Текст книги "Химеры"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)
Она, не дыша, на вытянутых руках пронесла горшок через комнату и осторожно поставила на подоконник. Постояла с минуту, любуясь набухшим бутоном, сизоватыми продольными впадинами на тельце кактуса, игольчатыми пучками колючек...
– Ну, что молчишь? Не рад?
– Рад, мам. Просто... ну, не знаю... ты его так любишь. Может, пусть он лучше будет у тебя?
– Ну что ты! – она замахала руками. – Я к вам в гости приходить буду. Часто-часто! А вы тут живите вместе, глядите друг на друга и расцветайте. И ты цвети, мой сыночек! Не куксись дружок, все пройдет, ты выздоровеешь и снова засветит солнышко. Это ведь всегда так: хмурая погода сменяется ясной. И на душе у тебя скоро светло сделается. Ты только почаще говори с ним и гляди на него. Он тебе силы даст, мой дружочек! Моя Звездочка!
Плюха поцеловала Сашулю, помахала кактусу и потопала, колыхаясь, к себе, шаркая шлепанцами. А сын её плюнул в сторону нежданного колючего подселенца и укрылся с головой одеялом. Ему было тошно.
После той вылазки на Спиридоновку Сашка совсем скис. Он чувствовал: внутри будто что-то оборвалось, и теперь он не тот, что прежде – он стал ещё хуже. Причем ничего уж ни исправить, ни изменить нельзя – сделанного не воротишь! Нет, не то чтобы ему было жаль старика или он уж очень переживал за свою дикую выходку – нет. Ему было жаль себя. И было не по себе. Очень не по себе! Тут что-то явно не так... Старик этот – он вынырнул из дождя как чертик из табакерки. И эта его ухмылочка, ощущение, что он видит тебя насквозь...
Сашка никак не мог разобраться в себе. Ему казалось, что внутри засела заноза и он никак не может от неё отделаться. Заноза не в теле была – в душе. А как её из души-то выдернешь? Это мерзкое ощущение подавляло в нем все: все прежние мечты и желания. И мысль о красоте как-то угасла. Какая уж тут красота, когда он точно песку наглотался! Он чувствовал себя словно ещё больше потолстевшим, отяжелевшим, немытым... И как оттереть эту накипь, эту коросту не знал.
Оказывается, подумать и сделать – это совсем разные вещи! В мыслях своих, пробужденных Бодлером, он был смел и горяч, он думал, что найдет хоть малюсенькую, но все же отдушину, все ж лазейку к свободе. Но получилось так, что накинувшись на старика и осуществив свою сумасшедшую идею, он только крепче замуровал себя – его темница стала ещё мрачнее, а кандалы – тяжелей!
– Гадость, гнусность и мерзость все! – раздраженно бормотал Сашка, ворочаясь на кровати и обливаясь липким пахучим потом. – Ничего мне не надо, ничего не хочу! Вот пускай и умру тут, в этой поганой комнате! Хорош Александр Македонский, царь и бог! Ничего не получается, никакой жизни нет! И не будет, не будет!!! Ни-ка-кой... Ни на что-то ты не способен, пончик вонючий, даже подлость приличную толком сделать не можешь! Попробовал вот, а теперь маюсь, точно наелся блевотины – такая смурь на душе... Хоть бы порадоваться – так нет! И так плохо было и этак, нигде выхода нет. И как же жить теперь с этим – ведь точь-в-точь как в фильме "Чужой" – словно сидит там кто-то во мне и грызет. Жрет изнутри! И эта чертова головная боль никогда ведь так голова не болела. Точно её раскаленный обруч охватывает и давит, давит... Просто охренеть можно!
Черный зонтик он запихнул под кровать – поглубже, чтобы Плюха не заметила. Нужно будет его как-нибудь незаметно выкинуть на помойку, потому как мамаша не реже чем раз в три дня проводила в его комнате влажную уборку. Вот и сегодня хотела, но он её еле отговорил – мол, хочет полежать в тишине... А завтра уж не отвертеться – как пить дать начнет полы драить! Найдет и замучает: что это, да откуда? Поди-ка придумай, как этот гнусный зонт у него оказался! Только пока о том, чтобы выйти из дома, и речи не было ... Он и впрямь ослабел и чувствовал себя совсем худо. Врачиха из поликлиники, которую вчера Плюха вызвала, ничего серьезного не нашла. Вот только сильные приступы головной боли её насторожили. Сказала, что хорошо бы сделать компьютерную томографию, но это диагностика платная, дорогая и делают её только в нескольких больницах в Москве. Ехать надо. А у Сашки ноги были как ватные – заплетались, когда он плелся по коридору в туалет...
От обиды и злости он готов был расплакаться... как вдруг услышал телефонный звонок, а следом Плюхины восторженные кудахтанья. Она даже привзвизгивала от радости – наверно звонила какая-нибудь давняя подруга... Еще чего доброго к ним в гости намылится!
Так и было.
– Сашуля! – запыхавшись от неуемных эмоций, Плюха распахнула дверь в его комнату и заковыляла к кровати. – Позвонила Валечка... Валя Марьянова! Мы с ней вместе... в мюзик-холле... ой, это ж надо! – Мать от радости не находила слов. – Они с сыном давно в Питер перебрались... ещё когда я... когда мы молодые были. А тут вот проездом в Москве... Ничего, что она к нам зайдет, а, сынуля?! Мы тебя беспокоить не будем, посидим немножечко, поболтаем... Вспомнить-то нам есть о чем!
Она принялась тормошить его, гладить по волосам, обцеловывать... Обслюнила всего! Что тут оставалось делать? Только смириться... Он насупился, а когда она вышла, погрозил вслед кулаком. Только гостей не хватало!
Примерно часа через полтора раздался звонок в дверь. Плюха сбегала в магазин, купила пирожных, бутылку сухого вина, принарядилась... Она была так взволнована, точно к ним двигался ревизор!
– Валюша, милая! Ой, да ты совсем не изменилась – все такая же красавица! – в прихожей слышались чмоканья и цоканье чужих каблучков.
– Ну, что ты, Ларочка, я уж совсем не та! Вот ты вовсе не изменилась все такая же добрая, теплая... Хорошая ты моя!
Они прошли в Плюхину комнату, где уж был накрыт стол. К Сашке не заглянули. Еще явятся! – мрачно подумал тот и принялся грызть ногти. Ни читать, ни мечтать, ни включать приставку с новой игрой не хотелось. День погиб окончательно, он был выжат и выдавлен как лимон!
Однако лежать так и плевать в потолок скоро ему надоело и Саня выбрался из-под одеяла, как следует высморкался, чтобы шумно не хлюпать носом, и на цыпочках подобрался к двери маминой комнаты. О чем это они там разговаривают? Может, обсуждают, что с ним делать и как его спасать?! Может, эта Валечка ещё какого-нибудь доктора присоветует? Чтоб им треснуть!
Он не ошибся – разговор как раз шел о нем. Плюха не могла скрыть от подруги свои горести и изливала ей душу, изболевшуюся по сыночке.
– Нет, это моя вина, мой грех! – услыхал он её горестные причитания. Я знаю – сын платит за мои грехи! Ведь это же как, Валюша? – это же во грехе было... Вне брака! А ты помнишь, как нам тогда было хорошо! Твой Гарик, мой Ашот... как нам всем было весело! А помнишь музыкальный фонтан в центре города, и как мы пошли вчетвером в ресторан? И как сидели там, танцевали... А поездка на озеро, эта рыба прямо из сети?! Лодка, купанье... Я тогда бросила в воду кольцо. Чтобы вернуться. Но больше так никогда в Ереван не вернулась. Ты понимаешь, когда я поняла, что беременна... в общем, Сашуля здоровьем своим платит за мой грех. Это кармическое воздаяние, я знаю, я чувствую! Не хочу, чтоб он платил такой ценой, пусть лучше мучаюсь я... Пускай я заболею...
Плюха расплакалась, Валя журчащим голоском принялась её утешать... Они принялись наперебой вспоминать прошлое, гастроли в Ереване... Мать достала из платяного шкафа, из-под стопки с бельем пакет с фотографиями, и обе склонились над ними, стали разглядывать, шушукаться, хохотать... Саша затаил дыхание – он понял, что мать говорит об отце, а Валя – о своем хахале. Что обе – и мать, и Валя закрутили на гастролях в Ереване роман! И что последствием этой поездки на озеро стал он, Сашка!
– Слушай, я уж и не знаю что делать... – всхлипывала мать на плече у старинной подруги, – думала к какой-нибудь ясновидящей обратиться, к целителю... Только не знаю, к кому – их сейчас ужас как много! Покупаю газеты: "Тайную власть", "Эру Водолея" – так прямо глаза разбегаются! Белая, черная, даже какая-то серая магия, отворот, приворот... Центры всякие, салоны магических искусств, колдуны и адепты... И это новое еще... как-то так называется... рейки, что ли?
– Рэйки, наверное. Это ученье такое.
– Вот-вот, рэйки. Ну, думаю, пойду наугад – выберу какого-нибудь целителя, который помогает по фото, а по колдунам и знахарям я таскать Сашулю не буду – он так ослаб! К доктору вот на днях отвела его – к психиатру – так он совсем сон потерял, не спит. Ох, Валюша, ведь Сашуля... ну, что тебе говорить – у тебя самой сын. Это же единственный смысл моей жизни!
– Ларик, послушай... никому не хотела рассказывать, но я ведь сама за этим в Москву приехала. Вообще-то о таком не говорят, но ты своя – тебе можно. Проблемы у меня... в личной жизни. Вот и посоветовали мне к магине одной в Москве обратиться. Она уж проверенная – помогает! Многие подруги мои к ней в Москву ездили. Она, как бы это сказать... в общем, работает по каким-то восточным методикам – я в этом ничего не понимаю, мне лишь бы помогла! Дает тебе статуэтку такую маленькую, бронзовую или из латуни – не в том суть. Ее надо поставить в комнате на отдельном столике или тумбочке, благовония разные перед нею курить, знаешь есть такие палочки, пирамидки... Вот, и ещё еду всякую. И просить о чем пожелаешь! Она все исполнит. То есть не она сама, конечно, – не статуэтка, а тот бог или как там его... В общем, тот, кого она изображает, – он все сделает. Только ты корми его, корми! Все тебе даст, и с Сашенькой все наладится. Хочешь, прямо сейчас поедем? У неё очередь, но я-то по блату, и могу тебя к ней пропихнуть без всякой очереди. Ну что, едем?
– Прямо не знаю... А это дорого?
– Ну, милая, ради сына ты, думаю, две тысячи деревянных потянешь? Разве жалко денег на такое? Это поможет, Лара, не сомневайся!
– Да я как-то... Валюш, у меня и двух тысяч-то нет. Это ж для меня деньги немалые. А где я сейчас займу?
– Дам я тебе! Потом перешлешь по почте. У меня деньги есть сейчас, а, главное, есть эта магическая статуэтка. Теперь и Толя ко мне вернется, и с сыном все будет хорошо – я верю! Ну, решайся!
– Ох, Валюш, если так... поехали!
Сашка едва успел отпрянуть от двери и прошмыгнуть к себе, как две женщины резво, точно скаковые лошадки, уж вылетели из комнаты. Он даже подивился, глядя на Плюху: и откуда в ней взялась эта прыть?! Они собрались в считанные минуты. Мать заглянула к нему, но он притворился, что спит. Хлопнула входная дверь, ключ два раза повернулся в замке и стало тихо.
Сашка быстро вернулся в комнату матери. Так и есть: на столе лежали фотографии! Плюха забыла их спрятать или не думала, что сын заглянет сюда в её отсутствие, ведь он третий день лежит, не вставая. С жадным любопытством он принялся разглядывать старые черно-белые фото. На них были красивые веселые девушки, одетые казачками, в белых лосинах, сапожках и высоких лохматых шапках. А вот они же в цыганских костюмах... Они же на пикнике где-то на берегу в купальниках, рядом какой-то темный мужчина со злым взглядом. А вот и мама! И такая же толстая! Она помогает... помогает Вале застегнуть крючки на спине. На Вале – пышная юбка с оборками, очень короткая спереди и длинная сзади, высокие черные шнурованные сапожки на каблуке, черные чулки как авоська – в крупную сетку, на голове – какие-то стоячие перья... А, мама рассказывала: они танцевали канкан! Только почему мать не в костюме? Постойте-ка, да на неё бы ни один костюм не налез, ведь она почти такая же толстая, как и сейчас! Что ж это?! Выходит... Сашка принялся лихорадочно перебирать фотографии: вот мама стоит возле огромных металлических ящиков, запертых на висячий замок, вот она достает из одного ящика, – он вспомнил: они называются "кофры", – какую-то груду тряпок и улыбается, вот она стоит возле маленькой женщины с длинным черным хвостом и зашнуровывает на ней какой-то странный костюм... не то кошечки, не то лисы...
Так вот оно что! Значит, мать не была танцовщицей – она была костюмершей или кем-то вроде того... Значит, наврала! Чертова Плюха! Неужели ей нужно было придумывать эту дурацкую байку про танцовщицу мюзик-холла, неужели нельзя было просто сказать сыну, кем она на самом деле работала?! Идиотка! Он так верил, что когда-то она была легкой, хрупкой... красивой! А она всегда была тумбочкой! Неуклюжей вареной сосиской! Гадость какая!!!
Сашка ворошил чуть изогнутые глянцевые листы, отыскивая тот, на котором должен быть тот... Ашот. А, вот она – та фотография! Их четверо: Валя на руках у высокого крупного мужчины – красивая, тонкая, с ослепительной белозубой улыбкой, и мать, которую обнимал какой-то грузный толстяк под стать ей самой. Его подслеповатые заплывшие глазки плотоядно щурились в объектив, и даже на посеревшей от времени черно-белой фотографии было заметно, что бесформенный нос у этого пузана был красным. Пил, наверное...
– И эта вот туша – мамин демон... который её околдовал! Мой отец...
Сашка изо всех сил шарахнул по фотографиям обоими кулаками. Они рассыпались по полу, и он, шморыгая носом и утирая сопли тыльной стороною ладони, принялся их подбирать. Собрал, положил на стол, убежал к себе в комнату, кинулся на кровать и начал бить ногами и руками по подушкам, по одеялу...
– Предатели! Все предатели, все!!! А мать... дура! Зачем она все придумала, зачем наврала?! Все у неё вранье... а кроме вранья цветочки, да песенки... Этот Вертинский чертов! "Доченьки, доченьки, доченьки мои..." А у самой не доченька, а сынуля. А она – и давай, и давай... только что бантики мне не завязывает! Разве это жизнь, а? Разве жизнь?
Он вскочил и завертелся по комнате, точно его укусили. Потом, задыхаясь, ринулся к окну, распахнул...
– Жизни, жизни в розовом цвете! – заорал Сашка на всю улицу, перегнувшись через подоконник. – Ах вы... ах вы все... чертовы куклы!
Он схватил мамин любимый кактус, поднял горшок над головой и, размахнувшись, швырнул его вниз. Послышался глухой стук, закачались ветви березки под окном... и опять стало тихо.
– Вот тебе, вот! Так тебе и надо! И не то ещё будет... ты у меня получишь!
Он и сам не знал, кому были адресованы эти угрозы: маме, кактусу или самому себе... Потому что, выбросив горшок с астрофитумом, почувствовал, что его прямо-таки сейчас разорвет изнутри – так билось в нем что-то и просилось на волю... И в глубине души понимал, что каждый шаг навстречу злу, даже малый, каждая подлость, которую он вытворяет, не только не принесут облегчения... они могут свести с ума. Потому что Сашкино сердце совсем не было злым. Но яд уже проник в кровь, Бодлер заронил семена, которые упали в хорошую почву, удобренную отчаянием и одиночеством, – в душу подростка, не способного ещё ни разобраться в себе, ни владеть собой... Подростка, мечтающего о славе, о подвигах, о красоте и не ведающего, как же к ним подступиться... Паренька, выращенного словно в оранжерее, чьи поступки и мысли теперь более походили на уродливые чахлые черенки, выдранные с корнем и валявшиеся на помойке, чем на гордый распускающийся цветок...
Сашка скоро затих – взрыв протеста отнял все силы. И с гулкой, больной головой стал проваливаться в сон... глубже, глубже... он спал. Спал впервые с того злополучного вечера, когда нездоровая липкая дрема одолела его. И снился ему странный сон – видел он, что летает! Но там, во сне не было больше пухлого Пончика, не был он неуклюжим нелепым подростком... Над лесом, над полем, в тумане едва пробужденного дня летела гордая и дерзкая птица. И только ветер рвался навстречу, а её мощным крыльям все нипочем что им ветер?! Ведь эта птица была любого ветра сильней...
И птицей этой был Александр. И был он свободен.
Глава 3
ЧЕРНАЯ ТЕНЬ
Лариса Борисовна вернулась довольно поздно очень усталая. Еле дошла: ноги гудели, вены на них вздулись и покраснели. С Валей они распрощались той уж пора было на вокзал, она сегодня же отбывала в Питер на "Красной стреле".
Охая и постанывая негромко, Плюха скинула туфли, с наслаждением надела мягкие тапочки и покачиваясь, как баркас в непогоду, побрела к себе в комнату. Там она вынула из сумки довольно объемистый твердый предмет, завернутый в чистое полотенце, развернула... и в сумрачной комнате тускло сверкнула бронза. То была статуэтка какого-то идола, сидящего в позе лотоса подвернув под себя ноги и сложив руки на груди. Его раскосые узкие глаза в упор глядели на женщину, и на миг ей стало не по себе.
– Что ж, – вздохнула она, – если это сынуле поможет... пускай.
Она сняла с тумбочки свою любимую вазочку из синего хрусталя и статуэтку фарфоровой балерины, застелила её крахмальной кружевной салфеточкой и водрузила идола посередине. Сходила на кухню, принесла блюдечко с молоком и тарелку с печеньем и поставила эти нехитрые дары перед бронзовой статуэткой. Зажгла ароматические тонкие палочки, вставила их в чистый стаканчик, и тотчас терпкий и густой дымок змейками заструился по комнате. Потом она снова вздохнула, немного подумала, сложила просительно руки на груди и жарко молитвенно зашептала.
– Ты... ох, и не знаю как обращаться к тебе... Ты, божочек, нам помоги. Ты сыночке моему помоги, Саше! Сделай так, чтоб его мечты исполнились – я знаю, он много мечтает... И пусть у него головка не болит его так головные боли измучили! И пусть он будет счастливый, пускай живется ему легче, чем мне. Я ведь так намучилась! Да, ты, наверное, все знаешь ты ведь бог! Очень прошу, пожалуйста! А я тебя кормить буду, палочки жечь, маслице вот особое дали мне! Ой, а я про него и забыла...
Она торопливо порылась в сумке и достала маленький пузырек с благовонным маслом. Капнула несколько капель на блюдечко, и всю комнату затопил терпкий запах сандала. От этих непривычных восточных курений и ароматов у Ларисы Борисовны закружилась голова. Она покачнулась, комната перед ней поплыла, стала двоиться, и неуклюже, как-то боком она бухнулась на свою продавленную тахту. Посидела немного... и вроде стало полегче.
– Ну вот, лягушка, допрыгалась! – в который раз за этот волнительный день вздохнула Лара и стала тереть виски. – Надо к сыночке заглянуть, кивнула она божку, который пристально глядел на неё со своего пьедестала, как он там? А то уж полдня, глядишь, к нему не ходила – не дело это, так ведь? Не дело!
Она тяжело поднялась и пошлепала к сыну в комнату. Тот спал и хрипло дышал во сне. Даже тихонько постанывал. Она с любовью наклонилась над ним, сдунула с взмокшего лба прилипшую темную прядь...
– Ну вот, заснул ты, Сашуля, и славно! И хорошо... Спасибо Валечке, что сходить к магине мне присоветовала. Это её божочек тебе, сынуля, помог, он, не иначе!
Она оглядела комнату и, щурясь, – в комнате было темно, – приблизилась к подоконнику. Вот отцветающие пеларгонии, вот плющ восковой, аспарагус... Но горшочка с её любимым кактусом не было.
– Эй, дружочек мой, где ты? – шепнула она, беспомощно шаря руками по подоконнику. И тут только заметила, что окно приоткрыто. – Как же так? Я же сама его наглухо закрывала!
Недоброе предчувствие приливом крови застучало в висках. Она ахнула, заторопилась, напялила туфли и, спеша, спустилась по лестнице... Вот и палисадник под окнами – заброшенный, весь заросший снытью и сорняками. Над головой тревожно шумела береза – поднимался холодный порывистый ветер, неласковый спутник поздней московской осени.
Тьма. Ноябрь...
Под чахлой кривенькой елочкой, не смевшей тягаться с раскидистой вольной березой, застившей свет всему, что росло под её ветвями, валялся разбитый горшок. Она его сразу признала, верней не его, а то что от него осталось: бежевые глянцевитые черепки с зеленой полоской по краю. Плюха сдавленно вскрикнула и схватилась за сердце. Задыхаясь, присела на корточки и стала звать:
– Дружочек мой! Как же так... где же ты?!
Ее рука, шарившая на земле, укололась о пучок острых иголок. Лариса Борисовна, наконец, отыскала его – свой кактус, своего друга по имени Звездочка... От удара о землю он разорвался на части и был разметан по влажной холодной земле.
Плача, она упала в траву. Из окна первого этажа высунулась седенькая головка в платочке, она принадлежала соседке Евдокии Михайловне. Та часами сидела в кухоньке у окна и глядела во двор. Евдокия Михайловна после инсульта была частично парализована, а следил и ухаживал за ней внук Димка.
– Лариса Борисовна! Ларочка, что с вами?
– А? – та машинально обернулась на зов, хотя сейчас плохо соображала. – Я... это ничего. Ничего...
– Димка! – крикнула старушка куда-то в глубину своей комнаты. – Беги вниз, Ларисе Борисовне плохо!
И через минуту рослый детина буквально втащил на пятый этаж Ларису Борисовну – ноги у той совсем отказали. Он помог ей переодеть тапочки и попытался было отобрать у неё какой-то кусочек живой клочкастой плоти с колючками – огрызок кактуса, на котором болтались жиденькие корешки... но она не дала.
– Это, Димочка, кактус мой. Он хотел зацвести. Но вот видишь... беда с ним вышла. Упал он – вывалился из окна.
– А че это? – хмуро полюбопытствовал Димка. – Окна-то вы всегда закрытыми держите, я ж знаю как сквозняков боитесь...
– Не знаю как, – она обнимала ладонями то, что осталось от кактуса, нежно как птичку. – Может, ветер, может ещё что... Я попробую, Димочка, попытаюсь его прирастить. Вдруг приживется. Ну, спасибо тебе. Ты к нам заходи, Сашулю проведай, он болеет у нас...
Она, сгорбившись, потащилась на кухню и посадила обрывок с колючками в новый горшок. Отнесла к себе в комнату, поставила на подоконник, взглянула на статую... и ей показалось, что у той загорелись глаза... Легла и уже не вставала. На следующий день утром Сашка, напрасно прождав с полчаса, когда мать как обычно позовет его завтракать, наведался к ней. Она неподвижно лежала на спине с открытыми глазами, которые были какими-то мутными. В них затаилась тоска. Он склонился над ней, потряс за плечо.
– Мам, что с тобой? Тебе плохо?
Мать не ответила. Ведь она поняла, что случилось – поняла, что только сын – её ненаглядный сыночка мог открыть шпингалет, распахнуть окно и выбросить кактус вниз с пятого этажа. И это открытие разбило ей сердце.
– Мам, давай я врача вызову!
Поняв, что мама не говорит, Сашка бросился к телефону и вызвал скорую. Та приехала быстро, врач нашел у Ларисы Борисовны микроинфаркт и её решили везти в больницу.
– Это ненадолго, я думаю, – успокоила молодая докторша растерянного парня, – мама твоя поправится. А ты её навещай. Раз болеешь – сейчас с нами ехать не надо. Вот тебе адрес, а часы посещений у нас вечером с пяти до семи. Деньги-то у тебя есть?
Он отрицательно покачал головой. Денег не было, ну и плевать – займет у соседей! Зато теперь – вот она, желанная свобода! Стыдно признаться, но в глубине души Саня был даже рад, что мать забирают в больницу. Ведь впереди несколько дней вольной волюшки... у него даже голова разом перестала болеть!
– Ты тете Оле сейчас позвони, – с трудом выговорила Лариса Борисовна, – скажи ей, где я. И пускай приглядит за тобой.
– Я все сделаю, мам, не волнуйся! Только ты выздоравливай... ладно?
Она взглянула на него, и в этом взгляде на сына что-то новое появилось. Испытующим, что ли, был он, а может быть укоризненным... Ее безоглядная и слепая любовь словно впервые прозрела, и от этого жизнь стала ещё мучительней, ещё тяжелей. Мать впервые задумалась: нужна ли она ему, любит ли он её, если смог вот так поступить с тем, что было для матери всего дороже... после него самого.
Он хотел спуститься вниз вслед за санитарами, уносящими носилки, на которых лежала мать, но она не позволила – велела дома остаться.
– Вот поправишься – тогда и придешь ко мне... с тетей Олей. Один по городу не ходи – только в школу. Это близко, не страшно – дорогу не надо ведь переходить...
Кивнула ему, губы было скривились, но сдержалась она, не заплакала. С тем и увезли Ларису Борисовну в городскую больницу.
А Сашка сел у окна и принялся думать. Что бы выкинуть этакое, что учинить? У него был один день – один-единственный день свободы! Тете Оле он, естественно, сразу же позвонил, и та сказала, что завтра приедет и останется с ним, а сегодня не может – сегодня у них в бухгалтерии проверочная комиссия. Так что... Ух! Дух захватывало! Делай, что душенька пожелает! У него сразу сил прибавилось, и словно спала какая-то пелена точно он не болел, а просто кто-то накрыл его тяжелым и затхлым застиранным покрывалом. Накрыл и чуть-чуть придушил. Но кто? И зачем? Нет, ясно странное творилось с ним что-то, и это "что-то" занимало парня гораздо больше чем болезнь матери.
Просидев битый час, он так ничего не надумал и решил сделать давно намеченное: выкинуть проклятый зонт!
Он поел – благо, запасов еды в холодильнике у Плюхи всегда имелось в избытке, и, одевшись, извлек зонт из-под кровати, завернул его в несколько старых газет, отворил дверь и спустился во двор – к помойке. Там он и пересекся с Димкой – тот тоже выкидывал мусор и возвращался домой с пустым ведром.
– Ну че, как мать твоя? – спросил тот, окидывая соседа с пятого этажа хмурым взглядом.
Димка был не дурак – сразу догадался в чем дело: отчего угодила в больницу мать этого увальня. Он ведь слышал истошный Сашкин визг: "Жизни, жизни в розовом свете!" и тотчас последовавший за этим полет горшка с кактусом. Тот просвистел мимо Димкиного окна как раз в тот момент, когда он глядел во двор и прикидывал: двинуть сейчас к приятелю по кличке "Фома", чтоб спокойненько побазарить и покурить, или поглядеть очередной боевик по телику... Вслед за свистом раздался глухой удар, Димка высунулся в окно и увидел черепки и осколки. Извернулся, поднял голову и углядел наверху пухлую руку соседа, захлопывающую окно... Сопоставить эти два факта было проще простого. Все в доме знали, что Лариса Борисовна сдвинулась на двух вещах: на цветах и на сыночке, которому шагу ступить не давала – "душила" его почем зря...
"Да, выходит, этот толстый потихоньку звереет, – подумал Димка, – раз гробанул из окна материн горшок с цветком. Давно бы пора характер свой показать, если он у него, конечно, имеется. А то ходит, держась за мамкину юбку, как пудель на поводке. Ладненько, сделаю-ка я "экскримент" – клюнет на мой крючок или нет... Если клюнет – значит не стух ещё и надо ему мозги вправить, а нет... ну, тогда он поедет скоро! Мне-то это все по фигу, но почему бы не оттянуться? Наплету про то, что в журнале у "Фомы" прочитал..."
– Да чего ты затрясся-то, не тушуйся, тут, во дворе все свои... – он доверительно улыбнулся и этак покровительственно хлопнул соседа лапищей по плечу.
Сашка быстро выбросил свой сверток в контейнер и с опаской взглянул на Димку. Экий громила, аж поджилки трясутся! Такой одним пальцем дух из тебя вышибет. И старше он на два года – ему шестнадцать уже, и ребята, с которыми он в дружбанах, говорят, прошлым летом киоск гробанули... Мать, как огня, боялась этой компании, и пуще глаза старалась уберечь от неё его, Сашку. А теперь матери нету, а он стоит во дворе, и над ним как медведь нависает этот пацан с ухмыляющейся физиономией. И получается, что, пожалуй, и хорошо, что до сих пор он в тепле и покое жил, а теперь вот его выпустили из клетки, а вокруг-то не зоопарк – вокруг джунгли...
– Да нет, я ничего, – Сашка пожал плечами, стараясь выглядеть независимо. – А мать... в больнице она.
– Это я и без тебя знаю. Будешь навещать – привет ей от бабки моей передай. Очень бабка моя за мать твою переживает. Гостинцев хочет ей передать. Слушай... – Димка двинул к подъезду, кивком головы веля соседу следовать за собой. – Ты, значит, один теперь?
– Только до завтра, – пролепетал Саня, холодея. – Завтра тетка приедет, будет тут со мной жить.
– Так то завтра! – хохотнул Димка. – А сегодня, слышь... – тут он понизил голос и заговорил с интонациями заговорщика. – Давай-ка двигай, ставь чайник, я тебе одну потрясную вещь скажу.
Сашка безропотно выполнил пожеланье соседа, и скоро они сидели у него на кухне и пили чай.
– Ну вот, слушай сюда, – сообщил Димка. – В общем, попалась мне статейка одна в старом журнале. "Ридерз дайджест" журнал называется – бабка антресоли разбирала, там этого хламу навалом, а мне делать было не фига, вот и стал в них копаться... В общем, в статье говорится, что по ночам в Москве жуткие дела происходят. В некоторых районах особенно. Призраки бродят, врубаешься?
– Ну? – стараясь не подавать виду, что боится соседа, спросил Сашка.
– Гну! И упоминается там улица эта, как ее... а, Вспольный переулок. Это рядом совсем – в двух шагах. Что там по ночам звук раздается, как будто подъезжает машина, дверца, хлопает, шаги и всякая хренотень. А машины-то нету – не видать ничего, только звук!
– Мало ли, что напишут! – засомневался Сашка. – Ты б ещё газету "Тайная власть" почитал – там вообще... Но это ж на бабулек рассчитано! Вот моя мать – так её хлебом не корми – дай про страшное и про всякое потустороннее почитать!
– Да я тоже так сначала подумал! Думаю, ну заливает мужик, ну, автор этой статейки! А потом... Потом чего-то мне не спалось – башка как бубен и лунища в окне! Торчит, понимаешь, вылупилась на меня этаким чудищем, светится...
– Полнолуние, что ли?
– Оно! Бабка шторы затеяла постирать, они высохнуть не успели, я говорю: "Ба, давай прямо мокрые повесим, они сами высохнут." А она: "Что ты, я их поглажу сначала, а то мятые будут..." Уперлась как... ну, ты ж бабок знаешь: если упрутся – все, никакой логикой не прошибешь! Ну вот, лежу я, гляжу в окно, которое без занавесок, сна ни в одном глазу. И думаю: а чего это я лежу – раз уж не спится, надо самому все проверить. Одеваюсь, выхожу потихонечку, на улицах – ни души! Время – два ночи. Как раз в это время все и происходит, если верить этому журналисту.
– И чего? – шепнул Сашка.
– А того! Слышал я эту машину! Чтоб мне сдохнуть! Подъехала, мотор урчит, дверца хлопает, шаги... твердые такие шаги, уверенные. Топ-топ дверь открылась, захлопнулась, тишина...
– А ты что?
– А я затаился, за стенкой спрятался, стою этак тихохонько, не дышу. Ну вот, проходит минуты две, опять дверь входная – стук, хлоп! – шаги, только теперь как будто их больше – то есть, больше людей вышло из дому, чем вошло. И – в машину. Мотор заурчал, двинулись, шинами – шурк, шурк – и опять тишина!
– И чего – никого не видно? Ни машины, ни людей?
– Никого! Чтоб мне сдохнуть – не вру!
Какое-то время в кухне было тихо – Сашка весь съежился, представляя эту картину, а Димка наслаждался произведенным эффектом.
– Слушай, точно не врешь? – наконец, выпалил Сашка.
– А на фига?
– Ну, не знаю... А статья эта есть у тебя?
– Что, разобрало? Вот-вот, я с этого дня вообще спать не могу – все это дело мерещится.
