Текст книги "Противники России в войнах ХХ века (Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества)"
Автор книги: Елена Сенявская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
Интересна официальная аргументация Советского правительства по поводу участия в этом разделе и вступления Красной Армии на территорию Речи Посполитой, поскольку она отражала не только (а может быть, и не столько) реальную мотивацию этих действий, но в первую очередь имела целью воздействовать на массовое сознание внутри страны и общественное мнение за ее пределами. Эта мотивация приведена в Ноте Правительства СССР, врученной польскому послу в Москве утром 17 сентября 1939 г., через две с половиной недели после начала германского вторжения в Польшу: «…Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей… Оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам… Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными».[653]653
Правда. 1939. 18 сент.
[Закрыть] Такое обращение к национальным чувствам было не случайным, поскольку в советском обществе существовало ощущение и убеждение в несправедливости аннексии восточно-славянских земель, осуществленной в результате польско-советской войны 1919–1920 гг. Этот же мотив прозвучал еще ранее, в опубликованной 14 сентября в газете «Правда» редакционной статье «О внутренних причинах военного поражения Польши». В ней утверждалось, что эти причины и корень слабости Польского государства заключаются в национальной политике польского руководства, для которой было характерно подавление и угнетение национальных меньшинств, составляющих 40 % населения, и особенно 8 млн. украинцев и 3 млн. белорусов.[654]654
Правда. 1939. 14 сент.
[Закрыть]
Имеются многочисленные свидетельства того, с какой радостью встречало Красную Армию украинское и белорусское население. Хотя имели место и отдельные очаги сопротивления, состоявшие из польских армейских формирований, осадников и жандармерии. Причем основные силы польских войск сопротивления не оказали, сдаваясь целыми частями и соединениями в плен. О фактически полном отсутствии сопротивления почти полумиллионной армии, сдавшейся в плен советским войскам, свидетельствуют незначительные для таких масштабных действий безвозвратные потери Красной Армии – менее 1 тыс. человек убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести.[655]655
Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Стат. исслед. М., 1993. С. 86–87.
[Закрыть]
Понятно, что участие СССР в территориальном разделе Речи Посполитой не прибавило симпатий собственно польского населения ни к СССР в целом, ни к русским в частности. Негативную роль сыграло и интернирование значительной части польских военнослужащих, и массовая депортация польского гражданского населения из западных областей Белоруссии и Украины в восточные районы СССР, и особенно трагедия в Катыни.
Вместе с тем, дальнейшее развитие событий вновь переставило акценты в психологии взаимоотношений двух народов. С одной стороны, жесточайший режим немецкой оккупации в Польше, за несколько лет приведший к многомиллионным жертвам, подавлению польской культуры, унижению национальных чувств и порабощению поляков; с другой стороны, – агрессия фашистской Германии против СССР, с невиданными в истории людскими и материальными жертвами, зверствами фашистов на оккупированной территории, – все это, как и в начале века, психологически сблизило два многострадальных народа перед лицом общего врага.
Таким образом, сформировался запутанный узел общественно-политических проблем, предопределивший еще более сложный комплекс мыслей, чувств, настроений русских и поляков по отношению друг к другу. Сыграли здесь свою роль и определенные политические акции с вовлечением в них польского населения, в том числе проживавшего на советской территории.
Сложность конкретно-исторической ситуации состояла прежде всего в том, что на коротком отрезке времени СССР и Польша выступали сначала как противники (1939 г.), а затем, после нападения фашистской Германии на СССР, превратились в союзников. Причем, Польского государства фактически не существовало, поскольку оно было оккупировано немецкими войсками, а выступавшее от его имени эмигрантское правительство в Лондоне стало объектом международных дипломатических интриг. Оно и само вело собственную политическую игру, придерживаясь теории «двух врагов» – борьбы против Советского Союза и Германии, и предусматривало захват власти в стране силами повстанческой Армии Крайовой под руководством своих эмиссаров до прихода Красной Армии. В свою очередь, СССР был заинтересован в установлении в Польше лояльного себе, в идеале – прокоммунистического режима. Складывавшееся с июля 1941 г. сотрудничество СССР с «лондонским правительством» с обеих сторон оказалось зыбким и неискренним и с самого начала было обречено. Тем не менее, определенные шаги по установлению союзнических отношений с польским эмигрантским правительством в Лондоне советским руководством были предприняты, подписано соглашение о восстановлении дипломатических отношений и о создании польской армии на территории СССР, командующим которой 6 августа 1941 г. был назначен генерал В.Андерс. Эта первая польская армия была сформирована преимущественно из интернированных в СССР польских военнослужащих. В дальнейшем армия Андерса отказалась от участия в боевых действиях на советско-германском фронте, по инициативе эмигрантского правительства В.Сикорского к 1 сентября 1942 г. была выведена за пределы СССР на Ближний Восток и не участвовала в непосредственном освобождении Польши.[656]656
СССР и Польша: 1941–1945. К истории военного союза. Документы и материалы // Русский архив. Великая Отечественная. СССР и Польша. Т. 14(3–1). М., 1994. С. 13–20.
[Закрыть] А 25 апреля 1943 г., после того, как с подачи Германии польским эмигрантским правительством был поставлен вопрос о трагических событиях в Катыни, советская сторона разорвала с ним дипломатические отношения. Сталин обвинил его в «поддержке клеветнической нацистской пропаганды», окончательно сделав ставку на просоветские круги польской эмиграции в Советском Союзе.[657]657
Там же. С. 18–20.
[Закрыть]8 мая 1943 г. началось создание первых польских регулярных формирований, лояльных СССР. 1-я польская пехотная дивизия им. Т.Костюшко под командованием полковника З.Берлинга приняла боевое крещение в октябре 1943 г. под Оршей, где понесла тяжелые потери и была выведена с фронта для пополнения. И формируемые под Рязанью части 1-го польского корпуса в значительной мере пополнялись уже советскими гражданами польского и не только польского происхождения. Впоследствии, по декрету Крайовой рады народовой от 21 июля 1944 г., вместе с партизанской Армией Людовой они были объединены в Войско Польское.[658]658
Там же. С. 20; Шишов Н.И. В борьбе с фашизмом. 1941–1945 гг. (Интернациональная помощь СССР народам европейских стран). М., 1984. С. 44.
[Закрыть]
Следует подчеркнуть, что создание специальных воинских формирований из граждан других стран и советских граждан соответствующей национальности было вызвано не столько военной необходимостью, сколько политическими соображениями, рассчитанными на перспективы послевоенного устройства в Европе. И, разумеется, здесь интересы СССР и польского эмигрантского правительства в Лондоне коренным образом расходились.
Интересны психологические коллизии возникавшие при создании польских частей «второго призыва». Вот как вспоминал о своих встречах с польскими братьями по оружию оказавшийся в октябре-ноябре 1943 г. в составе маршевой роты при польской танковой бригаде им. Домбровского мой отец – младший лейтенант Спартак Сенявский: «Выгрузив танки, мы своим ходом прошли несколько километров вглубь леса и остановились около расчищенных, посыпанных песком аллей палаточного городка. По аллеям ходили люди в незнакомой нам военной форме с орлиными гербами на четырехугольных фуражках. Как потом мы узнали – в конфедератках. Мы прибыли в формирующийся под Рязанью Польский корпус генерала Берлинга… Начались напряженные занятия с польскими танкистами по передаче нашего боевого опыта. Но и мы тоже знакомились с их обычаями и жизнью. В частности, рота настоящих поляков, которые, кстати, кончили наше же Пушкинское танковое училище в г. Рыбинске, вместо политинформации молилась со своем ксензом…
Вскоре я был вызван к командиру батальона подполковнику Иванову, который встретил меня во всем блеске польского мундира (еще недавно он был в нашей форме). Он начал прямо, без обиняков:
– Ты Сенявский, я Иванов. Кому из нас надо служить в польском корпусе? Согласен?
– Товарищ подполковник! Разрешите мне остаться в Красной Армии и в ней воевать. Если придется погибнуть, я хочу умереть советским офицером.
– А мне, по-твоему, что, не хочется воевать в своей армии? – обиделся он. – Раз нужно, значит нужно… помогать нашим братьям по оружию.
– Если это приказ, то я вынужден подчиниться. Если это предложение, разрешите отказаться. Можно идти?
– Идите. Вам сообщат о моем решении.
Мой товарищ Женя Федоркин тоже отказался переодеваться в конфедератку. И мы опять оказались в маршевой роте».[659]659
Из воспоминаний участника Великой Отечественной войны С.Л.Сенявского // Личный архив автора.
[Закрыть]
Интересен здесь и механизм формирования польской танковой бригады, и отношение советских военнослужащих к направлению в польские части – при том, что у них установились очень тесные дружеские отношения с поляками и особенно польками, что также отражено в воспоминаниях моего отца.
В июле 1944 г. созданная в СССР 1-я польская армия в составе 1-го Белорусского фронта начала боевые действия на территории Польши и вскоре была объединена с Армией Людовой в Войско Польское. Участие польских частей в совместных боевых действиях с советскими войсками при освобождении Польши также вносило существенно новые психологические моменты во взаимоотношения двух народов.
В этой связи приведем еще один любопытный факт. В конце 1944 г. советские войска завершили освобождение территории СССР от фашистских захватчиков. Но война продолжалась, впереди были Европа, Германия, штурм Берлина… Армия несла большие потери и нуждалась в пополнении. И оно было призвано – из только что освобожденных от немецкой оккупации районов. Больше трех лет в них хозяйничали гитлеровцы, активно работала фашистская пропаганда. Все это не могло не отразиться на «качестве» нового пополнения, его политических взглядах и настроениях. Особенно сложно обстояло дело с призывниками из западных областей Украины и Белоруссии, Молдавии и Прибалтики, которые вошли в состав СССР буквально перед самой войной. Их население еще не успело привыкнуть к тому, что, продолжая жить на прежнем месте, «поменяло» страну и гражданство. Серьезные проблемы создавало и то, что многие новобранцы не знали русского языка. Случались и конфликты на национальной почве. Один из них возник в декабре 1944 г. между командованием 19-й армии 2-го Белорусского фронта и прибывшими в составе нового пополнения бойцами-поляками.[660]660
См.: Сенявский А.С. Поляки в Красной Армии в 1944 г.: социально-психологические проблемы // Военно-исторический архив. 2002. № 1. С. 97–112.
[Закрыть] Причиной конфликта стало высказанное ими желание служить в польской армии и отказ принимать присягу в армии советской. Но несмотря на существующие директивы о направлении представителей определенных этнических групп в национальные армии, попадали туда далеко не все желающие. Об этом красноречиво свидетельствуют документы из Центрального Архива Министерства Обороны.
В делах Политотдела 19-й Армии есть целый комплекс документов, посвященных настроениям вновь прибывших бойцов из западных областей. «Среди некоторых бойцов латышей и поляков имеется недовольство тем, что их не направляют в латышские части и в польскую армию, – говорится в политдонесении от 28 декабря 1944 г. – Более заметно такое недовольство среди поляков. Часть поляков в 18 стр. дивизии продолжает заявлять о том, что не будут принимать военную присягу, и отказываются получать красноармейские книжки. Вызванные на беседу с начальником Оргинструкторского Отдела Политуправления фронта полковником Твердохлебовым, 5 человек – Мацук, Мончан, Овсянник, Станкевич и Богданович заявили ему примерно так: «Присягу больше принимать не будем. Мы присягали один раз перед польским народом и Богом. Изменниками Родины не будем».[661]661
ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 51. Л. 323, 338 (оборот).
[Закрыть] Другим аргументом поляков был тот, что их всех записали белорусами. «Зачем топчут нашу нацию?»[662]662
ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 51. Л. 295.
[Закрыть] – возмущенно заявляли они и говорили о том, что знают из газет, что все желающие поляки могут выехать в Польшу, что в военкомате их обещали отправить в польскую армию, где у многих служат родные, и вот обманули.[663]663
ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 51. Л. 295–296.
[Закрыть] Некоторые мотивировали свое желание служить в польской армии тем, что в Советской Армии они не имеют возможности соблюдать религиозные обряды, а также из страха, что, приняв присягу, они уже не смогут после войны вернуться в Польшу и их заставят вступить в колхоз.[664]664
ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 51. Л. 296.
[Закрыть] Командование решило проблему просто: зачинщика «бунта» отправило в СМЕРШ, а остальных (около 250 человек) рассредоточило по одиночке по разным подразделениям, так как «поляки пытались группироваться». «Всем им разъяснено, – говорится в донесении, – что они являются советскими гражданами и будут служить в Красной Армии. Вместе с этим проведен ряд бесед о возвышенных и благородных целях борьбы советского народа против немецко-фашистских захватчиков, о дружбе народов СССР и др.»[665]665
ЦАМО. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 51. Л. 297.
[Закрыть]
О том, что директивы об отправке бойцов в национальные армии, касающиеся в частности и поляков, действительно рассылались по воинским частям, свидетельствует приказ № 0640 Управления Командующего Бронетанковыми и механизированными войсками 32-й армии от 5 июля 1944 г., отданный во исполнение директивы № 1/406910 начальника Мобилизационного Управления Главного Управления Формирования Красной Армии (ГУФКА) от 3 июня 1944 г.[666]666
ЦАМО РФ. 90олтп. Оп.179 510. Д.7 (3 уч.). Л. 136.
[Закрыть] Следовательно, требования поляков были вполне правомерны, и вовсе не они, а командование 19-й армии нарушило установленный порядок. По какой причине? Можно предположить, что армейское руководство весьма неохотно расставалось со своим личным составом: незадолго до этого армия понесла большие потери и остро нуждалась в пополнении, тем более, что в скором будущем ей предстояли тяжелые бои, и каждый человек был на счету. Поэтому, как нам представляется, поляков вовсе не случайно записывали белорусами: это освобождало армейских чиновников от необходимости выполнять данную директиву, давало формальную возможность ее обойти. При этом бюрократическая машина не считалась с судьбами отдельных людей, независимо от их национальности.
Политические процессы за пределами Польши неизбежно отражались и на ситуации в самой стране, оккупированной германскими войсками, подвергавшими ее население геноциду. Польский народ вел героическую борьбу за свое освобождение в условиях идеологического и политического раскола и дезориентации. С февраля 1942 г. разрозненные партизанские отряды были объединены в Армию Крайову, подчинявшуюся Лондону. Параллельно с мая 1942 г. на территории Польши под руководством Польской рабочей партии формировались отряды Гвардии Людовой, впоследствии, в канун 1944 г., преобразованные в Армию Людову.[667]667
СССР и Польша: 1941–1945. К истории военного союза. С. 14.
[Закрыть] У этих двух направлений польского антифашистского сопротивления был единый враг – оккупационные силы Германии, но в то же время разное отношение к СССР и Красной Армии и взаимное соперничество в области идеологии и политики.
Все эти процессы не могли не влиять на мировоззрение и настроения гражданского населения Польши, которое прямо или косвенно было вовлечено в эти политические и военные события.
По мере продвижения Красной Армии к границе ситуация идеологически и психологически только обострялась, потому что реально вставал вопрос о том, кем станут для Польши советские войска, вступающие на ее территорию, – освободителями от немецкой оккупации или новыми завоевателями, как поведут они себя на польской земле, как, в свою очередь, относиться к ним и какую принять сторону в условиях существования двух конкурирующих между собой польских правительств и их вооруженных формирований, претендующих на власть в стране после изгнания немцев. Нельзя сбрасывать со счетов и немецкую, весьма изощренную пропаганду, которая формировала образ советской стороны как «большевистских варваров», готовых «растоптать» просвещенную Европу, загнать крестьян в колхозы, а всех недовольных уничтожить либо «отправить в Сибирь».
В проблеме взаимоотношений советских войск с польским гражданским населением существует две стороны. Мы уже рассмотрели исторический контекст, обусловивший психологию взаимовосприятия, усложнявшийся идеологическими мотивами, массированным пропагандистским воздействием, личностными мировоззренческими, биографическими и бытовыми факторами. Мы сделали акцент на факторы, влиявшие, прежде всего, на польскую сторону. Но они же, хотя и по-другому, влияли на мировоззрение бойцов и офицеров Красной Армии. В их сознании доминировал образ славянского, а значит, близкого в противостоянии германцам польского народа, но вместе с тем переплетавшийся с идеологическим стереотипом буржуазной «панской» Польши, враждебной советскому государству. Двойственным было и отношение к Польше как союзнику, – в силу упоминавшихся выше событий, весьма капризному и ненадежному. Население также во многом рассматривалось с классовой точки зрения: симпатию вызывали рабоче-крестьянские «бедняцкие» слои и негативное отношение – зажиточные и «классово чуждые».
Таким образом, взаимовосприятие во многом обуславливалось политическими и идеологическими фильтрами, через которые обе стороны смотрели друг на друга. Здесь социальная реальность была перемешана с мифами и пропагандистскими штампами.
Взаимные психологические ожидания частично подтвердились, но при этом подверглись существенной корректировке, когда два народа пришли в непосредственное соприкосновение.
Официальная позиция советского руководства в отношении к Польше и в связи со вступлением на ее территорию нашла отражение в Постановлении Государственного Комитета Обороны № 6282 от 31 июля 1944 г. и в директиве Генерального штаба Красной Армии командующим войсками 1, 2, 3-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов от 1 августа 1944 г. В них, в частности, говорилось, что «вступление советских войск в Польшу диктуется исключительно военной необходимостью и не преследует иных целей, кроме как сломить и ликвидировать продолжающееся сопротивление войск противника и помочь польскому народу в деле освобождения его Родины от ига немецко-фашистских оккупантов».[668]668
Там же. С. 333.
[Закрыть] В связи с этим предписывалось «в районах, занятых Красной Армией, советов и иных органов советской власти не создавать и советских порядков не вводить»; «исполнению религиозных обрядов не препятствовать, костелов, церквей и молитвенных домов не трогать»; гарантировать польским гражданам охрану принадлежащей им частной собственности и личных имущественных прав.[669]669
Там же. С. 333–334.
[Закрыть] Вместе с тем, постановление предписывало советскому военному командованию «установить дружеские отношения с органами власти, которые будут созданы на освобожденной территории Польским комитетом национального освобождения», при этом «никаких других органов власти, и в том числе органов польского эмигрантского «правительства» в Лондоне… не признавать», а их представителей «рассматривать как самозванцев» и «поступать с ними, как с авантюристами».[670]670
Там же.
[Закрыть]
Еще до вступления на территорию Польши среди личного состава советских войск была проведена основательная политико-идеологическая подготовка к этому событию. Ее вели военные советы, политорганы и партийные организации всех уровней. Так, военный совет и политуправление 1-го Белорусского фронта разослали по всем политотделам фронта справку по истории польского государства, характеризовавшую его устройство, политико-экономическое положение, культуру, быт и нравы населения, и т. д. Были прочитаны лекции, доклады, проведены беседы на темы: «Задачи личного состава в связи с вступлением Красной Армии на территорию Польши», «Победа над германским фашизмом лежит через освобождение народов Европы», «Воин Красной Армии – представитель самой сильной и культурной армии в мире», «Железная воинская дисциплина и высокая бдительность – залог победы над врагом», «Красная Армия выполняет историческую роль – освобождает народы Европы от фашистского рабства».[671]671
Шишов Н.И. Указ. соч. С. 205–206.
[Закрыть]
Вот как описывает лекцию о международном положении, прочитанную советским бойцам агитатором полка сразу после вступления на территорию Польши, в своей автобиографической повести «Три круга войны» писатель-фронтовик Михаил Колосов:
«– Хочу остановиться на положении в стране, на территории которой мы находимся. Это вам важно знать… ибо вы являетесь непосредственными проводниками нашей государственной политики на чужой территории. Положение в Польше, товарищи, сложное…
И он рассказал, что в Польше еще в июле месяце создан Польский комитет национального освобождения – ПКНО. С этим Комитетом Советское правительство заключило соглашение о том, что, как только зона освобождается от военных действий, руководство на этой территории передается в руки ПКНО.
– Отсюда наша задача – уважать местные власти Комитета, помогать ему. И быть бдительными: здесь действуют банды террористов, они нападают на комитеты, убивают коммунистов, совершают диверсии и против Красной Армии… Как нам вести себя на территории Польши? Как на земле дружественной страны. Помните: вы не дома, но и не в гостях. Без спроса ничего не берите, лес не рубите, местному населению не предлагайте советских денег. Здесь свое государство и свои деньги…
Многое солдатам было непонятно…
– Что же это получается? – возмущенно спрашивали они. – Мы освобождаем их территорию, а лесину не сруби, солому не тронь и даже кувшин молока не купи? А кто нам заплатит за тех солдат, которые полегли здесь?.. И еще ляжет сколько!..
Майор обернулся к замполиту, улыбнулся снисходительно:
– Везде один и тот же вопрос… Товарищи, все это надо понимать так: мы используем польскую территорию для преследования врага, чтобы сокрушить его окончательно. Ну, а попутно освобождаем и саму Польшу. Кроме того, с нами бок о бок борется и польская армия, которая с каждым днем наращивает свою мощь…
– Кто сейчас не понял этой сложной обстановки, – добавил замполит, – поймет со временем. Усвойте одно: должна быть дисциплина! На чужой территории – дисциплина вдвойне! На вас смотрят как на освободителей, как на представителей великого народа – так вы и ведите здесь себя соответственно».[672]672
Колосов М. Заграница // Венок славы. Антология художественных произведений о Великой Отечественной войне в 12-ти тт. Т. 10. М., 1986. С. 345–346.
[Закрыть]
Как пишет М.Колосов, разъяснениями слушатели остались недовольны: «Что-то тут не так, как понималось солдату, слишком все усложнено. Вопросов лектору больше не задавали, но между собой спорили».[673]673
Там же.
[Закрыть] Однако командование настойчиво проводило свою линию, утверждая в сознании военнослужащих необходимую модель поведения. Тот же автор вспоминает, как личному составу батальона был зачитан приказ по армии с соответствующими комментариями комбата.
«– Мы на чужой территории, но здесь мы не как завоеватели, а как освободители, мы преследуем врага и освобождаем польский народ от ига гитлеровских оккупантов. Здесь свое государство, здесь свои порядки. Здесь для нас все чужое, поэтому без разрешения не брать ни палки, ни доски. Деревья рубить категорически запрещается. Для землянок, для дров ищите поваленные, сухие. Лес – это собственность польского народа, и за каждое срубленное дерево нашему государству придется расплачиваться валютой, золотом. Солома нужна? Будем добывать организованно. Поедет старшина к старосте и скажет ему: «Пан староста, чтобы не стеснять гражданское население, мы остановились в лесу. Солдатам для постелей нужна солома. Не могли бы вы нам помочь?» Только так, дипломатическим путем. Думаю, не откажет. Всякие… шалости в отношении местного населения будут строго наказываться…
В приказе говорилось о том же, о чем сказал комбат, но кроме того, сообщалось, что какой-то ротный старшина украл у поляка овцу для кухни, за что был предан суду военного трибунала.
– Вот это да! – загудели возмущенно бойцы. – За овцу! А он, может, от Сталинграда прошел и хотел солдат подкормить…»
Реакция бойцов была сложной, они долго и возбужденно обсуждали услышанное. «В конце концов согласились, что вести тут себя надо осторожно, с населением – особенно, но за овцу под трибунал – это уж слишком», а в заключении сделали вывод, что все это – политика, «а там, где политика, любые средства применяются».[674]674
Там же. С. 342–343.
[Закрыть]
Во всех частях проводились красноармейские и специальные партийные и комсомольские собрания, на которых принимались решения «вести беспощадную борьбу с мародерством, своевременно пресекать плохое поведение бойцов по отношению к местному населению».[675]675
Братство по оружию. М., 1975. С. 155–156.
[Закрыть]
Такая целенаправленная работа с личным составом и жесткие дисциплинарные меры, конечно, не могли полностью устранить негативные явления в Красной Армии, но все же резко ограничили масштабы стихийных реквизиций и произвола по отношению к польским гражданским лицам. Это подтверждают и воспоминания фронтовиков. Так, по свидетельству поэта Давида Самойлова: «…В Польше держали нас в строгости. Из расположения улизнуть было сложно. А шалости сурово наказывались».[676]676
Самойлов Д. Люди одного варианта. Из военных записок // Аврора. 1990. № 2. С. 67.
[Закрыть]
Какой же увидели Польшу вступившие на ее территорию советские бойцы?
В январе 1945 г. военный журналист Дмитрий Дажин писал жене: «Я видел то, как ограбили немцы Польшу. Целые деревни сожжены. Города разрушены. Люди живут бедно. Вокруг пески, пески… Хвойные леса – и опять пески, и снова убогие деревушки. С убогой, обездоленной жизнью. Фашисты тут так же грабили народ, как и у нас в России. Трудовой народ Польши радуется нашему приходу.
– Бардзо добже, что вы пришли, пан-туварищ, – говорят они.
…Поляков немцы мучили не меньше, чем наших людей. Поляки ненавидят фашистов. Многие из них говорят, что они хотели бы быть с нами, воевать вместе… Есть, конечно, и такие, что смотрят исподлобья. Немцы тут вели ярую пропаганду, говорили, что большевики – людоеды и прочее. Вот почему в селах люди вначале боятся, а потом ничего, как в родном доме».[677]677
Филимонова И., Дажин Д. А мы такие молодые… М., 1985. С. 144, 146.
[Закрыть]
Это очень противоречивое взаимовосприятие подтверждают и воспоминания Давида Самойлова. «Не могу сказать, что Польша сильно понравилась нам, – писал он. – Тогда в ней не встречалось мне ничего шляхетского и рыцарского. Напротив, все было мещанским, хуторянским – и понятия, и интересы. Да и на нас в восточной Польше смотрели настороженно и полувраждебно, стараясь содрать с освободителей что только возможно. Впрочем, женщины были утешительно красивы и кокетливы, они пленяли нас обхождением, воркующей речью, где все вдруг становилось понятно, и сами пленялись порой грубоватой мужской силой или солдатским мундиром. И бледные отощавшие их прежние поклонники, скрипя зубами, до времени уходили в тень…»[678]678
Самойлов Д. Указ. соч. С. 70–71.
[Закрыть]
Как видим, во взаимоотношениях советских бойцов и местного населения переплелось немало аспектов: идеологических, экономических, бытовых, личностно-эмоциональных.
Непосредственное соприкосновение советских войск с польским населением размывало укоренившиеся взаимные психологические стереотипы. Тому есть немало свидетельств, отразивших как эти перемены, так и противоречия, связанные с различным индивидуальным опытом контактов с другим народом и личностными взглядами, преломлявшими его в сознании. Приведу четыре письма, перлюстрированные военной цензурой, которые относятся к одному и тому же времени (концу февраля 1945 гг.) и месту (позициям 19-й армии 2-го Белорусского фронта). Так, военнослужащая Лидия Шахпаронова писала 22 февраля 1945 г. подруге: «Польша мне нравится, и народ здесь приветливый. К нам относятся очень хорошо, как к своим освободителям. Они понимают, что если бы не мы, то никогда бы полякам не сбросить ярмо немцев. А немцы здесь действительно были господами. У нас в СССР они еще не успели развернуться во всей возможной полноте. Полякам нельзя было жениться, есть масло, мясо, хлеб белый, пить молоко и т. д. Им выдавали немного хлеба из отрубей и черного кофе (суррогаты). Вот и все. Специальные нюхачи рыскали по домам и узнавали, не едят ли поляки, что им не положено. Перед пацаном-немцем поляк обязан был снимать шапку и кланяться, иначе тот его бил по щекам. А если бы поляк дал ему сдачи или отпихнул, его бы повесили. Словом, настоящее рабство. Все поляки от старого до малого были работниками у немцев. Все было немецкое – и заводы, и земля, и магазины. Потому так поляки и ненавидят немцев, проклинают их. Потому они так хорошо встречают нас».[679]679
ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 92.
[Закрыть]
Совсем иной акцент мы видим в письме М.П.Анненковой к подруге от 19 февраля 1945 г.: «…Прошли все польские города (Торн, Бромберг и т. д.), побывали у поляков. Поляки – народ не совсем дружелюбный. Некоторые приветствуют хорошо, а некоторые смотрят косо на нас. Немцев ненавидят они крепко, потому что у них деревни и города все разрушены».[680]680
ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 85.
[Закрыть]
Это мнение разделяет и Вера Герасимова: «Проезжали деревни, села, города, – пишет она родным 23 февраля 1945 г. – Дороги хорошие, местами взорваны и побиты при отступлении фрицев… Все это была Польша. Деревни грязные, люди не привыкли, видно, мыться в банях, так как их нет, что нам не очень понравилось, какая-то брезгливость… Внешний лоск и внутренняя грязь. В городах немного получше одеты, с шиком, видимо, привыкли жить с немцем (от 39 г.), то есть нет здесь уже той приветливости [как в деревня и селах], и мне кажется, что многие в этих городах – это фрицы, замаскированные поляками. Где нас много, они не появляются, своих действий не проявляют, а где идешь одна, можешь напасть на неприятность».[681]681
ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 94.
[Закрыть]
И наконец последнее письмо, в какой-то мере обобщающее отношения советских солдат к местному польскому и другому населению освобождаемой Европы: «Проехала Эстонию, Литву, Латвию и Польшу, теперь где-то на границе Германии… – сообщает 24.02.1945 г. подруге Галина Ярцева. – Какие города я видела, каких мужчин и женщин. И глядя на них, тобой овладевает такое зло, такая ненависть! Гуляют, любят, живут, а их идешь и освобождаешь. Они же смеются над русскими… Да, да! Сволочи… Не люблю никого, кроме СССР, кроме тех народов, кои живут у нас. Не верю ни в какие дружбы с поляками и прочими литовцами!»[682]682
ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 86.
[Закрыть]
В этих письмах зафиксировано несколько явлений, которые представляют для нас интерес. Во-первых, жизнь польского населения, представшая перед глазами советских солдат, в сравнении с жизнью в собственной стране. Здесь констатация относительного богатства городов и бедности польских сел, унизительности и тягот немецкого оккупационного порядка. Во-вторых, крайняя противоречивость отношения поляков к наступавшим советским войскам, где местами присутствует приветливость, а порой настороженность и даже враждебность. Наконец, в-третьих, собственное противоречивое отношение к польскому населению, в котором есть и сочувствие, и недоверие к нему, и отторжение как инородного, чуждого, внутренне враждебного. Последний оттенок был замечен советской военной цензурой и зафиксирован в донесении Политотдела 19-й армии об организации воспитательной работы в войсках в ходе наступления 17 марта 1945 г. как «факт непонимания великой освободительной миссии Красной Армии».[683]683
ЦАМО РФ. Ф. 372. Оп. 6570. Д. 76. Л. 120–121.
[Закрыть] Но для нас важны не официозные позиции чиновников, а реальные массовые настроения рядовых бойцов и граждан.
