Текст книги "Мания расследования"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18

Сашка посадил меня в вагон и помахал рукой с перрона, когда поезд тронулся. Стало грустно, как всегда, куда бы я ни уезжала. Вспомнив, когда в последний раз я ездила в командировку, я удивилась, как давно это было. Поезда стали гораздо комфортабельнее, и я удобно устроилась на своей нижней полке, но очень долго не могла заснуть, невесело думая про то, что я, наверное, действительно старею, мне уже не хочется никуда ездить, хочется ночевать дома. Раньше любая командировка была мне в радость, я прыгала в поезд или в самолет и уверенно неслась навстречу приключениям. Меня не путали ночевки в вокзальных залах ожидания, отсутствие в гостиницах горячей воды, шумные и грязные средства передвижения, необходимость таскаться по чужим городам с тяжеленной поклажей из томов уголовного дела. Помню, как мы с операми добирались до воюющей Армении в декабре 1991 года – спали на третьих, багажных, полках, без всяких матрасов и постельного белья, и счастьем мне казалось чужое одеяло, на эту полку постеленное, да и прихваченная из дома холодная картошка, которую мы жевали третьи сутки, абсолютно спокойно воспринималась. А теперь мне уже не в радость нижняя полка, теплое уютное купе, вежливые проводники и фирменная коробочка с едой на завтрак. Может, и правда, уволиться? Стать адвокатом, зарабатывать деньги, жить в свое удовольствие?

Мне мешал стук колес, легкий сквознячок из окна, дыхание соседей по купе и собственные мысли; заснула я под утро, проснулась в семь, за полтора часа до прибытия поезда, чтобы спокойно умыться, пока все спят, и вернувшись в купе причесанная и накрашенная, тихонько, чтобы не разбудить попутчиков, села к окну. И поняла, что рада своей командировке, что буду бороться до конца, и что нас с Лешкой, шефа, Кораблева и всех нормальных людей голыми руками не возьмешь. Все у нас получится.

В Москве было значительно теплее, чем у нас, и у меня сразу промокли сапоги. Экспертно-криминалистический центр начинал работу в девять. Я неторопясь прошвырнулась по вокзальным киоскам, села в метро, доехала до улицы 1905 года, вышла, перешла дорогу, дождалась автобуса и в начале десятого была на улице Расплетина.

Эксперт уже ждал меня, обе пули в конвертиках были приготовлены для выдачи, но после моего вопроса, уверен ли он, что обе пули выпущены из одного оружия, любезный мужчина распаковал конверты, вытащил пули и положил под микроскоп.

– Видите? – уступив мне место у окуляра, спрашивал он. – Вот следы полей нарезов, вот характерные особенности, сомнений нет.

– Скажите, пожалуйста, а можно определить по пуле, с какого расстояния был выстрел? – поинтересовалась я, все еще на что-то надеясь.

– Вряд ли.

– Может быть, от дистанции выстрела зависит характер деформации пули? – не отставала я.

– Характер деформации пули зависит от преграды, с которой пуля встречается. Как я понимаю, одна из ваших пуль со значительного расстояния поразила жертву в голову?

– Получается, что так.

– Но они обе, смотрите, деформированы не очень сильно, более или менее сохранили форму. А вот если вы в упор, то есть с близкого расстояния, выстрелите в металлический бронежилет, то пуля мало того, что превратится в блин – так сплющится. Она еще и раскроется наподобие цветка, фрагментируется на шесть лепестков.

– А вот можно по внешнему виду пули сказать, что она была выпущена с расстояния в восемьдесят метров и попала в голову человека?

– Н-не думаю, – ответил эксперт. – Вы эту пулю имеете в виду?

Он показал на пулю, которая была промаркирована как вещественное доказательство по факту убийства Нагорной М.И.

– Да.

– Знаете что? – сказал он после паузы. – Есть один замечательный дядька, который может вам ответить на ваши вопросы. Если хотите, я составлю вам протекцию.

– Хочу, – сказала я с энтузиазмом.

И эксперт, сняв трубку, договорился с каким-то Виктором Викторовичем об аудиенции. После чего запаковал мне пули, рассказал, как добираться до госпиталя имени Бурденко, где располагается военная экспертная лаборатория, и как там найти Виктора Викторовича.

– А кто он такой? – догадалась спросить я.

– Главный эксперт Министерства обороны.

– И вы с ним так запросто? – изумилась я. – Вы звоните, и я приезжаю? Без доклада и предварительных согласований? А меня пустят?

– Когда вы с ним познакомитесь, – напутствовал меня мой собеседник, – вы сами к нему будете запросто ездить, ходить и звонить. Вы на него так западете, что больше никуда уже обращаться не будете. Кому ж, как не военным медикам, разбираться в огнестрельном оружии?

До госпиталя Бурденко я добралась сравнительно быстро. Путь к главному военному эксперту лежал через морг, что я сочла добрым предзнаменованием – в моей жизни много хорошего было связано с судебно-медицинским моргом и его сотрудниками.

Найдя приемную, я заглянула туда, представилась миловидной молодой женщине в белом халате, под которым виднелись офицерская рубашка и китель, и она кивнула на дверь кабинета начальника:

– Вас ждут.

Я вошла в кабинет, хоть и заваленный бумагами, но опрятный по-военному, и из-за стола мне навстречу поднялся совершенно невероятный мужчина двухметрового роста, с наголо обритой крупной головой, рельефной и породистой, будто вышедшей из рук талантливого скульптора. На нем была полковничья военно-морская форма, удивительно ему шедшая. Он вышел ко мне, поцеловал руку, помог снять и повесить в шкаф куртку, усадил в красный угол, распорядился подать чаю с плюшками, сообщил, что он тоже из Питера, работал там в Военно-медицинской академии, куда я неоднократно назначала экспертизы, и мы оба сошлись на том, что есть некая странность судьбы в том, что мы до сих пор не встречались.

Через пять минут, когда мы за чаем склонились над пулями, выложенными из конвертиков на чистые листы бумаги, мне стало казаться, что мы встречались много раз и вообще знакомы всю жизнь.

В ответ на мой вопрос, можно ли, посмотрев на пулю, сказать, что она была выстрелена с такого-то расстояния в такую-то преграду, Виктор Викторович прочел мне маленькую, но, доходчивую лекцию.

– Когда пуля, выпущенная из оружия, встречается с плоской костью черепа, головная часть пули начинает плющиться в продольном направлении, и пуля деформируется таким образом, что от прежнего облика остается хвост и такая фибовидная хрень, шляпка. И на хвостовых отделах пули остаются следы от полей нарезов, по которым можно идентифицировать оружие.

– А при встрече с другой преградой?

– А какая вас интересует? Забор, дверной косяк, бронежилет, подушка? Насколько я понял, вы считаете, что одна из ваших пуль попала жертве в голову?

– Нуда.

– Так вот: эта пуля, – он взял крупными, но деликатными докторскими пальцами пулю, на которой была этикетка с надписью «М. И. Нагорная», – никому в голову не попадала. Она была выпущена в мягкую преграду, например в пуховую подушку. Видите, она чуть сплющена, но без всякой грибовидной деформации. Через кость она не проходила.

– А что, можно определить, проходила ли пуля через кость?

– Я могу. А кто еще может, не знаю. Дело в том, что на пуле в результате взаимодействия с костью появляются специфические следы, причем от разных костей – разные следы. След от прохождения через черепную кость – один, через ребро – другой.

Он посмотрел на меня, проверяя, дошла ли до меня эта простая истина. Я слушала, затаив дыхание. Он убедился, что смысл я улавливаю, и продолжил:

– Из чего, вы сказали, стреляли в голову?

– Из «Марголина».

– С расстояния восемьдесят метров? Не смешите меня. Будете экспертизу назначать?

– Вам?

– Конечно. А зачем же вы приехали? Чайку попить?

– А компьютер и УПК дадите?

Он посадил меня за свой компьютер, выдал мне комментированный Уголовно-процессуальный кодекс с дарственной надписью одного из авторов комментария и продиктовал, какие вопросы поставить.

– А когда будет готова экспертиза? – спросила я, пока компьютер распечатывал постановление.

– А когда вы хотите?

– Сегодня к вечеру, я на «Стреле» уезжаю.

Виктор Викторович расхохотался.

– Люблю конкретных женщин. Но мы xaлтуру не гоним, экспертизу сделаем вам через неделю. А пока, чтобы вы во мне не разочаровались, я приглашу своего сотрудника, он даст вам заключение специалиста.

Я благодарно взглянула на него, но он уже нажимал кнопку внутренней связи.

– Дежурная по лаборатории майор Стрельцова, – откликнулся нежный женский голос.

– Антонина Ивановна, зайдите ко мне, – распорядился он.

Через минуту в кабинет вошла совершенно юная на вид кудрявая фея в белом халате.

– Антонина Ивановна, – сказал главный военный эксперт. – Это следователь из Петербурга, она назначает нам экспертизу, а до получения заключения нуждается в консультации; специалиста. Посмотрите на эти пули, согласуйте вопросы.

Фея приветливо мне улыбнулась и своим нежным голоском произнесла:

– Неужели вы следователь? Никогда бы не подумала. Пули вот эти?

Она присела к столу, вытащила из кармана халата лупу, рассмотрела оба объекта и повторила мне практически то же самое, что и главный эксперт.

– Вот этой пулей, – она потрясла пулю, которая проходила под маркировкой «М. Н. Нагорная», – в голову не стреляли. Пулеулавливатель? Кевлар? Подушка? – она посмотрела на начальника, и тот удовлетворенно кивнул. – Напишите мне вопросы и дайте два часа времени, – обратилась она уже ко мне.

После того, как майор Стрельцова ушла, Виктор Викторович прошелся по кабинету.

– Какие у вас планы на «скоротать вечерок»? – спросил он.

– Никаких. Дождаться заключения.

– Понятно. Может быть, легкий шоппинг? Я пожала плечами.

– В «Охотном ряду» были? Нет? Стоит прогуляться, хотя бы в познавательных целях.

Я не стала сообщать ему, что денег у меня хватит только на смешные сувениры. В конце концов, до вечера я совершенно свободна, идти мне некуда, а с нынешним столичным товарно-денежным великолепием, действительно, стоит ознакомиться.

Уловив, что я согласна, Виктор Викторович снова нажал на кнопочку своего телефонно-переговорного аппарата, и через три минуты моему взору явился очередной майор, тоже военно-морской. Ростом он был под стать своему начальнику, но если тот был жизнерадостен, активен и улыбчив, то майор поражал своим сходством с древне-скандинавским во ином: усы подковой, нависшие брови, квадратный подбородок и полная, абсолютная мрачность.

– Сергей Алексеич, это следователь из Петербурга, Мария Сергеевна. Она будет ждать заключения нашего специалиста. Чтобы ей тут не торчать и не маяться, отвезите ее в «Охотный ряд», покажите магазины, пусть что-нибудь купит. Покормите в кафе, а вечером сюда, она приглашена к нам на ужин.

– Что вы, спасибо, – застеснялась я. – Я заберу заключение и на вокзал…

– Во сколько привезти Марию Сергеевну? – не обращая на меня никакого внимания, поинтересовался угрюмый майор.

– До восьми вам времени хватит? – обратился ко мне Виктор Викторович.

Я пожала плечами, совершенно не представляя себе «Охотного ряда», и Виктор Викторович счел вопрос исчерпанным.

– Значит, к половине девятого везите ее ко мне домой. Я живу тут же, на территории госпиталя.

– Мне неудобно, – попробовала я еще поотнекиваться. – Вряд ли ваша жена будет в восторге…

Виктор Викторович нажал на кнопку связи с секретарем и проговорил:

– Катя, соедините меня с Юлией Евгеньевной.

Через три секунды в кабинете громко прозвучал голос Кати:

– Юлия Евгеньевна на проводе.

– Юля, – сказал Виктор Викторович, наклонившись к аппарату, – у нас есть дома что-нибудь вкусненькое? К нам сегодня на ужин следователь из Санкт-Петербурга.

– Свиная нога подойдет? – деловито спросила Юлия Евгеньевна. – Я ее с чесноком запеку. Во сколько будет ужин?

– Ее Сережа сейчас повезет на легкий шоппинг, а в полдевятого она у нас.

– Поняла, – по-военному четко откликнулась супруга главного военного эксперта. – Можно выполнять?

– До вечера, – махнул мне рукой Виктор Викторович.

Выйдя в приемную, я спросила у дежурной разрешения позвонить и, получив разрешение, набрала номер нашего зонального из Генеральной прокуратуры. Дозвонившись до него, я спросила, правда ли, что с апреля мы, следователи, будем выведены за штат для аттестации в Следственный комитет, и если да, то что будет с делами, которые мы не успеем закончить до апреля. Зональный расхохотался.

– Ты что, родная, веришь в это? Да мы лет пятнадцать слышим про Следственный комитет, про объединение следствия под одной крышей, в одних руках, неужели ты думаешь, что эту реформу можно провернуть в три дня? Вывести за штат, не имея сформированной структуры, не зная, на кого она будет замыкаться, куда вас всех аттестовать – взрослые люди на это не способны. Нет, законопроект пролежит еще в Думе пару лет, а потом решат.

– А сейчас? – настаивала я.

– А сейчас вы не готовы.

– А нам сказали, что сведения из Генеральной, – недоумевала я.

Зональный громко вздохнул.

– А мы свои сведения черпаем от районных следователей. Успокойся, сдохнешь еще в своей прокуратуре.

Положив трубку, я и вправду успокоилась.

Спустившись во двор, мы с Сергеем Алексеевичем уселись в потрепанные «Жигули», он завел машину, и мы тронулись на экскурсию по Москве.

По дороге майор с ненавистью в голосе (так мне почудилось) комментировал памятники истории и культуры, мимо которых мы проезжали. Кстати, пресловутый памятник Петру работы Церетели не показался мне таким уж чудовищным.

Прибыв в «Охотный ряд» и оставив машину в подземном паркинге, мы поднялись в ослепительный европейский магазинный город, просто универмагом его назвать было нельзя, чтобы не оскорбить. И начали методично его осматривать; мрачный майор скалой возвышался за моей спиной, пока я глазела на витрины, и не отходил от меня ни на шаг, умело возвращая в те отделы, которые я тайком старалась пропускать.

Проинспектировав несколько секций, больше похожих на музеи, королевские дворцы и межпланетные корабли будущего, я соскучилась. Даже в отделе мелочей для дома, где кусок мыла стоил ровно столько, сколько лежало у меня в кошельке на житье до зарплаты, не нашлось ни одной вещички мне по доходам. И я попыталась сбежать из этого царства гламура, объявив Сергею Алексеевичу, что все уже посмотрела и хочу теперь просто прогуляться по Москве, а до госпиталя Бурденко к вечеру доеду сама. Но не тут-то было.

Мрачный Сергей Алексеевич просто пропустил мимо ушей мои пожелания и жестко направил меня в очередную обойму бутиков. Под конвоем военно-медицинского майора я старательно обошла отделы: Гуччи, Фенди, Кристиан Диор, «Мандарина Дак», Сальвато-ре Феррагамо, Роберто Кавалли; перейдя на другой этаж, попала в карусель секций Картье, Селин, Шанель, Мах Мага, и прочих изысков, о которых я даже не слышала. Причем майор бдительно следил, чтобы я не халтурила и не з пробегала мимо кронштейнов с дизайнерскими одеждами и ювелирными витринами, а заставлял выбирать и мерить понравившиеся вещи.

Я взмолилась еще раз, но мне был дан невозмутимый ответ: Виктор Викторович сказал привезти вас к двадцати тридцати, значит, до двадцати вы должны гулять по «Охотному ряду». И точка. Принудительный шоппинг продолжился.

В очередной раз разглядывая ценник на майке грязно-серого цвета стоимостью 600 у, е., я взбунтовалась и объявила майору, что больше не желаю корчить из себя состоятельную даму, поскольку в кошельке у меня всего полторы тысячи, да и те не на шмотки, а на жизнь.

Майор не дрогнул усом, и со словами «здесь скидки» повел меня в другие отделы, где действительно были скидки. В отделе «Манго» он чуть ли не за руку провел меня вдоль кронштейнов, настойчиво интересуясь, что мне здесь нравится, снимая с вешалок наиболее интересные, с его точки зрения, вещи, и толкая меня в сторону примерочной. Чтобы не устраивать громкого скандала в приличном месте, я послушно принимала выбранные майором шмотки и уединялась с ними в кабинках. И к своему большому удивлению, все-таки купила с грандиозной скидкой фирменную юбку, всего за пятьсот рублей, выбранную для меня Сергеем Алексеевичем.

А на оставшиеся деньги я набрала глупых сувениров мужу и ребенку, и смешную глиняную копилку своему конвоиру. Каковую он принял с тем же суровым видом, но со словами искренней благодарности. И повел в кафе. Напрасно я ныла, что не хочу есть, что в лаборатории напилась чаю с плюшками… «Товарищ полковник велел покормить вас в кафе», и точка.

Напихав, в меня каких-то дорогих закусок, Сергей Алексеевич доставил меня к общежитию на территории госпиталя, где квартировал главный военный эксперт, после чего откланялся и испарился.

Дверь нам открыла молодая смешливая женщина со школьным «хвостом» и потрясающе длинными ногами, поначалу идентифицированная мною как дочка главного военного эксперта. Тем более что за ее джинсы крепко цеплялась крошечная девчушка; хозяйка проводила меня в комнату и извинилась:

– Оставлю вас на секунду, внучку уложу и приду.

Я была потрясена дважды: один раз – из-за того, что женщина выглядела намного моложе меня и на бабушку совершенно не тянула. А второй раз – когда через секунду она действительно появилась в гостиной и отрапортовала, что внучка уложена и спит.

– Слушайте, как вам это удается? – спросила я, поскольку мое собственное чадо в этом возрасте изводило меня своей неуместной активностью, все члены семьи убаюкивали его по очередной успевали выспаться, в то время как дитя развлекалось в меру сил и возможностей, и даже и не думало смыкать глаза.

– Дедушка приказал спать, значит, спать, – ответила офицерская жена.

К моменту, когда появился сам дедушка, мы с Юлей успели оценить и померить купленную под чутким руководством Сергея Алексеевича юбку, посплетничать насчет мужей, поделиться секретами воспитания потомства и уже звали друг друга на «ты».

Главный военный эксперт притащил мне заключение специалиста, оформленное по всем правилам, мы согласовали сроки получения интересующего меня заключения экспертизы, а оставшееся до поезда время смаковали шикарный окорок и слушали песни собственного сочинения, исполняемые под гитару полковником.

К одиннадцати явился немногословный Сергей Алексеевич, изъял меня из теплой компании и отвез на вокзал. Добравшись до своей койки в поезде, я рухнула на постель и заснула мертвым сном, проспав до самого Питера.

Глава 19

Рассудив, что зайти домой я уже не успеваю, я отправилась в прокуратуру прямо с вокзала и появилась там около девяти, пока не было еще ни шефа, ни Лешки. Только из одного кабинета раздавался приглушенный треск пишущей машинки – это Лариса Кочетова строчила ответы на жалобы, она единственная из всей прокуратуры не пользовалась компьютером. Причесавшись перед зеркалом в своем кабинете, я зашла к ней и спросила, что это она ни свет ни заря корпит над бумажками.

– А я с вечера не уходила, – призналась Лариса. – Я же увольняюсь, а меня с первого числа уже ждут на новом месте. Надо срочно жалобы и задания все отписать, не хочется сюда возвращаться и доделывать.

– Нашла золотое место?

– Ой, да не такое уж оно золотое, – отмахнулась Лариска. – Контора «Рога и копыта», с девяти до восьми сидеть на работе за те же деньги, что и здесь.

– А какой смысл тебе увольняться?

– Нервы поберечь, – выкрикнула Лариска, покраснев; щеки у нее стали такими пунцовыми, что я даже испугалась.

– Что ты так орешь?

– Извини, – сказала она, медленно возвращаясь к своему обычному цвету лица. – Меня уже достали душеспасительными беседами. Думаешь, мне хочется увольняться?

– Ну, не увольняйся, раз тебе не хочется, – примирительно заметила я, но Лариска опять начала наливаться краской.

– Тебе хорошо рассуждать, сидишь себе на следствии, процессуально самостоятельное лицо, – сварливо заговорила она, – а я повязана по рукам и ногам. Ты же знаешь, какое у нас следствие! Про тебя с Лешкой не говорю, но я же в суд хожу в основном по милицейским делам. Это юмор в коротких штанишках, а не следствие! Путают статьи, о руководящих разъяснениях Верховного суда понятия не имеют… Да что там постановления Пленума, кодекс бы просто почитали…

– Лариска, – прервала я ее, – ты ведь тут работаешь невесть сколько времени; следствие всегда было таким, что ж тебе сейчас увольняться приспичило?

– Да раньше хоть на доследование можно было дело отправить, брак немножко пообтесать. А теперь? Только оправдывать. Читаешь дело и понимаешь, что совести не хватит при таких доказательствах настаивать на осуждении. Вот и отказываешься от обвинения.

– Ну и что? – я все еще не понимала глубины проблемы.

– А вот то! В горсуде целую кучу убивцев оправдали, выпустили из-под стражи в зале суда. Суд ведь теперь не может выйти за пределы обвинения, а коллизии всякие бывают. Слышала про дело Краско и Потехина?

Я слышала. Краско и Потехин были обыкновенными гопниками, никакими не мафиози, не олигархами, и адвокаты у них были по назначению. Эти двое в подвале с особой жестокостью замочили случайного собутыльника. Один бил ногами, а второй ножом, именно он причинил потерпевшему смертельные раны. Так и вменили им на следствии совершенные ими действия: Краско – то, что он наносил потерпевшему удары ногами по телу, а Потехину – что он нанес потерпевшему несколько ударов ножом в жизненно-важные органы, причинив смертельные повреждения. Они на следствии вину признавали и раскаивались. И вдруг в суде встает Краско и заявляет, что это он бил потерпевшего ножом, а Потехин следователю сказал не правду, желая помочь своему товарищу: тот ранее трижды судим, и серьезная статья грозит ему длительным суровым заключением. Они посовещались, и Потехин решил взять вину в нанесении ножевых ударов на себя, мол, ему, как несудимому, меньше дадут. А в суде у Краско заговорила совесть, и он рассказал все, как было. Но следствие-то вменило именно так: Краско – удары ногами, Потехину – нож. И суд от этого обвинения отступить не может.

– И вот, представляешь? Судья их обоих оправдывает, конвой открывает двери клетки, а те в решетку вцепились – мы никуда не пойдем, мы человека убили. Насилу их вывели из-за решетки, они оба плачут и говорят, что если бы знали, что так все обернется, никогда бы правду не сказали…

– Так вот, судьи тоже плачут, а оправдывают. Да плюс прокуроры есть такие принципиальные – р-раз, и отказался от обвинения.

– Да, суд ведь теперь связан позицией прокурора, это раньше он мог продолжать слушание дела, даже если прокурор отказался обвинение поддерживать, и никто не мешал суду вынести обвинительный приговор.

– Да, теперь по закону – отказался прокурор, и дело подлежит прекращению. А если прокурору хорошо заплатить, он и без видимых причин откажется от обвинения; Вот и все, вопрос решен. Кто мешает прекратить дело на убийцу, насильника, взяточника, обеспечить себя до пенсии, а потом уволиться, и даже не надо будет ничего объяснять начальству!

– Но ты-то денег не берешь! – сказала я Ларисе, и она чуть не разрыдалась:

– Да не в этом суть! Бывают дела, по которым грешно обвинение поддерживать! Это надо себя не уважать!

– Так не поддерживай, откажись от обвинения, закон-то позволяет.

– Да как ты не понимаешь! Закон-то позволяет, а вот начальство – нет.

Оказалось, что государственных обвинителей собрали в городской прокуратуре и объявили, что суды уже достаточно оправдательных приговоров навыносили, после отказов прокуроров от обвинения, поэтому хватит уже отказываться. И запретили прокурорам выражать свое мнение в процессе: поддерживайте то, что следствие написало.

– Представляешь? А если следствие чушь собачью написало?! Надо, конечно, бороться с преступностью, но не такими же методами! А я так работать не могу.

Я много чего могла сказать Лариске по поводу надлежащих и ненадлежащих методов борьбы с преступностью, но тут отчаянно затрезвонил телефон в моем кабинете; в тихой утренней прокуратуре его было особенно хорошо слышно.

Я понеслась к телефону и, сорвав трубку, услышала знакомое покашливание:

– Ну наконец-то вы на работу соизволили заглянуть…

– Кораблев, ты по себе-то не суди, – огрызнулась я. – А где «здравствуйте»?

– «Здравствуйте» вчера было, когда я ножки по колено сносил, бегая по вашим поручениям. А сами свалили куда-то в обстановке строгой секретности, хоть бы мобильник включили, а? Короче, я сейчас приеду.

– Ну давай, тем более что у меня тоже есть что порассказать.

Ленька примчался через пятнадцать минут, видимо, так его распирали новости. Но Кораблев бы не был Кораблевым, если бы сначала не выудил у меня все то интересное, что я накопала в Москве.

– Значит, подменили пульку? – сказал он, забыв даже покашлять.

Я сняла телефонную трубку и позвонила господину Ермилову, следователю по особо важным делам. Он ответил «алло» с чувством, с толком, с расстановкой, как и подобает «важняку».

Я представилась и сразу спросила, кто отвозил в Москву пулю, извлеченную из головы трупа Нагорной. Даже по телефону было слышно, как важняк испугался.

– Я операм отдавал, которые со мной работали, – сказал он дрожащим голосом, подозревая грядущие неприятности.

– Из отдела Спивака? – уточнила я.

– Ну да, а что?

– А как вы им пулю отдали? Упакованную и опечатанную?

– Конечно!

– А если подумать? – настаивала я.

Ермилов испугался еще больше и натужно скрипел мозгами, вычисляя, что ему дешевле – сказать, что упаковал пулю сам, как и полагается, или свалить ответственность на оперов. Победила привычка перекладывать ответственность.

– Да я отдал им пулю с постановлением, что ж они, ее не упаковали?

– Понятно, – сказала я и отключилась, предоставив Ермилову уже без моего участия размышлять о последствиях такого доверия к отделу Спивака.

– Ну что, – сказал Кораблев, когда я положила трубку, – теперь, может, меня послушаете? Вы на меня наехали по поводу зеленой «ауди»…

– Я наехала? – изумилась я. – Да я просто спрашивала…

– Наехали, наехали и даже не бибикали. А я-то вообще распихал сторожевички на машину, куда только можно.

– Ну, и?!

– Да не суетитесь вы, – осадил меня Кораблев, – имейте терпение. Машину вчера подняли спасатели из Финского залива.

– Что?!

– То, что слышите. Накануне ведь резко потеплело, очередных рыбаков оторвало на льдине, их с вертолетом искали. И с вертолета заметили затонувшую машину в районе Кронштадта. Подняли, а это оказалась наша колымага. Номер совпадает, и даже царапинка на крыле, которую так живописал свидетель Горобец Валентин Иванович.

– Леня, – я медленно переваривала услышанное, – но ведь залив уже несколько месяцев подо льдом! Как она могла затонуть после убийства Карасева?

– Соображаете вы хорошо, но медленно, – ответил Леня. – Конечно, она не сейчас затонула. Спасатели сказали, что она как минимум полгода в воде лежала.

– Пошли к шефу! – крикнула я в возбуждении и потащила Леньку к прокурору.

Медлить я уже не могла. Если бы шефа не было, или на моем пути встали бы какие-нибудь непреодолимые препятствия, я бы, наверное, разорвалась, как воздушный шарик под давлением. Но шеф был.

– План реализации? – сразу взял он быка за рога.

– Традиционный, – начала говорить я, и Кораблев согласно кивнул. – Начать надо с обысков.

– Пойдем в суд за санкцией или рискнем провести неотложные обыска?

Мы с Кораблевым переглянулись. Если идти получать судебное решение, то может потечь информация, и обыск получится бесполезным. С этой точки зрения лучше действовать нахрапом, больше шансов застать врасплох. С другой стороны, обыск – это сейчас самое важное следственное действие, от его результатов зависит успех мероприятия в целом. Если мы будем проводить неотложный обыск, без решения суда, мы должны будем уведомить судью о его проведении, и судья будет решать, законный он был или незаконный. Если обыск будет признан незаконным, все доказательства, добытые в ходе этого обыска, будут считаться недопустимыми.

– Нельзя так рисковать, – наконец решила я. – Мы не знаем их возможностей в суде. Мало ли с кем они в баню ходили…

– Хорошо, – сказал шеф, – готовьте постановления. В ОРБ я поеду с вами.