относится ко времени, которое называют «Пушкинская эпоха»; зрелый возраст переносит как будто в другое тысячелетие, настолько изменился мир…

1880 год станет для Бородина временем весьма значительных музыкальных событий. Весной с его Первой симфонией познакомятся в Германии. В декабре в Москве, впервые в присутствии автора, прозвучит Вторая симфония. Его ожидает настоящий и полный успех. Но не станем забегать вперед. Вернемся к началу года.

БОРОДИН

Мудрено быть сразу и Глинкой, и чиновником, и ученым, и художником, и благотворителем, и еще папашей трех приемных дочек, и лекарем, и больным. Не сделаться ли уж только последним? Ей-богу, тогда и начинается дельная работа, когда свалишься с гриппом или обезножешь окончательно. Но теперь залеживаться некогда. Крутые иремена. Все никак не мог понять, в чем дело? Ну конечно, бывало, что и раньше у меня студиозы шинель одалживали. Те, у кого уж совсем один ветер в карманах. Но при самой крайности, раз-другой в месяц. А тут каждый день повадились. И все одни и те же. И очень как-то таинственно. Наконец дело разъяснилось. Все они ходят по очереди в полицейские участки – товарищей навещают. Значит, опять похватали «политических» на студенческих сходках. Надо мне подниматься. Экое безобразие! Знаю я этих «политических» – одно ребячество. Тот «Колокол» Герцена у газетчиков спрашивал, другой рассуждал про республики, третий осуждал самодержавие… Все это детские разговоры да заблуждения. Надо облачаться в генеральский мундир и ехать выручать. Пусть они там, в канцеляриях, проникнутся мыслью: для Академии – прежде всего наука. Уж я им постараюсь вдолбить, что революции науке не показаны!

Чтоб вам пусто было, «превосходительства» да «сиятельства»! Пятый час гоняю по Питеру на извозчике. Не только нос, бороду уже отморозил. Каждый старается отговориться да как-нибудь отвертеться, только бы дела не решать. Каждый хочет изобразить «арестанта» непременно злодеем. Да я сам знаю, что многие головы горячие. И уж верно, не одни ребяческие разговоры вели. Так неужели за это их теперь бросить в тюрьму? Это уж пусть будет участь одних мерзавцев, воров да негодяев. А молодость бунтующая сама с собой разберется. Нет уж, простите-извините… всех буду выручать, до последнего. Отцу все дети дороги, а науке все головы нужны.

ЕКАТЕРИНА СЕРГЕЕВНА

Не знаю, что и думать. Куда бежать? Кого посылать? Александр уехал в восьмом часу. Сейчас полночь. Пурга, темень, фонари еле мигают. Ветер воет с такой тоской… Господи, может быть, и профессора уже в кутузку определили? Полно, что за глупости. Тогда что же? Конечно, разбойники. Да. Теперь по ночам грабят, мне говорили. А у нас тут на Выборгской пустыня, Нева рядом… Александрушка с Лизуткой, слышу, разговаривают в столовой. Пойду к ним. Лампа горит, самовар закипает… Идет кто-то?

Молодежь заходила, спрашивают, нет ли известий. То-то, что нет, нет и нет. Второй час уже. К окошку подходить и то страшно. Какие-то тени мечутся, а ветер еще пуще воет.

Ну, наконец, наконец-то! Голубчик, Сашенька, живой, невредимый! Снегу-то на нем, снегу!

– Александрушка, Лиза, скорее чаю, рому, глинтвейну горячего. А то как бы родимый наш не рухнул!

Весь до последней косточки промерз, наездился, намаялся. Всех выручил. Вон как блаженствует теперь над чашкой чаю. Майчик мой смешной, драгоценный. Век Майчиком останется. Ведь что придумал: одного кота вместо боа на шею себе повесил, другого на коленях вместо муфты держит – греется!

– Сашенька, еще-то чаю налить тебе? «– А сколько уж я выпил, Зозо?

– Да я и со счету сбилась.

– Ну тогда, пожалуй, довольно будет.

Отогрелся, разморился, совсем засыпает, прямо за столом…

ОТ АВТОРА

Весна 1880 года в Баден-Бадене. Здесь проходит ежегодный праздник «Всеобщего немецкого музыкального союза». В одном из концертов, 8 мая, с огромным успехом исполняется Первая симфония Бородина. В Россию летят поздравительные письма и хвалебные рецензии. Немецкие музыканты высказываются с большим уважением и восхищением. Бородин смущен, доволен, несколько растерян. На такой успех он даже и не рассчитывал.

БОРОДИН

Отчего именно теперь особенно трогательно и дорого такое признание? Может быть, оттого, что это счастливая музыка счастливых времен – лучших времен нашего кружка. Все было тогда у нас – молодые надежды, огонь, силы физические и нравственные. Была твердая опора, безграничная вера.

Балакирев… восприемник моего первого детища. Неужели его не обрадует такой успех? Не может быть. Напишу ему теперь же. Непременно. Знаю, что ему будет приятно.

Признаться, никак не ожидал такого эффекта от своей эпистолы. Балакирев явился безо всякого предупреждения. Милий, который лет девять уж не бывал у нас, беседует, будто мы расстались вчера. Милий, который живет теперь по часам, засиживается до полуночи. Куда подевался желчный, подозрительный скептик? Весь вечер он – веселый, радостный, теплый. То и дело подбегает к фортепьяно. Переворошил кучу нот, усадил с собой Катю играть в четыре руки. Чудеса, да и только. Повеяло прежними хорошими воспоминаниями. Чувствую душевную размягченность, совсем раскис… Тут еще есть причина. Кажется, скоро образуется небольшой птичий двор из Чижа и Куропатки. Да-с, благословили мы с Катей наших детей. Теперь у нас в доме свои жених и невеста.

Похоже, близко уже к свадьбе. Многие вам лета, Александр Павлыч с Лизаветой Григорьевной. Радуюсь ли за них? Всякий брак есть испытание трудное. Во всякой семейной жизни шипов гораздо больше, чем роз. Однако уповаю в будущем на Лизуткину кроткость, на Александрушкин разум. Сейчас-то им не до разума. Сладостная у них пора, пора беззаветного увлечения. Зачем своими рассуждениями да рефлексиями отравлять им первую радость. Все изменится в свое время. Ничего вечного нет. Молодая любовь уйдет. Дай-то бог, чтобы образовались хорошая привычка, нежность, участие. Тяжко одно – холодное прозрение, пустая душа, равнодушная жизнь вместе. Нет, я в наших детей крепко верю. Будут они счастливы. А мы с Катей еще внукам порадуемся.

Теперь главная моя забота – устроить «Шашу». Уж больно хочется его в Академии оставить. Вот и хлопочешь о мало-мальски приличном жалованье. Однако туго мы опять живем. Курсами командует Николаевский госпиталь, и командует безо всякого порядка. Опять сделали подлость: объявили профессорам, что жалованья до января платить не будут. Крутись как хочешь. И лаборатория без средств осталась. Так что страдайте за науку, господин химический профессор, выкладывайте на лабораторию свой последний бедный лепт. Не могу я этого понять – сколько уже пользы принесли наши слушательницы, сколько страданий облегчили, какие беды своими руками отвели. А Курсы все на положении просителя в богатой прихожей. У правительства миллионы во тьму уплывают, зато на самое святое дело впору хоть побираться.

ОТ АВТОРА

Перелистав газету «Новое время» от 14 ноября 1880 года, в разделе «Хроника» найдем такое любопытное сообщение:

«…В среду, 12 ноября, в зале Кононова состоялся «семейный вечер» в пользу слушательниц Женских врачебных курсов. Вечер этот лишен был обычного характера «студенческих балов» и в то же время совсем не походил на заурядные увеселения столичных клубов. Непритязательность и простота костюмов придавали ему «семейный характер»… В состав вокальной части вечера входило исполнение хора курсисток и студентов. Хор этот пел четыре раза. Профессор Бородин, дирижировавший хором, вызывался на эстраду шесть или семь раз кряду и каждый раз вознаграждался шумными одобрениями и приветствиями… Танцы продолжались часов до трех пополуночи. Вообще же надо сказать, что вечер прошел оживленно и, говорят, сбор с него в пользу Курсов превзошел самые смелые ожидания».

Это отзыв о благотворительной деятельности профессора химии. А очень скоро в другой газете появится статья о новой работе Бородина-композитора.

Газета «Голос», 14 января 1881 года:

«…Бородин – один из наших самых талантливых композиторов. Пишет он легко и свободно. Если при этом он пишет мало, причиной тому его серьезные служебные занятия, оставляющие ему лишь редкие часы досуга. Он богат темами, нередко широкими и певучими, всегда свежими и красивыми… При крупных достоинствах и малочисленности его произведений понятен интерес, который возбуждает каждое новое его сочинение, а следовательно, и струнный квартет, о котором идет речь… Стиль этого квартета совершенно «квартетный», а это не часто встречается… каждый инструмент играет видную и самостоятельную роль; написан он довольно трудно, но звучно. В нем же Бородин проявляет поразительную композиторскую технику… Таково новое произведение, которым обогатилась наша камерная музыка, произведение видное и очень талантливое…»

Стихотворение, поднесенное Екатерине Сергеевне Бородиной ко дню ее рождения вместе с подарками.

В день светлый Вашего рожденья У Ваших ног – и поздравленья, И пожелания, и приношения Почтительнейше приношу И снисходительно принять прошу.

3 января 1881 года.

Эти шутливые строки Бородин написал в канун совсем нешуточных событий. Александр Порфирьевич часто повторял то в шутку, то всерьез, то в утешенье фразу из «Руслана и Людмилы»: «За благом вслед идут печали, // Печаль же радости залог…»

Наступил март месяц 1881 года, месяц многих печалей.

1 марта 1881 года – убийство Александра II народовольцами. Исполнительный комитет организации «Народная воля» требует пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни. В ответ – террор, аресты, казни революционеров.

20 апреля – манифест о незыблемости самодержавия.

На русском престоле – Александр III. Волнения в стране продолжаются. Дабы пресечь брожение умов повсеместно и во всех сословиях, готовится «Положение о мерах к охранению государственной безопасности и общественного спокойствия». Ждут только подходящего момента для утверждения.

Таков ход событий и дел государственных. А независимо от них свершается повседневное течение жизни.

Газета «Голос», 20 марта 1881 года.

«По желанию многих друзей и почитателей покойного М. П. Мусоргского считаем долгом публично заявить следующее. Покойный М. П. Мусоргский, заболевший последнею своею болезнью, был помещен по ходатайству друзей в Николаевский военный госпиталь благодаря обязательной готовности главного врача Н. А. Вильчковского. М. П. Мусоргский находился в госпитале целый месяц и в продолжение этого времени бесконечно много обязан заботам и теплому участию доктора Л. Б. Бертенсона. Сестры милосердия Николаевского госпиталя выказали неустанную заботливость и сердечное сострадание, которое выше всяких похвал. Глубоко признательные за такое проявление сердечности и участия к больному, считаем обязанностью от лица друзей и почитателей покойного выразить публично искреннейшую благодарность администрации госпиталя, доктору Л. Б. Бертенсону и сестрам милосердия. А. Бородин, Ц. Кюи, Н. Римский-Корсаков».

РИМСКИЙ-КОРСАКОВ

Теперь глупо задавать самому себе вопросы: как? почему? Когда не доглядели, когда пустили эту ладью в плавание без руля и без ветрил? Деликатничали. Иногда дружеская деликатность вредна. Все видели, что Модест идет ко дну. Стасов говорил прямо: «Мусорянин кончит белой горячкой. Он окружен мерзавцами и пьяницами». Да, треклятый трактирный «клуб» затягивает, губит. Отчего теперь только мы вполне прозрели его одиночество? Без своего угла, без родных, близких. Вечная жажда сделаться необходимым, «своим», отогреться в чужом домашнем уюте. И кто только не пользовался его слабостью! Довели до нищеты, до безумия. Может быть, лишь в этот последний месяц он не был так одинок. Собирались около него все наши, и моя Надя, и сестра ее. Бородин едва ли не каждый день наведывался в госпиталь. И Модест по временам очень оживал, беседовал так хорошо. Вдруг – уходил в безумный бред. И опять возвращался к жизни. Седой, ослабевший старик… Старик, которому едва за сорок!

Разобрали его бумаги. Один листок поразил мое воображение. Пустые нотные строчки. И в этой пустоте: «Ни слава, ни званье, ни доблесть, ни сила – ничто не спасет: судьба так велела! М. Мусоргский». Из «Хованщины» это. Как будто эпитафия самому себе. Да, ни успех «Бориса» не спас, ни рождение «Хованщины» не помогло, ни «Сорочинская ярмарка» беды не отвела.

Рукописи его сейчас у меня, все. Надо работать. Приводить в порядок, оркестровать, собирать кусочки да обрывочки. Найти издателя. Выпустить в свет. Это будет ему лучший памятник. Теперь мне по временам следует забывать о себе и становиться не Николаем Андреевичем, а Модестом Петровичем…

ОТ АВТОРА

При поверхностном знакомстве Римский-Корсаков кажется суховатым, педантичным. Друзьям дано знать совсем другого человека: нежный лирик, влюбленный в природу; острослов; благородное и горячее сердце. Не раз ему приходилось ради общего музыкального дела забывать о себе и становиться «не Николаем Андреевичем». С уходом Балакирева из Бесплатной музыкальной школы именно Римский-Корсаков принял на себя все труды и заботы. Несколько лет он оставался во главе школы, до тех пор, пока того требовали обстоятельства.

Газета «Голос», 6 января 1882 года. Музыкальные заметки Цезаря Кюи.

«Имя Балакирева – одно из популярнейших в нашем музыкальном мире. Его публичная деятельность началась двадцать лет назад, была кратковременна, но блестяща… Страстный приверженец музыки современной, и особенно музыки русской, он проводил ее с несокрушимым постоянством. Благодаря Балакиреву публике сделались известны имена наших композиторов Рим-ского-Корсакова, Мусоргского, Бородина; под его управлением были исполнены многие их произведения… Еще надо добавить, что сверх сочинений, очень талантливых, но малочисленных, он издал сборник русских народных песен, который до сих пор остается лучшим сборником. В 1872 году, как было сказано, он оставил свою публичную деятельность… Можно было подумать, что публичная деятельность Балакирева прекратилась навсегда. К счастью, это предположение не оправдалось. С нынешнего сезона Балакирев вновь является дирижером Бесплатной школы и для начала исполнит целиком капитальное произведение Берлиоза «Те Деум»…»

БОРОДИН

Какая у нас нынче горькая отрада – «Борис Годунов» возобновлен Мариинским театром, да когда уже нет на свете автора. Вся наша музыкальная братия отправилась в театр. И Катюша со мною была. Слава богу, она бодра и благополучна.

Начался спектакль. И вот, в ложе под номером двадцать четыре, во втором ярусе с левой стороны, разыгрывается невидимая миру душевная драма. Нет, незачем прикрываться жалкой иронией. Дело куда как серьезно. Едва дрогнули звуки, спазм схватил горло. Тысячу раз знакомая музыка. Слышу, вижу нынче все как будто впервые. Во всем для меня какая-то новая сила, страсть. Мощь, достойная шекспировской трагедии. В душе ликую, и ужасаюсь, и плачу от восторга. И уже ничего не могу сказать Модесту^..

Боже милосердный, как летит время в этом водовороте, в этой толчее! Жизнь наша несется, словно поезд на всех парах. И года мелькают, мелькают, точно телеграфные столбы мимо поезда. Куда бежит время? Ради чего? Зима промелькнула так, что и не заметил. Бедный мой «Игорь» затерялся в куче казенных бумаг, деловых записок, бесконечных прошений. Никто, ни одно ведомство не хочет взять Курсы под свое крыло. Я верчусь ужом, ношусь как угорелый, пишу челобитные, взываю к благородству… и так до бесконечности. Словно безумный отец пытаюсь спасти любимое детище. Да сил, боюсь, недостанет. Занят постоянно собиранием денег, чтобы выручить Курсы. Хлопоты бесконечные, а положение кассы хуже, чем когда-либо. Сочувствующих много. Жертвователей куда меньше. Вот и первое поражение нанесено. На будущий год уже приема не будет. А ежели нас еще из госпиталя на улицу выгонят, так вовсе пропадем.

Однако как ни велики ухабы, а все скачет телега жизни, все не разваливается. Что ж, бывают и радостные остановки. Крестил первенца в нашем «птичнике». У Павлыча и Лизы появился на свет мужичок Борька. Очень забавно, что мы с Катей словно всамделишные старички, имеем теперь «внука». Вот ведь как…

ОТ АВТОРА

16 сентября 1882 года, в день ангела Людмилы Ивановны Шестаковой, Бородин принес ей свою большую фотографию. На полях разбросаны нотные строчки из разных его сочинений. Внизу красивая надпись:

«Дорогой всему нашему музыкальному кружку, горячо любимой и уважаемой Людмиле Ивановне Шестаковой, на память от искренне преданного ей автора неоканчиваемой оперы «Князь Игорь» – А. Бородин».

Когда-то Стасов назвал Мусоргского и Бородина «львиная пара», подразумевая величавую мощь их музыки. Упоминая Вторую симфонию Бородина, он неизменно прибавляет: «Богатырская!» И в «неоканчиваемой» опере друзья ждут от «химикуса» поистине богатырских свершений. Все чаще и чаще в концертах звучат отдельные отрывки из «Игоря». По шуточному замечанию Цезаря Кюи, «Русское музыкальное общество проявляет теперь иногда постыдную слабость: оно не отказывается исполнять предлагаемые ему сочинения «шайки разбойников»!» Слова эти красноречиво подтверждает вот такая, например, афиша:

«Императорское Русское музыкальное общество.

Московское отделение.

Промышленно-художественная выставка 1882 года.

В воскресенье, 15-го августа, имеет быть Седьмой симфонический концерт под управлением Н. А. Римско-го-Корсакова.

Начало в 2 часа дня».

И дальше – подробнейшая программа. В этом концерте прозвучали сочинения Глинки, Антона Рубинштейна, Цезаря Кюи. Впервые в Москве исполнена музыкальная картина Бородина «В Средней Азии». Также впервые – ария Кончака из оперы «Князь Игорь».

РИМСКИЙ-КОРСАКОВ

Меня несказанно радуют музыкальные победы нашего «химикуса». Обе симфонии теперь уже хорошо известны. Их играют часто и с неизменным успехом. Романсы его весьма, весьма любимы. Наконец и новый квартет явился. Тут уж, конечно, не обошлось без влияния Катерины Сергеевны. Слава ей и благодарность. А я всеми правдами и неправдами добиваюсь продолжения «Игоря». Готов пойти к автору хоть в секретари, хоть в переписчики. Какой красоты музыка получается! Только одно обидно, что это море наполняется по капле. Все наши восторги и уговоры мало помогают. Слишком много чужих забот на плечах Александра Порфирьевича. Одни благотворительные концерты чего стоят. Сколько отнимают сил, времени. Право, только Бородин при его обаянии и бесконечном терпении может сварить музыкальную кашу с эдаким любительским оркестром. У него там все играют: академические студенты, богатые меценаты, бедные врачи, юные консерваторцы. И отлично получается.

Все мы уже стареемся, ходим в «мэтрах». Со многим смирились, ко многому смягчились. Вечный спор с москвичами поутих. Радуемся наездам Чайковского. В высшей степени приятное общение. Мне кажется, он свободнее нас в своих музыкальных пристрастиях. Оттого ему бывает и проще, и легче.

Осколки нашего кружка спаяны теперь молодыми силами. Прекрасная, даровитая молодежь. Вот Саша Глазунов, наш любимец. Стасов так просто заходится от восторга. И то сказать, ведь совсем мальчонка. Вроде меня, когда я еще в гардемаринах был. А нынче Балакирев уж продирижировал Сашиной первой симфонией. Публика потребовала автора да так и оторопела, увидав на нем гимназический мундир. Верно, у этого юного Самсона впереди много подвигов. А для подвигов нужно значительное поле деятельности. Поддержка нужна, возможность писать музыку, издавать, исполнять ее. Тут нашему молодняку сильно повезло. У них сразу с первых шагов есть покровитель. Явился на музыкальном горизонте человек богатый, образованный, умный и щедрый – Митрофан Петрович Беляев. Страстно увлечен русской музыкой. Кажется, все сделает, чтобы она только звучала, звучала и звучала.

ОТ АВТОРА

Митрофан Петрович Беляев опекает молодежь, с величайшим почтением и любовью относится к старшим «балакиревцам». Он организует концерты, в которых звучат их новые сочинения. Атмосфера и публика здесь напоминают времена расцвета Бесплатной школы. В зале тот же энтузиазм, восторженный прием, вызовы авторов и… довольно много пустых кресел. Беляеву еще предстоит выполнить роль «завоевателя публики». Но дело поставлено с размахом. В Лейпциге Митрофан Петрович организовал издательскую фирму и первым делом нагрянул к. Бородину и Римскому-Корсакову: фирма готова выпустить в свет партитуры и клавиры их сочинений. В том же Лейпциге 4 мая 1883 года назначена к исполнению Первая симфония Бородина. Немного позже она прозвучит и в Бельгии. По просьбе Листа Александр Порфирьевич отправляет ему партитуру и оркестровые голоса симфонической картины «В Средней Азии». Надо заметить, что Лист с первого знакомства очарован этой пьесой. Они с Бородиным шутливо называют ее между собой «Верблюды». Автор испрашивает разрешения посвятить «Верблюдов» маэстро. Конечно, следует восторженное и растроганное согласие. По инициативе Листа симфоническая картина «В Средней Азии» впервые исполнена в Германии, в Йене, 10 декабря 1883 года. И вскоре Бородин получает афишу, на которой рукой маэстро начертаны слова приветствия и поздравления.

ЕКАТЕРИНА СЕРГЕЕВНА

Как ни сержусь на Сашуру за какие-нибудь мелочи, а все выходит, что в радикальных вопросах он всегда прав. И мою вечную дрожь да суету никому другому не удается так унять. Кажется, уж как я взялась его воспитывать в молодые наши годы… ан глядь, давно сама от него выговоры получаю. И всегда поделом. Надо иметь его золотое сердце, чтобы из укора или наставления всегда выходило одно утешение. Вот и в нынешнее безалаберное лето в Питере сумел, душенька, как-то меня утешить, и от болезней отвлечь, и на прогулки возить. Правду надо сказать, много хлопочет и заботится о нас Анка. Сколько лет прошло, как Саша все сумел сделать: ее «в дочки» повернуть, а мое горячее воображение укротить. И такой она верный нашему дому человек, просто на редкость. Иногда судьба разводит надолго, потом опять сходимся. То в Москве, то в Петербурге, то где-нибудь на даче. Всегда, всегда хлопочет о нас. А не сказать, чтобы стала счастливее. Сынок у нее слабенький, средств особенных нет, с имением сложности, да и сама здоровья не крепкого. Обещает вышить для Саши две подушки турецким шитьем. Потому что теперь у Сашуры совершенно детское упоение «мечтой». Даже по ночам от восторга просыпается. А мечта его – сделать себе «восточный кабинет». При том без особых расходов. Если все получится, будет красота удивительная. Носится по базарам, разыскивает старые ковры и ткани, мастерит подушки и валики. Уверяет, что теперь в Париже большая мода на все линялое, так что старые ковры и есть самый шик. Словом, развлечения хватит на всю зиму. Хорошо, хоть немного отвлекся от тревог и волнений.