Текст книги "Химеры"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
– Слушай, Дим... покажи мне эту статью. Там ещё что-нибудь в ней говорится?
– До фига! Что бывают места, где ложится поперек улицы громадная тень. Вроде бы, человеческая, только размером чуть не с дом, представляешь! И что от таких штучек нужно держатся подальше.
– А он что-нибудь объясняет, журналист этот? Ну, что это за явление? Галлюцинации или что?
– Не, он только об этом базарит, дескать, давно такие дела изучает и записывает – это у него вроде хобби. Но что это за хренотень и с чем её едят не говорит. Видно, слабо! Или боится. Говорят же, духов лучше не тревожить, а то они тебя так отделают – хорошо, если жив останешься! А то и сразу на тот свет...
– Понятно, – сказал Сашка, хотя ясно было, что ничего не понятно. Слышь, Дим, я бы её почитал, а? Журнал принесешь?
– Так в том-то и дело, нету его!
– То есть, как нету?
– А так. Пропал. Испарился, исчез! Я в доме все вверх дном перерыл, к бабке с ножом к горлу пристал – может, взяла. Она говорит, нет, не брала. И мне тоже кажется, что не она. Зачем ей?
– Тогда кто?
– В том-то и дело! Теперь сам понимаешь, как меня все это распирало! Ты вот что, ты сразу скажи – со мной ты или нет? Будешь в это лезть или как... на диванчике отлежишься?
– Ну ты воще! – от волнения Сашкин голос внезапно окреп, и слова эти прозвучали так энергично, будто он с незапамятных дней был Димкиным друганом.
– Слышь, старик, – наседал тот, – ты, считай, в рубашке родился сегодня как раз полнолуние! И маман твоей нет – никто тебя за штанину хватать не будет. Другого случая ведь не представится – ты слушай, что я говорю, я ведь за просто так базарить не буду. В пол-двенадцатого за мной заходи – и двинем! Надо ж просечь, чего там этот журналюга наплел: правда все эти глюки или фуфло.
– Да, знаешь...
Сашка запнулся. Вдруг захотелось ему – до ужаса захотелось Димке про все рассказать: и про недавнюю прогулочку в дождь, и про химер этих жутких, и про старика... Про зонтик его, который из угла в ночи на него живым существом глядел... Он понял, что весть эта – про звуки и тени – совсем не случайна, что она в одном ряду со всем, что с ним происходит. Но вовремя остановился. Нет, это его тайна. Только его! Еще раззвонит этот типчик на всю округу, так его совсем заклюют!
– Я слыхал, душат в школе тебя, – не унимался Димка и все гнул свое. Так, если не сдрейфишь, я тебя под свою защиту возьму, и никто тебя пальцем не тронет. Качаться начнем, – бабуля твою мать уломает, – мы с ребятами на стадионе "Динамо" классную секцию откопали, так ты через пару месяцев весь свой жир порастопишь, будешь как Арни Шварценеггер – а знаешь, как это по кайфу?!! Девки за тобой стаями гнаться будут! Ты слушай меня, мне тебе мозги пудрить незачем – мы ж соседи... Ты вот что: ты зови меня просто Димон.
Вот эта-то Димкина доверительность, похоже, и стала последней каплей, которая подвигнула Сашку решиться.
– Значит, в половине двенадцатого? – с каким-то новым блеском в глазах переспросил он.
– Ну, ты молоток старик! Круто! Так я, значит, жду.
И Димка в момент скрылся за дверью.
А Сашка... Сашка весь день промаялся, не находя себе места. Вот оно! Сегодня в ночь состоится его посвящение в клан настоящих мужчин инициация, как пишут про это в разных заумных книжках. Через это самое посвящение проходил каждый, кто хотел состоять в тайном обществе или в числе тех, кому открываются высшие тайны. И он поверит в себя, найдет свою красоту, потому что, только став сильным, можно её найти ...
Ровно в половине двенадцатого он стоял перед дверью Димона. Тот отворил... в шлепанцах на босу ногу и в замызганном махровом халате.
– Слушай, старик, – начал он извиняющимся тоном, – понимаешь, у бабки моей что-то вдруг аритмия сделалась, сердце прыгает как подорванное, не могу я её одну такую тут бросить. Еще чего доброго трахнет инфаркт, так даже некому будет скорую вызвать... Родители у меня, – сам знаешь, – в командировке, так что...
– Как же так? – Сашка сразу вспотел. – Так ты не пойдешь?
– Не могу, старик, извини. Ты иди – мне расскажешь. Да ты не тушуйся тут до Вспольного ходу каких-нибудь десять минут быстрым шагом. Знаешь ведь, где это?
– Вроде, да...
– Как выйдешь к Патрикам – так и дуй по тому переулку, что идет параллельно Садовому, прямо до особняка Берии. Ну вот, это там. Давай, старичок, а завтра я на всю школу раззвоню, какой ты крутой!
Сашка понял, что если отступит, все – над ним будет издеваться вся школа. Да и сам он вконец себя загрызет.
Минут через пятнадцать, весь мокрый от страха, он оказался во Вспольном. Ни души... Небо черное как мазут и пустое – ни звезд, ни облачка. И на нем как чье-то дикое безумное око вылупилась полная луна и на него уставилась – глядит, точно дрелью буравит! Он побродил немного во дворике, что возле особняка Берии, потом прошел немного вперед по Малой Никитской, свернул в Гранатный переулок и спрятался в подворотне. На часах – начало первого ночи. Сашка стоял, ни жив не мертв, и ждал. Ждал, сам не зная, чего. Но понимал: сейчас что-то будет, что-то произойдет. И он не ошибся.
Парень скорей ощутил, чем заметил какое-то движение. Чуть выглянул из-за угла. По переулку – наискось, поперек легла огромная тень. Она была ночи темней! И тень эта походила на человечью, но была таких исполинских размеров, точно тот, кому она принадлежала, был ростом с пятиэтажный дом! Никак не меньше! Тень росла. Она двигалась – как будто плыла навстречу ему по словно вымершей улице. Вот чудовищные ручищи потянулись в сторону подворотни, где за углом притаился Сашка! Пальцы все удлинялись, растопыренные, цепкие, – все четче делались очертания... того и гляди он увидит того, кто отбрасывал эту жуткую тень!
Сашка не выдержал – закричал. И кинулся наутек. В ушах громыхало – это был стук его собственных башмаков, но казалось, будто какой-то монстр мчится за ним по мертвой Москве, а за ним скользит черная тень...
Как он добрался до дома, не помнил. Пот, стекавший на лоб из-под шапочки, щекотал лоб, нос и щеки. Но парень даже его не смахивал – все силы, вся воля ушли на то, чтобы бежать, бежать... только бы не оборачиваться. Но какой это был кошмар: чуять опасность и не видеть ее! А в том, что опасность была смертельной, а может, и того хуже, – если только бывает на свете что-то хуже, чем смерть! – в этом Сашка не сомневался.
Захлопнув дверь за собой, он вбежал в свою комнату и, не раздеваясь, дрожа всем телом, бросился на кровать. Отдышавшись немного, зарылся с головой под одеяло и тут же уснул.
И снилось ему, что летит он над сонным полем, подернутым стелющимся слоистым туманом, – летит, поднимаясь в восходящем воздушном потоке на мощных широких крыльях. Редкие птицы прятались, завидя его, – он был королем среди птиц! Необычайная зоркость отныне была доступна ему – он видел все, – каждый кустик, травинку в мельчайших деталях, точно в морской бинокль глядел... Но поражало даже не это – весь мир был открыт ему, и Сашка парил над ним, свободный и гордый, а мир встречал его настороженной тишиной, потому что как будто остерегался его.
И вдруг внизу как-то разом истаял туман, и вся земля видна стала как на ладони, и тут он ринулся вниз, потому что увидел как крошечный зверок мышь-полевка – выполз из своей норки. Свист воздуха, клекот... земля будто бы опрокинулась и упала навстречу. И вот уже теплое тельце забилось в цепких когтях.
И в этом была красота, в этом была свобода!
Глава 4
КОРОЛЕВА ФЕЙ
Проснулся Сашка оттого, что кто-то резко распахнул дверь в его комнату.
– Все дрыхнешь, бездельник! Вставай.
Тетя Оля!
Она подскочила к нему и отдернула одеяло.
– Батюшки, что ж ты спишь-то не раздеваясь, как чукча! И где вчера шлялся? Эге, вот, значит, какой ты больной! Ну все, завтра потопаешь в школу как миленький!
Она быстро соорудила горячий завтрак, пока Сашка, кряхтя и давясь соплями, умывался, чистил зубы и переодевался во все чистое: вся одежда на нем и даже подкладка кожаной куртки была мокрой насквозь, точно он в фонтане купался.
Они сели за стол. Тетя Оля глядела на него как следователь на допросе, а он сидел, уставясь в тарелку и старался не поднимать глаз, чтоб не встретиться с нею взглядом. Так и завтракали молча, только слышалось как шипит яичница на сковородке, как свистит чайник и птицы галдят за окном.
– Ну, вот что! – тетка сразу взяла быка за рога, когда они покончили с завтраком. – Рано утром я у мамы твоей побывала, прорвалась в неурочное время – посетителей-то вечером только пускают... И хоть она ничего не сказала, стало мне ясно, как день, что этот сердечный приступ с ней случился из-за какой-то твоей проделки. Я тебя спрашивать ни о чем не буду – противно! Мать ради тебя лезет из кожи вон, а ты все принимаешь как должное. Что морщишься, думаешь, она мне жаловалась? Дурень ты дурень, башка садовая! Ни словечка плохого я от неё про тебя не слыхала. Ни разочка, слышишь, балда?! А ты?! Ладно... Может, вырастешь – поумнеешь, хотя как-то не верится... В общем, так, я сюда не нотации явилась читать, а присмотреть за тобой, чтоб не влопался в какую-нибудь историю...
Сашка молча сидел и слушал, дожевывая четвертый бутерброд с колбасой. Он думал только о том, чтобы тетя Оля со своими одолжениями провалилась в тартарары и по возможности чем скорее тем лучше...
– А по мне, так ты уже влопался! Это на физиономии твоей толстой написано. Влип уже. И когда успел? Эх, Санька, Санька... Если б не знала, что Ларка сама виновата, что такой ты вырос – олух Царя Небесного, я бы съездила по твоей сытой роже! Только жаль мне тебя. И как только живешь ты – не понимаю... Вечно один, вечно за мамкиной широкой спиной, ни друзей, ни приятелей... А!
Она махнула рукой, поднялась и, гремя тарелками, принялась мыть посуду.
– Вот что, друг мой, – полуобернувшись к нему и прикрыв на минуту воду, заявила тетка, – мы с тобой немножко повольничаем, не станем мать твою во всем слушаться. А сделаем вот как...
И через минуту Сашка уяснил распорядок собственной жизни на ближайшие два дня – на тот срок, когда его мать ещё будет в больнице. Тетя Оля развила за вчерашний день бурную деятельность на предмет освобождения его, Сашки, из затворничества и получения путевки в жизнь! Сегодня ему одному, без конвоя предстояло сходить в поликлинику и получить справку от врача о своем полном и окончательном выздоровлении.
– И чтобы никаких мне стенаний и жалоб на болящую голову, сопли, температуру и Бог весть что еще! Ты, похоже, и не болел вовсе, только придуривался, чтоб от школы дурацкой своей отбояриться, в которой некоторые оголтелые классные руководительницы забивают голову некоторым мамашам о какой-то мнимой неадекватности их сынков... Так-то вот! Я тебя давно раскусила. И чтоб мне без симуляций, ахов и охов. Здоровый ты бык, только все в облаках витаешь, на тебе бы воду возить – вот это было бы дело!
Сообщив это оторопевшему племяннику, тетка продолжила, что если с этой задачей он справится, сегодня вечером они вместе идут в Большой театр – она сделала все возможное и невозможное и достала бесплатные входные билеты на концерт учащихся Московского хореографического училища, то бишь балетной академии, а это ведь не хухры-мухры! Такое не всякий смертный повидать может – билетов-то в Большой не достать даже теперь, когда стоят они несусветно...
Приобщившись к прекрасному, завтра племянничек отправится в школу, после этого они вместе навестят Ларочку, а к семи их ждет один человек. Человек этот – не кто-нибудь, а один очень известный в прошлом художник. И он согласился давать Сашке уроки живописи, а оплачивать эти уроки будет сама тетя Оля, потому что, раз у её единственного племянника талант, то негоже этот талант закапывать в землю...
От всего этого у Сашки голова пошла кругом. Он издал некий звук наподобие того, каким селезень подзывает любимую уточку, то есть попросту крякнул. Надо сказать, это у него получилось довольно гнусаво!
– Не крякай, не крякай! – откомментировала это его выступление тетя Оля. – Кто ж, кроме меня, из тебя человека сделает? То-то – никто. Потому как мать твоя со своим прыганьем вкруг сынули совсем с ума спятила, а после болезни её малость разгрузить надо, чтоб хоть чуть-чуть о себе подумала... Ею я тоже займусь. Но прежде попробую вправить тебе мозги! Все, бегу на работу, пока!
Шквал, цунами, землетрясение! Тетя Оля в это утро налетела как ураган. Сашка под столом ковырял заусенец и с унынием глядел в опустевшую чашку: это же невесть что получается – из одной неволи в другую! Только теперь ещё и по расписанию! И ещё этот балет хренов ... нужен он ему как рыбке зонтик! При мысленном упоминании о зонте он весь похолодел: в памяти разом встали странные и пугающие события последних дней. Тетя Оля с её утренним появлением и последовавшей вслед за тем торпедной атакой на какое-то время вытеснила из его сознания все, что не относилось к ней лично и к её Наполеоновским планам. Но теперь... Теперь он очнулся.
Что ж это было – эта жуткая тень? Она явилась из потустороннего мира, где обитали химеры. Оттуда глянули они на него, пригвоздив этим взглядом, словно копьем, пронзив его душу насквозь. Пробив её, чтобы в ней поселился страх...
Но это был не сон, не фантазия, не мечтания на диване за книжкой... Это реальность! И от неё никуда не деться, не скрыться, не спрятаться за мамин подол. Реальность ещё незнакомая, новая, о которой он только читал и в которой с человеком может произойти все, что угодно. Такое, что не приснится и в страшном сне! И вот она настигла его, вошла в его жизнь вошла внезапно, словно он задал кому-то вопрос, и вот получил ответ...
И не Димка, который подставил его, был пособником Сашкиной встречи с тенью. Эта тень поджидала его, она бы не показалась, приди парни вместе. Это наказание... или испытание было послано только ему, и невидимое чудовище явилось за ним. Но почему, что он сделал такого, и куда это все его приведет?
На это Сашка не знал ответа.
И он вдруг порадовался кипучим теткиным планам. Ведь, пока они вместе, пока будут слоняться по театрам, да по больницам, никто больше к нему не явится. Он не один! И как это, оказывается, здорово!
Он быстро оделся и побежал в поликлинику. Врач без звука выписала его, найдя совершенно здоровым. Он вернулся домой, и буквально минут через пять пришла тетя Оля. Она по быстрому отметилась на работе, по пути на Остоженку накупила необъятную гору продуктов, чтоб и племянника как следует накормить, и сестре отнести передачу в больницу. И тотчас взялась за готовку – обед следовало сварганить на скорую руку дня на три-четыре, чтобы Ларочке по возвращении не пришлось стоять у плиты.
И только часам к трем дня тетя Оля впервые за весь этот суматошный день заглянула в Ларину комнату. Заглянула и ахнула. И тотчас кликнула племянника, который, поев, растянулся на кровати с томиком Гофмана.
– Сашка! Поди-ка сюда! Что тут за диво такое?
Он нехотя отложил в сторону Гофмана и явился на теткин зов. Та стояла перед бронзовой статуэткой с выражением отвращения на лице.
– Это? Да, я и сам не знаю... Это тут на днях появилось... наверное, мама где-то взяла. Купила, наверное.
– А зачем ей эта гадость понадобилась? Ты только погляди: и молочко-то налила в блюдечко, и печеньице положила! Это что, жертва, что ли? А это, выходит, божок ее? Ты погляди: молоко-то давно свернулось, пленка на нем заплесневелая... Ну и мерзость!
Одними кончиками пальцев, она как гадюку какую, взяла блюдечко и тарелку с печеньем и вынесла вон из комнаты. Молоко вылила, печенье выкинула в мусорное ведро, тарелочки вымыла с содой и протерла насухо полотенцем. Сашка маячил в дверях кухонки, наблюдая за её действиями.
– Ну и ну! – наконец изрекла тетя Оля, покончив с уничтожением всякого следа жертвенных даров. – В голове не укладывается... Я знаю, конечно, что на почве Востока и вообще суеверий всяких твоя мать немного поехала. Но, чтобы настолько всерьез! Нет, похоже, её спасать надо! От этого можно в такое болото угодить, что не вытащишь! А не знаешь, кто её надоумил? Может, на днях приходил к вам кто?
– Приходила одна... мамина давняя подруга – ещё по мюзик-холлу. Кажется, Валя, не помню точно. Но теть Оль, вы по-моему в одном не правы, он одернул свитер и взглянул на неё так серьезно, что она враз перестала охать и всплескивать руками. – Понимаете, Восток – это Восток. Он, по-моему, разный – много там разных народов, а у них до кучи философий и верований. И у них... в них все связано и одно из другого вытекает. А суеверие – это, по-моему, совсем другое... просто дурь, всякие пустые выдумки, которые придумывают от страха перед тем, чего не понимают...
Тетя Оля как стояла, так и села.
– Сашка! Вот ты, оказывается, какой... Извини, я тебя недооценила. У тебя ж мышление-то... – она недоговорила, настолько её сразил взрослый ход Сашкиных мыслей.
– Да, чего вы, теть Оль... Это ж каждому нормальному человеку понятно. Сейчас ведь столько об этом пишут. И передачи по телевизору, и вообще... в школе вот у нас учитель истории – он часто на эти темы распространяется, говорит: важно очень, чтоб у нас по поводу веры и всякого такого не каша в голове была, а... – он вдруг запнулся.
– А что? – очень тихо спросила тетка.
– Свет. Чтобы свет человеку светил и чтоб не заблудились мы, потому что время такое...растерянное. Вот.
Он вдруг уставился прямо перед собой невидящими глазами – эти слова Михаила Игнатьевича, их учителя – вдруг обрели для него ясный смысл. Новый смысл. Как будто он их впервые услышал. Свет должен освещать путь – свет, который внутри, ясность такая в душе, когда мир не барахтается вкруг тебя, а лежит перед тобой, спокойный и светлый, как полоса чистой воды. Живой воды. Так говорил "Михалыч", как они прозвали историка.
"А во мне не свет – тьма. Бодлер с его дикими выходками. Химеры... Черная тень. Что ж мне делать, чтоб к свету пробиться?" – подумал он, и мысль эта показалась неожиданной и...долгожданной. Да, долгожданной, потому что в ней Сашке почудился выход. Надежда на спасение.
– Ну, удивил ты меня, племянничек! – тетя Оля подошла к нему, обняла, прижала к себе. – Милый ты мой, вот ведь как, можно оказывается рядом с человеком всю жизнь прожить, а что в мыслях его – и вовек не узнаешь... Ну ладно, нам уж собираться пора. Показывай свой гардероб – подбирать тебе смокинг будем!
Она перетряхнула нехитрые его одежонки, из которых и выбирать-то было особенно нечего, потому что костюм у Сашки в шкафу висел один-единственный, да и тот был ему уже маловат.
Они отправились в театр пешком – вниз по Тверской, и пришли загодя до начала концерта оставалось почти сорок минут.
– Вот как хорошо, мы с тобой спокойно побродим тут, все посмотрим, в музей заглянем, – радовалась тетя Оля.
А Сашка маялся и не знал, когда же кончится это мученье: ему было не до красот фойе самого Большого театра России, не до фотографий знаменитых танцовщиков и балерин – ему бы домой поскорее, да в постель завалиться, да спокойно подумать о том, что же все-таки происходит... Но тетя Оля с энтузиазмом влекла его за собой с этажа на этаж и рассказывала о годах своей юности, когда студентами они с друзьями только и мечтали о том, как бы попасть сюда, как бы увидеть Уланову, – и с высоты самого верхнего яруса глядели на это живое чудо...
Наконец прозвенел первый звонок, и распахнулись двери фойе, ведущие в святая святых – в зал театра! Пурпур и золото лож, зеркала, тяжкие портьеры, отгораживающие бренный мир от тайны театра... Они отыскали свою ложу в третьем ярусе, их места – в третьем ряду...
– Тетя Оль, здесь же ничего не видно – перед нами ещё по два человека сидят, да и высоко... – заворчал Саня. – А поменяться ни с кем нельзя?
– Сиди и радуйся, что хоть такие места нам достались, – шикнула на него тетка. – А насчет поменяться и думать забудь – дураков нет!
Вот и третий звонок. Зал забит до отказа. Меркнет свет...
И замирает Большой, и гаснет в нем низкий гул голосов, и затаив дыхание ждут яруса, ложи, партер – ждут, когда расцветет на сцене праздничная и светлая стихия театра... Вот сейчас откроется занавес, и выйдут они на сцену – ещё не законченные артисты, но уже знакомые с тем, что такое гармония и совершенство. И воцарится на сцене блистательная, порывистая и дерзкая юность!
И концерт начался. И вышли на сцену маленькие суворовцы, ведя под руку своих трогательных маленьких дам. А потом девчурки, грациозно вскакивая на пальчики, вертели светлыми зонтиками, после выскочила на сцену юркая веселая девушка и принялась порхать на пуантах, вся легкая, трепещущая, как райская птичка. Потом был дуэт: широкоплечий молодец с отрешенным выражением лица носил на руках длинноволосую девушку – и как только она не летела вниз головой, такими немыслимо сложными казались поддержки... Потом гопак, вариации, дикий, бешеный, электрический "Танец с саблями", призрачные, мечтательные, растворяющиеся в музыке Баха "Голубые девушки"... А потом был антракт.
Сашка зевнул и прикрыл рот программкой. Тетя Оля это заметила, но ничего не сказала, только головой покачала, не понимая, как можно оставаться равнодушным к этому праздничному искусству. Сама она мечтала только о том, чтобы праздник длился как можно дольше, и чувствовала себя гостьей в царстве фей!
Они спустились в буфет, взяли по бутерброду и по стакану чая, тут Сашка несколько взбодрился и принялся вертеть головой: вокруг сновало так много веселых оживленных людей, в том числе и его ровесников – учеников училища, не занятых в концерте. Стройные, подтянутые, нарядно одетые, они показались ему существами из другого мира – настолько отличались от его однокашников и, тем более, от него самого. Там, на сцене они не взволновали его – их искусство его не задело. А вот в жизни... жизнь – это совсем другое! Вот бы он сам был таким – независимым, уверенным в себе, знающим, чего хочет...
Антракт оборвал звонок, и все устремились в зал.
"Ничего, осталось совсем немного помучиться, – приободрил себе Саня, скоро домой, там спокойно, и никто не будет маячить живым укором, что он вот такой замечательный, а ты – нет!"
Занавес раздернулся, зрителей подхватили и понесли волны вальса Чайковского – "Щелкунчик", Гран-па! Сплетались и перетекали один в другой причудливые узоры танца, мажорного, словно напоенного счастьем! И вдруг...
Тетя Оля глазам своим не поверила – Сашка неожиданно напрягся, весь подался вперед, вытянул шею... на сцене появились двое солистов, началось па-де-де. Антре, вариации, кода... Эти названия подсказывала ему тетя Оля, но Сашка не слышал – он теперь вообще ничего вокруг не воспринимал: глаза его, засверкавшие и расширившиеся, не мигая, следили за каждым движением солистки.
Тетя Оля взглянула в программку и шепнула ему: "Партию Маши танцует Маргарита Березина, она тебя на год старше. Майя, которая мне эти билеты достала, говорит, что эта самая Маргарита – просто немыслимо одаренная, будущая звезда!"
Сашка только молча кивнул, не отрываясь от того, что происходило на сцене. А там в упоении танца улыбалась ему сама Радость в облике юной танцовщицы. Полудетскую свою душу она крепко держала в руках, смело кидаясь в омут прыжков и вращений, способных "утопить" не одну сложившуюся балерину... Ведь па-де-де из последнего акта "Щелкунчика" требует недетского опыта, самообладания и, конечно, истинной виртуозности! Но не выучка, не её прекрасная техника так взволновали Саньку – в этом он, естественно, ни шиша не понимал – он увидел наяву ту, о которой мечтал, ту, которую ждал так долго...
Маргарита – его Марго, его королева! Магнолия Тропической Лазури воплощенная Красота. Но для него она не просто красива – это его родная душа! И они найдут свою Красоту – найдут её вместе. А иначе... иначе ему не жить!
То-о-оненькая! И светлая. Волосы, забранные в пучок, золотятся в свете юпитеров. Во всем облике светится радость, наслаждение упругой легкостью и совершенством движений, своей юностью, жизнью, танцем... В нем, она словно бы напевала что-то доброе и хорошее, и всем её существом управляла, владела душа – чистая, ясная, устремленная к свету... И из этих напевов её танца рождалась истинная одухотворенная красота. Ах, как ей хотелось довериться! Ее светящейся сквозь солнышко волос доброте...
Финальные аккорды, шквал аплодисментов, Сашка вскочил... он хлопал и хлопал, не помня себя, – хлопал один во всем зале, когда у всех уж устали ладони. Тетя Оля его еле остановила.
– Все, мальчик, больше уж занавес не откроют. Пойдем...
Он стиснул зубы, буквально вырвал из рук тети Оли программку, сунул в карман... руки чуть заметно дрожали, но они не были влажными.
– Тетя Оля, я хочу... Можно мы немножко задержимся?
– Почему нет? Хочешь по фойе побродить или спустимся в зал? Еще минут пять можно там побродить, заглянуть в оркестровую яму..
– Нет, я другое хотел... Вы не знаете, куда они, то есть, артисты... откуда они выходят?
– А-а-а, вот ты о чем... – тетя Оля понимающе взглянула на племянника. – Мы тоже в юности караулили своих кумиров у подъезда. Пойдем спросим на выходе. Я помню, что обычно выходят из шестого подъезда, только примы из первого – с другой стороны.
Они спустились, оделись. Тетка подошла к пожилой капельдинерше в униформе, о чем-то спросила...
– Пойдем-ка к шестому – это слева, напротив ЦУМа, там они скоро появятся – эти волшебники. Только учти, ждать нам придется с полчаса – не меньше: пока снимут грим, пока переоденутся, то да се...
– Мы подождем, – сказал Сашка, и тетка удивилась незнакомой твердости его голоса.
И вот он дождался... Она! В элегантном черном полупальто, черных брючках, с золотым ярким шелковым шарфом на шее под стать волосам... С нею мама иль кто-то ещё – все же мама, скорее, – под ручку ведет как драгоценность какую. Он сначала шарахнулся в сторону, словно испугался чего-то, потом овладел собой. И глядел, глядел... он словно пил её всю, пил как живую воду, пил глазами, чтобы задержать в себе весь этот облик, как будто с детства знакомый. Он её тотчас узнал – свою живую мечту, и понял: только такой она и могла быть – его королева!
Она прошла мимо замершего как в столбняке парнишки, и кончик легкого шарфика задел его по щеке. Он прижал руку к лицу и поразился – ведь не взмок, не вспотел, хоть и не помнил, когда ещё так волновался! Она исцелила его – одним явленьем своим! И он добьется её, она будет принадлежать ему так же, как и он – ей. Она – эта лебедь белая среди ворон – под стать той гордой свободной птице, которой он становился во сне! Да, он теперь может летать! И из сна своего сумеет проникнуть в её сны. Он должен все о ней знать, он будет ходить за ней как приклеенный, пока она – его королева Марго – не заметит его, не обратит на него внимания. Теперь, когда силы поднимаются волнами в душе, нарастают, кипят... он сможет все! И готов на все. Он готов даже душу за неё отдать ...
И, вернувшись домой, отказавшись от ужина, Сашка разделся и лег, вспоминая о ней и призывая сон – свой невероятный сон о полете, в котором он только и мог стать собой. Да, там, в этом сне, он был царь и бог среди птиц. Говорят, душа во сне может отделяться от тела и передвигаться свободно, значит, его душе предназначено царствовать. И настанет время свободы! И он достигнет того, о чем мечтал, а мечтал он о ней – о своей королеве. Она-то и есть его царство, которым он будет владеть. Это живое царство откроет ему все тайны, все радости, о которых он пока только догадывался...
– И пускай, пусть, Марго, ты обо мне ещё ничего не знаешь... Ты узнаешь, – бормотал он, уже засыпая, – ты поймешь, что я царь твой, а ты ты моя королева. И если нужно для этого душу отдать черту, дьяволу... я отдам! Отдам... И пусть я приснюсь тебе... пусть тебе снятся птицы. Птицы...
Он спал.
Глава 5
СТАРЫЙ ХУДОЖНИК
День в школе тянулся прямо-таки бесконечно, и Сашка месте себе не находил. На сей раз порог класса он переступил без особого страха – плевать ему было теперь на выверты одноклассников – мысли заняты были другим. И, как ни странно, никто к нему особо не клеился, никто не приставал, как будто все любители поиздеваться над Пончиком переключились на кого-то другого, а может все разом решили тянуть на золотую медаль – неизвестно, только самые отъявленные язвы и недруги с головой погрузились в учебники, точно для них на учебе свет клином сошелся...
– Эй, Санузел! – подошла к нему на переменке фифа и задавака Танечка Волкова. – Тебе, похоже, полезно болеть – от тебя даже, вроде бы, не воняет! И вообще, ты, кажется, похудел. С чего это, а? Уж ты не влюбился?
Она стояла перед ним, запустив руки в карманы джинсового сарафанчика, склонив голову, и глядела этак насмешливо-изучающе. А Сашка – возьми, да и покажи ей язык! От такой наглости он и сам сначала оторопел и непременно в другой раз схлопотал бы по морде, – за Волковой ведь не задержится! – но сегодня был особенный день... она только хмыкнула, буркнула: "Вот дурак!" и ретировалась.
– Да, кретинка безмозглая, я влюблен! – прошептал ей вслед Сашка. – Да в такую, до которой вам всем, драным крыскам, далеко, как до Полярной звезды...
Наконец прозвенел звонок – кончилась математика, бывшая в этот день последним уроком, и Сашка на удивление резво припустился домой. Тетя Оля сразу следом за ним вернулась с работы и сообщила, что к маме в больницу сегодня ехать не нужно – Ларочка позвонила и сообщила, что у неё все есть, а, раз Сашуле сегодня вечером ехать на занятия живописью, пускай отдыхает.
– Так и быть, негодный мальчишка, – шутя, пригрозила кулаком тетка, до шести бей баклуши, но завтра ты у меня не отвертишься – к маме поедем.
Они пообедали, и он неожиданно для себя самого отпросился во двор погулять.
– Валяй! – ответила тетка. – Только не позже шести будь дома – нам к семи нужно быть на "Соколе", нас твой учитель ждет.
– Нужен мне этот хренов учитель как рыбке зонтик! – фыркнул Саня, колобком скатываясь с лестницы.
Он ногой пихнул входную дверь и... нос к носу столкнулся с Димоном.
– А, старик! – обрадовался тот. – А я к тебе вчера вечером заходил, только тебя не было. Где шатался-то?
– Да, в театре, – хмуро ответил Саня, не глядя на дылду-соседа. Ему сейчас никого не хотелось видеть и ни с кем разговаривать – впервые он мог побродить по дворам один, вспоминая о своей королеве и раздумывая, как к ней подступиться...
– Да ну! – поразился Димон. – Ты у нас театрал?! Вот не знал... А в каком театре-то был?
– В Большом, – небрежно бросил Сашка и сплюнул.
И это он тоже сделал впервые в жизни!
– Ну, ты даешь! – восхитился Димон. – Слышь, а я ведь по делу к тебе заходил. Чего это ты зонтами кидаешься? Мы ж когда позавчера с тобой у мусорки встретились, ты какой-то агромадный сверток в контейнер кидал, и, понимаешь, разобрало меня: а чего это ты туда кинул? Ну, просекаешь, старик, бывает со мной такое, есть грешок – люблю нос совать куда надо и куда не надо. Ну вот, гляжу: а в газетке-то зонтик и новый совсем. Ты, может, того – ошибся? Может другой сверток в мусорку запузырить хотел? Да чего там базарить, стой тут, а я мигом!
